Текст книги "Дело Локвудов"

Автор книги: Джон О'Хара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)

– Через танец – нет, только через два.

– Ну, пусть через два.

– Настоящая работорговля, – сказала Агнесса Уинн. – Ничего, еще настанет день, когда джентльмен будет обращаться с этим вопросом к самой даме.

– Никогда, – сказал Лидс. – И знаете почему? Потому что иначе девушки, на которых нет спроса, будут оставаться ни с чем. Они первые не захотят, чтоб спрашивали их. Мужчины будут танцевать только с хорошенькими. Верно, Джордж?

– Кроме членов комиссии по приему гостей. Не знаю, заметил ли ты, как я обхаживал сегодня некоторых дам. Но теперь я, пожалуй, сниму ленту и освобожусь от этой рабской обязанности. Мисс Уинн, не хотите ли получить в подарок эту алую ленту? Она очень пойдет к вашим зелено-голубым глазам. Нет? Боб, хочешь алую ленту? Она даст тебе право потанцевать со старой миссис Стоукс.

– Благодарю. Я уже имел это удовольствие. Не сегодня, а раньше… Между прочим, миссис Стоукс – моя хозяйка, она опекает меня и вовсе не такая уж старая.

– Я хотел лишь подчеркнуть разницу между нею и молодой миссис Стоукс – моей троюродной сестрой, – сказал Джордж.

Позже, когда они пошли танцевать, он сказал Агнессе:

– Мне все время кажется, что мы с вами не то что ссоримся а расходимся во мнениях.

– Да.

– Вы когда-нибудь задавались вопросом, почему это происходит?

– Кажется, нет.

– В самом деле?

– Ну вот, опять мы спорим. Вы ставите под сомнение мои слова, считая, что я задавалась этим вопросом.

– Да, я так считаю, Агнесса. – Он почувствовал, как она вся напряглась. – Ваше отношение ко мне настолько определилось, что такая умная девушка, как вы, неизбежно должна задуматься над причиной. Я-то знаю, в чем причина. Я вам не нравлюсь и, по-вашему, не должен нравиться, вы не хотите, чтобы я вам нравился. Однако когда мы вместе, между нами происходит нечто гораздо более значительное, нежели «нравится – не нравится».

– Вы уже были однажды помолвлены, не так ли?

– Нет, не совсем. У нас был уговор – мы пришли к согласию.

– И согласие перешло в несогласие?

– Если хотите, я расскажу вам. Все расскажу.

– Мне говорили, что родители этой девушки рассердились на вас за то, что вы не захотели помочь ее брату вступить в клуб. Если в этом была причина, то я – на вашей стороне. Для разнообразия.

– Я рад, что вы на моей стороне, но справедливости ради должен сказать, что были и другие причины. Главная из них – в том, что мы не подходили друг другу. Я не сразу это понял. Если бы не это, то все остальные причины ничего бы не значили.

– Я вам верю. Верю от всей души.

– И очень хорошо, что мы разошлись, какова бы ни была причина. Потому что если бы мы поженились, я бы все равно встретил вас. Не прошло бы и года.

– Встретили бы?

– Не прошло бы и года нашей совместной жизни, как она узнала бы, что я по уши влюблен в другую. Говорят, что женщины легко об этом догадываются.

– Вы, Джордж Локвуд, никогда ни в кого по уши не влюбитесь.

– Откуда вы знаете?

– Вы и сами этого не отрицаете, а только спрашиваете, откуда я знаю. Потому что вы никогда не позволите себе влюбиться.

– Боюсь, что вы правы. И хоть я с вами соглашаюсь, я чувствую, что влюблен. Впервые в жизни. Вы можете это понять?

– Да, могу. Потому что одно это искреннее признание перекрывает все полуправды и недомолвки. Да, я понимаю это состояние.

– Давайте скажем друг другу правду, Агнесса.

– Какой правды вы от меня хотите?

– Что мы любим друг друга.

– Хорошо, скажу. Мы любим друг друга.

– Это правда?

– Не надо начинать с сомнений. Не будем больше ни о чем говорить. Давайте потанцуем. Я люблю танцевать!

В сентиментальном порыве, что случалось с ним очень редко, Джордж Локвуд пригласил Роберта Лидса в дружки на свою свадьбу с Агнессой Уинн. Изысканно вежливый отказ Лидса едва не привел к расторжению помолвки.

– Проклятый сноб, черт его дери! – возмутился Джордж.

– Не надо так говорить, – запротестовала Агнесса. – Роберт – не сноб в твоем понимании этого слова.

– Интересно, долго ли пришлось бы копаться в прошлом самих Лидсов, чтобы найти то, что они предпочли бы скрывать.

– Я и без копания скажу тебе это. У Боба есть дядя, который был раньше евангелическим священником, а теперь занимается бог знает чем на Западе. Бросил жену с тремя детьми, бросил богатый приход и исчез. Исчез – и все. Возможно, есть причины, только их скрывают. Нет, к Бобу ты несправедлив.

– Уж эти мне угольные бароны! Все они одинаковы, все до единого. Твой отец не хочет нашего брака, потому что твой дядя не одобряет Локвудов. А по какому праву? Мой дед убил двух человек, а скольких он убил, сражаясь в рядах северян? Они это ставят ему в вину? Нет. Об этом они даже не упоминают, потому что никто из Уиннов в армию не пошел. Они сидели дома и богатели.

– Джордж, дядю Тома беспокоит главным образом не то, что сделал твой дедушка.

– Дядю Тома, дядю Тома.

– Выслушай меня, пожалуйста. Ты должен меня выслушать.

– Я слушаю.

– Ты всегда считал, что люди настроены против тебя из-за дедушки. Это правда, такие люди есть. Но дядю Тома тревожит не это. Жаль, что я вынуждена об этом говорить.

– Ну говори же, говори.

– Ты что-нибудь знаешь о двух сестрах твоего отца? О своих тетках?

– Разумеется. Они умерли от туберкулеза, но мой отец здоров, и у меня никогда не было даже признаков этой болезни. У моего брата и всех остальных членов семьи – тоже.

– Они умерли не от туберкулеза, Джордж.

– От туберкулеза, в окружной больнице.

– В окружной больнице, но по другой причине.

– От алкоголя?

– Нет. От воспаления мозга.

– От воспаления мозга? Это еще кто выдумал? Наглая ложь. Им было всего… Не знаю, сколько им было, только они болели туберкулезом в открытой форме и умерли очень молодыми.

– Спроси своего отца.

– Незачем мне его спрашивать, если он мне сам сказал.

– Спроси еще раз. Заставь его сказать тебе правду. Я не боюсь правды и охотно пойду за тебя. Но это несправедливо, что другие знают, а тебя держат в неведении.

– Охотно пойдешь за меня? Но после такого обвинения я, может быть, сам не захочу на тебе жениться.

Хотя вечер только еще начинался, он покинул ее дом и возвратился в хиллтопскую гостиницу. После того как помолвка стала фактом, нельзя было и думать о ночлеге в доме Уиннов. Поездки к Агнессе, связанные с пересадками с одного поезда на другой в неудобные часы, да еще ночевки в грязной гостинице служили серьезным испытанием его чувства. Он был сердит и на Агнессу, и на своего отца, поэтому на следующее же утро после бессонной ночи побрился, разведя мыло в холодной воде, и отправился тихоходным товарно-пассажирским поездом в Гиббсвилл: там он сделал пересадку и прибыл наконец в Шведскую Гавань, горя нетерпением обрушить на отца вопросы.

Утро было уже на исходе, когда Джордж прямо с вокзала приехал в контору компании Локвудов.

– Ну как, приятная была поездка? – спросил Авраам Локвуд.

– Мне надо поговорить с тобой. Сейчас же. – Джордж закрыл за собой дверь отцовского кабинета.

– Выкладывай. Хотя недурно было бы сначала поздороваться. Не люблю, когда ко мне врываются, как слон в посудную лавку.

– Отчего умерли мои тетки? Мои тетки по линии Локвудов.

– Вот оно что. Я вижу, тебе уже что-то нашептали. Очень хорошо, я отвечу. Тетя Рода умерла от ангины. Тетя Дафна умерла от заворота кишок.

– Ты же всегда говорил, что они умерли от туберкулеза.

– О людях, умерших в окружной больнице, часто так говорят. Обе они умерли там.

– Зачем ты лжешь? Как ты можешь спокойно сидеть и говорить мне заведомую ложь, зная, что мне известно другое?

– А что тебе известно?

– Обе были умалишенные и не болели никаким туберкулезом. Их отправили в сумасшедший дом.

– Хорошо. Умалишенные. И что же, Агнесса расторгла помолвку?

– Я бы не обвинил ее, если бы она расторгла. После всего того, что я наговорил ей вчера. Но если бы я знал правду, то ничего такого не сказал бы.

Авраам Локвуд собрался с мыслями и пошел в контрнаступление.

– Сядь, паршивый щенок, и помолчи. Слушай теперь, что я скажу. Кто ты такой, чтобы являться сюда и хамить отцу? Получай свою правду. Четыре года ты считал, что мои сестры, а твои тетки умерли от туберкулеза. От туберкулеза! Неизлечимой болезни. Ничего другого ты о своих тетках не знал и все-таки дважды собирался жениться, делал предложения. А ведь был убежден, что у тебя в роду туберкулезные больные. Ты сказал той девушке в Лебаноне, что твои тетки умерли от туберкулеза? Держу пари, что не сказал. И вот вдруг ты узнаешь, что они не умерли от туберкулеза, а их изолировали как умалишенных. Что хуже – туберкулез или помешательство? Туберкулез хуже, это подтвердит тебе любой врач. Нервные расстройства излечимы, я мог бы назвать десяток людей в нашем городе, которые избавились от этого недуга. А туберкулез передается по наследству.

– Безумие – тоже.

– Докажи. Докажи, что это – наследственная болезнь. Ты знаешь, отчего люди сходят с ума? Схватят какую-нибудь болезнь и теряют рассудок. Сифилис, например. Иногда это может случиться после скарлатины. Или перегреются на солнце и получают размягчение мозга. Или неправильно идут при родах, а мать, акушерка или врач случайно повредят черепную коробку, пока она еще мягкая. Мало ли причин. Голову чем-нибудь ушибут иди с лошади упадут. Это всегда связано либо с ушибами, либо с воспалительными процессами.

– Значит, ты хочешь сказать, что твои сестры болели сифилисом? – спросил Джордж. – Или их обеих столкнули с пони?

Аврааму Локвуду снова пришлось прибегнуть к испытанному средству – ко лжи.

– Твои тетки подцепили скарлатину. Сначала заболела Дафна, а от нее заразилась Рода. Ни та, ни другая не смогла одолеть болезнь. Это случилось давно, я тогда Не был еще женат на твоей матери. Они едва не умерли, но уж лучше смерть, чем это. За одну ночь они из здоровых, смышленых детей превратились в болезненных и слабоумных. Ничего не ели и чахли на глазах. Мало того, девочки перестали узнавать своих родителей. В конце концов отцу с матерью не оставалось ничего другого, как отправить их в больницу, иначе они сделали бы над собой что-нибудь. Хуже того, что они выстрадали, нельзя и придумать. Я уж не говорю о переживаниях родителей, которые видели их страдания, но не могли ничем помочь. Все доктора говорили одно и то же. Воспаление мозга после скарлатины – и никакой надежды на выздоровление. В таком состоянии они прожили несколько лет, пока Рода не заболела еще ангиной, а у Дафны не случилось заворота кишок. Можешь пойти в архив и посмотреть свидетельство об их смерти – о воспалении мозга там не сказано ни слова. Если бы они умерли от воспаления мозга или от туберкулеза, то так и было бы написано, но этого там нет. Если семейство Уиннов поднимет этот вопрос, ты не сможешь отрицать, что твои тетки болели воспалением мозга. Но болезнь эта началась после скарлатины, и не она послужила причиной их смерти. Теперь иди домой и подумай. Когда ты все обдумаешь, то поймешь, я надеюсь, что сын должен проявлять к своему родителю больше уважения. Иди, Джордж. Ты глубоко обидел меня, и мне не хочется обедать.

– Извини, папа. Прости.

Джордж Локвуд поехал к Терону Уинну и пересказал ему то, что наврал отец, а тот, как он и рассчитывал, передал все Тому Уинну; и эта искренность Джорджа, как бы отражавшая прямоту характера Авраама Локвуда, обезоружила Тома Уинна. Он перестал противиться браку и проникся к Локвудам уважением. По его настоянию (и при отсутствии серьезных возражений со стороны Терона и Бесси Уинн) свадьбу решили сыграть на озере Уинн. Это было огромное событие в жизни местного общества. Ни один из тех, кто был связан с угольной промышленностью, от управляющего шахтой и выше, не остался неприглашенным, к какой бы корпорации он ни принадлежал. В списке гостей, составленном Томом Уинном, значились углепромышленники и лесопромышленники, порохозаводчики, финансовые и железнодорожные магнаты, юристы, высшее протестантское духовенство, католический епископ, два прелата, губернатор штата, три члена сената штата и один член сената страны. Все понимали, что им предоставляется, быть может, последняя при жизни Тома Уинна возможность засвидетельствовать почтение этому человеку, и потому приглашение имело для них силу приказа. Вечером, за день до свадьбы, на запасных путях близ озера Уинн стояло девять специально забронированных пульмановских вагонов, а в день свадьбы все рабочие и служащие Уиннов, начиная с забойщиков и кончая управляющими шахтами, получили однодневный отпуск с сохранением содержания. Ничего подобного в этом районе еще не было. Том Уинн хотел быть уверенным в том, что празднество, которое он затевает, послужит образцом для всех будущих событий такого рода. Гостей, хотя они не говорили об этом, несколько смущало то обстоятельство, что их принимал не Терон Уинн, отец невесты, а престарелый господин с квадратной челюстью и с лицом, свидетельствовавшим о железной воле, однако они быстро разобрались, что к чему и кто есть кто. Если такой пир отцу невесты и не по карману, то, по крайней мере, он или его дочь – на достаточно хорошем счету у богатого родственника, что тоже неплохо.

– Ты не считаешь, что нам лучше было бы обвенчаться в хиллтопской церкви безо всей этой суеты? – спросил Джордж Агнессу за день до свадьбы.

– Честно говоря, нет. Денег у дяди Тома достаточно, а суета меня не волнует. У меня такое впечатление, точно я собираюсь не на свою свадьбу, а на чужую.

– Ты не чувствуешь себя невестой?

– Нет. Завтра почувствую. Придется играть эту роль, хотя я не очень хорошая актриса. Ему хочется, чтобы я была красива и выглядела скромно, как и подобает невесте. Ну, а на все остальное, связанное с этой свадьбой, я смотрю глазами постороннего человека. А ты что чувствуешь?

– Вероятно, то же, что должен чувствовать твой отец. Что надо быть на этом торжестве из вежливости. Не по отношению к тебе, а по отношению к твоему дяде. Если не считать мистера Уинна, больше всех доволен мой отец. У него с мамой тоже была пышная по тем племенам свадьба.

– Жаль, что нет твоей мамы.

– Да, – согласился Джордж. В действительности же мысль о матери у него ни разу до сих пор не возникала.

Пресвитерианцы Уинны и лютеране Локвуды нашли, что окрестные церкви – методистская, которую посещают валлийцы, и католическая, которую посещают ирландцы, – им не подходят, поэтому, когда Том Уинн предложил совершить обряд венчания у него в доме, никто, в сущности, не возражал. Такое решение влекло за собой необходимость ограничить число присутствующих на церемонии, но Тома Уинна это не огорчало. «Меньше будет слезливых женщин, только и всего». Однако венчание в доме Уинна вынуждало и жениха сократить свиту молодых людей, что пришлось Аврааму Локвуду не по вкусу.

– Жаль, что у тебя будет мало дружек, – сказал он Джорджу.

– Почему мало? Четырех достаточно. Пятым будет Пен.

– Больше-то лучше, – настаивал отец, думая об интересах Дела Локвудов.

– Почему же? – недоумевал Джордж. – Если бы венчание происходило в большой церкви – другое дело. Но раз гостей будет немного, то с моей стороны было бы нескромно привести с собой десять-пятнадцать дружек.

– Нескромно. Ты совершенно прав. – Авраам Локвуд радовался: его сын был настолько чуток к правилам хорошего тона, что уже теперь вполне удовлетворял одному из самых существенных требований Дела.

Жених и невеста выполнили все, что требовалось церковным и светским обрядами: торжественно шествовали, стояли, кружились в вальсе, прохаживались среди сотен мужчин и женщин, здороваясь с одними, выслушивая поздравления других, перекидываясь с кем-то словцом, окликая кого-то по имени, улыбаясь тем, кого они не знали или не узнавали в лицо.

Прием приближался к концу, пошел сильный дождь, гости засуетились, забегали между навесами, а Джордж и Агнесса тем временем скрылись в особняке и переоделись в дорожные костюмы. Кто-то вдруг крикнул: «Они уезжают!»; крик этот сразу превратился в хор голосов, толпа повалила в особняк и запрудила парадную лестницу. Агнесса стояла на первой лестничной площадке и испуганно смотрела то на толпу, то на Джорджа.

– Не бойся, они нас выпустят, – заверил он.

– Где твой букет? Ты не бросила нам свой букет? – крикнул ей кто-то.

– Я не знаю, куда он девался, – сказала Агнесса мужу.

– Не имеет значения, – успокоил он ее и громко попросил: – Будьте добры, пропустите нас!

– Букет! Букет! – скандировали гости, и Агнесса впервые почувствовала, что теряет самообладание. Скопление людей, полушутливое (только полушутливое!) требование букета, растерянный вид отца, тщетно пытающегося пробиться сквозь толпу, чтобы попрощаться с дочерью, – все это оказалось ей не под силу.

– Я боюсь, – прошептала она, сжав руку мужа.

– Никто тебя не тронет, – резко сказал он. – Кинут в нас щепоть риса – и все.

– Я не могу спускаться по этой лестнице. Ни шагу не могу сделать. Выведи меня отсюда черным ходом. Пожалуйста!

– А, черт! Ну, хорошо.

У парадного подъезда стояла пара лошадей, впряженная в экипаж, на козлах которого восседал личный кучер Тома Уинна. По мысли Джорджа, этот экипаж должен был выполнять роль приманки для гостей – усыпить бдительность наиболее рьяных весельчаков и дать возможность молодым незаметно выйти из дома черным ходом и сесть в запряженную мулами санитарную повозку.

– Выйдем через кухонную дверь и – бегом к повозке, – предложил Джордж Локвуд.

Хитрость удалась: пока гости толпились и шумели в особняке, у подъезда и на газоне, молодые уже располагались на одеялах в «мясном фургоне», как окрестили повозку шахтеры. Прошла еще минута, и мулы рысцой покатили их по направлению к железнодорожному полотну – примерно в трех милях от особняка, – где стоял наготове, паровоз с прицепленным к нему вагоном, чтобы отвезти их в Моч-Чанк. Когда они добрались до железной дороги, Агнесса все еще дрожала и еле переводила дух от волнения.

– Только без истерики, – буркнул Джордж.

– Ее-то я и стараюсь побороть. Извини, но я не могла тогда выговорить ни слова.

– Это ничего. Теперь успокойся. – В вагоне, кроме них, никого не было. – Никто больше не будет к тебе приставать. Мы приедем в Моч-Чанк задолго до отправления нью-йоркского поезда и никаких знакомых там не встретим. А в Нью-Йорк прибудем раньше одиннадцати.

Когда они сели в нью-йоркский поезд, Агнесса Уинн-Локвуд облегченно вздохнула.

– Все шло хорошо до самого конца, а потом вдруг что-то со мной стряслось. И все у меня получалось не так, как нужно. Не попрощалась с дядей Томом. Не бросила гостям цветы, хотя Рут Хейгенбек очень на это рассчитывала. И потом – эта толпа и бедный папа. Ты его видел?

– Нет.

– Никогда не забуду его лица. Хочет мне улыбнуться и не может. Его так сжали со всех сторон, так затерли, что он не мог ко мне пробиться. Мама-то со мной была, помогала переодеться, а вот папа… бедняга. Я знаю, что он хотел поцеловать меня на прощание.

– Будет тебе, Агнесса. Я же не собираюсь бросать тебя в Гудзон.

– Бедный Джордж. Я бы не винила тебя, если бы и бросил.

– Не возражаешь, если я выйду покурить?

– Конечно, нет. Я и сама бы не прочь. Но ты иди, а я пока прилягу.

В гостинице им был приготовлен номер люкс. Как только они вошли, Агнесса объявила, что хочет есть.

– Да и ты, должно быть, голоден. Весь день почти ничего не ел.

– Выпьем шампанского?

– Может, не будем, а? Неприятно мне это вино. Ничего я не хочу, разве что яичницу и чай.

– Хорошо. Яичницу на двоих. Чайник. Кофейник. И бокал шампанского.

– Очень хорошо, сэр, – сказал официант. – Минут через двадцать, сэр?

Агнесса распаковала вещи, повесила одежду в платяной шкаф, а все остальное разложила по ящикам, подошла к окну и посмотрела на полуночную жизнь Геральд-сквер. Больше заняться было нечем, а ужин еще не принесли. Она сняла жакет и осталась только в блузке и юбке.

– Ну скажи что-нибудь, – попросила она мужа.

– Что бы ты хотела от меня услышать?

– Обычно мы с тобой болтаем – не остановишь.

– Обычно – да, но сейчас другая обстановка.

– Поэтому я и хочу, чтобы ты поговорил со мной.

– Она ведь и на меня действует, Агнесса. Обстановка-то.

– Ах, да. Об этом я не подумала. Не ставила себя на твое место. Эгоистично с моей стороны. Но я рада, что и ты волнуешься. Кое-что матери объясняют дочерям, но мне не приходилось слышать, чтобы они учили, как поддерживать разговор в первую брачную ночь.

– Для разговоров у нас еще будет достаточно времени.

– Все равно мне хочется поговорить. Хоть пять минут.

– Ты уже говоришь. Продолжай.

– Но ты мне не помогаешь. А вот и ужин.

Тактичный официант принес не один, а два бокала шампанского. Когда он вышел, Джордж Локвуд поднял свой бокал.

– За тебя, Агнесса. Надеюсь, ты будешь счастлива.

– Конечно, буду, Джордж. Что-то свело же нас с тобой. Что именно, я не совсем понимаю, но оно есть. – Они чокнулись, отпили из бокалов и сели – впервые в их супружеской жизни – за общий стол.

– Не так уж я и голодна, как думала, – вдруг сказала Агнесса. Она встала и ушла в спальню, закрыв за собой дверь.

Минут через пятнадцать – двадцать он тоже встал и открыл дверь. В спальне было темно, Агнесса лежала в постели.

– Ты не спишь? – спросил он.

– Господи, он еще спрашивает. Разве можно заснуть в таком состоянии?

Он разделся и лег рядом с ней на кровать. Агнесса лежала совершенно нагая. Он целый год не прикасался к женскому телу и теперь с жадным нетерпением принялся гладить ее, и она обняла его за шею. Щекой он ощутил ее неподатливую, почти мальчишескую грудь. А он так долго жаждал женщины! Когда он овладел ею, она вся отдалась своей страсти, испытывая наслаждение и боль одновременно. Потом он обмяк, а она долго не могла понять, что уже все. За это время они не проронили ни звука. Она заговорила первой:

– Ты научишь меня, да?

– Да, – ответил он, хотя знал, что вряд ли сможет научить ее быть такой, как Лали Фенстермахер.

Когда умер Том Уинн – это случилось через год после замужества Агнессы Локвуд и через пять месяцев после ее первого выкидыша, – она унаследовала сто тысяч долларов, которыми могла распорядиться в любое время, и пятьдесят тысяч – на воспитание детей, если они у нее будут; если же в течение десяти лет у нее не сохранится ни одного ребенка, то и эти пятьдесят тысяч станут ее собственностью. Деньги небольшие по сравнению с личным состоянием Джорджа и с тем, что сулило ему наследство от отца, но все же это был ее собственный капитал. Деньги на детей лежали в одном из банков Уилкс-Барре, в семидесяти милях от Шведской Гавани, а сто тысяч долларов были вложены в акции и другие ценные бумаги угольной компании Уиннов. Обратить их в деньги она могла, лишь предложив их сначала той же угольной компании.

– А хорошо чувствовать себя независимой, правда? – спросил Джордж.

– О да, – согласилась Агнесса. – Теперь мне не надо постоянно просить у тебя денег.

– Не замечал, чтобы ты просила их у меня «постоянно.

– Всякий раз, когда нужны деньги.

– Разве я отказывал тебе когда-нибудь? Или не доверял?

– Нет, ты очень щедр. Но я всегда должна была просить. Ну а теперь у меня есть немного своих, так что если я куплю тебе что-нибудь, то уже не за твой счет. Все-таки приятно сознавать, Джордж, что и сама можешь кому-то что-то дать.

– Да. Но со временем это становится несколько утомительным – все давать и давать. Сама убедишься.

– Ну что ж, отныне ты будешь не только давать, но и получать.

– Можешь поверить, что мне это будет в новинку.

– Что касается меня, то я никогда не могла давать столько, сколько хотела.

– Ты же никогда не жила в бедности, Агнесса.

– В бедности – нет, но денег нам всегда не хватало. За квартиру мы не платили и товары брали оптом в магазине компании. По железной дороге ездили бесплатно. Но у отца всегда было мало наличных денег, а маминым родным приходилось беречь каждое пенни.

– Зато теперь твой отец обеспечен. Как он намерен распорядиться своими ста тысячами долларов?

– Сначала свозит маму в Египет. Потом сядет писать книгу.

– О Египте?

– О нет. Нечто вроде истории семейства Уиннов в Соединенных Штатах, но главным образом о Томе Уинне. Он там расскажет о реках и лесах, по которым любит бродить. Он никогда не собирался сидеть взаперти в конторе.

– Не знаю, найдутся ли желающие купить книгу о Томе Уинне и о лесах. О своем деде я бы почитал книгу, а о Томе Уинне – нет. Если, конечно, твой отец не предполагает раскрыть какие-нибудь семейные тайны. Но, зная его, я этого не допускаю.

– Ты всегда почему-то считал, что дядя Том скрывает какие-то преступные тайны.

– Я убежден, что любой человек, у которого больше пяти тысяч долларов, скрывает преступные тайны.

– А на семью Локвудов это распространяется?

– Еще бы. В первую очередь.

– Но ты же честный человек. И твой отец – тоже.

– Пока не доказано обратное.

– Джордж, почему ты всегда становишься в позу этакого полумошенника?

– Это не поза, Агнесса.

– Мне кажется, ты хочешь быть таким, как твой, отец.

– Уж не считаешь ли ты моего отца мошенником или полумошенником?

– Он гораздо больше похож на мошенника, чем ты. Несмотря на свой возраст и на то, что он мой свекор, он иногда смотрит на меня так, что мне кажется, будто он меня раздевает.

– А когда я на тебя смотрю, тебе этого не кажется?

– Ты – другое дело. Стоит тебе лишь попросить… Да и просить не надо. Мы с тобой муж и жена, и, значит, между нами существуют эти отношения. Определенные отношения. А твой отец мне свекор, и подобные мысли ему не к лицу.

– Не повесишь же ты человека за его мысли.

– За мысли – нет.

– Ты сказала это таким тоном… Разве было что-нибудь, кроме мыслей?

– Со мной не было.

– А тогда с кем еще? С кем-нибудь конкретным?

– Возможно, это было только раз.

– Да неужели? Что же именно?

– То, что я видела. В прошлую пятницу. Он сидел в летнем доме, в своей качалке, а рядом с ним – дама, в она гладила его.

– Что за дама?

– Я ее не знаю. Прежде ни разу не встречала.

– Ну и ну! Прямо так – сидела и гладила? А ты где была?

– Стояла в оконной нише. На втором этаже. Я не знала, что он ждал гостей, и удивилась, заметив, что у него кто-то есть.

– И больше ничего не было?

– Это все, что я видела. Я наблюдала эту сцену минут пять, не меньше. Она его гладила, не прерывая беседы.

– А он что делал?

– Ничего, сидел – и все. Женщина была немолодая, но элегантно одетая. Возможно, они давние знакомые, только я никогда не видела, чтобы немолодые люди так себя вели.

– Да и я тоже.

– Я просто была потрясена. Немолодые люди, разговаривают, смеются, и при этом она его гладит.

– Интересно, кто это мог быть. Но вряд ли я узнаю. Если, конечно, она не придет к нам опять. Ты ее признаешь, если встретишь во второй раз?

– Думаю, да.

– Мой отец – старый плут, причем без всяких «полу».

– И ты этому ужасно рад. Гордишься им… Несолидно это – сидеть в качалке и чтоб какая-то женщина тебя гладила.

– Может быть, и несолидно, а все же молодец старик, что у него еще есть искра. Хотел бы я быть таким в его возрасте.

– А сколько ему лет?

– Около шестидесяти, по-моему. Родители ведь никогда не говорят, сколько им лет.

– Когда мне будет шестьдесят, я уж как-нибудь постараюсь быть посдержаннее. И как отнесутся к этому мужчины, мне безразлично.

– Тебе – да, но не им. Твой отец…

– Не будем говорить о моем отце.

– О моем-то мы говорим.

– Потому что ты гордишься своим отцом. Восхищаешься им. И хочешь быть таким же, когда состаришься. Что ж, ты, наверно, таким и будешь, раз тебе этого хочется. И найдешь женщину, которая будет тебя гладить.

– А ты – не будешь?

– В летнем домике с твоим отцом была ведь не твоя мать. Это женщина из его прошлого.

– Ну, у меня в прошлом не было женщин.

– Не лги мне, Джордж. Это же глупо.

– Во всяком случае, все они забыты, Агнесса.

– От души надеюсь, что это так.

Агнесса Локвуд не стала возражать, когда выяснилось, «что Авраам Локвуд намерен жить в одном с ними доме. Дом был большой, со слугами и с просторным двором. На втором этаже было пять спален, гостиная и ванная в конце коридора. Спальню, смежную с его собственной, Авраам перестроил во вторую ванную, предоставив, таким образом, максимальные удобства и себе и другим. Старик (так он называл себя и так звали его за глаза остальные) пил утренний чай в спальне в семь часов, но потом очень долго брился и одевался, так что Джордж стал ходить на работу один. Бывали дни, когда Авраам появлялся в конторе лишь около полудня, а то и вовсе не приходил. Чем он болеет, никто не знал, потому что врачей он не посещал и ни на какие боли не жаловался. Но он постоянно чувствовал усталость, физическую усталость, поэтому то и дело напоминал Джорджу, что когда Пенроуз закончит Принстон, то ему придется самому посвящать младшего брата в сложности бизнеса. „Мне надо отдохнуть“, – говорил он обычно после обеда, хотя отдыхал уже всю первую половину дня. Джорджу переданы были все бразды правления, и через несколько месяцев после женитьбы его стали признавать в местных деловых кругах фактическим главой фирмы „Локвуд и Кь“. Более пожилым дельцам он представлялся загадочным, непредсказуемым человеком, в котором странно сочетались замкнутость Мозеса Локвуда с мнимой доступностью Авраама Локвуда. Мнение о доступности последнего было следствием контраста между стилем поведения Мозеса и его сына, однако этот обман, или самообман, превратился в убеждение и приобрел характер реальности. Люди не знали, что Мозес Локвуд был олицетворением простоты по сравнению с изощренной скрытностью своего сына; не знали, что Мозес Локвуд был обречен на изоляцию из-за дурной славы, которую снискал своими необузданными поступками; не знали, что Авраам, отдавший себя служению Делу Локвудов, рассматривал человеческие отношения исключительно пол углом зрения их полезности Делу.

Агнесса уже привыкла к тому, что свекор в утренние часы находился дома. В это время она бывала занята домашними делами, но не настолько, чтобы не перемолвиться с ним словцом. Страх, который она испытывала перед ним из-за того, что его стеснялась, исчезал по мере того, как росла ее уверенность в себе, и уступал место любопытству. То, что Авраам быстро уставал, не вызывало сомнений – физически он действительно ослаб. Но ум его не утратил живости, и слушала она его с интересом, даже; если их беседы бывали непродолжительны, – у нее создавалось впечатление, что он намеренно старался составить ей компанию.

Отношения Агнессы Локвуд со свекром продвинулись настолько, что, вступив во второй год замужества и снова забеременев, она не только еще больше сблизилась с, ним, но и приобщилась к тайне Дела Локвудов. Однажды утром Авраам позволил себе спросить:

– Агнесса, вы опять в положении?

– Я? Да. Разве заметно?

– По животу – нет. По глазам.

– По глазам?

– Да. Такие глаза, как у вас, меняются больше, чем карие. Карие остаются карими, голубые же делаются либо серыми, либо синими. Зависит от того, как человек себя чувствует. Цвет ваших глаз выдает и гнев и радость. Иногда он меняется поминутно. Вы не умеете хранить тайны, Агнесса. Что касается этой конкретной тайны, то я и не хотел, чтобы вы ее хранили от меня. Конечно, Джордж уже знает.