Текст книги "Дело Локвудов"

Автор книги: Джон О'Хара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 31 страниц)

– Это правда, мистер Локвуд. Такие примеры заразительны. А вот то, что нам будто бы не нужно больше денег, как утверждают некоторые наши выпускники, – это неправда. Расходы растут. Питание, например, подорожало в три раза с тех пор, как вы там учились. Кроме того, мы стали платить учителям приличное жалованье. Мы не можем рассчитывать на то, что к нам пойдут в учителя люди, имеющие другие источники дохода. Чтобы получить лучших педагогов, нам приходится иногда конкурировать с университетом – это вопрос престижа. Как вы знаете, мы потеряли двух ведущих преподавателей – один умер, другой ушел в отставку. Джедсон Хеминуэй скончался прошлым летом, так что мы срочно должны были искать на место заведующего кафедрой математики нового человека. Нашли одного подходящего, но обошлось это нам недешево. Некий Воллмер из филадельфийской школы Пенна Чартера. Вынуждены платить ему бешеные деньги, потому что смерть Хеминуэя застигла нас врасплох. Мы рассчитывали, что он продержится у нас еще, по крайней мере, пять лет. Что касается старика Барбура, то к его уходу мы подготовились, так как он собирался на пенсию. Одну минуту. – Он встал из-за стола и взял с буфета свой зеленый войлочный мешок.

– Почему бы нам не перейти в мой кабинет? – предложил Джордж. – Кофе мы можем выпить и там. Если, конечно, вы не хотите еще лимонную меренгу.

– Хорошая мысль. Я имею в виду переход в кабинет, а не лимонную меренгу. За эту поездку я поправился на двенадцать фунтов. Должен признать, что наши ветераны весьма хлебосольны. Видимо, все еще помнят спартанский рацион школьных лет и теперь возмещают потери, да и я поесть люблю. – Они перешли в кабинет. – Ого, диплом-то у вас на видном месте висит. А у меня он два года назад погиб при пожаре.

– В школе?

– Нет. Он хранился в Бостоне, где я держу небольшую квартиру. Холостяцкая берлога на Честнат-стрит.

– Вы не женаты?

– Ни одна уважающая себя молодая леди не пойдет за меня.

– Может быть и другая причина, – возразил Джордж Локвуд. – Мне кажется, вы не хотите расстаться со своей свободой.

– И это верно. Как административный служащий, я не обязан оставаться на конец недели в школе, поэтому с вечера пятницы до вечера воскресенья, а то и до утра понедельника обычно бываю в Бостоне. Кто-то оставил у меня в квартире горящую сигарету, и вот – я лишился массы личных вещей. Дипломы об окончании школы святого Варфоломея и Гарвардского университета. Несколько наград за теннис и все картины. Среди них – подлинный Бирбом с собственноручной подписью автора. Растяпа, черт побери.

– Рассеянная, должно быть, особа.

– Я не сказал, что это она, мистер Локвуд.

– Этого можно было и не говорить.

– Ну что ж, я выдал себя, хотя и не знаю, каким образом.

– Если бы речь шла о мужчине, то вы так бы и сказали. Но вы сказали «растяпа, черт побери».

– Впредь буду осторожнее, – сказал Хиббард. – Так вот, в этом мешке – материалы, которые, мне кажется, могут дать ответы на все ваши вопросы. Например, на вопрос о том, что мы будем делать с деньгами, когда они поступят в наше распоряжение. Вот наши планы касательно капитала от миллиона и выше, если такой капитал нам удастся собрать; вот планы касательно капитала от полутора миллионов и выше; вот – от двух миллионов и выше и так далее до пяти миллионов. Если же мы соберем шесть миллионов, то окажемся в некотором затруднении, но только в некотором, и притом ненадолго, уверяю вас. Между прочим, ни одна из этих сумм не будет потрачена на приобретение материальных ценностей. Все деньги пойдут на увеличение жалованья, пенсии и разные виды страхования. Хотите взглянуть?

– Нет, благодарю. Мой скромный взнос не дает мне права проверять.

– Отчего же – дает, только читать все это скучно. А вот на эти фотографии, как мне кажется, вам не будет скучно смотреть. Взгляните. – Он протянул Джорджу конверт. – Все снято камерой «брауни-2». Не бойтесь – это не виды Большого каньона.

Джордж вынул из конверта десятка два карточек, снятых на ранчо Бинга. Бинг. Его жена. Дети. «Роллс-ройс». Дом. Буровые вышки. Джордж молча перебрал фотографии, потом вложил их снова в конверт и протянул Хиббарду.

– Это – вам, – сказал Хиббард.

– О! Спасибо. А вы свое дело знаете, мистер Хиббард!

– Я не потому их снимал.

– Тогда почему же?

– Потому что я в некотором роде выполняю роль миротворца.

– Поясните, пожалуйста.

– У меня есть брат Генри, порвавший с отцом. Артистическая натура, как выражаются в Бостоне. Не желает иметь дело ни с ним, ни с другими членами нашей семьи. Он бросил Гарвард и уехал в Париж. Сейчас живет в Мексике. Видимо, пишет неплохие картины. В прошлом году у него была в Бостоне выставка и он приезжал с нею, но отцу с матерью не дал о себе знать и даже на выставку не пригласил, а жил у меня. С ним была женщина, которую он представлял как мексиканку, только на мексиканку она похоже не больше Джека Джонсона, и они превратили мое жилище в свинарник.

– Насколько я могу судить, ваш отец богатый человек.

– Сам он так не считает. Он любит Генри больше нас всех, уж и не знаю за что. Ему прощалось то, что нам никогда бы не сошло с рук. Избалован был до невозможности и до сего дня причиняет родителям уйму огорчений. У отца уже был однажды удар, и он только и мечтает о том, чтобы Генри вернулся домой и вел себя пристойно. На вашу размолвку с Бингом эта история не похожа, и все же здесь есть что-то общее.

– Что же вы находите общего? – спросил Джордж.

– Я знаю, что Генри помирился бы с отцом, если бы знал как. И судя по тому, что говорил мне Бинг, у него нет на вас зуба.

– Зато у меня может быть.

– Нет, мне не кажется. Я видел, как вы смотрели на его фотографии. Но, разумеется, я не знаю, что послужило, так сказать, костью, из-за которой вы повздорили.

– Костью? Никакой кости не было. Из-за кости могут драться собаки, у нас же была другая причина. Мы разошлись во взглядах, которые в то время были непримиримы. Наша ссора, как теперь выяснилось, сослужила ему хорошую службу. Ну и отлично. Если бы ему понадобилась моя помощь, ему достаточно было бы попросить. Но она не понадобилась и теперь уже не понадобится.

– Чем больше я вас слушаю, тем больше убеждаюсь, что это такая же ситуация, какая сложилась между моим братом и отцом.

– Безусловно. Подобные явления в общем-то относятся к одной категории. Разногласия между отцом и сыном. Однако в моем случае успех сына в Калифорнии заставляет сомневаться в возможности примирения вообще.

– Почему?

– Это не ваше дело.

– Не мое, если я не сделаю его своим.

– И даже если сделаете. И почему у вас возникла такая цель?

– Потому что, как я уже сказал, во мне сидит миротворец.

– Незнаком с этим термином. То же, что миссионер? Правильно я это понимаю? Среди моих знакомых был один неудавшийся миссионер. Должность не сулит большого будущего, мистер Хиббард.

– Карьера миссионера меня не привлекает, мистер Локвуд. Мои планы уже составлены. Я имею довольно ясное представление о том, где я буду и чем займусь через двадцать лет.

– Это хорошо.

– И даже через сорок лет.

– Вы возбудили во мне любопытство.

– Я удовлетворю его. Знаете ли вы что-нибудь о моей семье? Я мог бы предположить, что не знаете, если бы вы не учились в школе святого Варфоломея, а теперь не вращаетесь в деловом мире.

– Я знаю, что семья ваша чрезвычайно богата, если вы это имеете в виду.

– Она богата до неприличия. Капитал наш выражается восьмизначной цифрой. И продолжает расти. Это смущает моего брата, но не меня. В Гарварде он набрался социалистических идей и не хочет, чтобы о нем говорили как о богатом дилетанте. Я же не художник и не считаю грехом владеть обычными добротными акциями и другими ценными бумагами. Деньги я люблю и нисколько не стыжусь, что они у меня есть.

– Очень здравая мысль, – сказал Джордж.

– С другой стороны, я не жаден. Меня никуда, кроме Бостона, не тянет, я не стремлюсь жить на широкую ногу. Костюмы покупаю в магазине готового платья «Братья Брукс» по цене шестьдесят три доллара штука, причем таких костюмов у меня пять: синий саржевый и серый шерстяной, предназначенные для зимнего времени, синий фланелевый и серый фланелевый – для летнего и рыжевато-коричневый габардиновый для выезда на спортивные игры. Например, бейсбол. Имею двухместный «додж», которого хватит еще на пятнадцать тысяч миль. На себя я не трачу и десяти тысяч долларов в год, большая часть денег уходит на клубные взносы, на оплату бутлегера и так далее. Единственная роскошь, которую я себе позволяю, – это теннисные мячи. Терпеть не могу играть старыми мячами. Ежедневно покупаю по дюжине мячей, а то и больше, если играю во время летних каникул на травяном корте. В школе у нас корты до сих пор с грунтовым покрытием. Хотя нет, у меня есть еще одна страсть: трубочный табак. Я приготовляю табачную смесь по собственному рецепту, и это обходится мне в семьдесят долларов ежегодно. Если учесть, что «Синий кабан», который я курил раньше, стоил около пятнадцати долларов в год, то станет ясно, насколько я теперь расточителен.

– Это уже серьезно, – сказал Локвуд.

Хиббард улыбнулся.

– А что вы думаете? Переход от «Синего кабана» к «Специальной смеси мистера Крестона Хиббарда» означал для меня радикальную перемену. Чтобы скрыть ее от друзей, я купил себе кисет. Только вот мать чуть было меня не выдала. Обратила внимание на непривычный аромат и стала недоумевать, так что пришлось мне поверить ей свою тайну. Да что это я вдруг разболтался? Обычно я предпочитаю слушать.

– Я сказал вам о своем сыне больше, чем кому-либо со времени его отъезда, – сказал Джордж. – Какова бы ни была причина, я об этом не жалею. А сейчас с удовольствием вас слушаю. Вы начали рассказывать о своих планах.

– Да. Я предполагаю участвовать во многих советах и правлениях – в опекунских советах, советах инспекторов и так далее. В них участвует мой отец, участвовали оба деда, так что я последую их примеру. Некоторым бизнесменам – даже большинству – не хватает на это времени. Они согласны председательствовать и присутствовать на очередных официальных собраниях – и это все. Слишком они заняты другими делами. Но есть люди – и я принадлежу к их числу, – которые в состоянии посвятить себя этой деятельности целиком. До сих пор я выполнял только обязанности казначея в школе. Это очень кропотливая, но и очень полезная работа в смысле накопления опыта. А теперь я намерен принять от отца часть его опекунских обязанностей. Гарвард, две больницы, четыре-пять корпораций, два банка. Я намерен работать очень активно, занимаясь тем, что мне нравится, и общаясь с людьми, которые мне нравятся. Это совсем не скучная работа, она включает в себя разнообразное и приятное времяпрепровождение. Завтраки. Обеды. Банкеты. И сознание того, что ты делаешь что-то полезное.

– Вы знаете, это очень интересно, – сказал Джордж. – В том, что вы сказали, есть нечто общее с планами, которые строил в отношении меня мой отец и которые строил я сам в отношении своего сына. Строил, пока он не умчался из дома – не из этого, а из того, в котором мы жили раньше. Мои планы, как и планы моего отца, носили более узкий характер и не были связаны с опекунством или чем-либо подобным. Мне до сих пор приходится думать о накоплении капитала. Совсем недавно я пустился в одно рискованное предприятие – наверно, столь же рискованное, как спекуляция на нефти, только не обещающее таких баснословных прибылей. Во многих предприятиях я участвую потому, что мне это интересно, и воздерживаюсь от участия в других, потому что они меня не интересуют. Когда не нужно зарабатывать на жизнь, нет смысла заниматься бизнесом, который не приносит ничего, кроме денег. По-моему, ваша мысль сводится именно к этому.

– В значительной мере.

– Однако благотворительность и общественная деятельность не привлекают меня так, как вас. Очевидно, это происходит потому, что мы не так уж давно разбогатели и у нас не столько денег, сколько у вас. Если бы мой план осуществился, то этот мой светловолосый внук, возможно, начал бы, в конце концов, рассуждать так, как рассуждаете сейчас вы. Это доставило бы мне много радости. – Джордж помолчал. – Однако весть, которую вы мне привезли, означает крушение моего плана и плана моего отца. К этому трудно будет привыкнуть.

– Очень сожалею, что оказался носителем дурных вестей.

– И все же лучше было узнать это от вас, чем окольным путем от совершенно постороннего человека. Видите ли, мистер Хиббард, мой план предусматривал присутствие здесь сына и его семьи. Они должны были жить в Шведской Гавани. Когда мой сын уезжал отсюда, то понятия не имел о бизнесе и финансах, поэтому я был уверен, что когда-нибудь он вынужден будет вернуться домой. Но он не вернется.

– Признаться, я тоже думаю, что не вернется. В сущности, он уже дал мне это понять. По-моему, Восточные штаты не привлекают его – во всяком случае, как место жительства. И Риту тоже. Они любят Калифорнию, и я сомневаюсь, чтобы в мире нашлась сила, которая побудила бы их покинуть ее. Разве что землетрясение, чуть было не сказал я. Но слабые землетрясения там уже бывали. Нет, он прочно там обосновался.

– Сколько денег ушло на школу святого Варфоломея и на Принстон – и все кончилось тем, что он стал калифорнийцем.

– И мой брат учился в школе святого Варфоломея. А потом – в Гарварде. Наш род живет в восточной части Массачусетса с семнадцатого века, а он считает себя мексиканцем. Думаю, примерно так же рассуждали родители первого Хиббарда, ставшего американцем.

– Многие бежали сюда от религиозных преследований, – сказал Джордж.

– Но не Джон Хиббард. Он не был в числе английских колонистов. Он приехал позже – промышлять шкурами и салом. К концу жизни мой прадядя владел обувным предприятием, и этим, в основном, его отношение к шкурам и салу ограничивалось. После его смерти никто не пожелал продолжать его обувное дело, и вдова продала его. А спустя немного времени начались поставки обуви Союзной армии, и разбогател на них уже другой человек, а именно – ваш соученик, Элан Эймс.

– Так вот откуда у него капитал.

Хиббард кивнул.

– Теперешний его капитал – да. Он не имеет отношения к более ранним источникам доходов Эймсов.

– Впервые об этом слышу.

– В штате Массачусетс много также Адамсов, Уорренов и Брэдфордов. Да и Хиббардов немало. Не все Лоуэллы, числящиеся в телефонном справочнике Бостона, являются родственниками Ларри. Не все Лоуэллы – те именно Лоуэллы, особенно в Ньютоне и его окрестностях.

– Это верно, – сказал Джордж. – Однажды в отеле выкликали мое имя, и за меня ответил другой Джордж Локвуд. Он упрямо доказывал, что он такой же Джордж Локвуд, как я. «Пусть так, – сказал я. – Но я-то знаю, что меня разыскивает мой брат. А ваш брат тоже зовется Локвудом или он выбрал себе более красивую фамилию?» В другой раз я ехал в спальном вагоне из Филадельфии в Бостон, а моим проводником был Джордж Локвуд. Как выяснилось, не такая уж это редкая фамилия. Не совсем такая, как Смит или Браун, но более распространенная, чем Солтонстолл.

– На моей родине Локвудов тоже довольно много.

– Но в этих местах мы – единственные Локвуды. – Джордж осекся. Он совсем уже было решил посвятить молодого собеседника во все детали своих планов относительно рода Локвудов, но вдруг передумал. Не было в тоне этого человека доброжелательства; откровенность, которую они позволяли себе в ходе беседы, была вызвана отнюдь не чувством взаимной симпатии. В то же время Джордж Локвуд, как человек всегда напряженно думающий, упорно искал ответ на вопрос: чем его привлекает Хиббард и чем он сам привлекает Хиббарда? Ему пришло в голову – эту мысль он всесторонне обдумает позже, – что Хиббард распознал в нем нового достойного представителя того класса, к которому принадлежат сами Хиббарды.

– Жаль, что будущие поколения Локвудов оставят этот дом пустовать, – сказал Хиббард. – Впрочем, может быть, я и ошибаюсь. Кто знает? А вдруг сын Бинга предпочтет жить на Востоке. Но об этом, конечно, рано еще говорить.

– Не очень-то я на это надеюсь, – возразил Джордж. – Вы нарисовали мне весьма яркую картину калифорнийской семьи. Придется подумать и решить, как поступить с домом. Мой младший брат откажется от него – он теперь стал нью-йоркским жителем. Кто же тогда остается?

– Я вас вполне понимаю. Добротное здание, долго простоит. И через двести лет будет таким же. Всякому, даже неопытному человеку видно, как здесь все продумано и сколько вложено средств. – Хиббард встал.

– Хотите посмотреть дом? – спросил Джордж.

– Мне уже давно пора бы ехать, и все же – да, с удовольствием взгляну, как вы тут живете. – Хиббард улыбнулся. – Эти горгульи на камине – чертовски зловещие бесенята, верно? Но смешные.

– Я все думаю, можно ли доверить вам одну тайну. Вероятно, можно. Вы ведь состоите в клубе фарфорщиков, не так ли?

– Состою.

– И, наверно, в других обществах, где не принято рассказывать о том, что в них происходит?

– Конечно.

– Хотите быть посвященным в тайну, которую будем знать только мы с вами?

– Если вы во мне уверены. Я умею хранить тайны, но вы-то об этом не можете знать.

– Инстинктом угадываю, – сказал Джордж Локвуд. Он подошел к входной двери в кабинет и повернул в замке ключ. – Теперь возьмитесь рукой за вторую фигурку справа.

– Вторую справа, – повторил Хиббард.

– Поверните ее так, как поворачивают дверную ручку.

– Очень легко поворачивается. Что дальше?

– Дальше – ничего, если вы не толкнете фигурку.

– Вы хотите, чтобы я толкнул ее?

– Да.

Хиббард сделал так, как ему сказали, и панель в стене поднялась, открыв доступ к потайной лестнице.

– Великолепно! – воскликнул Хиббард. – А куда она ведет?

– Наверх – в стенной шкаф моей спальни и вниз – в подвал.

– О, как забавно! И никто о ней не знает? А плотники?

– Плотники – итальянцы из Нью-Йорка. Первоклассные мастера. Они не могут не знать, но им нет никакого смысла рассказывать.

– В идеале, конечно, вам лучше было бы их прикончить, засунуть трупы в мешок и сбросить в Большой канал.

– В идеале – да, но наш канал для этой цели непригоден.

– Есть и другие сложности. Какой цели должна служить эта лестница?

– Пока не знаю. Даже не могу сказать, зачем я велел ее построить.

– Ваши слуги, конечно, ничего о ней не знают?

– Даже жена не знает.

– Зато я теперь знаю, – сказал Хиббард. – А панель можно задвинуть изнутри?

– Да. И фигурка займет прежнее положение.

– Знаете, о чем я подумал, глядя на эту лестницу?

– О чем?

– О шкатулках, которые давали нам в школе святого Варфоломея.

– Они-то и натолкнули меня на мысль соорудить эту лестницу. В школе у меня тоже была шкатулка, только не совсем такая, как у других. По моей просьбе один столяр, старый немец из Пенсильвании, сделал в ней второе дно, и я прятал под фальшивым дном деньги.

– Вопреки правилам, – сказал Хиббард.

– Да. Зато, пока я учился в школе, у меня всегда были при себе наличные деньги.

– Откровенность за откровенность, мистер Локвуд: я делал то же самое. То есть тоже хранил деньги в тайнике. Все время, пока учился в школе. Но не в шкатулке. В ваше время ученикам вообще не разрешалось иметь деньги. Нам же сделали некоторое послабление, но все равно мы имели право получать не больше полутора долларов в неделю. Мне это правило не нравилось, поэтому я нарушал его все шесть лет.

– Где же вы прятали свои деньги?

– В разных местах. Один год я держал двадцать долларовых бумажек в переплетенных старых «Протоколах конгресса». Потом я хранил их в скворечнике на дереве за старой котельной. Отверстие в скворечнике я закрыл металлической сеткой, чтобы там не поселились птицы. Однажды положил деньги в банку из-под табака «Принц Альберт» и спрятал ее за доской объявлений на лодочной станции, но там их кто-то обнаружил. Двадцать пять долларов. Потом я придумал ловкий ход. Это была самая остроумная мысль из всех, какие когда-либо приходили мне в голову. Я вложил деньги в конверт, на котором не было ничего написано, и сунул его в отделение на доске для корреспонденции, где лежала моя почта. Его мог взять любой человек, но никто не взял. Он ни у кого не вызывал любопытства. Простой, дешевенький конверт. Будь на нем моя фамилия или чья-нибудь еще, кто-то, может, и соблазнился бы. Но он был настолько невзрачен, что никто его не тронул. Так, по крайней мере, мне казалось.

– Очень остроумно, – сказал Джордж Локвуд. – Как вы думаете, зачем мы тратили на это столько энергии? Деньги-то мы все равно не могли израсходовать, не рискуя выдать себя, – даже в ваше время.

– Что касается меня, то я знаю, зачем я это делал. У вас, возможно, была другая цель, я же задался целью перехитрить всех – и учителей, и товарищей по школе.

Джордж кивнул.

– И я этого хотел.

– Шкатулки удовлетворяли в нас потребность остаться наедине с собой. Правда, некоторым из нас хотелось еще большего.

– Чего же, например? Чего вам хотелось?

– Возможности быть совсем одному. Некоторые мальчики у нас в школе стеснялись ходить по малой нужде а присутствии других. Лично для меня это была не проблема, но мне всегда хотелось иметь что-нибудь сугубо свое, принадлежащее только мне. В школе это были спрятанные деньги.

– А в колледже?

– Собственная квартира – та, где я по сей день живу. Только в бытность мою студентом родители о ней ничего не знали. Теперь они, разумеется, знают, но она остается моей. В ней нет ни одной вещи, которая не принадлежала бы мне или которую бы мне кто-то дал. Переуступив ее порог, я могу отгородиться от всего мира.

– Что вы далеко не всегда делаете, – сказал Джордж.

– Верно, не всегда. В ней побывало немало посетителей, но все они потом уходят. Около двух лет назад я купил весь дом, а со временем куплю и оба соседних дома.

– Таким образом, вы можете не сдавать квартиры тем, кого вы не знаете.

– Наоборот: тем, кого я знаю, я не сдаю квартир. То есть тем, с кем встречаюсь в обществе. Все мои жильцы – чужие люди, и, естественно, они не знают, что я – владелец дома. Так будет и впредь.

– Собственное королевство на Бикон-хилле, – заметил Джордж.

– Со временем я приобрету и дома, расположенные позади моего, и таким образом полностью избавлюсь от любопытных глаз, – сказал Хиббард. – Но у меня нет потайного хода. Вы подали мне мысль.

– Мой маленький секрет очень скромен по сравнению с вашим, – сказал Джордж. – Полагаю, со временем вы станете владельцем целого квартала.

– Возможно. Но дело не в том, мал или велик секрет. Ваш потайной ход доставляет вам такое же удовольствие, какое мои дома доставляют мне.

Джордж кивнул.

– Да. Я очень быстро полюбил этот дом. Он уже приобрел характер, хотя обычно на это требуются годы. Когда его строили, я неотступно следил за каждой мелочью. И вот когда мы уже были почти готовы к переезду, здесь произошло несчастье. – И Джордж коротко рассказал о мальчике, напоровшемся на пики, которыми утыкана ограда.

– Хорошо еще, что вы не суеверны, – сказал Хиббард.

– Нисколько, – сказал Джордж. – Если, конечно, не считать суеверием веру в дурное предзнаменование. Впрочем, это, пожалуй, и есть суеверие.

– Какое же было дурное предзнаменование?

– А вот какое: я построил стену для того, чтобы сюда не ходили люди; так же поступил в свое время мой дед, желая защитить себя от тех, кто угрожал его жизни. Это длинная история, долго сейчас рассказывать, но ему действительно угрожали. Таким образом, идея постройки стены вокруг дома Локвуда, моего дома, явилась как бы продолжением семейной традиции. Кстати говоря, эта стена столь же непопулярна у окрестных жителей, как и стена, воздвигнутая когда-то моим дедом. Да и все остальные мои начинания были встречены неодобрительно. Например, я купил ферму у человека, семья которого трудилась на этой земле более столетия, и снес все постройки – дом, сарай и прочее. Бывший ее владелец уехал из округа. Потом я воздвиг эту стену, которая в глазах моих соседей и городских жителей должна была являться символом неприкосновенности, и укрепил сверху пики. И первый же нарушитель этой неприкосновенности поплатился жизнью. Что вы как миротворец об этом думаете?

– Трудно сказать. Вы не имеете к гибели мальчика никакого отношения.

– Но пики-то поставили по моему указанию.

– Я не считаю себя вправе осуждать. Ведь и я стремлюсь сделать так, чтобы люди не вмешивались в мою жизнь, разве нет! Меня тоже всегда привлекала идея жить в замке, окруженном рвом с водой. Я знаю одного очень религиозного человека, владеющего маленьким островком в штате Мэн. Он наверняка сурово бы вас осудил за эти пики, но сам он отделился от людей Атлантическим океаном. Надо быть очень хорошим пловцом, чтобы доплыть до этого островка с большой земли. Туда даже и в лодке не всякий доберется. Нет, я не стану оценивать вашу стену с точки зрения нравственности – ведь и вы тоже, кажется, не осуждаете меня за мое королевство на Бикон-хилле.

– Может, вы отложите свою поездку к Бейярду Дональдсону и переночуете здесь? – спросил Джордж.

– Благодарю вас, сэр. С удовольствием бы, да не могу. Очень жаль, честное слово. Беда в том, что сегодня вечером меня ждет не мистер Дональдсон, а мистер Мэки, который послезавтра отплывает в Европу. Сегодняшний вечер – самое позднее, когда он может меня принять.

– В таком случае, придется вам ехать.

– Долг превыше всего, – сказал Хиббард.

– Очень занятный малый, этот Мэки. Угостит вас новейшими скабрезными стишками. Скрантонцы отличаются необычайным радушием. А куда вы оттуда направитесь?

– Завтра вечером я буду в Олбани, в клубе «Форт-Ориндж». Обед для узкого круга в честь бывших питомцев, что живут в тех краях. А наутро отправлюсь домой и сдам машину в капитальный ремонт. Да мне и самому после такого путешествия понадобится ремонт.

– Еще бы, – сказал Джордж. – Где решили отдыхать?

– Запрусь в своей квартире на Честнат-стрит. Возьму неделю отпуска и побуду без людей.

– И правильно сделаете. Общение с людьми тоже утомляет. Жаль, что я не очень люблю животных, хотя и они могут надоесть.

– Ну что ж, мистер Локвуд, этот завтрак мизантропов доставил мне удовольствие. Одно из светлых пятен в моем путешествии.

– Надеюсь, вы говорите это не просто из вежливости, – сказал Джордж.

– О нет. Заметьте, что когда я говорю «благодарю вас», то именно это и имею в виду; но если я сказал «ваш завтрак доставил мне удовольствие», это уже больше, чем благодарность.

– Скажите это еще раз, – попросил Джордж.

– Зачем?

– Приятно слышать, как вы произносите «заметьте» с этим вашим бостонским акцентом. Так и кажется, что я снова в школе святого Варфоломея.

– Ну, раз уж вы вспомнили школу, то я подписываю вас на десять тысяч. Подписной бланк вы получите в свое время. Вас это устраивает?

– Подождем развития событий в школе Гротона. Пока вы не ушли, я хочу представить вас своей жене, – сказал Джордж. Он подошел к внутреннему телефону на стене, нажал кнопку и сказал: – Дорогая, мистер Хиббард собирается уходить. Можешь спуститься и поздороваться с ним?.. Спасибо… Сейчас она придет.

Джеральдина тотчас сошла вниз.

– Я считала, господа, что вам надо побыть вдвоем, – сказала она.

– Никогда не прощу мистеру Локвуду, что он скрывал вас. На вас платье «фортуни»?

– Да. Черт побери, откуда вы это-то знаете? – удивилась Джеральдина.

– Я много чего знаю. Об этих платьях мне невестка рассказывает. Она такие все время носит. Разных цветов.

– Удобное для дома, – сказала Джеральдина.

– Простите, что прерываю обсуждение фасонов, но если вы едете в Скрантон, то вам предстоит большой крюк между Хейзлтоном и Уилкс-Барре, а на это нужно время. Надеюсь, вы дадите о себе знать, если снова окажетесь где-нибудь по соседству; мы пригласим вас переночевать, – сказал Джордж.

– Непременно сообщу, – сказал Хиббард.

Джордж Локвуд помог ему надеть пальто. Они пожали друг другу руки. Хиббард взял свой зеленый войлочный мешок, Локвуды проводили его до машины, и он уехал.

– Очень милый и приятный молодой человек, – сказал Джордж. – Ты не находишь?

– Я слишком мало его видела, чтобы составить какое-либо мнение, – сказала Джеральдина.

– Вот как? А я наблюдал за вами, и мне показалось, что я уловил искру взаимопонимания.

– Если что-то и было, то ты неверно это истолковал. С моей стороны, во всяком случае, не было ничего. И он вовсе не показался мне очаровательным. Скорее наоборот.

– Отталкивающим?

– Ну, не отталкивающим, но и не очаровательным.

– Почему?

– Он прохвост.

– Прохвост? Откуда ты знаешь? Это же абсурд! Как можно так говорить о человеке, с которым ты не пробыла и пяти минут?

– Я говорю тебе то, что подумала.

– Может, я чего-нибудь не заметил? Несколько секунд я стоял к вам спиной.

– Он не тискал меня, если ты это имеешь в виду. Но мог бы, судя по выражению его лица. Возможно, это выражение ты и принял за искру взаимопонимания. Могу себе представить, как он танцует с дамами.

– Это чудовищно, Джеральдина! Я провел с ним два часа и чем больше его узнавал, тем больше убеждался, что у меня с ним много общего.

– Я же знаю, как ты танцуешь с дамами.

– Я танцую так, как нравится моей партнерше.

– На партнершу всегда можно все свалить. Ну, мне надо написать несколько писем.

– Кому?

– Что?

– Письма. Кому ты их собираешься писать? Ты всегда пользуешься этим предлогом – писать письма, но за целую неделю и двух писем не отправляешь.

– Откуда ты знаешь? Может, я украдкой беру их с собой в город и там отправляю.

– Что ж, может быть. Ты в самом деле так делаешь?

– Об этом я предоставляю догадаться тебе самому. По крайней мере, будет чем занять себе голову, если других проблем нет.

По его лицу пробежала едва заметная улыбка.

– Что ж, именно этим я и займусь. Ладно, иди и пиши свои мифические письма. Я еду в город. Тебе ничего не надо?

– В городе? Нет. Разве что заехать к миссис Молер и узнать, не получила ли она мои пяльцы для вышивания.

– Пяльцы?

– Я решила заняться вышиванием.

– Неужели? И миссис Молер обучает тебя?

– Обещала.

– Я бы предпочел не заезжать, если можно. Ты делай как хочешь, но в мастерскую к миссис Молер я – ни ногой. Сплетница и любит совать нос в чужие дела. Во время болезни Агнессы она много о нас болтала.

– По-моему, да, – сказала Джеральдина.

– Значит, ты знала?

– Догадывалась.

– На чем же ты строила свои догадки?

– Не все ли равно? Она – лучшая мастерица города и обещала обучить меня вышиванию. Сплетничать с ней я не стану, и надо же мне хоть что-то делать.

– Сколько уже раз я слышу это от тебя, – сказал Джордж.

– И дальше будешь слышать, пока я не подыщу себе какое-нибудь занятие.

Он открыл стенной шкаф и достал шляпу и пальто. Потом сел, сложив пальто на коленях и держа шляпу на весу большим и указательным пальцами.

– Пока ты не отправилась писать свои неотложные письма, можешь уделить мне минутку?