Текст книги "Наваждение"

Автор книги: Джонатан Келлерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

– Только тот тип, о котором я рассказывал лейтенанту.

– Как часто он появлялся здесь?

– Наверное, каждый месяц, вот почему я и решил, что он ее сын. Возможно, заходил и чаще – ведь я не могу сказать, что не сводил глаз с ее дома.

– Что-нибудь еще можете о нем сказать?

– Лет сорок, блондин, неряшливый на вид. Теперь, когда я пытаюсь вспомнить, мне пришло в голову, что я никогда не видел их вместе. Он стучал в дверь, она его впускала и никогда не провожала, когда он уходил.

– Ей было трудно ходить?

– Напротив, она казалась вполне здоровой.

– Что-нибудь еще можете добавить об этом блондине?

– Довольно плотный. Когда я назвал его неряшливым, то хотел сказать, что он не заботился о своей наружности.

– Не знаете, как его могли звать?

– Никогда не слышал, чтобы она его как-то называла. Как я уже сказал, вообще ни разу не видел их вместе. В нем не чувствовалось радости от визита, так что, возможно, между ними не все было ладно. И когда он приходил в последний раз примерно месяц назад, он остался на пороге и говорил с миссис Манкузи через открытую дверь. Полагаю, это была она, потому что в доме больше никто не живет. Я не слышал, о чем они говорили, но по виду было похоже, что они спорят. Затем мужчина сделал вот так.

Москоу хлопнул ладонью по бедру, согнул ногу в колене и состроил гримасу.

– Это выглядело несколько… театрально, понимаете, что я имею в виду? Казалось нелепым: взрослый мужик, не слишком смахивающий на гея, и вдруг такое. Меня это удивило. Особенно когда ты разговариваешь с собственной матерью. Если, конечно, она его мать.

– Вы полагаете, что они могли ссориться?

– Послушайте, я вовсе не хочу навлекать на кого-то неприятности, – сказал Москоу, – и не могу за это поручиться. Просто мне так показалось.

– Вы так решили, наблюдая язык тела?

– Он так держался, вроде немного…

– Агрессивно?

– Скорее защищался, – сказал Москоу. – Вроде как миссис Манкузи сказала ему что-то, чего ему не хотелось слышать.

ГЛАВА 5

– Мафия – это потому что у нее фамилия Манкузи? – спросил Майло.

Мы сидели в кафе «Могул», что сразу у участка, за углом. Владельцы взирали на моего друга как на ротвейлера в человеческом облике и всегда были счастливы организовать для него особый шведский стол. Я наблюдал, как Майло расправлялся с карри из телятины, клешнями омара, окрой со специями, чечевицей и рисом. У его локтя стоял кувшин чая с гвоздикой и льдом.

Сам я после всей этой крови на дорожке Эллы Манкузи и мысленно нарисованной картины убийства рискнул только налить себе стакан чая.

Я сказал:

– Москоу скорее всего на верном пути. Вся постановка дела: знать, когда она выходит за газетой, оставить машину работающей на холостом ходу, разузнать, каким путем скрываться, – говорит о том, что мы имеем дело с профессионалом. Опять же поведение киллера: жесток и методичен, без излишней торопливости при уходе.

– Плохой дедушка, – заметил Майло. – Убить ее при ясном свете и потратить три часа, чтобы вычистить машину и вернуть на место, – это тебе работа профессионала? Не говоря уже о том, что он вел ее в Беверли-Хиллз при всем честном народе.

– А где этот пункт проката автомобилей?

– Алден-драйв, около Футхилл.

– Промышленный район, – заметил я. – Там в воскресенье довольно тихо.

– А еще это в пяти минутах езды от полицейского участка.

– Но черный «мерседес» не привлечет внимания. Равно как и машина, въезжающая на стоянку. Кровь в «бенце» обнаружена?

– На первый взгляд там ничего нет. Посмотрим, что скажет лаборатория.

– Этот парень вытер нож о штаны спереди, так что он изначально думал о том, чтобы не запачкать салон. Двух с половиной часов ему хватило, чтобы вычистить машину и вернуть. Может быть, у него есть перевалочный пункт, где-нибудь между местом преступления и пунктом проката.

– Это половина Уэст-Сайда, – сказал Майло. – Пожалуй, я привлеку к этому делу прессу. Престарелый мужик с ножом, сколько их таких может быть? – Нацепил на вилку омара, прожевал, проглотил. – К тому же наглец – проделывает все при ярком свете дня.

– Может, по его разумению, днем безопаснее, потому что ночью пришлось бы вламываться к жертве в дом. У вдовы была установлена охранная система?

– Паршивая. Передняя дверь и дверь черного хода. Без окон.

– Старому мужику трудно лезть в окно, – заметил я. – Он и прикинул: раннее утро воскресенья, большинство людей еще спят. Плюс жертва, которая вряд ли могла оказать серьезное сопротивление, да и орудие убийства бесшумное. Он напал на женщину так стремительно, что она не успела закричать. Если бы Москоу не забыл накануне выпить таблетку снотворного, никто вообще бы ничего не заметил. У каких-нибудь еще соседей есть информация?

Майло закрыл уши руками, потом повторил тот же жест с глазами и ртом.

– На самого Москоу ничего нет?

– Он безупречен. – Мой друг отодвинул тарелку. – Вытер нож о штанину? Это еще что за показуха?

– Возможно, так он выражает свое презрение, – предположил я.

– Эти артериальные раны… Парень обязательно оставил бы следы в машине.

– Ну явные пятна он вычистил, а остальное сделала компания, так что наш убийца спокойно сидит дома.

– Мне кажется разумной твоя версия о жесте презрения. Возможно, тут присутствует и ярость. Вопрос в том, что такого сделала престарелая учительница, чтобы возбудить в нем все это?

– У людей есть тайны.

– Ну, пока ничего не объявилось. Домик аккуратный, чистый, бабушкин. – Он снова придвинул тарелку и принялся есть.

Я сказал:

– Горячая ярость и холодное планирование. Кто знает, может, он не был уж так аккуратен в последний раз.

– Что ты имеешь в виду?

– Пятно в «бентли».

– Но с «бентли» не связано никакое убийство, Алекс. Я не готов объединить эти два дела.

Я промолчал.

– Да-да, безусловно, есть параллели, – не вытерпел Майло. – Теперь найди мне еще одно убийство, которое свяжет эти два случая вместе, и объясни, каким образом такой осторожный парень умудрился оставить пятно у всех на виду.

– Когда он возвращал «бентли» на стоянку, было темно, вот он и не заметил. Или что-то ему помешало, пришлось быстро сматываться.

– Неубедительно, доктор.

– Другой вариант: он оставил его там специально.

– Еще один презрительный вызов?

– «Взгляните, что мне сходит с рук». Возможно, угон «бентли» был просто репетицией сегодняшнего убийства.

– Пожилой психопат, который любит играть в игры. – Майло побарабанил вилкой по столу. – Или «бентли» не имеет никакого отношения к Элле.

– Возможно.

– Но ты в это не веришь.

– А ты?

Он вздохнул.

– Я просмотрел отчеты касательно преступлений, связанных с насилием, на тот период, когда «бентли» был неизвестно где. Пока ничего. – Зачерпнул ложкой чечевицы и добавил: – Такой старый человек. Странно…

– Знаешь, как говорят: в семьдесят тебе снова пятьдесят.

Майло взял клешню омара:

– А верх – это низ и низ – это верх.

– Если мы имеем дело с организованной преступностью, – предположил я, – то это может быть работа команды. Один крадет машину, передает ее убийце и потом помогает ее почистить, а возможно, и отгоняет назад. Вспомни, что киллер старательно ограничивает свой контакт с машиной только водительским сиденьем, и станет ясно, что времени на уборку требуется не много.

– Убойная команда, – хихикнул Майло. Разломав клешню по суставу, он некоторое время просидел молча, как будто прислушиваясь к звуку. – После Микки Кохена таких красавчиков поубавилось, но остались еще акулы-ростовщики, которые обретаются в Валли и на Кэнон-драйв в Беверли-Хиллз.

– Кэнон совсем рядом с прокатным пунктом.

– Правильно. – Он извлек из клешни полоску мяса, прожевал, повторил процедуру с другой клешней. – Так что, у нашей маленькой учительницы на пенсии темное прошлое помощницы гангстера?

– Или тайный порок. Вроде игры.

– Она исхитрилась влезть в большие долги, играя на свою пенсию? Ерунда, Алекс. Даже если и так, то последнее, что сделает акула, – это съест рыбку и покончит со всякой надеждой вернуть долг.

– Если только акула уже не отчаялась что-то вернуть, – заспорил я. – Или сама Манкузи не была игроком, задолжал кто-то другой, а ее убили – его припугнуть.

Я рассказал о неприятном разговоре между Эллой и блондином – предположительно ее сыном, – который наблюдал Москоу.

– Ссорились, – протянул Майло.

– Ничто так не способствует ссоре, как деньги. Возможно, младшенький попросил у матери денег, а она ему отказала.

– Что у меня не укладывается в голове, так это злодейское убийство крупной акулой старушки, дабы вселить страх в ее непутевого сына.

– Скорее всего ты прав, – согласился я, – но мы живем в новом, более жестоком веке.

– В смысле?

– Просто взгляни на новости.

Он снова занялся едой.

Я сказал:

– Можно повернуть и иначе: этот блондин вовсе не сын, а сборщик долгов.

Сняв синий пластиковый чехол с папки, Майло протянул ее мне. Внутри оказался предварительный отчет по преступлению, который еще нужно было заполнить, несколько бумаг, показавшихся мне личными документами Эллы Манкузи, и конверт с фотографией три на пять дюймов.

На фотографии крошечная женщина в цветастом платье с поясом и в туфлях на высоких каблуках стояла рядом с обрюзгшим светловолосым мужчиной лет сорока. Снимались они на фоне зеленого домика. У Эллы Манкузи было птичье личико и блестящие темные глаза. Губы накрашены, ногти тоже. Она улыбалась, но чего-то в ее улыбке не хватало.

Блондин стоял, опустив руки по швам. Плечи напряжены, как будто необходимость позировать для фотографии его напрягала.

Я сказал:

– Совпадает с тем человеком, которого описывал Москоу.

– Прочитай на обороте.

Я перевернул снимок.

Я и Энтони, мой день рождения. Я испекла шоколадный торт.

– Заботливый сын позволяет ей самой печь себе торт ко дню рождения, – заметил я.

Я еще внимательнее вгляделся в улыбку Эллы и сообразил, чего там не хватает. Материнской гордости.

Майло сказал:

– Я решил, что он единственный ребенок, потому что на всех немногочисленных фотографиях в доме только он, по большей части маленьким или в начальной школе. У нее нашлось его свидетельство о рождении и школьные табели за двенадцать лет. Школу окончил с тройками. В графстве всего один Энтони Манкузи, а у него всего один привод, не повлекший судебного наказания. Если у парня и есть проблема с алкоголем, то она не генетического свойства: единственное спиртное, найденное в доме Эллы, – непочатая бутылка шерри.

Он потер лицо.

– Особого имущества у нее не было, Алекс. Все деловые бумаги хранились в трех коробках из-под сигар, стоящих около кровати. Манкузи ушла на пенсию восемнадцать лет назад, а непосредственно перед этим преподавала общественные науки в средней школе Луиса Пастера. Они написали ей милое письмо. Незадолго до этого она овдовела, Энтони тогда был еще подростком. Муж, Энтони-старший, работал надсмотрщиком на молочной ферме в Санта-Фе-Спрингс, умер прямо на работе от сердечного приступа. Кредит за дом выплачен уже одиннадцать лет назад, так что пенсии и того, что она получала за мужа, ей вполне хватало. Нормальная женщина, средний класс, проживала в районе с низким уровнем преступности. Какого черта она так закончила свою жизнь?

Я еще раз взглянул на фотографию.

– День рождения матери, а ему явно хочется быть где-нибудь еще. Вспомни о рассказе Москоу насчет раздраженного разговора, и что мы получаем? Завещания в коробках не нашлось?

Майло задумался.

– Нет. Младшенький пришил ее ради наследства?

– Такое не раз случалось.

– Разумеется, случалось, но каким нужно быть животным, чтобы порезать родную мать, как воскресный ростбиф?

Он попросил жестом принести счет. Улыбающаяся официантка в очках, которая всегда его обслуживала, поспешно подошла и спросила, доволен ли он обедом.

– Все было невероятно вкусно, – ответил мой друг, передавая ей деньги. – Сдачи не надо.

– Слишком много, лейтенант.

– Пустяки.

– Я даю вам кредит, – сказала она, – на следующий раз.

– Не стоит беспокоиться.

– Стоит.

Выйдя из ресторана, Майло поддернул брюки и взглянул на часы.

– Самое время побеседовать с Тони Манкузи-младшим, нашим потенциальным пьяницей.

– Отсутствие данных все же не исключает наличия игорной проблемы, – заметил я.

– Зачем связываться с живыми и дышащими акулами, когда можно найти более простые пути?

– Зачем кинозвезде, остановившейся в «Четырех временах года», снимать тридцатидолларовую проститутку на бульваре Сансет, когда он может воспользоваться услугами девушек по вызову, которые выглядят лучше, чем героини его фильмов? Грязь и опасность – часть удовольствия.

– Игры, – поправил он. – Ладно, давай поболтаем с этим джокером. По крайней мере я смогу сообщить ему действительно плохие новости.

Телефон Энтони Джеймса Манкузи-младшего был отключен, и это подогрело желание Майло отыскать его.

В бумагах на его восьмилетнюю «тойоту» был указан адрес на Олимпик, в четырех кварталах от Фэйерфакс. По этому адресу оказался розовый дом на шесть квартир, построенный на ухоженной зеленой лужайке. Увитый виноградом, кругом цветы, идеально чистые дорожки. Если не обращать внимания на транспортный рев поблизости, от которого плавились мозги, то совсем недурно.

Хозяин, азиат лет шестидесяти по имени Уильям Парк, жил в одной из квартир на первом этаже. Он открыл нам дверь, держа в руке журнал «Смитсониан».

– Тони? – удивился он. – Он съехал примерно три месяца назад.

– Это почему? – поинтересовался Майло.

– Его арендный договор закончился, и он хотел найти что-нибудь подешевле.

– Проблемы с деньгами?

– Здесь квартиры на две спальни, – объяснил Парк. – Может быть, Тони решил, что ему так много не нужно?

– Иными словами, проблемы с деньгами.

Парк улыбнулся.

Майло спросил:

– Как долго он здесь жил, сэр?

– Он уже был среди жильцов, когда я купил дом. Это было три года назад. Я не знаю, что было до этого.

– Хороший жилец?

– По большей части. Он что, попал в беду?

– Его мать умерла, и нам необходимо его разыскать.

– Умерла… надо же. – Домовладелец присмотрелся к нам. – Как-то… неестественно?

– Боюсь, что так, мистер Парк.

– Это ужасно… Подождите, у меня есть адрес, по которому я должен был пересылать почту. Иногда я что-то получаю на его имя.

– А в данный момент что-нибудь подобное у вас имеется?

– Нет. Я пишу «переслать», и почтальон забирает почту. – Парк скрылся в своей квартире, предоставив нам разглядывать через открытую дверь чистую белую комнату.

Майло сказал:

– Сначала наблюдательный мистер Москоу, теперь этот. Правосудие и граждане действуют рука об руку. Может быть, мир все же не так уж подл.

Странно говорить подобное, после того как только что видел лежащую в луже собственной крови Эллу Манкузи. Но все равно приятно было услышать от него хоть что-то положительное.

– Глобальное потепление, – заметил я.

– А?

– Проехали.

Вернулся Парк и протянул Майло листок бумаги.

«Номер почтового ящика. Лос-Анджелес, 90027.

Восточный Голливуд».

Майло скрыл разочарование за улыбкой и поблагодарил.

– Всегда готов помочь. Бедный Тони.

– Значит, он был хорошим жильцом, – сказал Майло. – По большей части.

Парк пояснил:

– Иногда он задерживал квартплату, но всегда платил пени без лишних разговоров.

– На что он жил?

– Он как-то сказал, что раньше работал на студии, вроде чернорабочим, двигал что-то, но несколько лет назад повредил спину и вынужден был жить на пенсию по инвалидности. Иногда ему помогала мать. Порой она платила за квартиру. Кто-то убил ее?

– Насколько хорошо вы ее знаете, мистер Парк?

– Я? Совсем не знаю, я только получал деньги по ее чеку.

– Тони о ней рассказывал?

– Никогда. Тони вообще мало разговаривал.

– Тихий парень?

– Очень тихий.

– Как часто матушка платила вместо него за квартиру?

– Гм-м… Я сказал бы, примерно в половине случаев. В последние месяцы чаще.

– Насколько чаще?

– Мне помнится, что из последних шести месяцев она заплатила за четыре.

– Она посылала вам чеки по почте?

– Нет, мне передавал их сам Тони.

– А что за травма была у Тони?

– Вы имеете в виду, был ли он калекой или что-нибудь в этом роде? Нет, выглядел он нормальным, но это же ничего не значит. Несколько лет назад у меня был поврежден диск. Очень больно, но я никому этого не показывал.

– Тони страдал молча?

– Вы ведь его не подозреваете, верно? – спросил Парк. – Он никогда не был буйным.

Ему явно неприятно было думать, что он мог сдавать квартиру убийце.

– Мы просто задаем вопросы, сэр, – утешил его Майло.

– Надеюсь. От Тони в самом деле не было никакого беспокойства.

Почтовые ящики размещались на замусоренном участке Вермонта, прямо над бульваром Сансет, и представляли собой мини-сейфы, пахнущие металлом, с рядами ящиков, ключи от которых были у снимавших их клиентов. Доступ – круглосуточно.

Объявление на окне гласило: «В случае проблем обращайтесь в „Сухую чистку Авакиана“, дверь рядом».

В чистке мужик – усы в стиле Уильяма Сарояна, ловкие руки – переместил кипу мятых рубашек и спросил, не поднимая головы:

– Да?

– Полиция. Мы ищем одного из ваших арендаторов ящиков, Энтони Манкузи.

Самое время поднять голову.

– Тони? Он приносит сюда всю свою стирку. Если учесть стоимость воды и мыла, то мы делаем это настолько дешево, что нет никакого смысла покупать стиральную машину. Что там с Тони?

– Его мать умерла, мистер?..

– Бедрос Авакиан. – Он прищелкнул языком. – Умерла, надо же! Плохо. А почему здесь полиция?

– Это не была естественная смерть.

– О… скверно!

– Не могли бы вы дать нам его адрес?

– Да-да, конечно. Подождите, сейчас найду.

Авакиан прошел к маленькому письменному столу и кликнул мышкой ноутбука.

– Ручка есть? Передайте Тони мои соболезнования.

Новая берлога Энтони Манкузи-младшего была в старой трехэтажной коробке на Родни-драйв, недалеко от универмага. Никаких лужаек, очарования, объявлений, направляющих к фирме по продаже недвижимости в Доуни.

Передняя дверь оказалась заперта на ключ. В списке значилось восемнадцать жильцов, для каждого имелось почтовое отверстие. В квартире А, где жил Манкузи, никто не отозвался.

– Явное падение в статусе по сравнению с прошлым местом, – заметил я. – К тому же мать оплачивала почти постоянно его жилье.

Майло еще раз безрезультатно нажал на кнопку звонка, затем вытащил свою визитку и бросил в щель почтового ящика Манкузи.

– Пойдем к пункту проката.

Когда мы направились к машине, мое внимание привлекло движение на улице. Мужчина в коричневых брюках и белой рубашке с короткими рукавами двигался в нашем направлении.

Меньше волос, чем два года назад, да и те искусственно высветлены, к тому же он набрал вес во всех предсказуемых местах. Но это был тот самый человек, которому не хотелось фотографироваться вместе со своей матерью.

Майло велел мне стоять на месте и направился к нему. Блеск золотого жетона заставил голову Тони откинуться назад, как будто он получил пощечину.

Майло что-то сказал.

Манкузи схватился за голову обеими руками.

Рот его открылся, и донесшиеся до меня звуки напомнили мне животных, которых ведут на бойню.

Конец надежде.

ГЛАВА 6

Тони Манкузи трясущимися руками попытался вставить ключ в замочную скважину. Когда он уронил его во второй раз, я взялся помочь. Как только мы оказались в мрачной маленькой комнате, которую он называл домом, Тони прислонился к стене и заплакал. Майло, бесстрастный, как садовый гном, наблюдал за ним.

Есть детективы, которые очень полагаются на первую реакцию человека на плохие новости, подозревая выдержанных людей так же, как и тех, кто закатывает театральную истерику.

Я не брался судить, правы ли они, поскольку мне довелось видеть жертв насилия, демонстрирующих легкомыслие, невинных свидетелей, корчившихся от чего-то, что можно было принять за вину, психопатов, устраивавших такие представления, изображая шок и скорбь, что хотелось обнять их и кормить с ложки супом.

Но было трудно не впечатлиться вздыманием округлых плеч Манкузи и его рыданиями, которые едва не сносили его с видавшего виды дивана, за которым у стены стояла раскладушка.

Элла Манкузи сама пекла себе торт в день рождения. Может быть, ее сын сейчас вспоминал об этом?

Когда он остановился, чтобы отдышаться, Майло сказал:

– Мы сочувствуем вашему горю, сэр.

Манкузи с трудом поднялся на ноги. Перемена в цвете лица была резкой и убедительной: от здоровой свежести почти до зелени. Он поспешно прошел шесть футов до крошечной кухни, где его вырвало в раковину.

Когда спазмы прекратились, Тони плеснул несколько пригоршней воды налицо и вернулся на диван с мокрыми глазами и прилипшими к жирному лбу прядями волос. Кусок блевотины попал ему на рубашку, чуть пониже смятого воротника.

Майло начал:

– Я знаю, время не слишком подходящее для разговоров, но если вы что-либо можете нам сказать…

– Что я могу вам сказать?

– Нет ли кого-нибудь – вообще кого-нибудь, – кто хотел бы причинить вашей матери зло?

– Она была учительницей, – сказал Манкузи.

– И ушла на пенсию…

– Они ее наградили. Она была строгой, но справедливой, все ее любили. – Он помахал пальцем. – «Хочешь хорошую отметку? Работай!» Такой у нее был девиз.

Я задумался, как все, что он говорил, могло увязываться с человеком, который жил на пенсию по инвалидности и брал у старухи матери деньги.

Троечник. Его бы никуда не взяли.

– Значит, нет никого, на кого вы могли бы подумать? – не отставал Майло.

– Нет. Это… настоящее безумие.

Кусочек блевотины упал на ковер в нескольких дюймах от ботинка моего друга.

– Безумие и кошмар. – Манкузи опустил голову и тяжело задышал.

– Вы в порядке, сэр?

– Небольшая одышка. – Тони выпрямился, начал медленно дышать. – На меня так стресс действует…

Майло сказал:

– Если не возражаете, у нас есть еще несколько вопросов.

– Что?

– После того как умер ваш отец, у вашей матери были какие-нибудь романы?

– Романы? Она любила читать. Иногда смотрела сериалы. Вот и все ее романы. – Он тряхнул волосами, склонил голову и отвел со лба мокрую высветленную прядь.

Эта симфония движений напомнила мне о том, что рассказывал Эд Москоу.

– А близкие друзья у нее были? Мужчины или женщины?

Манкузи покачал головой, заметил блевотину на полу и поднял брови. Ковер был весь в пятнах, а сверху засыпан крошками и пылью. Когда-то он был светло-бежевым, но со временем потемнел, как зубы у курильщика.

– Значит, никакой светской жизни? – спросил Майло.

– Никакой. Уйдя на пенсию, мама полюбила одиночество. Слишком долго ей пришлось проработать в шумной школе. Она мирилась с этим тридцать лет.

– Выходит, она жила сама по себе.

– Она всегда жила сама по себе. Теперь она может быть собой. – Манкузи подавил рыдание. – Ох, мама…

– С этим нелегко справиться, – посочувствовал Майло.

Молчание.

– У вашей матери были какие-нибудь хобби?

– Что?

Майло повторил вопрос.

– Почему вы спрашиваете?

– Я хочу представить ее себе.

– Хобби, – повторил Манкузи. – Она любила пазлы, кроссворды. Судоку. Судоку она любила больше всего. У нее был диплом математика, но преподавала она общественные науки.

– Какие-нибудь еще игры?

– Что вы имеете в виду? Она была учительницей. Ее не… это случилось не из-за ее хобби. Это сделал какой-то… псих.

– Значит, никаких хобби, из-за которых она могла бы влезть в долги?

Водянистые глаза Манкузи остановились на лице Майло.

– О чем таком вы толкуете?

– Есть вопросы, которые мы должны вам задать, мистер Манкузи. Ваша мать покупала лотерейные билеты, играла в покер по компьютеру или делала что-то другое в этом роде?

– У нее даже не было компьютера. Как и у меня.

– Значит, она не выходила в Интернет?

– Почему вы задаете такие вопросы? Вы же сказали, что ее даже не ограбили.

– Простите, – сказал Майло. – Мы не должны ничего упустить.

– Моя мать не играла.

– Она всегда следовала своим устойчивым привычкам?

– Что вы имеете в виду?

– Ну например, выходила ли она за газетой в одно и то же время?

Манкузи сидел не двигаясь, уставившись в пространство.

– Сэр?

– Она рано вставала. – Он схватился за живот. – Ох… опять тошнит.

Еще один забег к раковине. На этот раз сухие спазмы привели к кашлю и одышке. Тони открыл маленький холодильник, достал оттуда початую бутылку с чем-то прозрачным, отпил глоток. Вернулся, все еще держа бутылку в руке.

Диетический тоник.

Он схватился за живот, крепко сжал, помассировал.

– Слишком жирный. Раньше пил джин с тоником, теперь – только тоник без сахара. – Он еще раз отпил из бутылки, не сумев сдержать отрыжку. – Мама-то как замуж вышла, так ни одного фунта не прибавила.

– Она соблюдала диету? – поинтересовался Майло.

Манкузи улыбнулся:

– Ей это было не нужно. Она могла есть пасту, сладкое – все, что угодно. Я пошел в отца. Он умер от сердечного приступа. Я должен следить за собой.

– Это все холестерин, будь он неладен.

Манкузи покачал головой.

– Мама… они сделали ей больно?

– Они?

– Не важно. Она мучилась? Скажите мне, что она не мучилась.

– Все произошло очень быстро, – сказал Майло.

– О Господи! – Снова слезы.

Мой друг протянул ему бумажный платок из пачки, которую всегда носил для таких случаев.

– Мистер Манкузи, мы так подробно расспрашиваем о личной жизни вашей матушки, потому что свидетель описал нападающего как человека примерно ее возраста.

Пальцы Манкузи разжались, салфетка упала на пол.

– Что?

Майло повторил описание убийцы, которое дал нам Эдвард Москоу, включая синюю клетчатую кепку.

– Чушь какая-то, – сказал Манкузи.

– Он вам никого не напоминает?

Манкузи снова тряхнул волосами:

– Конечно, нет. У папы было много таких кепок. После того как облысел, он не хотел, чтобы солнце пекло ему голову. Это настоящее безумие.

– А как насчет черного «Мерседеса эс-шестьсот»? Тоже ничего знакомого?

– Я не разбираюсь в машинах, – помотал головой Манкузи.

– Это большой четырехдверный седан, – объяснил Майло. – Последняя модель.

– Мать не могла знать никого с такой машиной. Она же была учительницей, Господи!

– Пожалуйста, не обижайтесь на следующий вопрос, мистер Манкузи. Могла ваша мать знать кого-нибудь, даже отдаленно связанного с организованной преступностью?

Тони рассмеялся и пнул кусок блевотины.

– Потому что мы итальянцы?

– Мы должны и это проверить…

– Знаете, что я вам скажу, лейтенант? Мать вовсе не была итальянкой. Она была немкой, и ее девичья фамилия – Хошвелдер. Итальянцем был отец, но он вырос в Нью-Йорке и хвастался, что, когда был маленьким, знал всяких типов из мафии. Рассказывал разные истории.

– Какие истории?

– Тела, выброшенные из машин, парни, застреленные в креслах у парикмахера. Но увы, все это были выдумки, глупые рассказы, и мать их ненавидела, называла грубыми. Ей нравился сериал «Она написала убийство», а не «Клан Сопрано».

Он снова пошел на кухню и поставил бутылку на стол.

– Игра, гангстеры – смех, да и только.

– Может быть, так оно кажется, но…

– Нет никакой причины для ее смерти, ясно? Никакой причины, никакой гребаной причины. Это бред, безумие, такого не должно было случиться… Не могли бы вы встать?

– Извините?

– Встаньте, – повторил Манкузи. – Пожалуйста.

Майло послушался. Манкузи зашел ему за спину и опустил кровать. Еще не закончив дела, он резко вдохнул, положил ладонь на поясницу и выпрямился.

– Диск.

Майло помог ему разобрать кровать, и мы увидели тонкий матрас и серые простыни, которые когда-то были белыми.

Манкузи попытался сесть. По его щекам тек пот.

Майло протянул руку, чтобы помочь ему.

– Нет-нет, я сам.

Мы наблюдали, как он поэтапно опускался на кровать, а потом свернулся на ней калачиком, прижав колени к груди и все еще тяжело дыша.

– Я ничего не могу вам рассказать. Я ничего не знаю.

Майло спросил его насчет родственников.

Манкузи покачал головой, сдвинув тонкий матрас:

– У мамы после меня был выкидыш, так что на этом все закончилось.

– Как насчет тетей, дядей…

– Она ни с кем не была близка.

Майло ждал.

– Никого, – помотал головой Манкузи.

– Нет никого, кто бы мог вам помочь?

– Как помочь?

– Пережить все это.

– Джин с тоником хорошо помогал раньше. Может быть, я к нему вернусь. Думаете, стоит? – Он резко рассмеялся.

Майло не ответил.

– Может, послать все к такой-то матери? – протянул Манкузи. – Есть и пить все, что захочется. Наверное, мне пора пытаться произвести на кого-то впечатление. – По щекам его опять побежали слезы. – Но кого теперь впечатлять?

Он повернулся на спину.

– Не могли бы вы дать мне таблетку алива – в шкафчике над плитой?

Я нашел бутылочку, вытряс таблетку и налил стакан воды из-под крана, но Тони сказал:

– Мне нужно две.

Когда я вернулся, он схватил таблетки из моей руки и отмахнулся от воды:

– Я глотаю их всухую, – что и продемонстрировал. – Такой у меня редкий талант… Мне нужно отдохнуть.

Он повернулся к нам спиной.

– Мы очень вам сочувствуем, – сказал Майло. – Если что-то вспомните, звоните.

Молчание.

Когда мы уже почти вышли за дверь, Манкузи сказал в пустоту:

– Мама всегда ненавидела эти кепки.

Выйдя из здания, Майло спросил меня:

– Думаешь, это представление?

– Москоу назвал его поведение театральным, но кто знает?

– В каком смысле театральным?

Я рассказал ему про хлопок ладонью по бедру и взмахивание волосами.

Он нахмурился:

– Отчасти он и сейчас такое проделывал. Но блевал натурально.

– Людей тошнит по самым разным причинам, – заметил я. – Включая вину.

– Символический катарсис? Или как вы, ребята, там это кличете?

– Я называю это рвотой. Он единственный ребенок, никаких близких родственников. Мне бы очень хотелось знать, существует ли завещание.

– Согласен, – кивнул Майло. – Весь вопрос в том, как его найти.

– Может быть, эти родственники, с которыми она не была близка, могут что-нибудь подсказать?

– Думаешь, Тони не стал вдаваться в подробности, потому что не хотел, чтобы я с ними разговаривал?

– Семейные ценности, – сказал я. – Вот где все начинается.

Проехав три квартала, Майло открыл багажник, надел перчатки и принялся рыться в личных вещах, которые собрал в спальне Эллы Манкузи.

Никакого упоминания о родственниках, кроме Тони, но имеется визитка адвоката в стопке карточек, перетянутых резинкой: «Джин Барон, Экс. Бульвар Уилшир, Санта-Моника».

Остальные визитки были от сантехников, электриков, ремонтных рабочих по теплоснабжению, службы доставки продуктов на дом.

Мужчины, которые посещали дом и, возможно, были знакомы с жизненным распорядком Эллы Манкузи. Если не появится никаких других зацепок, придется начать проверять их.

Майло позвонил Джин Барон, и она, когда оправилась от шока, подтвердила, что составляла завещание для миссис Манкузи, но предпочитает не обсуждать такие вопросы по телефону.

Когда мы направились в Санта-Монику, мой друг усмехнулся:

– Возможно, все дело во мне, но она прямо сгорала от нетерпения.

Джин Барон встретила нас в маленьком пустом холле своего здания, двухэтажного строения к западу от Яле. Холл срочно требовалось подкрасить.

Эта средних лет брюнетка с вьющимися волосами, плотно упакованная в потрясный костюм от Шанель цвета павлиньего хвоста, выглядела так, будто только что обновила свой макияж. Проверив у Майло удостоверение, она провела нас в лифт и далее в свой офис, состоящий из двух помещений. На простой белой двери только ее имя. Ниже – ученая степень и дополнительные дипломы нотариуса и сертифицированного специалиста по налогам.