Текст книги "Дело Локвудов"

Автор книги: Джон О'Хара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)

– Конечно. Джордж и доктор Шваб. Больше пока никто. Родителям я еще не писала. Они могут прервать свое путешествие, а я этого не хочу. Времени у них вполне достаточно, чтобы успеть вернуться домой.

– Он много для меня значит, этот ребенок. Разумеется, и для вас с Джорджем, и для ваших родителей, но для меня, пожалуй, больше всех.

– Вы это уже говорили. До того как я потеряла первого ребенка.

– Ну а сейчас – тем более. Я старею и хотел бы увидеть внука. Но дело не только в этом, Агнесса. Я думаю о более далеком будущем, о том времени, когда меня уже не станет, а у моего внука появятся собственные внучата.

– Этого все хотят, не так ли?

– Сомневаюсь, что другие придают этому столько значения, сколько я. Всю жизнь я загадывал на четыре поколения вперед.

– На четыре поколения? Почему на четыре?

– Внуки моих внуков появятся в пятом поколении.

– Но вы их никогда не увидите. Какое вам до них дело? Это же не королевская семья, так что вам нечего беспокоиться.

– Нечего беспокоиться? Наверно, так.

– И почему вы ограничиваетесь четырьмя поколениями? Почему не шестью?

– Потому что четыре поколения после меня плюс мое поколение и поколение моего отца дают шесть поколений, охватывают два столетия существования нашего рода в этом городе.

– А я не стала бы рассчитывать, что наши потомки через пятьдесят лет захотят жить именно в этом городе. У Пенроуза, например, уже сейчас нет такого желания, а что будет с моими детьми, один бог ведает.

– Заставьте их жить здесь. Если вы мне это обещаете, Агнесса, то я оставлю вам миллион долларов.

– Этого я вам обещать не могу, мистер Локвуд.

– Вы же будете авторитетом для своих детей, Агнесса. Убедите хотя бы одного сына остаться здесь, с меня и этого довольно.

– Не могу обещать. И влиять на них не обещаю. Вот мой отец хотел стать миссионером, а вместо этого всю жизнь проработал в угольной промышленности.

– И был счастлив.

– Нет. Человек не может чувствовать себя счастливым, если всю жизнь занимается не тем, чем хотел. Вот почему мой отец не сумел добиться в компании Уиннов более высокого положения. Мало к этому стремился. Отрабатывал свои часы, получал то, что ему причиталось, – и все. Лишь бы семью прокормить.

– Но миссионерская служба тоже могла бы ему не понравиться.

– Неизвестно. Он так и не испробовал. Вам вот здесь нравится, Джорджу – тоже. Ну а как я могу ручаться за сына, который, может быть, у меня родится? Шведская Гавань – приятный уголок, особенно по сравнению с теми городами, где мне приходилось жить, но ведь Локвуды не относятся даже к числу ее основателей.

– Совершенно верно. Однако именно здесь мой отец положил начало роду, завоевавшему известность. Теперь это – уже наш город, Агнесса. Он весь в наших руках.

– Стало быть, вы все-таки считаете свой род чем-то вроде королевской семьи?

– У нас в стране королевские семьи не в моде.

– Ну, тогда – аристократии. Вы этого хотите, мистер Локвуд?

– Как бы вы его ни называли, в ваших устах мой план превращается в недостойную мечту мелкого честолюбца. А это не так, уверяю вас. Семейство Уиннов стремилось к этой же цели, дело лишь в том, что вашему дяде не хватало воображения. Прошу не принимать этого на свой счет, Агнесса, но вы знаете не хуже меня, что Том Уинн нажил себе богатство тем, что выкапывал из земли уголь и уродовал местность. Лесов не стало. Мы же хотим другого. Конечно, и мы наживаем деньги. Но когда-нибудь – возможно, еще при жизни вашего мужа – мы станем хозяевами всей территории между нашим городом и Рихтервиллом. Аккуратные, чистенькие городки, богатые фермеры, получающие вполне приличный доход, и во главе всего этого – мы. Вы с Джорджем или ваши дети. Здесь, в этом городе, жить будут Локвуды, подобно тому как в Нью-Йорке – Морганы, а в Филадельфии – Дрексели.

– А после Рихтервилла? Очевидно, Гиббсвилл? Ваш план можно расширить.

– За Гиббсвилл браться уже поздно, там хозяйничают Морганы и Дрексели. А в Рихтервилле родилась моя жена, так что ваш муж пользуется там некоторыми правами. Это выглядит грандиозно – завладеть одиннадцатью милями сельскохозяйственных угодий с двумя селениями. Мы с легкостью могли бы приобрести их и сейчас, если бы наш капитал не был вложен в более прибыльные предприятия. Когда-нибудь Джордж приберет к рукам рихтервиллский банк, а с ним – и большую часть ферм на пять миль к востоку от Рихтервилла. Поскольку местным банком мы уже овладели, сейчас мы распространяем наше влияние на запад.

– Ну и ну! Настоящее княжество.

– В этом нет ничего необычного, Агнесса. На Западе встречаются поместья с радиусом в сорок – пятьдесят миль. Некоторые старинные испанские семьи владели целыми штатами. На Востоке это исключено. Слишком здесь все застроено и много железных дорог. Лично я не хотел бы здесь расширяться. Все, на что я рассчитываю, это – взять под свой контроль Шведскую Гавань, город моей жены и земли, пролегающие между ними.

– А каковы ваши планы насчет территории к югу и к востоку от нас?

– На юге у нас есть небольшие владения, но в остальной части округа я не заинтересован. Лесами и крупными плотинами там владеет моргановская Железорудная компания. Земельные угодья к югу отсюда слишком холмисты, их трудно обрабатывать. Надо углубиться на двадцать миль южнее, чтобы найти хорошие земли, а это уже территория немцев Рединга и Лебанона.

Воля Авраама Локвуда к жизни, его желание видеть первого внука оказались менее сильными, чем желание Агнессы Локвуд родить ребенка. Когда она была на седьмом месяце беременности, Авраам Локвуд умер от двухстороннего воспаления легких.

Гроб с телом Авраама Локвуда провожал весь город и вся южная часть округа, похороны были торжественными, многолюдными, в Шведской Гавани и в Гиббсвилле были мобилизованы все кэбы для траурного кортежа. Городские улицы, железнодорожные станции, некоторые частные резиденции и «Биржевая гостиница» были заполнены респектабельной приезжей публикой, Агнесса Локвуд, сильно располневшая в связи с беременностью, несколько удивилась такому скоплению людей, однако в ее памяти это событие запечатлелось благодаря двум другим обстоятельствам: в ту ночь, когда скончался Авраам Локвуд, она увидела – в первый и единственный раз – своего мужа плачущим; а в день похорон, вернувшись домой с кладбища, они встретили в холле нижнего этажа даму, которая подошла к Джорджу и протянула ему руку.

– Вы меня не помните, Джордж, но я вас знала, когда вы были еще мальчиком. Я – мать Стерлинга Даунса.

– Конечно, я помню вас, миссис Даунс. Очень любезно было с вашей стороны приехать.

– Теперь я уже не миссис Даунс, а миссис Викершем.

– Прошу прощения. Позвольте представить вам мою жену. Агнесса, это миссис Викершем. Я учился вместе с ее сыном в школе. Вы помните то лето, что провели на Ране, миссис Викершем?

– Помню и никогда не забуду. Ведь именно тогда я по-настоящему познакомилась с вашим отцом и матерью. Я лишь повидаться с вами зашла, Джордж, я спешу на поезд.

Она выпустила руку Джорджа, улыбнулась ему и Агнессе и торопливо вышла.

– Из самой Филадельфии приехала, – сказал Джордж.

– И была влюблена в твоего отца.

– Не знаю.

– Зато я знаю. Это – та самая дама, что была тогда в летнем доме. Вблизи она даже красивей.

– Боже милостивый! Сколько же лет у них это продолжалось? Ну, тебе надо отдохнуть, Агнесса. Не принимай пока больше никого. Все от тебя зависящее ты уже сделала.

Она улыбнулась.

– Все от меня зависящее я сделаю месяца через полтора.

Признательность, которую почувствовал Джордж Локвуд к Марте Даунс-Викершем, была особого свойства. Это не имело ничего общего с ее приездом отдать последний долг его отцу и, в сущности, почти ничего общего – с ней самой. Все дело в том, что Марта нечаянно, сама об этом не догадываясь, открыла ему, что у его отца еще при жизни Аделаиды была, по крайней мере, одна любовница, а Джорджу Локвуду как раз этот предлог и требовался для оправдания своего собственного романа с Лали Фенстермахер-Брауер.

Брак Лали с Карлом Брауером, адвокатом из Рединга, был вызывающе скоропалителен, так как ее родители хотели, чтобы все как можно скорее забыли о Джордже Локвуде. Фенстермахеры не послали Джорджу даже послесвадебного извещения, но он узнал о венчании Лали из газеты «Игл», выходившей в Рединге, и еще из двух филадельфийских газет. В «Игл» был указан домашний адрес Карла Брауера, которым Джордж Локвуд и воспользовался однажды утром, когда вернулся из своего свадебного путешествия.

– Мне нужно видеть миссис Брауер, – сказал он прислуге.

– Миссис Брауер или мистера Брауера? Если вы его хотите видеть, то он в конторе на Пенн-стрит.

– Нет, дело, по которому я пришел, касается миссис Брауер.

– Сейчас я ей скажу. Входите.

Через несколько минут к нему вышла Лали.

– Доброе утро, миссис Брауер. Я от фирмы Вонемейкера. – Эти слова предназначались для служанки.

Лали растерялась, но служанка, замешкавшаяся в холле, не видела ее лица.

– Ах, от Вонемейкера. Пройдите сюда, здесь мы можем поговорить.

Он вошел следом за ней в гостиную – длинную узкую комнату с единственной дверью.

– Принесли образцы? – громко спросила она.

– Они у меня в кармане.

Она понизила голос.

– Ты в своем уме? Говори скорее, если тебе нужно что-то сказать, и больше сюда не являйся.

– Долго я не пробуду.

– Ты ведь женат.

– А ты замужем. Женат. И жалею об этом. Мне жаль не только себя, но и тебя.

– Какое мне дело до твоих семейных неурядиц?

– Ты отчасти повинна в этих неурядицах. Я не могу без тебя.

– Слишком поздно, Джордж. Я теперь замужем, и у меня хороший муж.

– А у меня хорошая жена, но без тебя я все равно не могу. И теперь я знаю то, что хотел узнать. Что и ты без меня – тоже.

– Нет.

– Да.

– Уходи.

– Еще не время уходить. Я еще должен показать тебе образцы.

– Ты с ума сошел!

– В некотором смысле – да. Голубой будет несколько дороже зеленого, миссис Брауер.

– Голубой дороже? Я этого не знала. Она пошла в подвал. Но ты уходи, слышишь?

– Уйду, но приду опять.

– Я не пущу. Велю тебя не пускать.

– Перестань, Лали. Мы же не дети. Это серьезно. Я ухожу, но не отступаюсь от тебя. Когда ты будешь готова встретиться со мной, пришли записку в Гиббсвиллский клуб.

– Встретиться с тобой? Где?

– Где угодно. Можно здесь, когда уедет Брауер. Приходится же ему иногда уезжать.

– Здесь? В этом доме? Прислуга живет у нас постоянно, она никуда не ходит.

– Уволь ее и найди другую, которая ночует у себя дома.

– Уходи, Джордж. Ты совсем рехнулся. Карл убьет нас обоих. Он любит меня.

– А я, думаешь, не люблю?

– Нет! Нет! Если бы любил, то оставил бы меня в покое.

– Если через две недели ты не дашь мне ответа, я опять приду.

– Не надо, Джордж, Пожалуйста. Не приходи больше.

Джордж вышел из дома и, ликуя, зашагал по направлению к площади. Ее слабость возвратила ему чувство уверенности в себе. Через восемь дней Лали прислала ему записку: «В четверг в девять часов вечера. Калитка в переулке, с другой стороны дома. Со стороны улицы не входи. – Л.».

В девять часов было еще светло, и он, подходя к ее дому, подумал, что было бы разумней войти с улицы, затененной деревьями, чем с переулка, где нет деревьев; но он решил не нарушать ее инструкций и, смело открыв калитку, пошел по уложенной кирпичной дорожке к заднему крыльцу. Его не удивило, что дверь перед ним распахнулась, как только он ступил на крыльцо. Но здесь его ожидал сюрприз: перед ним оказалась совсем не робкая растерянная девушка, которую он представлял в воображении. Лали закрыла за ним дверь и обняла его, подставив губы для поцелуя. По тому, как она прильнула к нему, он понял, что теперь уже ничто не будет сдерживать ее страсти. Если она решилась на свидание с ним при таких обстоятельствах, значит, готова на все.

– Пойдем наверх, – были ее первые слова, и она взяла его за руку.

Постель там была уже готова, комнату освещал прикрепленный к стене газовый рожок. Она развязала ему галстук и расстегнула верхние пуговицы белого полотняного жилета.

– Не надо, я справлюсь быстрее, – сказал он.

– Как хочешь. – Она села на стул и стала смотреть, как он раздевается. – Одежды на тебе – как на женщине. У меня и то меньше.

– Наверно, так оно и есть.

– А теперь я. – Она встала и расстегнула на себе платье из льняной ткани. Они снова обнялись, ее беззастенчивые порывистые движения возбуждали его.

– Пожалуй, нам лучше лечь, – сказала она и, расположившись на кровати, подперла ладонями груди, как бы целясь ими в Джорджа.

– Вообрази, что ты – грудной младенец.

– Уже вообразил, – сказал он.

Некоторое время она лежала, положив ему на голову руки, потом вдруг встрепенулась, не в силах больше сдерживать себя:

– Теперь сюда. Скорее. Ну, скорее же!

Джордж заспешил. Когда он овладел ею, она вскрикнула и произнесла что-то нечленораздельное, похожее на немецкие слова. В этот миг он с радостью подумал: как хорошо, что, когда Лали была еще девушкой и проводила с ним время в гостиной своего дома в Лебаноне, они ни разу не пошли дальше поцелуя! Хотя любовный экстаз прошел, она не переставала ласкаться, нежно целовала его губы, глаза, руки, грудь.

– О, я люблю тебя, я так тебя люблю!

– И я тебя, Лали, – сказал он, и это была правда.

Некоторое время они лежали не двигаясь.

– Я еще не видел тебя с распущенными волосами, – сказал он. – Ты чудесно выглядишь.

– Они закрывают груди. У тебя грудь голая, а у Карла – вся в волосах, словно в шубе, вывернутой мехом наружу. – Она улыбнулась.

– Чему ты улыбаешься?

– Ты подготовил меня для Карла, а Карл подготовил меня для тебя и ненавидит.

– Видимо, так.

– Ты избегаешь говорить о Карле, потому что не хочешь, чтоб я говорила о ней.

– А зачем нам о них говорить?

– Ты ее не любишь?

– Не надо, Лали.

– Ты ревнуешь меня к Карлу.

– Да.

– А я тебя – к ней… Он весь черный от волос, даже спина заросла. Я не люблю его, Джордж. А он и любит меня, и ненавидит.

– За что ему тебя ненавидеть? У тебя есть кто-нибудь, кроме меня?

– Нет, нет, нет! Никогда. Только ты. Я ему говорю: имей терпение. Имей терпение. А он – нет: едва переступит порог дома, как сразу – давай. Пойдем наверх, говорю я ему, а он уже не может.

– Неужели он…

– Да нет, у нас получается. Но я должна уже быть в постели. Если я в постели, то он прямо с работы – ко мне. Не раздеваясь. Имей терпение, говорю я ему, ведь не все же такие, как ты. А он похож на быка, да и хочет быть быком. Другие мужчины спрашивают его, когда у него будет ребенок, и он приходит домой злой. Хочет взвалить вину на меня, но знает, что я тут ни при чем, за это и ненавидит меня. И зачем это мужики его дразнят?

– Нехорошо.

– Почему ты пришел ко мне, Джордж?

– Соскучился.

– И я соскучилась. Но тебе, Джордж, тоже, может быть, надо набраться терпения.

– С ней?

– Да.

– Но разлюбить-то тебя я все равно не смогу, Лали.

– Она холодная?

– Я бы не сказал. Просто – не подходит мне.

– Она тебя боится? Как мужчину?

– Нет. Не в том дело.

– Скажи тогда, в чем. О себе-то я рассказала.

– Не хочу, Лали. Не принуждай меня говорить на эту тему.

– Разве можно принудить тебя к чему-нибудь против твоей воли? Сомневаюсь.

– Ты думаешь, я эгоист? Возможно, ты права.

– Я не считаю себя вправе называть других эгоистами. Это я – эгоистка. Назначила вот тебе свидание.

– Ты не эгоистка, Лали. Никому и в голову не придет назвать тебя эгоисткой.

– Ради встречи с тобой я уволила прислугу. И наврала Карлу. Сказала ему, что эта женщина лентяйка, а она совсем не лентяйка. Она хорошая работница, и найти такое место ей будет трудно. Но для меня это был единственный путь. Карл не любит оставлять меня вечерами одну, Джордж.

– Значит, ты наймешь теперь новую?

– Карл не беден. Он и двух прислуг нанять может.

– Как же тогда мы сможем встречаться?

– А не лучше ли нам вообще не встречаться? Рединг – небольшой городок. Чего доброго, заметят, как я выхожу из гостиницы.

– Надо бы было вам бедствовать. Снял бы я у вас комнату на правах нахлебника.

– Шутки здесь неуместны. Карл способен убить человека. И меня в том числе. Его друзья посмеиваются над ним, а он приходит домой взбешенный. Не хотела бы я быть на месте этих мужиков, если он когда-нибудь выйдет из себя.

– А что если я дам ему адвокатскую практику? Позволит он мне останавливаться у вас, когда я буду приезжать в Рединг?

– Ты с ума сошел.

– Иногда бредовые идеи как раз и выручают. Впрочем, это идея, пожалуй, слишком бредовая. Поблизости от вас никто не сдает комнаты?

– Со столом? Видела я за углом в окнах объявления, только и эта идея – бредовая.

– Тогда вот что: я арендую помещение для конторы, и у меня будет предлог приезжать сюда время от времени.

– Контора с кроватью?

– С диваном. Поставлю письменный стол, кресла и диван. У нас в Шведской Гавани в конторе тоже есть диван, на нем отец отдыхает. Я подыщу помещение, хорошо?

– Только подальше отсюда. Все равно ведь, где бы твоя контора ни находилась, в вечерние часы я не смогу у тебя бывать. У нас теперь телефон, так что Карл всегда может позвонить домой, если допоздна задерживается.

– Тебе бы приятельницу завести. Такую, на которую можно доложиться.

– У меня есть приятельницы, которым я могу поверять свои тайны, только не такие, как эта, Джордж. Они перестанут уважать меня. Рано или поздно прекратятся в моих врагов, а Карл ничего не должен знать ни сейчас, ни через десять лет. Этим летом ты можешь приехать и снять здесь контору.

– Я сниму ее сейчас. Люди успеют привыкнуть к моим неожиданным поездкам и к осени перестанут обращать на них внимание.

– И так будет продолжаться всю жизнь, Джордж?

– Нет, Лали. Это не может продолжаться всю жизнь! Придет время, и ты сама от меня откажешься. Навсегда. Я это знаю. А ты?

– Я тоже. Но все же хорошо, что ты это сказал. Я не хотела, чтобы ты говорил мне неправду. Конечно, я знаю.

– Но когда ты откажешься от меня, на мое место придет кто-нибудь другой?

– Нет. Только Карл. Я выходила за Карла.

Она оставалась его любовницей в течение трех лет. Встречались они в самых разных местах: во второразрядных гостиницах Гиббсвилла и Филадельфии, что было рискованно; в конторе, которую снимал Джордж Локвуд, что было надежнее; в передней ее дома, где они могли предаваться лишь кратковременным эротическим забавам. А однажды их свидание неожиданно состоялось в отеле в Атлантик-Сити, где случайно оказались и Джордж Локвуд с Агнессой, и Карл Брауер с Лали. Знакомства между супружескими парами не произошло, но, когда Карл отправился в турецкую баню, Джордж пришел к Лали в номер.

– Ты не в своем уме, – сказала она.

– Никогда мне не отказывай, Лали.

Но Лали решила, что пришло время расстаться. Себялюбие Джорджа довело его до высокомерного безрассудства, и, хотя она не прогнала его в тот день, слова, сказанные ею на прощание, дали ему понять, что разрыв близок.

– А твоя жена мне понравилась, – сказала Лали. – Даже по ее виду можно сказать, что она на голову выше тебя.

– Другого мнения о ней я и не ожидал от тебя услышать, Лали. Чего я не мог бы сказать о Карле. Карл мне определенно не нравится.

За год совместной жизни Джордж Локвуд, несмотря на эти нарушения супружеской верности, не сделал ни одной ошибки, которая обратила бы на себя внимание Агнессы. В первый год замужества, резко отличавшийся от ее спокойной девичьей жизни в доме родителей, мысли ее были так заполнены, что у нее не оставалось времени на подозрения. Это был совсем иной образ жизни, к которому Агнесса не могла подготовиться ни по книгам, ни по рассказам. Надо было испытать все на себе, прежде чем обнаружить в этой новой жизни какие-то преимущества и определить, насколько она пригодна для роли жены. Ночью она позволяла Джорджу ласкать себя, как он хотел, и научилась извлекать из этих ласк удовольствие; но иногда он по нескольку ночей подряд не прикасался к ней, хотя она ждала ласки, и к этому тоже надо было привыкнуть. Днем она хлопотала по дому, занималась прислугой, меню и счетами, лавочниками и приказчиками, вела кое-какую светскую жизнь (в основном она общалась с гиббсвиллскими семьями). У нее был свекор, которого ей еще предстояло узнать и к которому предстояло привыкнуть. Была беременность, предоставленная целиком ее заботам. Был дом, который называли ее домом, тогда как он почти весь первый год казался ей каким-то временным обиталищем среди холодной пустыни. В период беременности ее одиночество скрашивалось желанием сохранить бившуюся в ней крохотную жизнь, которая была и не была ее жизнью; но то, что она увидела потом на простыне, оказалось всего лишь бесформенным комочком. После этого домашний очаг стал для нее совсем иным, чем прежде, когда она жила с Тероном и Бесси Уинн. Для нее уже не было возврата ни в старое убежище, ни к прежнему образу жизни, она и сама уже не могла стать тем, чем была. Она не оправдала своего назначения, но неудача, которую она потерпела, закалила ее не в меньшей степени, чем мог бы закалить успех. Да, преждевременные роды в известном смысле способствовали ее повзрослению, ибо она узнала конечную правду жизни и смерти. Это был год познания жизни, которое давалось иногда дорогой ценой, но в том, что она узнала (по крайней мере, в том году), было так много нового, что это новое воспринималось ею тогда лишь как запас практических сведений. Время для проницательности, здравомыслия, мудрости, предубеждений, анализа и обобщений еще не пришло. Агнесса Локвуд руководствовалась в своем поведении услышанным однажды термином: «хорошая жена», поэтому все практические сведения, полученные ею в том году, имели какое-то касательство к этой фразе и к ее горячему желанию соответствовать понятию «хорошая жена». Во время грозы скисает молоко; бакалейная лавка Крафта – лучшая в Шведской Гавани; самый удобный утренний поезд в Филадельфию отправляется из Шведской Гавани в восемь сорок пять; во время воскресных денежных сборов все Локвуды кладут на тарелку по доллару; Авраам Локвуд за завтраком любит намазывать на гренки несоленое масло; Джордж Локвуд не будет ласкать ее, если в спальне недостаточно темно; когда-то территория дома Локвудов была огорожена высокой кирпичной стеной; фермеры-протестанты в католический праздник вознесения не работают; скоблянка с поджаристой корочкой вкуснее: мисс Нелли Шуп – лучшая портниха в Гиббсвилле; Йок Миллер – это то же, что Джейкоб Миллер, а Ок Мюллер – то же, что Оскар Мюллер, и оба они служат в банке. Мозес Локвуд потерял нижнюю часть уха в битве на реке Булл-Ран; мистеру Хаймбаху, часовщику, который еще и настраивает рояли, разрешено входить через переднюю дверь, а всем остальным ремесленникам и мастеровым – через кухню; Пенроуз – хороший малый, но не очень способный студент.

Душевные переживания, привыкание к новой семье, домашние хлопоты, запоминание лиц, которые год назад вообще для нее не существовали, – и вот она уже вступила во второй год замужества. Второй год был во многом похож и во многом не похож на первый. Теперь, например, когда она ходила по утрам в лавку Крафта, люди уже не показывали на нее пальцем и не провожали долгими взглядами, она уже заметила в их отношении к себе как к невестке Авраама Локвуда нечто новое: полувраждебная вежливость уступила место непринужденной уважительности. Люди начинали привыкать к ней, а она – к ним. Первый год, казалось, был неповторимым по насыщенности событиями и впечатлениями, и многое она стала делать машинально, по привычке, так что теперь имела больше времени присматриваться к вещам, а более всего к людям, к лицам, к особенностям человеческих характеров. В первую очередь, разумеется, она стала наблюдать за Джорджем Локвудом, и как-то незаметно, безо всякой видимой причины в ее сознании сложилось убеждение в его неверности.

В первый год она смотрела на него как на собирательный образ мужчины, по его поступкам судила о мужчинах вообще. То, что он делает, думала Агнесса, делают и остальные мужчины. Ей потребовался год замужества на то, чтобы отделить Джорджа Локвуда от мужчин вообще, а в каждом мужчине перестать видеть Джорджа Локвуда. Будучи единственной дочерью в семье и сожалея об этом, она научилась обходиться без наперсниц, когда ей нужно было что-то решить для себя, и хотя такое положение затрудняло ей жизнь, оно вместе с тем развивало у нее склонность к самоанализу и внутренним сомнениям. Кроме того, она стала проницательнее в своих суждениях, увереннее в своих силах. Что-то ненормальное появилось в поведении Джорджа Локвуда, и поскольку неладное заподозрила она, значит, это имело отношение к женщинам.

Однако шли месяцы, а он по-прежнему ничем себя не скомпрометировал. Проблема состояла уже не в том, чтобы поймать его на какой-нибудь оплошности, а в том, чтобы не выдать себя несправедливым обвинением. Не располагая никакими фактами, она заставляла себя сомневаться в том, в чем в душе была уверена. Потом, с течением времени, она призналась себе, что он слишком хитер для нее, и стала невольно мириться с преступлением, в котором не сумела его обвинить. И тут она поняла, что боится его и боится возможной ошибки. Эти два чувства переплелись между собой и мешали ей высказать свои подозрения вслух. Она боялась его всегда, с самого начала; и все же, как только она призналась себе в этом, ее страх стал причинять ей меньше страданий. Одиночество, которое она познала, было вызвано, в частности, страхом перед ним. Она задавалась вопросом: не этот ли самый страх привел к тому, что она потеряла своего первого ребенка?

Откуда же этот страх? Если другие женщины боятся своих мужей из-за побоев, пьянства, скупости и прочего, то со стороны Джорджа Локвуда ничто подобное ей не угрожало. Лишь потом она обнаружила, что боялась, боится в нем того самого, что служило причиной ее неуверенности: его влечения к другим женщинам, того, что он может уйти к другой, а она уже не может без него жить. И она открыла главную, всеобъемлющую истину: она любит его. Это была не любовь в общепринятом смысле слова, не та любовь, на которую Агнесса Локвуд всегда рассчитывала, но поскольку она втайне гордилась своей индивидуальностью, незаурядностью, то считала, что и любовь у нее должна быть не такой, как у других. Ей представлялись возможности для другой – приятной, сладостной любви, но та любовь к ней так и не пришла, а эта осталась. После этого мысль о неверности Джорджа Локвуда перестала терзать ее; и, когда ей уже не требовалось никаких новых доказательств, когда он перестал казаться ей слишком хитрым, она готова была рассмеяться ему в лицо. Любовь ли порождена страхом или страх любовью – не в этом дело. Сладостная, приятная любовь все равно не для женщины, сумевшей полюбить Джорджа Локвуда. Вот это и было главным для Агнессы Локвуд: тот факт, что она способна полюбить его и действительно любит, доказывает ее самостоятельность и оригинальность. Она всегда верила, что эти качества у нее есть, и считала себя немножко умнее своих сверстниц, гордясь тем, что рассуждает не так, как они (то есть не повторяет все за родителями и учителями), и что ее вкусы не совпадают с их вкусами. Правда, муж ее относится не к тому типу мужчин, который она выбрала бы для своей сестры (если бы у нее была сестра), но она вышла за него и довольна этим, хотя зачастую жизнь с ним далеко не безоблачна. Она выбрала его себе в постоянные спутники, и если он бывал эгоистичным и равнодушным, то от этого не переставал быть ее спутником. В отношениях с ней он не поступался почти ничем личным, но это открытие она сделала уже после того, как узнала, что точно так же он ведет себя в отношении всех остальных. Иными словами, к ней он был не более жесток, чем к другим. Он со всеми вел себя так. С годами она убедилась, что настоящую жестокость он проявлял в отношении других женщин, кем бы они ни были. А у Агнессы Локвуд выработалось особое чутье, подсказывавшее ей, когда на смену одной женщины приходит другая; при этом она знала, что ни одна из них не занимает в его сердце по-настоящему прочного места. Те женщины приходили и уходили, а она, его жена, оставалась, и настал день, когда она смогла посмотреть ревности в лицо, признаться в ней задним числом, потому что ревность уже прошла.

Она была на седьмом месяце беременности, и врач сказал ей, что будет безопаснее, если она воздержится от половых сношений с мужем.

– Как долго? – спросил Джордж.

– Врач говорит, что три месяца, во всяком случае.

– Три месяца!

– Или четыре.

– Через два месяца ты уже родишь.

– Но я не знаю, как пройдут роды. Доктор говорит, что торопиться не следует, если мы предполагаем иметь еще детей. Я могу сделать тебе приятно и так.

– Одно другого не заменяет.

– Другого я пока не могу. Извини, Джордж. Хотя и я не бесчувственная. Груди так набухли, что больно дотронуться.

– Надеюсь, они такими и останутся. Я имею в виду их размеры, а не то, что до них больно дотронуться.

– Не знаю. Ты хочешь пойти к другой женщине?

– К какой другой женщине?

– Ну, есть же такие.

– Ты имеешь в виду шлюх?

– Да, но не таких, к каким ходят сельские рабочие. В Рединге и Филадельфии должны быть заведения. Я знаю, что они есть, я же не маленькая.

– А если бы я и вправду пошел в одно из таких заведений? Что бы ты потом сказала?

– Ты мог бы мне об этом не говорить.

– Значит, пока ты не знаешь, не очень будешь против?

– Знать-то я буду, но говорить мне не обязательно.

– Будешь знать? Каким образом?

– По твоему поведению. Ты делаешься не таким нетерпеливым.

– Не таким нетерпеливым? Разве это заметно по мне?

– Да, – ответила Агнесса. Она была уверена, что он сейчас раздумывает, не выдал ли он себя когда-нибудь, став на время менее нетерпеливым, но в темноте она не видела его лица.

– Что же ты ничего больше не говоришь? Ты спишь? – спросил он.

– Я жду, когда ты скажешь что-нибудь.

– Я думал. Значит, ты не возражала бы, если бы я пошел к продажной женщине?

– Возражала бы, но не захотела бы об этом говорить. Сочла бы, что ты как мужчина без этого не можешь. Женщины такого сорта потому и существуют, что мужчины слабы.

– Мужчины слабы?

– Да, нравственно слабы. Ими руководят инстинкты. Они готовы унизить себя ради минутного наслаждения, но задавался ли ты когда-нибудь вопросом: а что эти женщины думают о мужчинах? С женщинами такого сорта ты не стал бы показываться на людях. Ты считаешь, что такая женщина – падший человек, сколько бы ты ни платил ей денег. А как ты чувствуешь себя, переспав с нею? Конечно, ты ее не любишь?

– Я?

– Ты же имел дело с такими женщинами. Сам мне говорил.

– А, это ты о студенческих годах.

– Как может мужчина быть близок с женщиной, с которой ему неловко появляться на людях? Как может он вступать с нею в интимнейшую связь, если у нее перебывало в постели бог знает какое количество мужчин! За деньги. Какая мерзость. Если ты не можешь обойтись без такого удовольствия, Джордж, – дело твое. Ты знаешь, что и я не бесчувственна, но если собственный муж не может доставить мне удовольствие, то я проживу и так. Ты пытался возбудить во мне желание еще до того, как мы поженились.