Текст книги "Дело Локвудов"

Автор книги: Джон О'Хара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 31 страниц)

Она молча опустилась на стул.

– Когда ты была замужем за Бакмастером, ты вела очень светский образ жизни. Путешествовала, навещала подруг, принимала их у себя. А выйдя за меня, свела общение с внешним миром к абсолютному минимуму. Допустим, в Шведской Гавани нет интересных людей. Но в Гиббсвилле они есть! Уж там-то светской жизни хватает. Ты пренебрегаешь гиббсвиллской публикой, считая ее слишком провинциальной, и словно нарочно водишь знакомство с такими провинциалами, которые только подтверждают твою оценку. Но ты прекрасно знаешь, что в этом городе больше чем достаточно мужчин и женщин, обучавшихся в лучших учебных заведениях и занимающих не менее высокое общественное положение, чем те, с кем когда-то встречались ты и твой Бакмастер. В Гиббсвилле есть не только члены клуба «Ротари», но и члены «Плюща» и других подобных ему клубов. Конечно, это не Лонг-Айленд и не филадельфийская Главная линия, но я что-то не припоминаю, чтобы ты и твой Бакмастер занимали в этих кругах очень уж завидное положение. Вряд ли кто-либо из жителей Гиббсвилла ездит отдыхать в Палм-Бич[29]29
  Курорт во Флориде.


[Закрыть], но зато они выезжают в Орландо, а летом – на Рыбацкий остров и на Горные пески, – кому что нравится. В Лондоне они останавливаются в отеле Брауна – сообразно своим вкусам и привычке. Так что твое мнение о том, будто все они провинциалы, ни на чем не основано. Ты просто не хочешь утруждать себя.

– Вы с Агнессой тоже не утруждали себя.

– Да, не слишком. У Агнессы был необщительный характер. Но ее, в отличие от тебя, признавали как полноправную представительницу иерархии углепромышленников, в то время как ты здесь чужая. Надо было постараться сблизиться с людьми, а ты не желаешь. Не играешь ни в гольф, ни в бридж, а когда тебя зовут играть, то реагируешь так, словно тебе предлагают записаться в женскую пожарную дружину. Эти люди не заслуживают такого отношения к себе, потому что они не хуже тебя, Джеральдина. Кое у кого из них больше денег, чем у меня или Бакмастера, большинство происходит из семей, которые насчитывают двести и триста лет существования. Именами их предков названы старинные пенсильванские города и некоторые старинные города Новой Англии, потому что не все они коренные пенсильванцы. Ты не знаешь местной истории, потому что не интересуешься ею.

– История меня вообще не интересует, – сказала она.

– Тогда скажи, что тебя интересует. Если бы ты хоть к чему-то проявила интерес, я помог бы тебе. Ты купила две приглянувшиеся тебе дорогие вазы, и я надеялся, что наконец-то понял, что тебя интересует. Но нет. Ты проходишь мимо них по пятьдесят раз в день, даже не взглянув. С тех пор как их поставили, ты и слова о них не сказала. Между прочим, месяца два назад я поменял их местами. Они не совсем одинаковы на вид, и мне хотелось проверить, заметишь ли ты перемену. Не заметила.

– Мне говорили, что они одинаковые, – возразила она.

– Они парные, но на одной вазе дракон смотрит вправо, а на другой – влево.

– Господи! Да знала я это.

– Но ты не заметила, что я поменял их местами.

– Ну и что? Боже мой, как будто мне не о чем больше думать.

– О чем же ты думаешь?

– Я знала, что это сорвется у меня с языка, – с досадой сказала она.

– Ну, раз сорвалось, то договаривай. О чем же ты думаешь? И пожалуйста, не пробуй убедить меня, что ты думаешь об уроках вышивания у миссис Молер.

– И не собираюсь.

– Так о чем же?

– О тебе.

– С нежностью, конечно?

– Уже нет. – Джеральдина выпрямилась на стуле. – Я тебя боюсь.

– Боишься меня?

– Не в прямом смысле слова. Меня пугает то, как ты действуешь на мою психику. По уму я тебе не ровня, это мне всегда было известно. А вот Говарда я была умнее…

– У тебя интеллект, а у Говарда – только его видимость, поэтому ты и умнее.

– Одним из привлекательных качеств в тебе для меня был твой ум. С самого начала ты умел держать меня как бы под своим интеллектуальным контролем. Прежде я привлекала мужчин, а не они меня. Не умом, конечно. Чем угодно, только не умом. Но когда я встретила тебя, то получилось все наоборот. Физическое влечение тоже было, но оно отошло на второй план. До тебя ни один мужчина не извращал всего, что бы я ни сказала, каждую, мелочь. Сначала я думала, что ты просто хочешь подразнить меня, превратить в шутку мои слова. Но потом почувствовала, что ты начал менять всю мою систему мышления.

– Позволь поправить тебя. Никакой системы мышления у тебя не было, хотя я мог бы помочь тебе разработать ее.

– Почему же не помог? – спросила она.

– Потому что ты привлекала меня физически.

– Это я знала. Но зачем же тебе понадобилось…

– Не понадобилось, а захотелось. Я решил жениться на тебе, а не просто завести с тобой роман. В моем возрасте мужчине пора знать, чего он хочет от женщины. Для романов существуют молодые девушки, и это естественно. Если же ты встретил женщину, физически привлекательную, зрелую. То сумей добиться от нее не просто возможности провести вместе несколько ночей в постели, а чего-то большего. Молодую девушку, если она ничего, кроме молодости, предложить не может, и за две-три ночи узнать нетрудно. А в опытной женщине, лет двадцать прожившей с мужчиной (или с мужчинами), нравится ужо не робость и застенчивость.

– Расскажи мне об Агнессе, – прервала его Джеральдина.

– Нет, я не стану рассказывать тебе об Агнессе… Впрочем, ладно. Но скажу лишь то, что относится к теме нашего разговора. У нее был острый ум, но она считала, что спать с мужчиной – грешно. Она была похотливая штучка, но думала только о себе. Считала, что меньше согрешит, если меньше доставит мужчине удовольствия.

– Как ты это обнаружил?

– Сотни раз я брал ее силой.

– Сотни раз?

– Каждый раз. Она не очень располагала к любви. Даже совсем не располагала. Вместо грудей – маленькие округлости, которых она стыдилась, поэтому не хотела никаких ласк. Наша любовь превращалась для меня в механический процесс. Я ее ненавидел, а она ненавидела меня.

– Почему же ты с ней не развелся?

– Я не хотел развода. Зато ходил к другим женщинам.

– Ты при любых обстоятельствах ходил бы.

– Без сомнения. Но Агнесса, по крайней мере, избавляла меня от угрызений совести. Надо отдать ей должное.

– Теперь я начинаю кое-что понимать.

– Может быть, ты мне скажешь, что именно?

– Ты говоришь, что у Агнессы был острый ум?

– Да.

– Значит, ты хотел, чтобы у меня был такой интеллект, который позволял бы тебе чувствовать свое превосходство. Тебе нужна была опытная женщина с интеллектом ребенка.

– Ты слишком скромна, моя милая.

– Вот здесь-то ты и ошибся, Джордж. Я знаю, что не обладаю острым умом, но женщина я зрелая. И я хочу сказать тебе кое-что. Мой не слишком острый ум полностью тебя постиг. Я хорошо знаю мужчин. Они выдают себя в постели.

– Я выдаю себя в постели? Впрочем, конечно, выдаю.

– Во всем остальном твой ум ставит тебя выше меня. Но не тогда, когда ты раздет.

– Верно. Стало быть, ты уже не боишься меня?

– Нет, боюсь. Меня все еще пугает то, что ты хочешь сделать со мной, когда мы не в постели.

– Что же, по-твоему, я хочу с тобой сделать?

– Ты хочешь выместить на женщинах свою обиду на Агнессу.

– Великолепно, моя дорогая! Уж не начиталась ли ты книг о сексе?

– Мне не нужно читать книг о сексе. То, что я прочла, не прибавило ничего к тому, что я знаю по личному опыту. От мужчин. Старье, как сейчас школьники говорят.

– Старье, пока тебя лично не коснется, – возразил Джордж. – В детстве тебе, наверно, приходилось читать про поцелуи, но когда сама первый раз поцеловалась с мальчишкой, то не назвала это старьем?

– Первый раз я по-настоящему поцеловалась не с мальчишкой, а со взрослым мужчиной, который лапал меня.

– Стало быть, все сразу.

– Не все сразу. Когда я выходила за Говарда, то была еще девушкой. Но я знала, что меня ждет.

– А он это знал?

– Он был удивлен.

– И доволен?

– Конечно, доволен.

– Ну да, мы все бываем довольны, – сказал Джордж. – Только непонятно почему. Ведь джентльмен, вернувшись из свадебного путешествия, вовсе не спешит объявить в клубе своим товарищам: «Знаете что? А Сюзи-то была девственница!»

– Так ведь то джентльмен, – сказала Джеральдина.

– А другие меня не интересуют. Теперь ты уже, конечно, поняла, что я – стопроцентный сноб. Вынужден им быть. Моему внуку не придется, а я вынужден.

– Твоему внуку, но не сыну?

– Мой сын умер.

– Что?

– Не понимай этого буквально. Он жив и здоров и уже миллионер, по словам молодого Хиббарда. Но он ушел из моей жизни и, видимо, никогда не вернется. Он nouveau-riche[30]30
  богач-выскочка (фр.)


[Закрыть], выбился в люди самостоятельно. Ездит на «роллс-ройсе» и носит сапоги, подбитые гвоздями, щенок проклятый. Ну и черт с ним!

– Что с тобой? Я никогда не видела тебя таким раздраженным.

– А, иди ты к черту! – выпалил Джордж Локвуд и, резко поднявшись со стула, вышел из дому.

Через минуту за окном раздался глухой рокот «паккарда», и она услышала, как кусочки шлака, вылетавшие из-под колес, забарабанили о стену. Джордж Локвуд был не в духе.

Джордж Локвуд считал, что умение извлекать из жизни максимум того, что она может дать, сводится к умению извлекать максимум выгоды из людей; секрет же извлечения максимума выгоды из людей состоит в том, чтобы не тратить на них слишком много времени. Ни один мужчина и ни одна женщина не могут подолгу возбуждать интерес к себе. Женщина способна дать мужчине величайшее наслаждение, но физиологическая природа мужчин такова, что не позволяет женщине сохранить над ним власть после того, как его страсть прошла. Мужчина вынужден отступить, пока его энергия не восстановлена, причем восстановительный период иногда сокращается, если на смену одной женщине приходит другая.

Как бы то ни было, на Джеральдину он потратил слишком много времени. Он покинул свой дом в Шведской Гавани уже в ином, более приподнятом настроении, что, однако, объяснялось его решением уехать на несколько дней, а вовсе не тем, что у него прошел приступ раздражения. Тем более что раздражение вызывалось не столько поведением Джеральдины, сколько мыслями о сыне. Однако и Джеральдина достаточно ему насолила, так что он решил, что не мешает отдохнуть от нее несколько дней в Нью-Йорке. Поэтому Джордж тотчас поехал на вокзал и связался с Пенроузом по междугородному телефону.

– У меня сейчас нет времени на разговоры, но я прошу тебя позвонить мне в семь часов вечера домой, – сказал он.

– Что-нибудь стряслось? – спросил Пенроуз.

– Нет, все в порядке. Просто поговорить надо. Позвони мне в семь, когда я буду свободнее.

Ровно в семь часов, когда Джордж и Джеральдина собирались обедать, прислуга доложила Джорджу, что на проводе Пенроуз Локвуд, который хочет с ним поговорить.

– А, черт! – воскликнул Джордж. – Ты иди, Джеральдина, я сейчас.

– Твой суп остынет, – напомнила Джеральдина.

– Можно же что-нибудь сделать, чтоб он не остыл.

– Ну, ладно.

Джордж вошел к себе в кабинет, не закрыв двери. Пусть Джеральдина слышит его разговор с братом.

– Да, Пен. Мы только что собирались обедать.

– О чем ты хотел со мной поговорить? – спросил Пен.

– О кондитерском деле. Рекламная фирма, говоришь?

– Ты мелешь какой-то вздор, – сказал Пен.

– Это я сам знаю. Ну, хорошо. Выезжаю ночным поездом. Утром встретимся в конторе. Поцелуй от меня Уилму. Спасибо, что позвонил.

Он повесил трубку и пошел в столовую.

– Придется ехать сегодня в Нью-Йорк. Представители рекламной фирмы оставили в конторе массу разных материалов, а Пен… ты же его знаешь, он во всем сомневается. Не знает, важные это материалы или нет, а в данном случае они важные. Шлет тебе поцелуи.

– У него их много, неизрасходованных. С такой женой, как Уилма.

– Ты не могла бы отвезти меня на вокзал? – спросил он. – К десятичасовому поезду.

– Ну что ты, право. Эндрю целый день сидел без дела.

– Я подумал, что тебе полезно подышать свежим воздухом.

– Не люблю ездить ночью одна. К тому же пришлось бы дважды переодеваться – сначала для выезда, потом снова в домашнее платье. Да и радиоприемник как раз в эти часы работает без помех. Зачем причинять мне столько неудобств!

– Хорошо, забудь об этом, – сказал Джордж.

Он был рад, что может уехать из дома с чувством справедливой обиды. Он уже знал, зачем едет в Нью-Йорк, и отказ Джеральдины проводить его на поезд служил ему оправданием. После ужина он ушел к себе и до самого отъезда на вокзал занимался своими делами, а когда Эндрю подал машину, то кликнул ей снизу «до свидания!» и уехал. Джеральдина в это время ловила по радио станцию Цинциннати и замешкалась с ответом. Если потом она что-нибудь и сказала, то Джордж уже не слышал ее.

Поезд шел только до Джерси-сити, так что через реку пришлось переправляться на пароме. Сойдя на берег, Джордж отправился прямо в контору. Пена еще не было, но служащие конторы уже начали прибывать. К удивлению Джорджа, хотя в Нью-Йорк он ехал, в сущности, ради нее, одной из первых пришла Мэриан Стрейдмайер. Он был уверен, что ее отношения с Пеном дают ей некоторые привилегии, в частности, приходить позже других. Она выглядела свежей и бодрой, в меру деловитой и вместе с тем – чрезвычайно женственной; и это осознание ее женственности лишний раз убедило его в том, что он не случайно бежал из Шведской Гавани и не случайно приехал в Нью-Йорк. Она была в синем, похожем на саржевое платье, с белым воротничком и узким кожаным поясом на талии. Строгостью одежды она очень напоминала монахиню, для полного сходства не хватало лишь четок и накрахмаленного нагрудника. Но монахини никогда не казались Джорджу Локвуду бесполыми существами. Он знал один парижский публичный дом, обитательницы которого носили монашеские одежды и неизменно смущали его, вызывая чувство, будто он попирает добродетель; с другой стороны, ему приходилось встречать настоящих молодых монахинь, самодовольную невинность которых он бы с удовольствием проверил.

– А мы вас ждали не раньше двадцать девятого, – сказала Мэриан Стрейдмайер.

– Да вот дело одно возникло, так что приехал ночным поездом.

– Вы завтракали? Если хотите, я пошлю кого-нибудь в «Саварин».

– Спасибо, позавтракал на вокзале и побриться успел. Поезд прибывает в такую рань. Как вы тут поживали?

– По-моему, ничего.

– Счастливы? Вид у вас жизнерадостный.

– Счастлива? Об этом я никогда не думаю, особенно в половине десятого утра.

– Но если в столь ранний час вы производите впечатление жизнерадостной, значит, счастливы.

– Это оттого, по-моему, что я здорова.

– Здоровы и молоды.

– Да и вы – не восьмидесятилетний инвалид.

– Я только что из парикмахерской. Это наш мужской салон красоты. Когда вы ждете моего брата?

– Обычно он приходит в начале одиннадцатого. Вчера перед уходом ничего не говорил, так что минут через тридцать, я думаю, придет.

– Тогда я дождусь его. Сегодня весь день буду то появляться, то исчезать.

– Вам понадобится стенографистка? Я могу записать. Или, если она нужна вам на весь день, дать вам другую девушку? Мы не ждали вашего приезда до двадцать девятого.

– Сейчас прикинем. Завтра – да, будет нужна, а сегодня – вряд ли.

– Очень хорошо, – сказала Мэриан и вышла. Но в походке ее была какая-то неуверенность, словно она ждала чего-то.

Глядя ей вслед, Джордж решил, что их отношения восстановлены. Он правильно сделал, что приехал, – инстинкт не подвел его.

Время, оставшееся до прихода брата, он заполнил телефонными разговорами – с Чарли Боумом, с Рингуоллом из рекламной фирмы и с гостиницей «Карстейрс», где он заказал себе номер. Когда вошел Пен, он еще разговаривал с гостиницей.

– Привет, брат, – сказал Джордж.

– Доброе утро. К чему вся эта таинственность?

– Садись, – сказал Джордж. – Вот решил уехать от Джеральдины на несколько дней.

– Странное ты существо. Не мог просто уложить вещи и приехать в Нью-Йорк, как сделал бы любой нормальный человек.

– Тут есть тонкости, которых ты не понимаешь. Как Уилма?

– Все в порядке.

– Все, да не все. Как у тебя дела?

– У меня? Какие дела ты имеешь в виду?

– Судя по ответу, дела твои не очень хороши.

– Деньги мы зарабатываем. Хорошо, если бы и все остальное так же легко удавалось.

– У тебя нелады с твоей приятельницей.

– Об этом потом поговорим, если есть смысл говорить. Впрочем, наверно, есть.

– Чего там потом, говори сейчас, черт возьми.

– Погоди, дай схожу к аппарату, узнаю, что нового на бирже. Тут я дельце одно выбрал – для себя. Дня два назад мне подсказали кое-что. – Он перешел в большой кабинет, встал у биржевого аппарата и подержал в руках ленту. Джордж видел, как он кивнул головой и бросил ленту в высокую корзину для бумаг. – Я сказал Уилме, что она стала нервной и невеселой, и спросил, не завела ли она себе другого.

– Решил поумничать! Но это же было глупо, Пен.

– Знаю. Но мне надо было выяснить, как она отнесется к разводу, поскольку я хочу развода. Я возобновил связь с той молодой особой и хочу на пей жениться. Если бы я этого не хотел, то было бы несправедливо мешать ей выйти замуж за другого. Она заслуживает гораздо большего, чем эта связь. Она вправе рассчитывать на замужество, на то, чтобы стать моей женой, Уилма получает все и ничего не дает взамен, моя же приятельница впервые за многие годы дала мне счастье, не получая взамен фактически ничего. Во всяком случае, в материальном отношении. Поэтому мне хотелось выяснить, какой ценой я могу освободиться от Уилмы, чтобы жениться на этой женщине.

– И не выяснил, – сказал Джордж.

– Не угадал. Выяснил, что Уилма не намерена разводиться ни сейчас, ни вообще. Похоже, что после нашего первого разговора она все рассказала мистеру Хайму, и тот сразу же догадался, что я хочу развода, что я нервничаю и удручен своим положением. И что у меня есть замена. Вот какие дела.

– Тебе все это Уилма сказала?

– Да. Когда я поднял перед ней этот вопрос вторично, она вела себя так, точно мы разговариваем в присутствии адвоката. Она совсем не была похожа на Уилму, которую я знаю. Пусть у меня будет роман, заявила она, сколько угодно романов, но она мне повода для развода не даст. Так напрямик и заявила. Деньги, говорит, тут ни при чем, а потом добавляет, что, если бы она взяла свою половину капитала, а я свою, оба мы стали бы беднее. Каждый из нас стоил бы наполовину меньше, чем он стоит сейчас.

– И она совершенно права. По-моему, голова у мистера Хайма хорошо варит. Уверен, что это его слова. Сама Уилма никогда бы до этого не додумалась. Таким образом, возвращаясь к мистеру Хайму, ты задаешься вопросом: зачем ему нужно сохранять статус-кво? Я думаю, чтобы иметь – возможно, до конца своих дней – хорошего друга в нью-йоркским обществе. Рано или поздно друзья Уилмы поймут, что именно мистер Хайм посоветовал ей сохранить брак. О нем будут говорить как о человеке серьезном, надежном, а не как о пройдохе, сумевшем уговорить женщину развестись и выйти за него. Мистер Хайм – опасный человек, тем более что на первый взгляд совсем не кажется опасным.

– Да, – согласился Пен.

– Что же теперь будет с тобой и твоей любовницей?

– Мне не хватает смелости сказать ей правду.

– Об этом я, в общем, догадался. Но почему она так терпелива? Сам ты не задавался этим вопросом?

– Нет, этот вопрос у меня не возникал.

– Не очень-то ты высокого мнения об ее интеллекте. Ты не пробовал представить себя на ее месте? Она, конечно, знает, почему ты тянешь с этим делом. И если не ошибаюсь, это уже во второй раз. Однажды ведь ты с ней уже порвал, но потом вернулся. Теперь она, должно быть, решила, что у тебя серьезные намерения.

– Да. Я сказал ей, что на это потребуется время.

– И сколько же? Год? Два года? Два месяца? Сколько времени ты уже протянул?

– По-моему, почти полгода.

– Если ты так дорожишь своей честью, черт побери, то должен отказаться от этой связи. Почему ты боишься?

– Кто сказал, что боюсь?

– Я сказал. Почему ты ее не уволишь? Хочешь, я сам ее уволю?

– Конечно, нет. Я не хочу, чтобы она знала, что тебе все известно. Если ей и придется оставить работу, то лишь по моему требованию.

– А потом что? Она останется твоей любовницей?

– Если захочет. Но я прошу тебя не вмешиваться. Если ты настаиваешь на увольнении, я придумаю какой-нибудь предлог. Но этот разговор я возьму на себя, ты ни во что не вмешивайся.

– А почему, бы нам не позвать ее сейчас и не поговорить с ней обоим? Пора выложить наши карты на стол.

– Если ты это сделаешь, я не буду разговаривать с тобой до самой смерти. Я не представляю своей жизни иначе, как рядом с нею – здесь, в конторе, или вне ее, когда мы можем быть одни. Я понимаю, почему ты хочешь выдворить ее отсюда. Но я не потерплю с твоей стороны ничего, что помешало бы мне встречаться с ней вне работы.

– Пен! Когда ты будешь сыт ею по горло, то пожалеешь, что не позволил мне взять это дело в свои руки.

– Я не такой, как ты. Мы совсем непохожи друг на друга. Мне никогда бы не пришло в голову развести такую канитель только ради того, чтобы уехать на несколько дней от жены. Звонить мне по междугородному телефону, сочинять небылицы о какой-то рекламе, мчаться сюда ночным поездом… Боже милостивый! Ну и жизнь ты себе устроил.

– Докажи, что твоя лучше.

– Может, и не лучше, а все же не такая, как твоя. Ты даже ни разу внуков своих не видел, вот до чего ты дожил. И не увидишь, пока они не станут достаточно взрослыми и ты уже не сможешь на них повлиять.

– Это тебе молодой Хиббард сказал?

– Неважно, кто сказал, но это – правда. Твой собственный сын не хочет подпускать тебя близко к своим детям. За многое тебе придется ответить, мой друг.

– Перед кем?

– Возможно, перед богом.

– Надо же. Это ты тоже от Хиббарда слышал? Или сам придумал? Как видно, вы с Хиббардом нашли общий язык.

– Хиббарду нечего тебя бояться.

– А тебе?

– Я боюсь не за себя, а за ту, которую люблю. Но если ты ее обидишь, Джордж, то тебе самому придется бояться меня. Я не шучу.

Джордж сложил кончики пальцев и посмотрел в окно.

– То, что твой друг мистер Хайм сказал по поводу твоих брачных дел, относится и к нам с тобой. Если ты так убежден, что я – главный злодей, тогда нам следует обратиться к адвокатам. Но, как сказал мистер Хайм, если ты возьмешь свою половину капитала, а я свою, оба мы станем много беднее. Так что же ты намерен предпринять?

– Это я еще должен обдумать, – ответил Пен.

– Правильно. Не поддавайся импульсу. Меня привел сюда импульс, и полчаса назад я был уверен, что это благой импульс. А теперь вот не знаю. Тем не менее я здесь. Ты пока все обдумай. Большую часть дня я буду появляться и исчезать, а вечером меня можно найти в «Карстейрсе». А теперь извини, я спешу к Чарльзу Боуму. Да! Намерен ли ты рассказать мисс Стрейдмайер о нашем разговоре? Она вызвалась мне постенографировать, но если ты проболтаешься, то может получиться весьма неловко.

– Я пощажу ее.

– Ты такой хороший человек, Пен. Не в пример твоему старшему брату.

– Иди ты к…

– Зачем же так.

Двуличие молодого Престона Хиббарда оказалось неожиданным и требовало ответных действий, но сначала надо было заняться Мэриан Стрейдмайер. Мэриан Стрейдмайер и тем обстоятельством, что ей не хотелось уходить из его кабинета. Джордж снял трубку и вызвал ее к себе.

– Я ехал в Нью-Йорк с одной-единственной целью, – объявил он.

– Вот как! С какой же?

– Потом скажу.

– Когда потом?

– Ну… в шесть часов, у вас дома.

Она покрутила головой.

– Нельзя.

– Что ж, очень плохо. Значит, я напрасно ехал.

– Надо было позвонить мне вчера.

– У меня это вышло неожиданно. Я не застал бы вас на работе.

Она помолчала.

– Попробую что-нибудь придумать. Вы будете здесь во второй половине дня?

– Да, после обеда.

– Я попробую, – повторила она.

Его подмывало сказать, что он знает, как она собирается выкрутиться, но он удержался. Важно было то, что внутреннее побуждение, заставившее его приехать, находило в ней отклик.

Значит, решил про себя Джордж, этот порыв, которому он поддался, обещает дать столь нужные ему плоды, хотя и может повлечь за собой некоторое ухудшение отношений с Джеральдиной и, возможно, серьезные осложнения с Пеном. Однако то, что удается слишком легко, не приносит удовлетворения. Хотя двуличие Хиббарда и раздражало, но лучше уж оно, чем роль оригинала в бостонском обществе. Оригиналов в Бостоне и без того достаточно.

Он встретился с Чарли Боумом в ленч-клубе, помещавшемся в одном из старых небоскребов. Это было скучное место, да и Чарли Боум был человек скучный. Но он достаточно поволновался утром и теперь радовался, что в ближайшие полтора часа от него не потребуется затрат умственной энергии.

Когда они заказали обед, Чарли сказал:

– Ну, дела наши идут хорошо.

– О, я читал все ваши письма и, кроме того, разговаривал с Рингуоллом.

– Неглупый парень этот Рингуолл. Во всяком случае, понимает, что может значить для него это предприятие.

– Вот на это мы и должны сделать упор, – сказал Джордж.

– Я не совсем вас понимаю, Джордж, – сказал Чарли.

– На этой стадии игры нам нужен человек, способный отдаться нашему делу целиком. У нас с вами есть и другие дела, так сказать, другие утюги на других углах. Я, например, уже не испытываю того энтузиазма, что вначале. А вы?

– До некоторой степени и я тоже. Никто из нас не является специалистом по кондитерскому делу. Лично мне все равно, чем торговать – конфетами или удобрениями. Лишь бы прибыль была.

– Точно. Но нельзя допускать, чтобы эти предательские мысли возникали у Рингуолла. Я все думаю: не помахать ли у него перед носом несколькими морковками? Ему нужен стимул.

– Я бы подождал немного. Пока нет надобности, – сказал Чарли.

– Возможно. Вы видитесь с ним гораздо чаще меня. Но не ждите, пока он почувствует потребность в стимуле. Постарайтесь предвидеть ослабление энтузиазма.

– Сколько бы вы ему предложили?

– Он сейчас сколько зарабатывает?

– Кажется, что-то около двадцати тысяч в год, – ответил Чарли.

– Когда у нас будет штатный заведующий отделом рекламы, конечно, положим ему двадцать пять тысяч, не считая премиальных за выпуск продукции, не так ли?

– Не знаю. Думаете, положим?

– Так ведь надо, – ответил Джордж. – На этого человека ляжет главная тяжесть. Конфеты-то всякий может делать. Намешайте помадки, добавьте немного изюма – вот вам и продукт. Но этому продукту надо дать название и заставить людей покупать его. Между прочим, неплохие конфеты получились бы из помадки с изюмом. Потом можно будет испробовать. Не исключено, что получится даже лучше, чем то, что у нас есть.

– Это вам сейчас пришло в голову?

– Сию минуту.

– Я уже почти ощущаю вкус этой конфеты.

– Неплохо, а? Кто знает, возможно, мы расширим наше предприятие еще до того, как продадим первую конфету. И тогда нам потребуется дополнительный капитал. Что вам известно о братьях Глассман?

– Вероятно, не больше, чем вам. Это одна из наиболее старых еврейских династий. Но зачем вам подпускать к этому делу евреев? Не замечал я, чтоб эти люди очень уж мечтали о нашем обогащении.

– Это верно, но я смотрю далеко вперед. Эту фамилию мне назвали сегодня утром. Вы знаете парня по имени Хайм?

– Я знаю Леонарда Хайма. Замечательный старик, но он два года назад удалился от дел и живет теперь в Европе. В Вене. Кажется, он там родился. А почему вы спрашиваете?

– Да так, в разговоре мне назвали эту фамилию. До тех пор я ничего о нем не слышал.

– У него в фирме два сына, но я с ними не знаком. Даже в лицо плохо знаю, хотя они и состоят в этом клубе. Нет, на нынешнем рынке раздобыть деньги – не проблема. Особенно если прилично пойдет дело. Сразу налетят и попытаются скупить все на корню, но если у нас будет в запасе второй вид конфет, то мы с этого дела не слезем.

– Сколько вы стоите, Чарли?

Чарли захохотал.

– Вот это да! Знаете что? Вы первый человек, который задает мне этот вопрос. Сколько лет я занимаюсь бизнесом, а никто меня прямо об этом не спрашивал. Ну, хорошо. Сколько, по-нашему, я стою?

– Три миллиона, – сказал Джордж.

– Больше.

– Десять миллионов, – сказал Джордж.

– Меньше.

– Между тремя и десятью.

– Точнее не скажу. Почему вас это заинтересовало?

– Такие вещи всегда интересны.

– Гм. Я знаю людей, которые за такие вопросы дают по физиономии. Это личный вопрос, Джордж.

– Только такие вопросы и заслуживают того, чтобы их задавать.

– Все равно, вы ведь считаетесь джентльменом, – сказал Чарли.

– До джентльмена я еще немножко не дорос, так что правила этикета меня не связывают.

– А я всегда считал вас джентльменом. И Пена – тоже.

– Пен, возможно, и есть джентльмен. Он на четыре года моложе меня, а это кое-что значит. Очень любопытно. Разница всего в четыре года, а как меняет дело. Да, Пен, по-моему, джентльмен. Первый в нашей семье.

– Будь я проклят, если понимаю, о чем вы говорите, – сказал Чарли.

Джордж направил беседу в более привычное для Чарли Боума русло. Они условились встретиться с Рингуоллом тридцатого, чтобы помахать у него перед носом одной-двумя морковками. Джордж полагал, что его ждет всего лишь скучный ленч со скучным человеком в скучном клубе, но случилось так, что разговор с Чарли навел его на интересное открытие: четыре года дела Локвудов сослужили Пену хорошую службу. Пен стал джентльменом благодаря их деду, их отцу, самому Джорджу и тому обстоятельству, что он был на четыре года моложе брата. То, что Пен испытывал на себе влияние деда, лишенного светского лоска, на четыре года меньше, чем Джордж, должно было как-то отразиться на нем; не было также сомнения, что мальчик, попавший в такое заведение, как школа св.Варфоломея (где до него учились его отец и старший брат), чувствовал там себя уютнее, поскольку ему уже не надо было, в противоположность другим школьникам и студентам, прилагать столько усилий, чтобы приспособиться к новой среде. Братья нередко соперничали друг с другом, но Джордж теперь понимал, что соперничество это ничего серьезного под собой не имело, оно объяснялось лишь мелкой завистью со стороны Пена, завистью к старшему брату, а не отсутствием уверенности в прочности своего положения в школьном коллективе. Придет время, когда они будут старше, и Джордж спросит его об этом. Вполне вероятно, что Пен, по причине своей глупости, не сможет восстановить в памяти переживания мальчишеских лет, но стоит все же попробовать. В том, что Пен глуп, Джордж не сомневался, ибо глупы все джентльмены.

Джордж вернулся в контору за чемоданом. Ни Пен, ни Мэриан Стрейдмайер после обеда еще не возвращались. Предупредив телефонистку, что он уехал в «Карстейрс», Джордж взял такси, получил в отеле заказанный номер и не спеша принял горячую ванну. «Надо же привести себя в порядок перед встречей с мисс Стрейдмайер, – пробормотал он. – Уверен, что этим же и она сейчас занята». В четыре часа он позвонил Мэриан в контору.

– Вы – у себя? – спросил он.

– Да, у себя.

– Хорошо. Значит, вас никто не подслушивает. Итак, в шесть часов у вас дома?