Текст книги "Дело Локвудов"

Автор книги: Джон О'Хара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)

– Тогда быстрее допивайте кофе, – заторопила их Джеральдина. – Они начинают рано. Когда вы вернетесь, я, наверно, буду уже в постели, так что заранее желаю вам доброй ночи.

– А утром я вас увижу, миссис Локвуд? – спросил Хиббард.

– Боюсь, что нет. Так что заодно и попрощаемся. Но вы приезжайте снова, и скорее. И не только по делу. Приезжайте – и все, в любое время.

Когда они уехали, Джеральдина сказала:

– Тебе следовало бы поощрить их дружбу, Джордж.

– Можно спросить почему?

– Потому что Тине нужен такой человек, как он. Возможно, он скучноват, но у него хорошие манеры и он надежен, если ты понимаешь, что я имею в виду. К тому же он увлечен Тиной.

– Увлечен Тиной? Ты слишком торопишься с выводами, должен тебе сказать.

– А разве это так уж невозможно? Сам-то ты всегда знал, когда тебя влекло к девушке.

– Не сравнивай меня с молодым Хиббардом.

– А почему нет? У тебя с ним есть что-то общее.

– Очень мало. Однако, если ты считаешь, что Тине он подойдет хотя бы на время, мы можем пригласить его снова.

– Только не откладывай этого в долгий ящик. Она сейчас нуждается в друге. Смотри, как бы ей не подвернулся какой-нибудь тип.

– Она что, сказала тебе что-нибудь по секрету? – спросил Джордж.

– Из ее недомолвок я извлекла больше, чем из ее слов.

– Ну, разумеется. Ты женщина бывалая, все и без слов понимаешь.

– Представь себе, да. Ну, мне пора на урок французского.

– Урок французского?

– Я слушаю радио Монреаля. Интересно проверять себя, насколько хорошо я понимаю по-французски.

– Au'voir, cherie[36]36
  до свидания, дорогая (фр.)


[Закрыть], – сказал он.

– Au'voir. Ты не засиживайся допоздна. Уйди наверх до того, как они вернутся. Не мешай им, Джордж.

Джордж ушел наверх, но, когда они вернулись, он еще не спал. Сначала он услышал шум автомобиля – это был «додж» Хиббарда, – а потом увидел, как они идут к террасе. Было без десяти минут двенадцать. Спустя два часа шум возобновился: они ходили по кухне, хлопали дверцей холодильника, двигали по линолеуму стулья. Потом он услышал их шаги на лестнице. Интересно, насколько он «надежен», этот Хиббард. В эту ночь он спал скверно.

Утром Джордж Локвуд единственный из всей семьи спустился вниз позавтракать с отъезжающим гостем.

– В эту субботу вы меня опять увидите, мистер Локвуд, – объявил Хиббард.

– Да? Здесь?

Хиббард кивнул.

– Мы с друзьями поплывем из Марбл-Хед на яхте. Возьмем с собой Тину. Ночь с субботы на воскресенье проведем на Нантакете, а на следующий день прибудем на Вест-Чоп, где пообедаем. В воскресенье будем здесь, и я у вас переночую.

– Неплохо задумано, – заметил Джордж.

– Надеюсь уговорить ее через две недели приехать в штат Мэн. Может быть, вы замолвите словечко за штат Мэн?

– Нет. Но и препятствовать не буду. Тина вольна поступать так, как хочет, и в этом я ее поддерживаю.

– Она очень, очень хорошо про вас говорит. Считает своего отца замечательным человеком.

– Это я считаю ее замечательной девушкой. – Джорджу казалось, что он правильно выбрал момент для того, чтобы скромно выразить свою отеческую любовь.

– Если позволите, то скажу, что я с вами согласен, – признался Хиббард.

– Рад это слышать. Я хочу, чтобы у нее было побольше друзей по эту сторону океана. Европа – не место для нее, то есть не то место, где надо жить постоянно.

– Она хочет жить за границей?

– Да, так решила. Сюда приехала только из-за меня. Вы ведь знаете, в каких отношениях я с сыном.

– Да.

– Смерть брата подкосила меня сильнее, чем я вначале думал. И Тина это поняла. Я же сказал вам вчера, что она большая умница. Выпейте кофе.

– Нет, благодарю. А сорочку я верну вам в воскресенье.

– Смотрите не забудьте, – улыбнулся Джордж Локвуд.

В течение лета Тина встречалась с Хиббардом не реже одного раза в неделю. В ее ненужных объяснениях по поводу отлучек из дома было столько недомолвок и умолчаний, что Джордж Локвуд распознал в них признаки завязавшегося романа. Приличия ради она все еще старалась давать ему какие-то объяснения, но, когда они оставались вдвоем, уже не находила тем для разговора. Он и не старался ее разговорить, руководствуясь при этом не столько соображениями деликатности, сколько растущей уверенностью в том, что она еще не дает воли своему чувству. И эта ее сдержанность озадачивала его. Не исключено, думал он, что она сама догадалась о порочных наклонностях Хиббарда. Надо бы объяснить ей, что в этих наклонностях нет ничего чудовищного и необычного; но он опасался, что дочь, выслушав его, попросту рассмеется ему в лицо. В сущности, что он про нее знает? Какие мысли бродят и ее хорошенькой головке? Кто, где и когда целовал ее? Кого она целовала? Ничего этого он не узнает, если она не расскажет сама.

И все же дочь радовала его, хотя и не относилась к нему так же сердечно, как некоторое время назад. В ней сохранилось достаточно жизни, чтобы связать ее с жизнью другого человеческого существа. Она производила впечатление цветущей женщины, хотя могла бы увянуть. В ее взгляде угадывался интерес ко всему окружающему, а не равнодушие, и если она испытывала сомнения в своей любви, то они, эти сомнения, возникали в этом, а не в каком-то выдуманном мире. Что бы она ни решила, решение это будет принято здесь, и отец о нем скоро узнает.

Однажды утром – это было в конце августа – Тина, спустившись к завтраку, обнаружила у себя на тарелке поверх писем небольшой сверток. Это была заказная бандероль с обратным адресом бостонского ювелира.

– Надеюсь, твоя почта интереснее моей, – сказал Джордж.

– Думаю, что да. – Тина взяла с буфета фруктовый нож, взрезала оберточную бумагу, вынула из продолговатой коробочки, обтянутой искусственной кожей, золотые часики и повертела перед глазами отца.

– Впервые вижу у тебя эту вещь, – удивился он.

– Я и сама-то их всего один раз видела. Они были у гравера.

– Можно взглянуть?

– Конечно.

Он положил часики себе на ладонь: браслет из тонкой золотой сетки, циферблат окаймлен бриллиантиками, заводная головка из небольшого рубина.

– Прелестная вещь.

– Я вижу, ты умираешь от любопытства. Прочти надпись.

Он повернул часики и вслух прочитал:

– «Тина, время уходит. П.Х.» Те же слова он мог написать тебе и на простой открытке, – сказал он, возвращая ей подарок. – А это – далеко не простая открытка.

– Верно, не простая, – согласилась она, разглядывая часики.

– Не хочу ни о чем тебя спрашивать, Тина. Будь я проклят, если спрошу.

– А есть что спросить?

– Да, есть. Но я не стану.

– Он хочет, чтобы мы поженились до начала учебного года, – сказала она.

– И ты согласна?

– Кажется, да.

Он засмеялся.

– Кажется, да. А учебный год начинается уже через две-три недели.

– Точнее, через три, если считать от ближайшего вторника.

– Где же состоится бракосочетание, если ты на него согласишься?

– У мирового судьи. Пышной свадьбы в этом году уже не получится, да я и не хотела.

– Могла бы сыграть скромную свадьбу в Шведской Гавани, в кругу двух семей.

Она покачала головой.

– Женятся-то не семьи, папа, а только Прес и я.

– Меня там тоже не будет?

– Боюсь, что нет. Я не скрытничаю. Просто я сама еще ничего не решила. Но когда решу – если решу, – то уеду отсюда. И в следующий раз когда увижу тебя, буду уже замужем.

– И Престон тоже так хочет?

– Он-то как раз и хочет.

– А его родители?

– Родителям он еще ничего не сказал. Я познакомилась с ними со всеми, кроме брата, который в Мексике. Они видели меня, так что, когда их известят о браке, смогут сказать, что знают меня, знают, что я белая, молодая и не такая уж безобразная.

– Я обещал не спрашивать тебя, а сам только и делаю, что спрашиваю, – сказал Джордж. – Но вот единственный, в сущности, важный вопрос: почему ты никак не можешь решиться?

– На этот вопрос столько ответов, что я не знаю, какой из них правильный. Какой настоящий.

– Значит, я не так сформулировал свой вопрос. Ты его любишь?

– Нет.

– Потому что боишься полюбить?

– Возможно. Ты думаешь, меня смущает то, что случилось со мной за границей?

– Я этого не сказал, Тина. Я лишь спросил, боишься ли ты полюбить его.

– Я не боюсь любви, папа. Я просто его не люблю.

– Тогда на чем же будет основан ваш брак?

Она помолчала.

– На общности взглядов. Дружбе. Товариществе. Чувстве солидарности.

– Так я и думал. Этого я как раз и боялся.

– Чего боялся?

– Ты сама знаешь, Тина. Давай говорить честно, нас никто не подслушивает. Я целиком за этот брак, если ты его хочешь, но ты должна звать точно, на что идешь.

Она улыбнулась с довольным видом, чего отец никак от нее не ожидал.

– Молодец, папа.

– Я – молодец?

– А он все гадал, помнишь ли ты. Оказывается, помнишь. Он так и думал, но не был до конца уверен. Я была убеждена, что помнишь, потому что ты никогда ничего не забываешь.

– Не задавай мне загадок, барышня.

– В первый раз, когда Прес был здесь, он рассказал тебе о своей дружбе со школьным преподавателем физкультуры.

– Рассказал. Не мог же я этого забыть.

– И ты, естественно, решил, что это – не простая дружба.

– Да, решил.

– Ты был прав. Прес вступал в связь как с женщинами, так и с мужчинами. Уже с мальчишеских лет. И Прес не знает, излечит ли его наш брак.

– Я могу сказать тебе, Тина. Не излечит, если ты имеешь в виду гомосексуализм. Поэтому ты и боишься выходить за него? Или колеблешься?

– Нет. Наша дружба как раз на этом и зиждется. У него своя проблема, а у меня была своя. Была и осталась.

– У тебя-то что за проблема? Ты же не лесбиянка.

– Нет. Назову ее деликатно: неразборчивость в связях.

– Один-два романа в Европе, – сказал отец.

– Ха-ха.

– Тебе же всего двадцать шесть лет. Не понимаю, что еще может означать эта твоя «неразборчивость в связях».

– Не для разговора за завтраком, папа. За всю жизнь у меня был только один настоящий роман – с путевым обходчиком. Единственная связь, длившаяся достаточно долго, чтобы назвать ее романом. Вот почему я так расстроилась, когда она порвалась. Думала, что нашла человека, который не даст мне превратиться в шлюху, но я все равно превратилась, и он меня бросил. Помнишь, я говорила тебе про оперную певицу, муж которой постоянно пьяный? Так вот, меня застали с ним в постели. Причем я была почти уверена, что застанут, и все-таки легла с ним. Если бы я находилась за границей, папа, и жила среди этих людей, то была бы одной из многих. В Соединенных Штатах, где меня, по всей вероятности, будут окружать люди иного сорта, я выгляжу как женщина с клеймом.

– Женщина с клеймом, – повторил отец. – К тому же не с одним.

– Да, не с одним.

– Я не имел в виду только твой характер.

– Я тоже. На внуков от меня не рассчитывай, папа.

– У тебя был аборт?

– О, это бы еще ничего. Я схватила дурную болезнь, поэтому меня и оперировали. Дядя Пен об этом знал, и тетя Уилма знала. Дядя оплатил все расходы. Наверно, поэтому он и оставил мне эти деньги – наличными. Ты ошеломлен. Я по лицу вижу, что ошеломлен. – Она протянула руку через стол и коснулась его руки. – Отпусти меня за границу, папа.

Он покачал головой.

– Нет.

– Если скажешь «уезжай», то я уеду. Иначе выйду замуж за Преса.

– Он обо всем этом знает?

– Почти все. Самое худшее я ему сказала. Да ему и о себе было что рассказать.

– Я думаю, – согласился отец.

– Большинство людей вступает в брак в надежде на что-то хорошее, светлое. У нас же нет почти никаких надежд.

Он погладил ее по руке.

– Не заблуждайся насчет большинства. Бывают случаи и похуже.

– Ты уже не радуешься браку так, как несколько минут назад?

– Не знаю, – ответил он. – Не было времени подумать. Но отправлять тебя за границу я, во всяком случае, не собираюсь. И не пытайся перекладывать это на мои плечи. Тина. Будь твой дядя Пен сейчас жив, он бы знал, что ответить. А я не знаю.

– Не обижайся на меня за то, что я обратилась тогда к дяде Пену. Обратиться к тебе я не посмела. Полгода назад я бы сюда не приехала. Но теперь я здесь и спрашиваю, что мне делать.

– Что бы я тебе ни посоветовал. Тина, ничто не пойдет на пользу, если ты не захочешь серьезно пересмотреть свою жизнь. Можно, конечно, обратиться к психологам и специалистам по психоанализу, но я не знаю, много ли от них будет проку.

– С одним из них я спала. Отвратительный человек. Гном. Русский еврей с длинными усами и намного меньше меня ростом. Единственный психоаналитик, кого я знала, но он ничем мне не помог. Наоборот, я помогала ему – он сам мне откровенно в этом признался.

– Вот видишь, Тина. Как я могу советовать тебе, что предпринять? Среди твоих знакомых вдруг оказывается еще одна личность, о которой я впервые слышу. – Он посмотрел на садовника, начавшего подстригать газон. – И все же я могу сказать, откуда все это взялось. – Он взял ее за подбородок. – Знаю, откуда эти глаза. Эти скулы. Форма твоей головы. – Он опустил руку. – И совершенно точно знаю, откуда все остальное – и хорошее и плохое. Сомневаюсь, чтобы какой-нибудь еврей с длинными усами или безусый нееврей способен был изменить тебя. Да я и не хочу, чтобы менял.

Она вдруг разразилась слезами и выскочила из-за стола. Они сказали друг другу все, что в силах были сказать, и теперь она воспользовалась правом женщины отдаться чувству более сложному, чем все ее прежние чувства.

Заведенный в доме порядок заявил о своих правах и не дал Джорджу времени на размышления. Кухонная дверь распахнулась и впустила кухарку.

– Разве мисс Тина не будет завтракать? – спросила она.

– Пока нет, – ответил Джордж Локвуд.

– Я слышала, как она пошла наверх. Она любит поджаристый бекон, и я могла бы приготовить его к тому времени, когда она вернется сюда. Вы не знаете, какие она любит яички?

– Золотые, – ответил Джордж Локвуд.

– Золотые яички? Это что, то же самое, что, как вы говорите, солнечной стороной кверху? Знаете, мистер Локвуд, вы не всегда понятно говорите, Иногда я почти вас не понимаю. В вашей семье это – в порядке вещей.

– Иногда и я не совсем понимаю, что вы говорите, Мэй. Мисс Тина будет завтракать тогда, когда пожелает. А когда она пожелает, я не знаю.

– Разве чашка кофе – завтрак для молодой здоровой девушки? Да и кофе-то не допила. От завтрака откажешься, весь лень наперекосяк пойдет. – С этими словами Мэй вышла и закрыла за собой дверь, чтобы не слышать ответ хозяина.

Но он не собирался ей отвечать. Мэй относилась к тому типу служанок, о существовании которых, если они в данный момент отсутствуют, легко забыть. А наверху Тина, она страдает, и он ничем не может ей помочь. Сознание неспособности придумать что-то, найти средство вывести ее из состояния отчаяния угнетало его. В первый и единственный раз в жизни ему пришла в голову мысль увезти ее в какую-нибудь неведомую страну, где они могли бы начать жизнь заново. Но он знал, что такой страны нет, и сама мысль об этом лишь подтверждала его беспомощность.

Взяв с собой бостонские и нью-йоркские газеты, он перешел с террасы в комнату, которую супруги Уайт именовали салоном, и сел на диван. Это слово неизменно вызывало в воображении дам и джентльменов в вечерних туалетах, благовоспитанно беседующих в то время, как слух их услаждает струнный квартет, расположившийся за комнатными пальмами. По всей вероятности, не только струнный оркестр, но даже солист-скрипач никогда не появлялся в этих стенах, и тем не менее во всех описаниях дома и в переписке комната эта именовалась салоном. Он рассеянно смотрел в газету, сам же в это время терзался мыслью о дочери. Как она обнаружила, что заразилась венерической болезнью? По всей вероятности, со слов других: ей сказали, что она заразила кого-то. Если так, то, значит, есть на свете мужчина, который презирает ее. И теперь она всю жизнь будет знать, что такой человек есть и что рано или поздно он может сказать кому-нибудь: «Тина Локвуд наградила меня триппером»; пусть даже не скажет, а только шепнет – все равно она узнает и всегда будет этого бояться. Придет время, найдется еще мужчина, который сделает ей предложение, а она вынуждена будет ответить: «Я не могу иметь детей». И при этом непременно объяснит, почему не может, иначе она не была бы Тиной.

Но для Престона Хиббарда это, кажется, не имеет значения…

Джордж Локвуд отложил в сторону газету и отправился наверх, к дочери. Постучав в дверь, он сказал:

– Это я. Отец.

– Не надо, – вяло откликнулась она, но уже в этой короткой фразе слышалась трагическая нотка.

Дверь была не заперта, и он вошел. Она сидела, понурив голову, в кресле-качалке. Он закрыл за собой дверь, подошел к ней и положил ей на голову руку.

– Я подумал, Тина.

– Не утруждай себя, папа. Я уже сама все обдумала. Мне надо уезжать.

– Я на твоем месте поступил бы иначе. «Время уходит». – Она подняла на него глаза, потом с трудом перевела взгляд на часики, лежавшие у нее на туалетном столике. Он кивнул. – Да, я имею в виду его. Я хочу, чтобы ты поехала к нему. Сегодня.

– А потом что?

– И вышла бы за него замуж.

Она выпрямилась в кресле.

– Ты, должно быть, не очень внимательно меня слушал.

– Напротив, я слышал каждое слово, и, что еще важнее, он слышал, когда ты ему все это рассказывала. Сейчас важно не то, что я думаю, а эти вот часики и слова, которые он на них написал. Ты знаешь, где он сегодня?

– Сегодня? В школе.

– Поезжай туда. Без предупреждения. Просто так. Даже если этот брак продлится всего несколько лет. Тина, все равно вам обоим это будет на пользу.

– Почему ты так считаешь?

– Потому что вы этого хотите. Причина достаточно основательная. Ты хочешь, чтобы я назвал более высокий мотив? Могу назвать.

– Таких мотивов я не знаю, – сказала она.

– Однако он есть. Даже два: он нуждается в тебе, а ты – в нем.

– Это и есть высокие мотивы? Здесь только эгоизм.

– Подумай об этом по дороге в школу святого Варфоломея, – сказала он.

– Знаешь что? Мне приходилось присутствовать на многих венчаниях, но лишь сейчас я по-настоящему поняла, что значит быть отцом, отдающим замуж свою дочь.

– И я это понял, – сказал он.

– А Джеральдине я ничего не скажу.

– Извести нас телеграммой, – сказал он.

– Он никогда не сможет сказать, что не знал, на что идет. Правда, папа? – Эти слова прозвучали как заклинание.

Они поженились на следующее утро в Сентрал-Фолс, штат Род-Айленд, где закон разрешал регистрировать браки сразу. Телеграмма гласила:

ВРЕМЯ НЕ УХОДИТ ПОЖЕНИЛИСЬ СЕГОДНЯ В ДЕСЯТЬ УТРА

ЦЕЛУЕМ КРЕПКО ПРЕС И ТИНА.

Когда ее принесли, Джордж и Джеральдина обедали.

– Конечно, ты об этом знал, – сказала Джеральдина.

– Это же я собирался тебе сказать.

– Но я сказала первая. Знал?

– Догадывался.

– Доволен? Ну конечно, доволен. Да?

– Еще бы. Более приятной вести не могу себе представить.

– Я с самого начала этого хотела.

– Верно. И я это видел.

– Интересно, где они будут жить. Ты думаешь, он останется в школе святого Варфоломея? Просто не представляю себе, каково это – жить в окружении сотен парней, только и думающих что о сексе.

– Когда я там учился, никто и не думал о сексе.

– Когда ты там учился, то был, по крайней мере, один человек, который думал о сексе. Этот человек – ты. Спал, наверное, с горничной.

– У нас не было горничных. Мы сами стелили себе постели.

– Ну, тогда, возможно, с женой директора школы.

– Она-то, жена директора, и была, наверно, причиной того, что мы так мало думали о сексе. Не было у нас таких женщин, которые вызывали бы физическое влечение. Среди ребят довольно широко была распространена содомия, и, если кому-то становилось невтерпеж, он мог найти себе партнера. Женщин в те годы мы не знали. Так что Тине, я уверен, опасаться нечего.

– Как бы не так. Я бывала в мужских школах и сама видела, как они поглядывают на женщин. А Тина как раз из тех, кто привлекает к себе внимание. Тем более если узнают, что она новобрачная. Представляю, о чем они подумают.

– Стало быть, школа святого Варфоломея в этом отношении – не исключение.

– По-моему, было бы лучше, если б Тина поскорее родила ребенка, – сказала Джеральдина.

– Правда? Почему ты так думаешь? – спросил он, избегая ее взгляда.

– Ты не хуже меня знаешь, что она не девушка. Будь у меня дети, я бы чувствовала себя совсем иначе.

– Не сомневаюсь.

– Из меня могла бы выйти очень хорошая мать.

– Думаю, да. Но согласись, что бывают женщины, которые ведут полезный образ жизни, не приумножая населения.

– Полезный кому?

– Самим себе и мужчинам, с которыми они спят. Уилме, например, без детей лучше. Как и всему человечеству без ее детей. Не говоря уж о самих этих детях.

– К твоему сведению, Уилма отнюдь не образец добродетели. Мне пришлось изменить свое мнение о ней.

– Оно никогда не было очень лестным.

– Верно. А теперь стало еще хуже. Не спрашивай почему.

– Почему?

– Не скажу. Вот видишь, сколько бы ты ни размышлял, ни анализировал, а многое еще останется для тебя незамеченным.

– Ничто не остается для меня незамеченным. Ничто.

– Я вижу, у тебя неплохое настроение. Ты, конечно, радуешься за Тину.

– Конечно. Тем более что я же все и устроил.

– Нет, ты невозможен, просто невозможен! Уж если кто устраивал, так это я.

– Вынужден огорчить тебя, но устроил все я.

– Боюсь, через минуту ты и сам в это поверишь, – сказала она.

– Тем не менее я благодарен тебе. Твоя роль была небольшой, но ты сыграла ее хорошо. И очень мне помогла. Я должен наградить тебя достойным подарком.

– Не надо мне никаких подарков. Лучшей наградой мне служит твое хорошее настроение. Уж и не помню, когда видела тебя таким в последний раз.

– И все же подарок будет. Завтра в Нью-Йорке найду для тебя что-нибудь сногсшибательное.

– Ты едешь завтра в Нью-Йорк?

– Да. Заседание кондитерской фирмы. Хочешь со мной?

– Спасибо. Променять эту чудесную погоду на жаркий, душный Нью-Йорк? Нет уж. Я бы не прочь пробыть здесь до первого октября.

– Даже когда начнется сезон ураганов?

– Может, обойдется и без ураганов.

– Верно. Илайес Уайт, конечно, с удовольствием продлит аренду еще на три недели. Наш договор истекает десятого. Поговорю с агентством. Но если мы останемся до первого октября, кто-то из нас должен будет съездить в Шведскую Гавань и проверить.

– Что проверить?

– Все ли в порядке. Мы ведь хотели вернуться домой одиннадцатого сентября, но раз возвращение откладывается на три недели, то я съезжу туда и проверю, не случилось ли чего за лето. Заодно договорюсь со сторожем и садовником – пусть они продолжают за всем присматривать. Надо быть готовыми к первому визиту Тины и Хиббарда. Потом, разумеется, пригласим его родителей и к ним съездим. Хорошо бы устроить званый обед и гостей побольше пригласить. В ноябре. Как ты думаешь?

– Или бал. В нашем доме еще не было ни одного бала. Не можем же мы без конца напоминать людям о Пене и Мэриан Стрейдмайер. Устроим бал на рождество. Пригласим гостей из Бостона и оркестр Эмиля Коулмена.

– Я бы предпочел Маркела.

– Нет, Маркел для такого случая не годится. Сейчас Эмил Коулмен в моде.

– Если ты так хочешь, пожалуйста. Бал – это твоя идея. Может, ты и раньше мечтала устроить бал?

– Раньше – нет, а теперь хочу. Лучшего повода для бала и не придумаешь. Созовем всех. Друзей Тины. Твоих старых друзей. Моих старых друзей. Друзей Престона. Всех членов загородного клуба.

– Придется мне договариваться с бутлегером. Спиртные напитки для такого количества гостей надо заказывать заблаговременно, если желаешь получить то, что надо. Обслуживанием балов когда-то занимался Уимли. Из Филадельфии.

– Я вижу, ты загорелся этой мыслью о бале не меньше меня, – сказала она.

– Уж коли мы затеваем такой вечер, то должны хорошо подготовиться, чего бы это ни стоило. Помню прием в Форт-Пенне, когда Грейс Колдуэлл выходила за Сидни Тейта; Агнесса не могла на нем присутствовать, но я все же пошел. Вот уж было зрелище так зрелище! Красивая была девушка. Да и сейчас, я думаю, красивая. Людей наприглашали полно – и губернатора, и целый поезд гостей из Нью-Йорка, в большинстве из Йеля. Сидни Тейт из общества «Илия». Он умер несколько лет назад. Они не очень ладили между собой. Я случайно встретил ее брата, Брока Колдуэлла. Хорошие вечера получаются либо экспромтом, под влиянием минуты, либо по заранее разработанному плану. Я предпочитаю план. Вот съезжу в Шведскую Гавань и вернусь с кучей идей.

– И когда же ты вернешься?

– Давай прикинем. Завтра вечером я буду в Нью-Йорке, в отеле «Карстейрс». Рано утром отправлюсь поездом в Филадельфию. Сделаю там пересадку и прибуду в Гиббсвилл как раз ко времени ленча с Артуром Мак-Генри, который и отвезет меня потом на машине в Шведскую Гавань. Всю вторую половину дня я проведу дома. Потом вызову такси и возвращусь в Гиббсвилл. Пообедаю, вероятно, в клубе или в отеле. В запасе у меня останется достаточно времени, чтобы забронировать место в спальном вагоне гиббсвиллского поезда. На следующий день рано утром прибываю в Нью-Йорк и пересаживаюсь на поезд, следующий в Провидено. Там меня встретит Эндрю. Дома я буду к обеду на третий день. Неплохо, если учесть, как много я успею за это время сделать и какое покрою расстояние. Вот что значит планирование.

– Осточертеют тебе эти поезда, пока до дома доберешься, – сказала она.

– Я же не стану сидеть сложа руки. Все время буду чем-нибудь занят. Люблю работать в поезде. Проводник поставит мне столик, и я займусь чем-нибудь, скучать не придется. А что ты будешь делать в мое отсутствие?

– Я так привыкла к обществу Тины, что без нее умру, наверно, от скуки. Так что возвращайся как можно скорее.

– Если надо будет позвонить – звони мне завтра в «Карстейрс». А послезавтра – либо в Гиббсвиллский клуб, либо в контору Артура. Оба телефона – в твоей записной книжке. Можешь, конечно, позвонить мне и домой. Послезавтра от трех часов дня до шести вечера. Но я могу выйти в сад и тогда не услышу звонка.

– Сомневаюсь, что мне понадобится звонить. От Тины мы никаких вестей на этой неделе не получим.

– Верно. Им надо еще привыкнуть друг к другу.

– Всем супругам надо, – как молодым, так и не совсем молодым.

– Согласен. А когда я вернусь, ты расскажешь мне о своих планах. Нам тоже надо определить свое будущее. Возможно, это даже серьезнее, чем у молодых. Надеюсь, в твои намерения не входит жить без меня, хотя ты имеешь полное основание решать иначе.

– Как ты уже сказал, мы сможем поговорить обо всем этом после твоего возвращения.

– Одной из привлекательных сторон жизни является то, что наш мозг может работать одновременно на разных уровнях. Вот мы замышляем с тобой за четыре месяца вперед большой бал. Это один уровень. А через три дня у нас состоится разговор, который вполне может повлечь за собой быстрое расторжение брака. И это уже – другой уровень. Все зависит в значительной мере от того, насколько мы не удовлетворены друг другом.

– А также от твоих собственных планов, поскольку ты так хорошо нее продумываешь, – сказала она.

– Точно. Но прошу тебя об одном: пока меня нет, не настраивай себя, пожалуйста, так, будто тебя незаслуженно обидели. Если ты внушишь себе это, то вряд ли вообще будет смысл в моем возвращении. Уж лучше я останусь в Шведской Гавани.

– Я хочу, чтобы ты вернулся.

– Вот и хорошо. Я тоже хочу вернуться. И привезти тебе подарок. Это и называется – думать на трех уровнях.

– Твои мысли так скачут, что на одном уровне долго не задерживаются, – сказала она.

– Гм. Мои мысли скачут к тем временам, когда – это было три года назад – употребляли жаргонное выражение «он не на уровне». Помнишь?

– Песня была такая. Баловень на уровне. Слово «уровень» рифмовалось со словом «баловень». Что-то в этом роде.

– Я не очень силен по части песен, – сказал он, откладывая в сторону салфетку. – Сегодня у меня много работы.

Он злился, но не хотел выдать себя. Разговор у них принял такой оборот, что их отношения опять испортились. Эту ночь он намеревался провести с ней в одной постели, но теперь понимал, что оба они будут чувствовать себя принужденно; вялый мужчина и холодная женщина, лишенные страсти и полные неприязни друг к другу. Потребовалось бы, по крайней мере, три ночи воздержания, прежде чем он получил бы возможность насладиться ее телом; если же разговор, который предстоял им по его возвращении, опять расстроит ее, то пройдет еще неделя или больше, пока у нее появится желание. Он знал, что ей не всегда требуется любовь к нему, чтобы лечь с ним в постель. Бывают моменты – они могут случаться с кем угодно, – когда их любовные ласки становятся для них обоих чем-то вроде адюльтера. («Ты в это время думала о ком-то другом», – сказал он ей однажды. «Ты тоже», – ответила она). Пока же их недовольство друг другом не рассеется, они будут держаться отчужденно и каждый погрузится в свои мрачные мысли. Но он женился на ней не для того, чтобы она погружалась в свои мрачные мысли. Тем хуже для нее, если она это-то не поймет.

Их расставание, когда он уезжал на вокзал, было достаточно вежливым. Он поцеловал ее, она улыбнулась. Он сел рядом с Эндрю в маленький «универсал» и в знак прощания приподнял над головой шляпу. Джеральдина, одетая в домашний халат, стояла в дверях. Довольно и того, что спустилась вниз проводить своего мужа. Ему пришло в голову, что если он никогда ее больше не увидит, – к этой мысли он возвращался не так уж редко во время их расставаний, – то она останется в его памяти женщиной, с которой он провел много счастливых часов. Ради этого он на ней и женился.

Дэйзи Торп, преемница Мэриан Стрейдмайер в конторе фирмы «Локвуд», стояла у стола Джорджа с карандашом в руке и ставила галочки против записей в блокноте.

– И последний по счету, но не по значению, – мистер Эдмунд О'Берн. Звонил вам два раза вчера и два раза позавчера. Сказал, что будет звонить еще сегодня утром, но не позвонил. При желании вы можете связаться с ним по телефону Уоткинс-2044, но если он в том же состоянии, в каком пребывал во время разговора со мной, то вы ничего от него не добьетесь.

– В состоянии опьянения? – спросил Джордж.

– Мягко выражаясь. Я отказалась дать ему ваш дачный телефон.

– Благодарю вас. Если он будет звонить, скажите, что меня нет. Хотя подождите! Позвоните нашему маклеру и узнайте последнюю котировку акций под названием «Магико». На нью-йоркской фондовой бирже они не котируются.

– Сейчас?

– Пожалуйста.

Он ждал, пока она поговорит с маклером. Торп повесила трубку и сообщила:

– А вы знаете, они котируются на фондовой бирже. Вчера перед закрытием курс был девяносто два с половиной, а сегодня после открытия – девяносто три.

– Гм. – Джордж вспомнил о разговоре с Недом О'Берном во время их последней встречи. Название акций запомнить было легко: «Магико. Радиокомпания». Цифры, которые О'Берн называл, Джордж уже забыл, но он вспомнил, что тот намеревался выйти из игры, как только курс достигнет сорока – пятидесяти пунктов.

– Соедините меня с О'Берном, – распорядился он.

– Насколько я помню, это телефон бара, мистер Локвуд.