Текст книги "Дело Локвудов"

Автор книги: Джон О'Хара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 31 страниц)

– Тогда ты еще не знала, что это за удовольствие.

– Как ты ошибаешься. Женщина всегда это знает. Гораздо лучше мужчины. У женщины это проходит не так быстро, если она не равнодушна к мужчине. А если равнодушна, то она не лучше какой-нибудь твоей шлюхи. Я никогда не употребляла этого слова, но теперь не прочь его употребить.

– Но я против. Я не хочу, чтобы ты так выражалась. Леди это не к лицу.

– А джентльмену к лицу? Или ты считаешь, что можешь разговаривать и поступать не по-джентльменски, когда тебе заблагорассудится? Мне надо спать, Джордж. Доктор сказал, что я должна как можно больше спать.

– А я вот не засну.

– Жаль, если так. Спокойной ночи.

Из этого разговора она вынесла убеждение, что женщины, с которыми имеет дело ее муж, стоят на низкой общественной ступени; не говоря ни о ком конкретно, она сумела показать их ему в невыгодном свете. В последующие три месяца она не была уверена в его верности, но это уже почти не имело значения. То, что она ему сказала, засело у него в голове, она испортила ему удовольствие хотя бы на то время, пока не имела возможности жить с ним сама.

Джордж Локвуд был во всех отношениях хорошо подготовлен к тому, чтобы занять положение главы семьи, управляющего фамильными предприятиями и наследного хозяина Дела Локвудов; сложность заключалась лишь в том, что его отец никогда не давал Делу определения или названия, и это ставило Джорджа в странное положение: он должен был содействовать успеху предприятия, о существовании которого ничего не знал. У этого предприятия не было ни названия, ни марки, ни девиза, ни определенных принципов. Джордж лишь смутно угадывал какой-то особый умысел в том, как старательно отец посвящал его в дела, доказывая преимущества жизни в Шведской Гавани и объясняя, на каких основах следует строить свои отношения с людьми в светских и деловых кругах. Временами слова Авраама Локвуда о том, что накопление денег – дело сравнительно легкое, озадачивали сына; но потом Джордж, учившийся мыслить самостоятельно, а не просто копировать образ мыслей отца, решил, что старик говорит так для того, чтобы внушить ему побольше уверенности в своих силах. Ибо если тебя убеждают в том, что накопление денег – для незаурядного человека не такая уж сложная задача, то можно действовать не спеша, замедляя или ускоряя темп по своему желанию…

Но Джордж ошибался в намерениях отца: в действительности Авраам Локвуд хотел лишь привить сыну джентльменское отношение к наживе, научить его скрывать эту свою склонность к накоплению. Некоторые проекты Джорджа оказались удивительно удачными, и это радовало отца. Приятно было убедиться в том, что у мальчика практический склад ума, и искусство делать деньги, способности к которому мальчик продемонстрировал, перестало быть главным предметом учебы. Денег и без того накопилось достаточно, и Авраам Локвуд считал, что его капитал будет неуклонно расти по мере того, как растет страна; к тому же гарантией дальнейшего обогащения служило вложение капитала не в одно предприятие, а в самые разные. Авраам видел, что сыну нравится финансовая деятельность, поэтому на него можно положиться: он наживет денег больше, чем потеряет, и будет постоянно наращивать состояние, удерживая тем самым за собой лидирующее положение в местных деловых кругах; и поскольку эта забота теперь снималась, то Авраам мог обратить внимание Джорджа на другие интересы, влиявшие на успех Дела: обзаведение семьей и обретение чувства фамильной гордости. Первую задачу Джордж с готовностью выполнил, женившись на представительнице рода Уиннов, этот брак обещал свои выгоды, когда подрастут его и Агнессы дети. Что касается второго, то имя Мозеса Локвуда, зарекомендовавшего себя человеком отчаянным, скорее помогало, чем мешало Локвудам возвыситься во мнении жителей Шведской Гавани и даже Гиббсвилла.

Главную опасность для фамильной гордости представляли возобновившиеся толки о сестрах Локвуд, Роде и Дафне, и Авраам Локвуд ненавидел их до самой своей смерти, ненавидел за то, что несвоевременное напоминание о них заставило его лгать Джорджу. Он ждал, чтобы Джордж созрел, и тогда он сам открыл бы ему тайну своих сестер, а также посоветовал бы, как с этой тайной быть. Но у него не оказалось на это времени, и он не успел наладить с сыном прежних добрых отношений, при отсутствии же добрых отношений он не мог выбрать момент, чтобы посвятить Джорджа в безымянную мечту о Деле Локвудов.

И тем не менее Джордж Локвуд действовал в соответствии с требованиями мифического Дела и его покойного строителя. Авраам Локвуд поработал на славу.

– Иногда мне казалось, что отец предпочел бы остаться на военной службе, – сказал однажды вечером Джордж Локвуд Агнессе.

– Не думаю. По-моему, он хотел стать бароном.

– Бароном?

– Феодалом. Вроде английского герцога.

– А, я знаю, что ты имеешь в виду. Мне все это известно. Закупить всю территорию от нас до Рихтервилла? Был у него такой план. Мы с ним вместе его разрабатывали. Но я не думал, что ты о нем тоже знаешь.

– Он сам мне о нем рассказал. В припадке откровенности.

– Вот как? Должно быть, уже перед концом. Вообще-то он не очень любил на эту тему разговаривать.

– А со мной заговорил. Значит, захотел поделиться.

– Ну, разумеется. Он тебя любил – и не только за то, что ты моя жена.

– Не думаю, чтоб уж очень любил. Но я – твоя жена и к тому же ждала ребенка. Я перебила тебя. Ты начал говорить о желании отца остаться на военной службе.

– Так вот. Он рассказывал мне о своем прошлом, о том, как много видел интересных людей – иностранцев, послов и их жен. Он был создан для такой жизни, и, я уверен, ему отдавали должное. И тем не менее решил вернуться в Шведскую Гавань. Время от времени выезжал на какие-нибудь празднества в Филадельфию. Но после стольких лет жизни в столице здесь ему, наверно, было скучно. Возможно, он сделал это из-за деда. Тот старел и начал часто болеть. Странно и то, что вначале мой отец не производил впечатления человека, способного принять на себя ответственность за дела. В университете он слыл повесой. Водил дружбу с очень веселой компанией.

– Обычная история для молодого человека, – сказала Агнесса. – Но потом перебесился и взялся за ум.

– Наверно, ты права. То же самое, видимо, случилось и со мной. Но меня никогда не покидала мысль вернуться жить сюда. Никогда. Я ненавидел Нью-Йорк и не могу сказать, чтобы Филадельфия мне нравилась намного больше. Мои знакомые и в том и в другом городе считают, что я живу на окраине цивилизации, но, по правде говоря, я считаю, что они… Когда я еду в большой город, то всегда знаю зачем: либо делать деньги, либо их тратить.

– Иногда и для того и для другого вместе.

– Да, иногда и для того и для другого вместе. Деньги – в той или иной форме – участвуют всегда. Здесь я хожу в контору пешком, а в кармане у меня – лишь несколько монет на тот случай, если встретится нищий. В больших же городах деньги у меня всегда на уме… и в бумажнике. Все удовольствия, которые может предложить город, продаются и покупаются, поэтому и мысли возникают невеселые, когда туда приезжаешь. А когда идешь в гости к друзьям, то не думаешь о том, во что это тебе обойдется и сколько брать с собой денег.

– Об этом я как-то не задумывалась, но ты, конечно, совершенно прав.

– О да.

– Ты очень вдумчив, Джордж.

– Ты находишь? Это – от отца. И от деда, если уж на то пошло, хотя дед совсем не был похож на моего отца. Отец часто не показывал посторонним своего истинного лица, но под внешней оболочкой скрывалась очень глубокая натура. Очень. Правда, у него было то преимущество, что он получил хорошее образование и никогда не жил в бедности. Он был лучше воспитан и умел ладить с людьми. И в то же время никогда никому не позволял обмануть себя и не спускал хамства. Он мог быть очень резок с теми, кто переступал границы. Это был замечательный человек, образец элегантности. Кое-кто считал, что в Шведской Гавани такая элегантность ни к чему, но он старался не для Шведской Гавани. Холеный вид, модная одежда, тонкое белье и прочее – все это для себя, для собственного удовольствия. И всегда немножко себе на уме. Приятная наружность ничего, казалось, не скрывала, как будто он весь сейчас перед тобой. Но на самом деле не весь, ибо всегда что-то оставалось при нем, и то, что оставалось, и было его подлинным «я». Так он и умер, не дав никому из нас распознать себя.

– Все, что ты сказал, в равной степени относится и к тебе, – сказала Агнесса. – Ты не представляешь себе, насколько то, что ты рассказывал сейчас о твоем отце, может быть отнесено к тебе самому.

– Вздор, – сказал Джордж.

– Более того, иногда я думаю о тебе, как… Нет, не то. Начну сначала. Иногда, думая о тебе и твоем отце, я начинаю смотреть на тебя как на его второе издание. Вроде книги, первое издание которой автору почему-то не понравилось, и он спустя несколько лет внес в нее поправки и дополнения, хотя в основе своей книга осталась прежней.

– И кто из нас автор? Я изменил отца или отец изменил меня, когда я стал старше? Ты говоришь чепуху.

– Нет, не чепуху. Беда с этими аналогиями в том, что они слишком далеко нас заводят. То, с чем мы сравниваем вещь, не должно быть во всем ей подобным.

– Послушать тебя, так можно подумать даже, что ты пьяна.

– Признайся, ты не любишь, когда тебя сравнивают с отцом, поэтому нарочно сбиваешь меня. Но я все равно считаю, что вы похожи друг на друга. А различие между вами состоит главным образом в том, что ты смотрел на своего отца как на модель, требующую улучшений. И изменял ее. Не думаю, чтобы все твои изменения обязательно улучшили модель, хотя сам ты считаешь именно так. Ты – то же, что твой отец, только на поколение старше.

– А мой отец, следовательно, то же, что его отец, только еще на поколение старше? – спросил Джордж.

– Отнюдь нет. Насколько я знаю, твоему деду приходилось бороться, жить повседневными заботами. Ему не хватало времени ни на что другое. Но он создал твоему отцу условия, позволявшие думать о будущем, о своем общественном положении и положении семьи в целом. Ты продолжаешь начатое им дело, и в этом нет ничего нового. То же самое я наблюдала в угольных районах. Там есть семьи, которые, подобно вам, Локвудам, уже третье поколение живут в богатстве. И в Филадельфии, и вообще в Новой Англии: то же самое, ничего нового. Но для тебя это ново, и ново для меня, поскольку я в твоей жизни тоже играю какую-то роль.

– Вы подумайте!

– Да, играю. Уверена в этом. Почему ты женился на мне, а не на местной девушке из обеспеченной семьи? Потому, что, хоть мой отец и небогат, у меня большие родственные связи. Почему ты не женился на девушке из Гиббсвилла? Там много богатых девушек. Потому что брак не входил в твои планы.

– Так я же на тебе хотел жениться.

– Знаю, что хотел. Но кого бы ты ни выбрал себе в невесты, Джордж, жениться ради самой девушки ты бы не стал. Так же, как и твой отец.

– То есть мой отец не любил мою мать, а я не люблю тебя?

– Я не собираюсь это говорить, но думаю, что так оно и есть. Я не та женщина, которую ты хотел.

– Скажи тогда, какую я хотел, если ты так много знаешь.

– Я тебе нужна, – сказала Агнесса. – Я леди и очень хорошая хозяйка. Когда ты хочешь произвести на кого-то впечатление и показать, что у тебя за жена, я оправдываю свое назначение. Но в конце концов я догадалась, Джордж, что мою полезность ты ценишь больше, чем что-либо другое.

– И когда ты начала об этом догадываться?

– Когда? По-моему, в то самое время, когда стала понимать, что заблуждаюсь насчет тебя.

– В чем?

– Ну, ты красив, опытен. Довольно порочен, как мне вначале казалось. Казалось потому, что впечатление, произведенное тобой, вызывало во мне чувства, которых я либо не понимала, либо скрывала от себя. В общем, вела себя так же, как большинство девушек моего круга. Да, я считала тебя довольно порочным молодым человеком, но ведь и порок может быть привлекательным, ибо порочные люди располагают к себе. Порок человечен. Самые добродетельные девушки полагают, что они способны обратить зло в добро, а привлекательность остается. Не забывай, что мой отец хотел стать миссионером.

– Это он так говорил.

– Он верил в это, как верю я в то, что говорю о себе. Но когда мы поженились, я начала понимать, что ты не порочен. Ты хладнокровен, расчетлив, но не порочен. И не знаю почему, но в известном отношении я никогда тебя не удовлетворяла. Конечно, ты предпочел бы не говорить на эту тему, да и я не испытываю желания, но я ожидала, что ты научишь меня любить тебя так, как ты хочешь, чтобы тебя любили. Ты умел все, а я – ничего. У тебя был большой опыт, а у меня – никакого. Но тебе не хватило на меня терпения, и это, в сущности, помогло мне понять, что ты меня не любишь. Если бы любил, то…

– Но ведь живем же мы с тобой как муж и жена.

– Да, живем, но я не подхожу тебе. Я нужна тебе лишь для одного, что ты и делаешь в свое удовольствие.

– Ты тоже получаешь удовольствие.

– Теперь – да. Научилась. Хоть и без твоей помощи. К любви это не имеет отношения. Раз нет взаимности в одном, то нет ее и в другом.

– Ты часто первая начинаешь.

– Да. Почти всегда я. И редко – ты. О чем, по-твоему, это говорит?

– Не знаю, – ответил он. – О чем?

– Мне стыдно выразить свою мысль словами. Я никогда не предполагала, что мы будем с тобой так жить. Никогда не предполагала, что окажусь в таком положении. Сейчас я поняла, как может женщина унижать себя, да еще называть это любовью. Прежде я считала, что без любви не может быть близости, а теперь знаю, что может. И, узнав, перестала уважать себя.

– А я этого не заметил, – сказал он. – Мне кажется, самоуважения в тебе предостаточно.

– По-твоему, Джордж, правда – это лишь то, что тебе кажется, и больше ничего.

«Гость и больше ничего», – сказал он[27]27
  Локвуд цитирует стихотворение Эдгара По «Ворон».


[Закрыть].

– И больше ничего, – повторила она.

Странно, но откровения, которые она позволила себе в этом разговоре, возбудили в ней неудержимое желание, и Джордж, почувствовав это, воспылал страстью сам. Но ни он, ни она в тот миг не помнили, что чувствам свойственны взлеты и падения, непостоянство и непредсказуемость. За той восхитительной ночью, во время которой они вели себя подобно случайным знакомым, одержимым эротоманией, последовали ночи разочарований, когда их холодная близость причиняла ей только боль, а ему – неудовлетворенность и раздражение. Их многословие не оставляло места нежности, столь необходимой для выражения искренних чувств.

Хотя Агнесса была нравственно сильной женщиной и считала (справедливо), что руководствуется в своей жизни сводом простых правил, перенятых от родителей, ее физические ресурсы оказались не на уровне духовных. Она страдала малокровием и несварением желудка. Однако она была не из тех, кто прибегает к помощи врачей при малейшем недомогании. За годы жизни в Шведской Гавани она не приобрела ни одной близкой подруги. Ее положение или, точнее, ее мужа в обществе не позволяло ей посвящать посторонних людей в интимные подробности, которыми делились между собой другие женщины; а эти другие, в свою очередь, не имели возможности делиться с ней своими тайнами в расчете на взаимную откровенность. Агнесса редко приглашала кого-нибудь к себе домой и лишь изредка бывала с мужем на самых важных торжествах в Гиббсвилле – балах, свадьбах, весенних приемах на открытом воздухе, на которых люди состоятельные считали себя обязанными присутствовать. Что касается приглашений на обед в частные дома местной знати, то они в Гиббсвилле практиковались редко, а в Шведской Гавани и совсем не практиковались. И в том и в другом городе женщины бывали друг у друга только днем, когда собирались поиграть в вист или в «500 очков». Иногда им случалось поговорить где-нибудь в бакалейной или мясной лавке, но этим разговорам часто мешали продавцы. Светские дамы Гиббсвилла встречались также в магазинах женских товаров и в шляпных салонах, но Агнесса такой возможностью не пользовалась, так как у нее была частная портниха, которая приезжала к ней два-три раза в год на дом, привозя с собой и выкройки и ткани. Миссис Колби приезжала поездом из Уилкс-Барре и жила у них по два-три дня в свободной задней комнате на втором этаже. Она рассказывала новости и сплетни, привезенные из Уилкс-Барре и Скрантона, но они мало интересовали Агнессу, поскольку касались людей, о которых она почти ничего не знала, кроме фамилий, сохранившихся у нее в памяти с девичьих лет. По этой причине визиты портнихи носили чисто профессиональный, деловой характер.

Когда бы Агнесса ни появлялась в городе, ее узнавали, люди кланялись ей с той долей учтивости или подобострастия, которая соответствовала скорее характеру отношения ее мужа с мужьями других женщин, чем их мнению лично о ней. И так было все годы, пока она жила в Шведской Гавани. Люди настолько привыкли смотреть на нее как на жену Джорджа Локвуда, что в обоих городах нельзя было найти и дюжины женщин (не говоря уж о мужчинах), которые звали бы ее по имени. У нее был большой дом, много прислуги и пара великолепных лошадей для выезда и была котиковая шуба с шапкой и муфтой из того же меха, так что, когда она входила в какой-нибудь магазин, другие покупатели расступались, давая ей дорогу.

Но когда она умерла, то оказалось, что сказать о ней людям нечего, и на похоронах ничего почти сказано и не было. Даже ее дочь Эрнестина была настолько подавлена отсутствием траурного настроения на похоронах, что ее собственная скорбь показалась ей напускной, и она не проронила ни слезинки. Выражение горя, которое видели на ее лице участники похорон, в действительности было вызвано тревогой за брата, не ответившего на ее телеграмму по поводу смерти матери. Когда траурные формальности закончились и последние посетители торопливо разошлись, Эрнестина сказала отцу:

– Боюсь я за Бинга. Не могу понять, почему он молчит.

– Это последняя капля, – сказал Джордж. – Чаша моего терпения переполнилась.

Она заметила, что у отца тоже есть заменитель скорби, и это помогло ей чуточку лучше понять его, как и самое себя.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Первым побуждением Джорджа Локвуда было отказаться – разумеется, вежливо – от встречи с молодым человеком из школы св.Варфоломея. Это можно было сделать аргументирование, пристойно, разумно. Он мог бы сказать, что лишь недавно закончил строительство нового дома и еще не обосновался в нем; мог сослаться на финансовые затруднения, вызванные участием в новом предприятии (не говоря, что это за предприятие, поскольку «кондитерское дело» звучит не очень солидно), или еще на что-нибудь. Джордж был совершенно уверен, что названный молодой человек хочет приехать единственно для того, чтобы попросить крупную сумму для его бывшей школы. Аналогичное письмо получил и Пенроуз Локвуд. Оно было подписано так: «Престон Хиббард, школа св.Варфоломея, 1917, Гарвард, 1921, М.Н.У.[28]28
  Магистр науки управления.


[Закрыть], Гарвард, 1923». В справочнике школы Хиббард значился как исполняющий обязанности казначея. Он учился в одном классе с Бингом Локвудом, но Джордж ни разу не слышал, чтобы его сын упоминал эту фамилию. В справочнике числилось одиннадцать Хиббардов, учившихся в школе в разные годы, и все они были родом из восточной части Массачусетса.

– Ты не получал письма от некоего Хиббарда из школы святого Варфоломея? – спросил Джордж брата.

– Да, он хочет приехать ко мне, – ответил Пенроуз. – Догадываешься, чего ему надо?

– Наверно, денег.

– Именно денег, и немалых. Мэррей Дикинсон сказал, что они поручили этому парню сначала объехать страну и провести разведку. Выяснить, на что можно рассчитывать, перед тем как объявлять о начале кампании.

– Неудачное он выбрал время, – сказал Джордж. – Все мои наличные деньги ушли в кондитерское дело.

– Но принять его все же надо. Он намерен побывать у всех бывших учеников. Этого парня я не знаю, но его отец учился в одно время со мной. Джон Хиббард. Бостонский банкир. Если бы Хиббарды захотели, то могли бы выписать чек на всю требуемую сумму сами. Они богаты с незапамятных времен. Клуб «Сомерсет», «Портовые крысы». Стопроцентные аристократы. Повидайся с ним – и дело с концом, от этих людей так просто не отмахнешься.

– Сколько ты решил им дать? – спросил Джордж.

– Ты ведь знаешь, как такие дела делают. Сначала мы прощупаем друг друга, потом я постепенно выясню, на какую сумму они рассчитывают, сокращу ее вдвое, и наконец мы на чем-то сойдемся. Я встречаюсь с ним во вторник на той неделе – пригласил его позавтракать.

– В таком случае и мне нет смысла тянуть, – сказал Джордж.

– Да, тянуть бесполезно. В том, что касается денег, мы, Локвуды, – сосунки по сравнению с семьей Хиббардов.

– А зачем школе святого Варфоломея деньги?

– Ну, кто-нибудь пожертвовал школе Гротона порядочную сумму, и наши попечители решили воспользоваться прецедентом. Ради престижа. Знай, мол, наших.

Молодой Престон Хиббард приехал в Шведскую Гавань в черном двухместном «додже» с блестящими колесами. Если бы не массачусетский номер, то эту машину никто не отличил бы от шести докторских лимузинов, что в любое время можно было увидеть у подъездов больниц. Джордж спустился в вестибюль как раз тогда, когда служанка в форменном платье, увидев чужого человека в очень старой коричневой шляпе и с войлочным мешком в руке, собиралась его выпроводить.

– Вы очень пунктуальны, – сказал Джордж. – Только что пробило половину первого. Входите. Не хотите ли освежиться? Что предложить вам выпить?

– Виски с водой или коктейль, если можно. Кстати, вы – четвертый Локвуд, с которым я имею удовольствие встретиться за последние пять недель.

– Четвертый? Я знаю, что вы собирались встретиться с моим братом.

– Да, на прошлой неделе мы завтракали с мистером Пенроузом Локвудом. Он пригласил меня в клуб «Уединение». А через день после этого я виделся с Фрэнсисом Локвудом, который, по-моему, к вам не имеет отношения.

– Никакого. Мы даже не знакомы. Он поступил в школу после меня и моего брата. Он живет в Чикаго?

– Лейк-Форест, недалеко от Чикаго, – уточнил Хиббард.

– Кто же был четвертый носитель этой выдающейся фамилии?

– Не кто иной, как мой старый приятель и однокашник, ваш сын Бинг. Будучи в Калифорнии, я ночевал у него и его жены. У них очень уютный дом – или ранчо, как там это называют. Дела у Бинга идут отлично. Не удивлюсь, если он окажется одним из самых преуспевающих в нашем классе.

– Что вы говорите? – удивился Джордж.

– По всем признакам – да. Я разговаривал с пятнадцатью из девятнадцати бывших учеников нашей школы, живущих в Калифорнии, и все они, словно сговорившись, расхваливают его. В Калифорнии его ждет большое будущее.

– Рад слышать, – сказал Джордж.

– Не стану притворяться, я знаю о вашей с ним размолвке, но я полагал, что вам будет приятно узнать о его успехах. Разумеется, я имею в виду финансовые успехи.

– Можно спросить, сколько он вам дал?

– Поскольку эти данные все равно будут обнародованы, то могу сказать: он обещал нам пятьдесят тысяч долларов.

– Пятьдесят тысяч? Впрочем, только обещал, как вы сказали.

– Да, но половину обещанной суммы он дает сразу, а об остальных двадцати пяти тысячах будет объявлено в начале учебного года. У него они безусловно есть – в этом можно не сомневаться. Насколько я знаю, такую же сумму он жертвует Принстону.

– Принстону?

– Да, то ли жертвует, то ли уже пожертвовал.

– У вас уйма новостей, мистер Хиббард. Рассказывайте дальше.

– Рад буду рассказать все, что знаю. Прибыв в Калифорнию, Бинг сразу же начал работать у этого Кинга и, видимо, с самого начала ему понравился. Не боялся пачкать руки, как они говорят. И теперь, выражаясь фигурально, эти руки – все в жидком черном золоте. У Кинга был сын, приятель Бинга, но он погиб в авиационной катастрофе, когда летал на собственном самолете, так что теперь Кинг стал для Бинга прямо отцом родным.

– Ну, это вряд ли, – сказал Джордж.

– Я имею в виду не буквально, но до известной степени это так. Знаете ли вы, что они там ставят буровые вышки прямо в океане? Это – нечто новое. Я сам видел. Просто удивительно: башни в сотне ярдов от берега, и насосы работают. Ловко у них это получается.

– Значит, мой сын нажил себе состояние, не достигнув еще и тридцати лет. Молодец, – сказал Джордж.

– С вашей помощью, насколько я понимаю.

– Нет. Он вкладывал деньги дедушки, моего отца. Скажу вам, что ни дед, ни я не вложили бы в нефтяное дело и цента. Я и теперь не вложу.

– А вот я вложил. По совету Бинга купил несколько акций Сан-Марко. Для себя, не для школы святого Варфоломея.

– Но из того, что вы сказали, я понял, что он дает вам деньги, а не акции. Я имею в виду – школе.

– Ну, разумеется. Он взял с меня обещание не вкладывать школьные деньги в акции Сан-Марко. Сказал, что сейчас это рискованно, они ведут разведку на новом месте. Не сообщил где, но сказал, что дело может и лопнуть.

– И все же какие-то деньги вы вложили.

– Да, заразился энтузиазмом Бинга. Много я все равно не потеряю, а если повезет, это выгодно – Бинг-то ведь нажил состояние. Вы бы посмотрели на него: грубые сапоги, подбитые гвоздями, широкополая шляпа, старая вельветовая куртка, а разъезжает на «роллс-ройсе».

– На чем, на чем?

– У него серый «роллс-ройс», который, по-моему, не мыли со дня покупки. Сзади у него на полу сложены всевозможные инструменты и металлические футляры с чертежами и прочим. Я спросил, почему у него «роллс-ройс», а не простой «фордик», и услышал ответ, типичный для тамошних людей: ему-де нужна машина, в которую он может залить бензин и масло и ездить напропалую, не задерживаясь из-за какой-нибудь мелкой поломки в колесе. Когда она износится, он свалит ее в овраг и купит себе новую. Не знаю, давно ли вы виделись с Бингом, но в нем не осталось ничего от того принстонского шалопая в норфолкском костюме, каким он сохранился в моей памяти. До сих пор играет в теннис – с женой. Она тоже здорово играет. У меня такое впечатление, что в Калифорнии все хорошо играют. Теннисный корт у них с каким-то особым покрытием, гораздо ровнее, чем те, на которых мне приходилось играть раньше. И знаете, она меня обыграла. Мы сыграли партию один на один, и она победила со счетом девять – семь или восемь – шесть. Совсем меня загоняла, а ведь прежде если я и проигрывал женщинам, то лишь чемпионкам.

– Я вижу, она вам понравилась.

– Очень. Палец в рот не клади. Может показаться странным, что я так говорю о молодой женщине, но других слов просто не нахожу. При этом я вовсе не хочу сказать, что она не леди или не женственна. Но она не похожа на тех молодых особ, с которыми я рос, хотя они тоже неплохо играют в теннис и умеют грести. Начать хотя бы с того, как она говорит – низким голосом, на западный манер, такое произношение встречается чаще у мужчин, чем у женщин. Когда мы собрались играть в теннис, на ней были синие джинсы и сапоги на высоких каблуках. Она сбросила с ног сапоги, надела теннисные туфли – вот и все. При мне пристрелила змею. Сходила домой, взяла большой револьвер и убила в кустах, недалеко от корта, гремучую змею, которую я даже не заметил. Пусть, говорит, ползают среди холмов, а на их участке, где играют дети, им нечего делать. И просила меня не говорить Бингу, что она убила змею, иначе он схватит ружье и уйдет искать самца – и тогда будет стрелять до самого ужина.

– А детей вы видели?

– А как же. Стиви, которого назвали в честь сына Кинга, и Агнессу. Мальчику около четырех лет, а девочке – два. Мальчик все молчит, только смотрит на тебя. Ну, а девочка – та, естественно, еще не научилась как следует говорить. Оба очень рослые и крепкие. Должно быть, климат там какой-то особенный. Мои племянницы и племянники такого же возраста, а им далеко до этих детишек. Сами Бинг и Рита не такие уж гиганты, и вас я знаю, и мистера Пенроуза Локвуда, и покойную миссис Локвуд, мать Бинга, видел. Видел мельком также родителей Риты – если не ошибаюсь, мистера и миссис Коллинз?

– Кольер?

– Благодарю. Но дети Бинга – настоящие великаны. Мальчик светленький, но загар у него, по-моему, никогда не сходит. А девчушка ковыляет всюду, поэтому Рита и остерегается змей. Сама мне сказала. Лично я ни за что не стал бы там жить, но я не в счет, я даже на озеро Скуэм не езжу, потому что в Нью-Гэмпшире водятся змеи.

Пока шел разговор, они выпили коктейли и покончили с мясом.

– Отличные отбивные, мистер Локвуд.

– Не хотите ли еще? Это отнимет всего несколько минут.

– Хотел бы, да тороплюсь: мне еще надо сегодня съездить в Скрантон.

– К Бобу Мэкки и Бейярду Дональдсону?

– Да. Меня предупреждали, чтобы на Бейярда Дональдсона я не очень надеялся.

– Я думаю, правильно предупреждали. У него шахтеры бастуют. Из-за этого и Боб Мэкки может оказаться не таким щедрым.

– Верно. Но у мистера Мэкки, как я полагаю, есть и другие источники дохода.

– А вы, я вижу, не теряли времени даром!

– О да. Ведь бывших учеников всего лишь около семисот, а точнее – шестьсот восемьдесят восемь.

– И с каждым из них вы будете встречаться?

– С каждым в отдельности? Нет. Некоторые, более пожилые, никого не принимают, и есть несколько чудаков, которые приходят в ярость, когда у них просят денег. От таких мы держимся подальше. В Бостоне и Нью-Йорке, где сосредоточена большая часть наших выпускников, мы устраиваем небольшие совместные завтраки, особенно когда речь идет о тех, кто недавно кончил колледж. Тем не менее таких, с которыми я должен встретиться в отдельности, наберется человек четыреста. Очень Это интересно – я столько узнал о стране, разъезжая на машине.

– Вы ездили на машине? В Калифорнию на машине?

– Туда и обратно. В Аризоне живут двое наших питомцев, которые, как я обнаружил, враждуют между собой. И двое – в штате Колорадо: один в Денвере, а другой – в Колорадо-Спрингс. Поэтому туда я ехал южным маршрутом, а оттуда – северным.

– Какую же сумму вы хотели бы от меня получить? – спросил Джордж. – Конечно, намерения моего брата мне известны, но вы не рассчитывайте, что я дам столько же.

– Нет? Вы, стало быть, не собираетесь следовать примеру Бинга?

– Боюсь, что нет, мистер Хиббард. У него есть сын, который через несколько лет, возможно, будет поступать в школу святого Варфоломея. А у меня этой проблемы нет.

– Но у вас есть дочь. Когда она выйдет замуж, то, наверно, захочет определить своих сыновей в нашу школу. А может, и сама выйдет замуж за выпускника этой школы.

– Все может быть. Она может даже выйти замуж за итонца или за попа-расстригу. Об ее отпрысках я еще не думал.

– Могу ли я подписать вас предварительно… скажем, на двадцать тысяч?

– Можете подписать – окончательно и бесповоротно – на десять тысяч. Честно говоря, я не вижу надобности в этой кампании. Мне сказали, что ее затеяли после того, как кто-то из бывших гротонцев пожертвовал своей школе кругленькую сумму, и наши решили не отставать.