Текст книги "Дело Локвудов"

Автор книги: Джон О'Хара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 31 страниц)

Когда он отправился к Уиннам во второй раз, она демонстративно уехала к друзьям, жившим на севере штата, близ границы Нью-Йорка. Но он не выдал охватившей его досады и обратил свои чары на ее отца и мать, постаравшись скрасить потерю времени осторожными расспросами об угольных и лесных ресурсах компании Уиннов.

Аренда угольных месторождений и добыча угля требовали специальных знаний и больших финансовых затрат, поэтому Авраам и Джордж Локвуды не намеревались вкладывать в эти предприятия деньги, но фирма «Локвуд и Кь» владела двумя небольшими лесопильными заводами, нуждавшимися в сырье, а лесные участки, которые они арендовали, быстро теряли ценность, поскольку иссякали запасы леса. Так что надо было искать новые земли – в противном случае не оставалось ничего иного, как продать заводское оборудование за хорошую цену. Визит Джорджа Локвуда к Уиннам был полезен еще и в смысле получения данных о положении Хофманов и Стоуксов. Авраам Локвуд всячески развивал у своего старшего сына стремление пользоваться любой ситуацией, которая может принести выгоду Локвудам и при этом ударить по Хофманам и Стоуксам. Случай такой им пока не подворачивался, но Джордж Локвуд усвоил себе одно: его отец ненавидит своих гиббсвиллскнх родственников. Сам Джордж не вполне разделял это чувство, но когда Терон Уинн, не подозревая об их родстве, заметил, что молодые Стоуксы уступают в хитрости старику Хофману, то Джордж Локвуд сразу же рассудил, что это ему может когда-нибудь пригодиться.

Свою следующую поездку он решил совершить через месяц, правильно рассчитав, что на этот раз Терон и Бесси заставят Агнессу быть дома, чтобы она не показалась ему невоспитанной. Она действительно была дома, но опять же преднамеренно, как бы желая обезопасить себя, пригласила в гости подругу. Однако Рут Хейгенбек оказалась неподходящей для той миссии, которую возложила на нее Агнесса Уинн. Она сразу же влюбилась в Джорджа Локвуда и всякий раз, когда он заговаривал с нею, смущалась, краснела, а сев со всеми за стол, стала невпопад вставлять реплики в общий разговор. За ужином, например, когда Терон Уинн сказал: «…а на следующий год мы переехали в Хиллтоп», она неожиданно заявила:

– Я тоже так думаю.

– Простите, Рут? – удивленно посмотрел на нее Терон Уинн.

– О чем вы думали, мисс Хейгенбек? – спросил Джордж Локвуд.

– Ни о чем она не думала, – сказала Агнесса. – Просто решила, что и ей нужно что-то сказать.

– Нехорошо так, Агнесса, – укоризненно заметила мать.

– Ну, пусть говорит, если есть что сказать. Никто же ей не мешает, – возразила Агнесса. – Что ты собиралась сказать, Рут?

– Вот и не скажу, – обиделась Рут Хейгенбек.

Терон Уинн продолжал свой рассказ, а Рут вдруг встала и молча вышла.

– Ты ее обидела, Агнесса. Иди к ней сейчас же и извинись, – потребовала Бесси Уинн.

Агнесса отсутствовала более десяти минут. Возвратившись, она объявила:

– Рут просит извинить ее. У нее голова разболелась.

– Ничего удивительного, она же совсем не ест, – сказал Терон Уинн. – Отнеси ей чего-нибудь на подносе, Агнесса. Куриного бульона, что ли.

– Она хочет, чтобы ее не беспокоили, папа.

– Ну, что делать. Жаль, – вздохнул Терон.

– После ужина я сама к ней схожу, – сказала Бесси.

Так она и сделала, а вернувшись, сообщила, что Рут уже крепко спит и что ей самой, как и ее мужу, тоже пора спать.

И снова, как в предыдущий раз, Агнесса осталась наедине с Джорджем Локвудом.

– Вы никогда не вели бы себя так, как мисс Хейгенбек, правда?

– Если вы собираетесь сказать о ней что-нибудь дурное, то учтите, что она «моя лучшая подруга.

– О ней-то я не собираюсь говорить ничего дурного. А вот о вас – да. Вы настолько бесстрастны, что даже не поняли, отчего она так возбуждена.

– Возбуждена? Не знаю, что вы хотите этим сказать. А что касается ваших характеристик, мистер Локвуд, то чем меньше вы будете их давать, тем лучше.

– Мисс Хейгенбек очень мила. Молода и простодушна.

– Мы с ней почти ровесницы, – сказала Агнесса. – Если хотите знать, она даже на год старше меня.

– Это я вверг ее в такое возбужденное состояние.

– Ну и ну! Таких эгоцентристов я еще не встречала. Дальше некуда.

– Бросьте. Вы так же возбуждены, как она, только у вас это проявляется в иной форме. Например, удираете в Скрантон, узнав, что я еду сюда.

– Вы, очевидно, имеете в виду мою поездку в Монтроуз? К вам она не имеет никакого отношения.

– А вы поклянетесь в этом на Библии? Вот Библия. Кладите руку и клянитесь.

– Еще чего. Да и что здесь такого, если даже я уехала тогда из-за вас? По-моему, это еще не доказывает, что великий, замечательный, красивый и удивительный мистер Локвуд вверг меня в возбужденное состояние. Как раз наоборот. Все эти разговоры о поцелуях без разрешения и еще кое о чем похуже…

– Похуже? Ах, да. О совращении.

– Я только надеюсь, что не все молодые люди в Шведской Гавани такие, как вы. В противном случае мне жаль тех женщин, которым приходится жить в вашем городе.

– Думайте, что вы говорите. Может случиться, что вам самой еще придется там жить.

– Лучше умереть. Лучше умереть. Уж лучше я выйду замуж за какого-нибудь ханки[25]25
  Презрительная кличка неквалифицированного рабочего-эмигранта.


[Закрыть], чем за вас.

– Вот поэтому я и заставлю вас выйти за меня.

– Не выйду, даже будь у вас все деньги Пенсильвании. Ни за что на свете.

– У меня нет всех денег Пенсильвании, но я буду ждать, пока вы выйдете за меня. Сколько бы это ни длилось. И запрещаю вам выходить за другого. Запрещаю принадлежать кому бы то ни было, кроме меня. Вы будете моей женой – и ничьей больше.

Вернувшись домой и обдумав случившееся, он понял, что в припадке гнева наговорил много такого, чему не верил сам и чего при иных обстоятельствах не сказал бы. Но раз он это сказал, раз это сорвалось у него с языка, он этому поверил. Убедил он себя и в том, что поступил правильно, связав себя, хоть и сгоряча, словом, и в том, что отсутствие любви в данном случае – не помеха, а благо, поскольку всякая сделка становится прочнее, если она зиждется на здравом смысле, а не на эмоциях. В течение нескольких месяцев мысль об Агнессе не покидала его. Временами он замечал, как его кулаки то сжимаются, то разжимаются, и ловил себя на мыслях об Агнессе даже в минуты, когда ему казалось, что он совсем о ней не думает. Его работа от этого не страдала – напротив: он трудился усерднее прежнего, а Авраам Локвуд недоумевал. Оба кандидата, претендовавшие в ту осень на пост президента, были моложе Авраама Локвуда, причем Брайен годился ему чуть ли не в сыновья, а Маккинли казался зеленым юнцом по сравнению с ним. Президент Стивен Гровер Кливленд был одних лет с Авраамом Локвудом, и то, что он покидал свой пост, тоже не удивляло, ибо Локвуд и сам устал и начинал отходить от дел.

Введение Джорджа в детали фамильного достояния было увлекательным и своевременным занятием, на время оно как бы возвращало Авраама к активной деятельности и стимулировало интерес к делам компании. Почти ежедневно ему приходилось напрягать память, чтобы вспомнить ту или иную подробность, связанную с историей их фамильных предприятий. И он уже не раз ловил себя на ошибках и упущениях, в которых не признавался Джорджу. Ему легче было примириться с небольшими убытками, коль скоро его ошибки стоили денег, или солгать. («Но, папа, ты же говорил так-то и так-то!» – «Нет, Джордж, как раз наоборот. Ты спутал. Мне кажется, ты не поспеваешь за мной. Но это не беда, сынок. Все мы ошибаемся, и нельзя требовать, чтобы ты все усвоил за один день».)

О деньгах Авраам Локвуд не беспокоился: их накопилось столько, что после его смерти оба сына станут миллионерами. Ни одна семья и ни один деловой альянс в Шведской Гавани не могли соперничать с Локвудами. Дело Авраама Локвуда имело теперь под собой прочную финансовую базу. Оглядываясь назад, он видел, с какой завидной легкостью нажил капитал, так много значивший для успеха Дела. Серьезно его начинала тревожить лишь боязнь не дожить до того времени, когда у его сыновей появятся будущие продолжатели Дела. Тем более что в подобных делах (а возможно, и во всех других) Джорджа торопить было нельзя.

Авраам испытал чувство облегчения, узнав, что Джордж заинтересовался молодой особой из семьи Уиннов. Это открытие, как ни странно, он сделал не только вопреки, но и благодаря молчанию Джорджа, совершившего несколько поездок в угольный район и не объяснившего их цели. Возвращался он оттуда с таким видом, который у молодого человека говорит сан за себя.

«Выясни для меня, в кого влюблен твой брат, – писал Авраам Локвуд Пенроузу. – Я убежден, что у него кто-то есть и что его „ухаживания“ пока безуспешны. Разумеется, я не хочу, чтобы ты спрашивал его об этом прямо или дал ему понять, кто этим интересуется».

Пенроуз, как всегда, безропотно повиновался, выполнил то, «о чем его просили, и быстро прислал отцу ответ.

– Прошлым летом ты затевал разговор насчет аренды леса, – напомнил Авраам Джорджу.

– По-моему, это было осенью.

– Верно, осенью. Получилось что-нибудь? Лесопильное дело сулит большие прибыли. Население растет. В восьмидесятом году, по данным переписи, у нас было пятьдесят миллионов человек, а десять лет спустя – уже шестьдесят. По миллиону в год. Если и дальше так пойдет, Джордж…

– В последнее время я этим не интересовался.

– Пожалуй, надо бы поинтересоваться, пока они не заграбастали все, что есть вокруг.

– Кто это – они?

– Крупные заводы, угольные компании. Дельцы вроде нас.

– Мы никогда не сможем развернуть это в таких масштабах, как в Миннесоте.

– Да, но валить-то лес мы все-таки можем, пусть в скромных масштабах, и обеспечивать местные нужды, не тратя больших денег на перевозку леса с северо-запада. Мы могли бы конкурировать.

– Что ж, если хочешь, я попробую еще раз.

– Иначе нам скоро придется продавать свои заводы, причем с убытком.

– Что это ты вдруг вспомнил о лесе?

– Всякий раз, когда я присутствую на похоронах, Джордж, я думаю о лесе. С годами-то я не становлюсь моложе.

– Ну, будет тебе, папа. Ты сто лет проживешь.

– Хотелось бы и мне так думать, сынок. Но в прошлом году я похоронил трех своих товарищей по университету. Сразу трех за один год. Быстро стали мы умирать… Так поезжай и посмотри еще раз и узнай, какие сейчас цены на лес. Хочешь, поедем вместе?

– Тебе-то не стоит беспокоиться.

– А если я отсюда наведу справки? Или ты не хочешь, чтобы я ввязывался? Идея твоя, я не хочу тебе мешать.

– Ладно, займусь, – сказал Джордж Локвуд.

У самого отца не было повода вторгаться на территорию Уиннов, но он подыскал предлог для Джорджа. Поспешность, с какою Джордж ухватился за этот предлог, удовлетворила любопытство Авраама: Джорджу хотелось навестить девицу Уинн, он лишь ждал удобного случая.

Джордж Локвуд приехал в Хиллтоп, заказал номер в скверной местной гостинице и нанял извозчика, болтливого ирландца по имени Кейн. (Джордж Локвуд и не подозревал, что отец хитростью толкнул его на тот же маневр – сочетание коммерческих дел с амурными, – который сам когда-то совершил в отношении Аделаиды Хоффнер.)

– Вы, случайно, не приглядеть ли чего приехали? – спросил Кейн.

– Случайно – да, – ответил Джордж.

– Насчет угольных участков? Тогда…

– Нет, не угольных.

– Потому что я хотел сказать… Оно, конечно, лишняя мелочишка не помешала бы мне, да совестно брать с вас деньги за пустое дело. Скажу вам правду, мистер Локвуд: не знаю, зачем вам нужна земля, но вы не найдете тут даже акра, на котором старый Том Уинн не закрепил бы за собой право добывать уголь, будь он трижды проклят, убийца, черная душа.

– Убийца?

– Вы новичок в этих краях, поэтому не знаете, что лет двадцать назад здесь произошло великое несчастье – убили семерых невинных людей. Уинны и их подпевалы добились того, что их осудили на виселицу.

– Это вы о братьях Молли Мэгуайерсах?

– Значит, вы про них слыхали?

– О том, что они были невиновны, не слыхал.

– И не услышите, если будете слушать Уиннов и их подпевал. А вам никто не говорил про отпечаток ладони на стене камеры в окружной тюрьме? Ручаюсь, что нет.

– Нет.

– Нет. Так вот, на стене камеры в тюрьме Моч-Чанк есть отпечаток ладони. А знаете, как он там появился? Утром в день казни один из осужденных приложил ладонь к стене своей камеры и торжественно заявил: «Бог мне судья, но я невиновен, и пусть отпечаток моей ладони на этой стене подтвердит мою невиновность». И вот этот отпечаток там по сей день. По сей день, сколько бы раз его ни соскабливали и ни смывали. Они не могут стереть отпечаток правой ладони невинного человека.

– И вы этот отпечаток видели?

– Я? Нет, не видел. Не приходилось мне бывать в окружной тюрьме, но это хорошо известно как протестантам, так и католикам. Нет, я его не видел, как наверняка не видел и старый Том Уинн. Но уверяю вас, что я сплю спокойнее старика Тома Уинна и всех остальных, кто не может ни смыть, ни соскоблить, ни закрасить доказательство своей вины.

Как Джордж и предвидел, на одной из улиц Хиллтопа он неизбежно натолкнулся на Терона Уинна.

– Что же вы не известили нас о своем приезде? – спросил Терон Уинн.

– Боялся, как бы вы не подумали, что я рассчитываю остановиться у вас. Да и пробуду-то я здесь всего один-два дня.

– И прибыли, конечно, по важному делу. Иначе не представляю себе, что могло привести вас в Хиллтоп в такую стужу.

– Да, я приехал по делу, только не знаю, насколько важному. Надеюсь, миссис Уинн и ваша дочь Агнесса здоровы?

– Миссис Уинн слегла было в постель из-за легкого приступа ревматизма, на который она всегда в это время года жалуется. Но теперь поправилась и опять на ногах, спасибо. Агнесса замещает кого-то в детском саду, и все мы готовимся к праздникам. Агнесса почти все рождество будет в отъезде, но я рад за нее. Скучновато у нас тут в Хиллтопе девушке, которая уже не учится. Не поужинаете ли у нас завтра? Я бы и на сегодня вас пригласил, да миссис Уинн не любит, когда ее застают врасплох.

– К сожалению, завтра мне ехать обратно, но за приглашение спасибо. И, пожалуйста, передайте им обеим привет.

– Ну, тогда на чашку чая. Приходите сегодня после обеда, – предложил Терон Уинн. – Они нередко чаевничают вместе.

– Что ж, если вы убеждены, что это не причинит миссис Уинн лишних хлопот…

– Для нее это будет повод показать вам свой чудесный чайный сервиз.

К своему удивлению, Джордж Локвуд обнаружил в Хиллтопе цветочный магазин. Дюжина оранжерейных роз, купленная им для миссис Уинн, послужила темой для разговора.

– Должно быть, вы купили их у Джимми Макгрегора, – сказала Бесси Уинн. – Узнаю его розы.

– Разве в Хиллтопе есть и другие цветочные магазины?

– У нас их три, – сказала Агнесса.

– На два больше, чем в Шведской Гавани, – удивился Локвуд. – Целых три цветочных магазина! А я, признаться, не ожидал и одного здесь найти.

– Это вас окружающая местность ввела в заблуждение, – сказала Бесси Уинн. – А между тем весной и летом здесь в каждом дворе цветы. Пусть хоть подсолнух, а цветет. Даже у шахтеров – по крайней мере, у англичан и валлийцев.

– У шотландцев и ирландцев – тоже, – добавил Терон Уинн.

– Да. Ханки редко сажают цветы, но все остальные – сажают. Может, и участки-то у них с этот вот стол, а все равно вечерами видно, как люди копаются в своих садиках. Ну, а овощи стараются выращивать все, даже ханки. Капусту, свеклу и прочее. Правда, в огородах работают в большинстве женщины.

– Удивительно. По-видимому, цветы скрашивают им жизнь, – сказал Локвуд. – Яркий цвет радует. Сам я мало смыслю в цветах. Вот мой дедушка – другое дело. И в цветах, и в деревьях отлично разбирался. С ним бы мне сюда приехать. Я ищу участки для лесоразработок.

– Боюсь, что ни одного продажного участка вы здесь не найдете, – сказал Терон Уинн.

– Все может быть продажным, – возразил Джордж Локвуд. – Вопрос в том, сколько заплатить.

– Да, это так. Но деловой человек не захочет покупать лес в этих местах. Компания моего двоюродного брата не продаст, другие компании – тоже вряд ли. Учтите, что эти пенсильванские немцы из Аллентауна опередили вас и захватили все, что оставалось незанятым.

– Об этом я сегодня уже узнал.

– Вам придется ехать дальше на север, но даже и там вы обнаружите, что все лучшие земли находятся в руках у нескольких семей. Говорят, что некоторые из этих земель были приобретены по два-три доллара за акр. Возможно, это преувеличено. Лет сто тому назад группа голландцев из Нью-Йорка скупила у индейцев земли в западной части округа Нескела. Часть леса там пока не трогают, на остальной же территории, насколько я знаю, лесозаготовительные работы идут полным ходом.

– А что будет, когда вы выкопаете здесь весь уголь?

– То есть через двести лет?

– Разве его хватит на двести лет?

– Так говорят, – сказал Терон Уинн. – Если у вас есть свободные деньги, вкладывайте их в акции какой-нибудь крупной угольной компании. Сколько бы вы ни заплатили за них сейчас, они непрерывно будут расти в цене. Стране с каждым годом все больше нужно будет угля.

– Да. И через двести лет здесь вообще жить будет невозможно, – сказала Агнесса. – И сейчас места эти уже довольно неприглядны, а представь себе, что будет через двести лет. Сплошные отвалы.

– Через два столетия, Агнесса, отвалы покроются горной растительностью. А вот мы с тобой будем… под слоем угольной сажи. Агнесса не понимает, что промышленность и процветание не даются даром.

– Я это знаю, папа. Помню, было время, когда у шахты номер двенадцать отвал был высотой всего лишь с наш дом, а теперь он – как гора.

– Ну, не совсем гора, Агнесса, – возразил отец.

– Признаюсь, мне бы не хотелось жить в угольном районе, – сказал Джордж Локвуд.

– Но признайтесь и в том, что вы не прочь были бы заняться таким прибыльным делом, как добыча угля. И если уж сравнить шахты с лесоразработками, то я не знаю, что хуже – отвалы или пустоши в сотни акров, где ничего, кроме пней, не осталось. – В голосе Терона Уинна прозвучали нотки раздражения.

– Пожалуй, нам лучше переменить тему, – встревожилась Бесси Уинн.

– Согласен, – сказал Джордж Локвуд. – Мистеру Уинну не нравится то, как влияет промышленность на ландшафт. Мисс Уинн это тоже не нравится, как, впрочем, и мне, и любому другому. Но, с другой стороны, никому из нас не нравится, например, слушать визг свиней на бойне, а скоблянку на завтрак мы любим все.

– Вот уж терпеть не могу скоблянку, – сказала Агнесса.

– А бифштексы? Корова не кричит так, как свинья, но если вы хотите кушать бифштекс, то учтите, что сначала надо забить корову ударом по голове. Туфли-то ваши, мисс Уинн, сделаны из кожи.

– Спасибо за информацию.

– Есть религии, которые запрещают людям носить кожаную обувь и пользоваться роговыми пуговицами, – сказал Джордж Локвуд.

– Оставим религию в покое, – предложила Бесси Уинн. – И бизнес – достаточно неприятная тема, а если начать обсуждать еще и религию, то мы испортим себе вечер.

– Миссис Уинн имеет в виду мои споры с Агнессой, а не то, что могли бы сказать о религии вы, мистер Локвуд.

– Я думаю, мистер Локвуд так меня и понял, не правда ли? – спросила миссис Уинн.

– Конечно, – подтвердил Джордж. – Мне хотелось бы сказать другое, если вы не сочтете это нескромным с моей стороны. Всякий раз, когда я бываю в вашем семейном кругу, мне хочется вызвать вас на этот разговор. То, что вы сказали о моем дедушке, мистер Уинн…

– О господи! – вздохнул Терон Уинн.

– Была правда, – продолжал Джордж. – И мне кажется, что мы никогда не поймем друг друга, если не посмотрим в лицо фактам. Не я убил двух человек. Меня в то время еще и на свете не было. И моего отца, по-моему, тоже. Но тогда – этим я не хочу оправдывать своего дедушку – люди жили, если можно так выразиться, более примитивно. Мужчины всегда носили при себе оружие – не могли не носить. У нас и сейчас есть фермеры, чьи деды ни за что не выходили на работу в поле, не прихватив с собой ружья. Это действительно так. Не знаю, как здесь, но у нас, когда мой отец был еще мальчиком, в лесах жили индейцы. Иногда они убивали фермеров, а их жен и детей уводили с собой.

– Они были доведены до отчаяния, эти индейцы, – сказал Терон Уинн, когда-то мечтавший стать миссионером.

– Доведены ли, нет ли, но согласитесь, что я говорю правду, мистер Уинн.

– Да, я слышал, что есть индейцы, которые живут в лесах округа Нескела.

– И белые тоже. Причем не только в округе Нескела, айв Лантененго. В Блу-Маунтинс есть семьи, которые даже не говорят на пенсильвано-немецком наречии. Только по-верхненемецки, как говорили еще сто лет тому назад. Живут на индейский лад, в городе никогда не бывают. Я это точно знаю. Фермеры наслышаны об этих людях и смертельно их боятся, потому что они дикари. Даже выглядят не совсем нормальными – по известной причине.

– По какой? – спросила Агнесса.

– Тебе, Агнесса, это не нужно знать, – сказала Бесси Уинн.

– Извините, я не должен был этого говорить.

– А, знаю. Из-за кровосмешения.

– Агнесса! – воскликнула Бесси Уинн. – Воспитанные люди о таких вещах не говорят.

– Это моя вина, – сказал Джордж Локвуд. – Так вот: как я сказал, если мы не посмотрим в лицо фактам, то как же мы поймем друг друга? Взять, к примеру, моего дедушку. Если бы я не знал, как было дело, то и вашего двоюродного брата мог бы принять за ужасного негодяя.

– Тома Уинна? – спросил Терон.

– Не знаю, правда это или нет, но ирландцы считают, что казнь семерых рабочих – дело его рук.

– Ирландцы – известные лгуны, мистер Локвуд, – сказал Терон Уинн. – Иначе их не назовешь. Каются в грехах, обещают исправиться, а все напрасно: пьяницы продолжают пить, драчуны – драться и так далее. Ведут себя, как дети, озорные дети, и образумить их невозможно. Говоришь с ними серьезно, а они смотрят на тебя с усмешкой, словно считают тебя безнадежно… Напомни мне это французское слово, Агнесса.

– Nai've[26]26
  простодушный, глупый (фр.)


[Закрыть].

– Nai've. Я пробовал обходиться с ними по-хорошему, как обходятся с детьми, и очень полюбил их. Вы можете, например, оставить деньги, и они даже цента не возьмут. Когда в нашей семье заболевал кто-нибудь, они переживали, заботились, точно мы – их близкие родственники.

– Например, миссис Райен, – сказала Бесси Уинн. – Когда Агнесса заболела крупом…

– Я помню миссис Райен, – сказала Агнесса. – Она обмотала мне шею фланелевой тряпкой, а грудь натерла чем-то липким.

– Неужели ты помнишь? – удивилась Бесси. – Тогда тебе всего три года было.

– От этой мази пахло овсянкой.

– По-моему, это и была овсянка. Припарка из овсяной каши.

– В таких случаях они бывают чрезвычайно добры, – сказал Терон Уинн. – Но в то время мы были молоды и жили не намного лучше их. Когда же я начал продвигаться по службе в компании… Какой здравомыслящий человек мог обвинить Тома в том, что он отправил этих головорезов на виселицу? Их судили по закону и признали виновными.

– Не знаю, – сказал Джордж Локвуд. – Но меня это не шокирует. То есть не шокировало бы, если бы ваш кузен в самом деле отправил их на виселицу. Судя по тому, что я слышал, они вполне этого заслуживали. Я уверен, что мой дед тоже воздал бы им по заслугам. Приходится защищать свою собственность, или же подобного рода люди могут ее отнять.

– Догадываюсь, к чему вы клоните, – сказал Терон Уинн. – Вы находите, что между Томом и вашим дедушкой есть нечто общее. Кто знает, может быть. Насколько мне известно, Том ни в кого не стрелял, но он всегда был вооружен.

– Ты ведь тоже когда-то ходил с оружием, папа, – сказала Агнесса.

– Это когда я работал в отделе оплаты.

– А ты стал бы стрелять в грабителя?

– Чтобы защитить себя.

– А может, деньги? – спросил Локвуд.

Терон Уинн улыбнулся.

– Видите ли, я и сам задавал себе этот вопрос всякий раз, когда вез на шахту жалованье. При нас были эти тяжеленные жестяные коробки с банкнотами и монетами. Банкноты были некрупные – достоинством не более двадцати долларов каждый, да и тех немного. Но вообще наличных денег мы раздавали помногу – часто по три тысячи долларов в день, что служило, я бы сказал, хорошей приманкой для бандитов. На большие шахты мы ездили в поезде, в казначейском вагоне с обрешеченными дверями и окнами, где и оставались, пока шла выдача денег. А в дни выплат на шахтах меньшего размера нас встречали на станции и отвозили в санитарной повозке, запряженной мулами, в контору. В зависимости от количества денег выезжало по три, четыре и пять кассиров. Всех нас вооружали дробовиками. Сижу, бывало, с обрезом на коленях и думаю: а что я сделаю, если сейчас налетчики появятся? Наверно, сделал бы то же, что остальные. Страшно представить себе, что это значит – выстрелить из такого ружья в человека, да еще в упор. Одно мокрое место останется. Это, наверно, и мешало грабителям нападать на нас. С таким обрезом и прицеливаться не надо: направь дуло в сторону человека и жми на спусковой крючок. Не знаю, может быть, я и пристрелил бы разбойника. А теперь отвечу на ваш вопрос: да, чтобы защитить деньги. И себя и деньги, потому что в этом случае одно связано с другим. Бандит нападал бы не на деньги, а на меня и, убив меня, взял бы деньги. Поэтому кто может сказать: защищал ли бы я себя или ящики с деньгами? И в том и в другом случае человек был бы убит. Я рад, что меня освободили от работы в отделе оплаты.

– Я тоже, – сказала Бесси Уинн.

– И ты, дорогая? Ты никогда мне этого не говорила.

– Не хотела, чтоб ты знал. Ведь они могли вернуть тебя на эту работу.

– Ну не удивительно ли это? Оказывается, ты втихомолку боялась за меня, а я и не знал ничего.

– А я не боялась, – сказала Агнесса.

– Нет?

– Нет. Мне казалось, что ружье ты носил только для проформы. Я ни на минуту не допускала, что тебе придется в кого-то стрелять. И уж конечно, никогда не предполагала, что кому-нибудь вздумается стрелять в тебя.

– Мы тоже выдаем жалованье в нескольких местах, – сказал Джордж. – Правда, больших выплат у нас не бывает, но налетчика я все равно пристрелил бы, если бы он не пристрелил меня первым. Сам я денег не выдаю, но деньги хранятся в нашей конторе. У нас есть главная контора, где отец осуществляет все свои операции и где работают бухгалтеры. Теперь я припоминаю, что и мы иногда держим в сейфе по три тысячи долларов мелкими банкнотами и монетами. У меня и у моего отца в ящике письменного стола лежат револьверы, и я без колебания пристрелю того, кто попытается нас ограбить. – Локвуд криво, с вызовом усмехнулся. – Конечно, вы можете сказать, что у нас это в крови.

– А я не стала бы стрелять в человека из-за каких-то долларов, – сказала Агнесса Уинн. – Я сказала бы ему: бери деньги и убирайся.

– А потом вызвали бы полицию? – спросил Джордж.

– Конечно, вызвала бы.

– Тогда я не вижу, в чем разница. Разве лишь в том, что в одном случае вы убиваете сами, а в другом – за вас это делает полицейский. Но если подойти к этому вопросу философски, то разницы нет. Верно, мистер Уинн?

– Философски? Пожалуй, вы правы. Но спорить с прекрасным полом в философском плане нам не следует.

– Ну что ты, Терон, право, – укоризненно посмотрела на него Бесси Уинн.

– Верно, папа, не надо считать нас умственно отсталыми, – сказала Агнесса.

– Милые дамы, я не думаю ничего плохого о ваших умственных способностях. Если говорить об уме, то в некоторых отношениях вы не уступаете мужчинам и даже превосходите их, – сказал Терон Уинн. – Однако вы иногда позволяете чувству и настроению влиять на ваши умозаключения. Вы согласны, мистер Локвуд?

– Боюсь отвечать на ваш вопрос откровенно после столь приятного вечера. Мне пора уходить и поэтому не хотелось бы оставлять о себе невыгодное впечатление. Большое вам спасибо, миссис Уинн. Мисс Уинн, мистер Уинн сказал мне, что в праздничные дни вас не будет дома. Не предполагаете ли вы по какой-либо счастливой случайности присутствовать на гиббсвиллской Ассамблее?

– Как вы узнали? Да, предполагаю.

– Чудесно. В этом году меня сделали действительным членом Ассамблеи, что позволяет мне считать себя в некотором роде вашим хозяином или одним из хозяев.

Джордж Локвуд остался доволен своим визитом к Уиннам. Разговор был оживленным, на грани спора, но им всегда удавалось вернуть его на безопасную почву, не доводя до ссоры. Он чувствовал, что Агнесса Уинн осталась о нем лучшего мнения, чем была раньше; уходя, он даже заметил на ее лице намеренно дружелюбную улыбку.

Как действительный член гиббсвиллской Ассамблеи, Джордж должен был внести свою долю на покрытие дефицита, если таковой появится, и отработать два года в комиссии по приему гостей. Взнос с каждого члена не превышал двенадцати долларов, обычно же балы приносили небольшой доход, который зачисляли в фонд следующего года. Как член комиссии по приему гостей, он должен был ходить с алой лентой через плечо и смотреть за тем, чтобы ни одна из пожилых дам не оставалась в одиночестве. После ужина члены комиссии уже не относились к своим обязанностям всерьез, и атмосфера бала становилась более непринужденной; это объяснялось отчасти тем, что самые пожилые успевали к этому времени разойтись по домам, а отчасти тем, что джентльмены по традиции выходили в раздевалку выпить неразбавленного виски или коньяка. Естественно, кое-кто из джентльменов не ограничивался одним глотком, так что к часу ночи, за час до конца бала, в зале становилось оживленно.

Джордж Локвуд знал в лицо почти всех гиббсвиллских членов Ассамблеи, поэтому приезжие гости сразу же бросались ему в глаза. Агнессу Уинн он заметил, как только она появилась. Поскольку со списком гостей он познакомился заранее, он знал, что она пришла в сопровождении Роберта Лидса. Лидс, избравший горное дело своей профессией, был родом из северной части углепромышленного района (Уилкс-Барре – Скрантон), но на практику приехал в Гиббсвилл, где престиж его семьи не мешал ему проходить обучение. Это был представительный на вид, совершенно лысый, несмотря на свои двадцать восемь лет, человек, воспитанник Эндовера и Йеля. Он так боялся вызвать неодобрение гиббсвиллских мамаш (и папаш), что не решился пригласить на бал местную девушку и предусмотрительно привел иногороднюю. Приглашение молодой женщины на Ассамблею считалось в Гиббсвилле очень серьезным шагом, но если некий Лидс из Скрантона приглашал некую Уинн из Хиллтопа, то на это смотрели менее серьезно; пока Роберт Лидс не отдавал предпочтения ни одной из местных девушек, жаждущие женихов гиббсвиллские родители могли, по крайней мере, еще на что-то надеяться.

До перерыва Джордж Локвуд даже не пытался пригласить Агнессу. После перерыва разрешалось приглашать партнерш «сверх программы», поскольку заранее составленные списки бывали к этому времени в основном исчерпаны.

– Боб, ты позволишь мне потанцевать с твоей дамой через танец? – спросил Джордж.

Лидс взглянул на свою карточку.