Текст книги "Дикари Гора"

Автор книги: Джон Норман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

– Мы, таким образом, невиновны.

– Такое изгнание является приемлемым для Учения? – спросил я.

– Конечно. Как ещё загон может избавиться от них?

– Вы должны понять, что нам не нравится поступать так.

– Так поступают только после того, как любая иная альтернатива была исчерпана.

– Различность нападает на корень Одинаковости. Одинаковость важна для самой цивилизации. Таким образом, Различность угрожает обществу и цивилизации непосредственно.

– Различность должна быть уничтожена.

– И что же, получается что, есть только одна ценность, одно достоинство? – не выдержал я.

– Да.

– Один это один, – глубокомысленно изрёк кто-то из них, – самоидентичный и одинаковый.

– А шестнадцать, это шестнадцать, – заметил я.

– Но шестнадцать, это, же шестнадцать раз по одному, и таким образом всё опять уменьшается до одного, который один.

– А что тогда относительно половины и половины? – спросил я.

– В целом они составляют один.

– Что относительно одной трети и одной трети, тогда? – уже издевался я.

– Каждый из тех есть всего лишь одно число, и, таким образом, каждый это один, и один это один.

– А что Вы думаете о разнообразии вокруг Вас, – спросил я, – скажите, как относиться к кайиле и слину?

– Одна кайила и один слин, оба один, который есть один.

– Что Вы можете сказать относительно ноля и одного?

– Ноль – одно число, и каждый – одно число, и таким образом каждый есть один, и один есть один.

– А относительно ничто и один?

– Один это один, и ничто это ничто, как если один был покинут одним, который и являлся одним.

– Но у Вас было бы по крайней мере одно ничто, не так ли?

– Ничто или ничто или один. Если это ничто, тогда это ничто. Если это один, то это один, и на одном.

– Таким образом, все – то же самое, – заключили Ваниямпи.

– По-моему, то, что Вы несёте это полный бред, – не выдержал я. – Вы знаете об этом?

– Для неосведомленного глубина часто кажется бредом.

– Действительно, для некоторых, кому не хватает просвещённости, это может также показаться бредом.

– Чем более абсурдным что-то кажется, тем более вероятно что, это должно быть верно.

– Это кажется абсурдным, – согласился я с первой частью последнего довода.

– И это, само по себе, есть то самое доказательство, которое показывает, что Учение наиболее вероятно правильно.

– И это, как предполагается, самоочевидно? – спросил я, уже ничему не удивляясь.

– Да.

– Но это не самоочевидно для меня, – заметил я.

– Это не изъян его самоочевидности.

– Вы не можете обвинить самоочевидность Учения в этом.

– Что-то, что самоочевидно одному человеку, может быть не самоочевидно другому.

– Как это может быть самоочевидно одному, и не быть таковым другому? – продолжал я издеваться.

– Кто-то может быть более талантливым в обнаружении самоочевидности, чем другой.

– А как Вы различаете то, что только кажется самоочевидным, и то, что действительно самоочевидно?

– Царствующие Жрецы не обманули бы нас.

– Они-то тут причём? – удивился я.

– Это самоочевидно.

– Вы когда-либо ошибались о том, что самоочевидно?

– Да, часто, – признался Тыква.

– Как Вы объясняете это? – Я спросил.

– Мы слабы и немощны.

– Мы – только Ваниямпи.

Я посмотрел на Тыкву.

– Безусловно, – сказал он, – Есть место для веры во все это.

– Довольно большое место, насколько я догадываюсь, – предположил я.

– Достаточно большое, – подтвердил Тыква.

– Насколько же большое? – допытывался я.

– Достаточно большое, чтобы защитить Учение, – сказал он.

– Я так и думал, – усмехнулся я.

– Нужно же верить хоть чему-то, – объяснил Тыква.

– Почему бы не поэкспериментировать с правдой? – предложил я.

– Мы уже верим правде, – сказал один из Ваниямпи.

– Что же заставило вас?

– Учение говорит нам.

– Вы должны понять, что нам не нравится изгонять людей на смерть. Нам очень жалко поступать так. В случаях изгнания мы часто едим в тишине, и льём горькие слезы в нашу кашу.

– Я уверен, что это выглядит очень трогательно, – усмехнулся я, представив себе эту картину.

Тыква посмотрел вниз, в сторону девушки. Непосредственно на неё он не смотрел, но она знала, что стала объектом его внимания, пусть и косвенного.

– Научите меня своему Учению, – попросила она. – Я хочу стать Одинаковой.

– Замечательно, – обрадовался Тыква. Он даже было протянул руку, чтобы тронуть её, столь доволен он был, но внезапно, в ужасе отдёрнул руку назад. Он покраснел, на его лбу выступил пот.

– Превосходно, – загудели Ваниямпи все сразу, – Вы не пожалеете об этом.

– Вы полюбите быть Одинаковой. – Это – единственная цель бытия.

– Когда мы доберёмся до загона, Вы будете развязаны и должным образом одеты, – пообещал Тыква. – В одежде подходящей Ваниямпи, Вы оцените нас по своим прежним критериям, из предшествующей жизни, и поймёте какую честь, и уважение вам будут оказывать среди нас.

– Я буду нетерпеливо ожидать моего приема в загон, – пообещала девушка.

– Также, и мы будем приветствовать нового гражданина, – торжественно произнёс Тыква.

Он повернулся к остальным.

– Нам пора возвратиться к нашей работе. Ещё есть мусор, который надо собрать и обломки, которые надо сжечь.

Как только Ваниямпи удалились, я вернулся, к рассматриванию девушки.

– Они сумасшедшие! – Закричала она, извиваясь в ярме. – Безумцы!

– Возможно, – сказал я. – Я полагаю, что это – вопрос точки зрения.

– Точки зрения? – не поняла она.

– Если нормы вменяемости – общественные нормы, – объяснил я, – а по определению, норма нормальна.

– Даже если общество полностью оторвано от реальности? – спросила она.

– Да.

– Даже если они думают, что они все урты, или ящеры или облака?

– Я полагаю, что так, и в таком обществе тот, кто не думает, что он – урт, или, скажем, ящерица или облако, считался бы сумасшедшим.

– И были бы сумасшедшими?

– С той точки зрения.

– Это – нелепая точка зрения.

– Согласен.

– И я не принимаю этого, – решила девушка.

– Как и я, – согласился я с ней.

– Тот безумен, – сказала она, – кто верит ложным ценностям.

– Но все мы, несомненно, верим многим ложным ценностям, – заметил я, – Теоретически общество могло бы верить многочисленным ложным суждениям и тем не менее, в обычном смысле этого слова, рассматриваться как нормальное, даже если, во многих отношениях, это общество ошибочно.

– Что, если общество ошибается, и старается изо всех сил избегать исправлять свои ошибки, что, если оно отказывается исправить свои ошибки, даже в свете неопровержимых доказательств его ошибочности? – спросила девушка.

– Доказательства могут отрицаться, или им может даваться иное толкование, чтобы согласовать с существующей теорией. Я думаю, что это обычно – вопрос качества. Возможно, когда теория просто становится слишком архаичной, устаревшей и громоздкой, чтобы защититься, когда она становится просто нелепой и очевидно иррациональной, чтобы серьезно продолжить защищать её, вот тогда, если находится кто-то, кто всё ещё навязчиво отстаивает эту теорию, вот тогда можно было бы говорить о его здравомыслии. Но даже тогда, другие теории могли бы быть плодотворнее, чем такие радикальное упрямство или возведённая в закон иррациональность.

– Почему? – не поняла она.

– Из-за неопределенности понятия безумия, – попытался объяснить я, – и его часто неявная ссылка на статистические нормы. Например, человек, который верит, скажем, в магию, при условии, что его вера основана на том, что он живёт в обществе, которое верит в магию, он не будет считаться безумным. Точно так же такое общество, не будет, по всей вероятности, рассматриваться как безумное, хотя могло бы быть расценено как вводимое в заблуждение

– А что, если там действительно существуют такие вещи, как магия? – спросила девушка.

– Тогда это общество, просто было бы правильным.

– А что же с этими мужчинами, которые только что были здесь? Действительно ли они не сумасшедшие?

– Поосторожнее с выбором определений, я предполагаю, что мы определяем их здравомыслие или безумие, в зависимости от того, одобрили мы их взгляды или нет, но трудно получить удовлетворение из побед, которые достигнуты дешёвым средством тайного изменения абстрактной структуры.

– Я думаю, что они безумцы, сумасшедшие, – не выдержала она.

– По крайней мере, они ошибаются, – сказал я, осторожно, – и, во многих отношениях отличаются от нас.

Она вздрогнула.

– Большинством пагубных верований, – продолжал я, – не являются в действительности верованиями вообще, лучше назвать их псевдо-верования. Псевдо-вера не является уязвимой перед доказательствами, даже теоретически. Её безопасность от опровержения – результат её бессодержательности. Она не может быть опровергнута, ничего не говоря, ничего и не произведёшь, даже в теории. Такая вера не сильна, но пуста. В конечном счете, это не более чем набор слов, организованный в словесные формулы. Люди часто боятся исследовать свою природу. Они прячут их внутри себя вместе другими проблемами. Они боятся, что их опора – солома, они боятся, что их подпорки – тростники. Правда замалчивается, и юридически избегается. Это не человеческий разум. И что является самым замечательным? Кто знает, в какую сторону будет рубить меч правды? Кажется, некоторые люди лучше умрут за свои верования, чем согласятся проанализировать их. Мне кажется, что должно быть очень страшно, исследовать свою веру, раз так мало людей делают это. Конечно, иногда кто-то устаёт от запачканной кровью пустой болтовни. Сражения формул, которые никто не может вычислить и опровергнуть, и слишком часто решается кровью и железом. Как я отметил, некоторые люди, готовы умереть за их веру. Но, кажется даже большее число, готово убить за неё.

– Это не неизвестно для мужчин, бороться за ложные ценности, – заметила она.

– Это верно, – согласился я.

– Но, в конце концов, – сказала она, – я не думаю, что бои ведутся ради формул.

Я пристально посмотрел на неё.

– Они лишь штандарты и флаги, с которыми идут в сражение, – объяснила она, – стимулирующие толпу, в полезном для элиты направлении.

– Возможно, Ты права, – Вынужден был я согласиться. Я не знал. Человеческая мотивация слишком сложна. То, что она ответила, как ответила, и неважно, была ли она права или нет, напомнило мне, что она была агентом кюров. Такие люди обычно видят вещи с точки зрения женщин, золота и власти. Я усмехнулся, смотря на неё сверху вниз. Этот агент, раздетый и в ярме, теперь надёжно выведен из строя, и стоит передо мной на коленях. Она больше не была игроком в игре, она была теперь только призом.

– Не смотрите на меня так, – попросила бывший агент.

– Я не из Ваниямпи, – обрадовал её я, – женщина.

– Женщина! – повторила она возмущённо.

– Тебе лучше начинать думать о себе в таких терминах, – не мог не посоветовать я.

Она сердито выкручивалась в ярме. Потом посмотрела на меня.

– Освободите меня, – потребовала она.

– Нет.

– Я очень хорошо заплачу Вам, – вновь пообещала она.

– Нет.

– Вы могли бы забрать меня у этих дураков.

– Подозреваю, что это будет не сложно.

– Тогда уведите меня с собой, – вновь потребовала она.

– Ты просишь быть уведённой? – спросил я.

– Да.

– Если я сделаю так, – напомнил я, – Ты станешь рабыней.

– Ох, – она всё поняла.

– Ты всё ещё просишь быть уведённой?

– Да.

– Как признавшая себя рабыней, – уточнил я, – полной и презренной рабыней?

– Да! – подтвердила она.

– Нет, – отказал я.

– Нет? – она была ошеломлена.

– Нет, – повторил я.

– Возьмите меня с собой, – взмолилась она.

– Я собираюсь оставить тебя точно там, где Ты сейчас находишься, – разочаровал я её, и добавил, – моя прекрасная наемница.

– Наемница? – удивилась девушка. – Я не наемница! Я – Леди Мира из Венны, из касты Торговцев!

Я улыбнулся.

Она откинулась назад, на свои пятки.

– Что Вы знаете обо мне? Что Вы делаете в Прериях? Кто Вы? – посыпались вопрос за вопросом.

– Ты хорошо выглядишь в ярме, – похвалил я её, вместо ответа.

– Кто Вы? – не отступала пленница.

– Путешественник.

– Неужели Вы собираетесь оставить меня здесь, вот так?

– Да.

– Я не хочу идти в загон этих людей. Они безумцы, они все сумасшедшие.

– Но, Ты же просила их взять тебя с собой в загон, – напомнил я, – чтобы брать уроки их Учения.

– Я не хочу умирать, – всхлипнула она. – Я не хочу быть оставленной на смерть в степи.

– Тогда, тебе лучше всего начинать истово верить их Учению. Скорее всего, они не останутся спокойными, будучи обманутыми в этом отношении.

– Я не хочу жить их лицемерной жизнью.

– Уверен, что многие именно так и живут в загонах Ваниямпи.

– Неужели, я должна пытаться верить их нелепостям?

– Если сможешь, то это сильно облегчит твою жизнь.

– Но я же не дура.

– Безусловно, легче всего принять чуждые верования, когда они были внушены с детства. Внушение эксцентричных верований обычно наиболее успешно действует на невинных и беззащитных, даже более успешно, чем на неосведомленных и отчаявшихся.

– Я боюсь их, – вздрогнула она.

– Они будут смотреть на тебя с достоинством и уважением, как на то же самое.

– Лучше ошейник в городах, – закричала она, – лучше надругательства и продажа с общих полок, лучше быть рабыней, запуганной и послушной у ног её хозяина.

– Возможно, – я даже не стал спорить с ней.

– Я боюсь их, – повторила она.

– Почему?

– Разве Вы не поняли, как они будут смотреть на меня? Я боюсь, что они заставят меня стыдиться моего собственного тела.

– Тем не менее, помни, что Ты красива.

– Спасибо, – прошептала она.

Безусловно, опасность, о которой она говорила, существовала, и была довольно реальной. Для ценностей одних довольно трудно не быть затронутым ценностями других, тех, кто находится вокруг. Даже изумительной красоты и глубины человеческой сексуальности, бывает недостаточно, в некотором окружении, стремящемся вызвать причудливые реакции беспокойства, затруднения и позора. Среднему гореанцу такие реакции показались бы непостижимыми. Возможно, подобное окружение, могло бы просто быть признано безумным. Трагедией является то, что в такое окружение попадают дети, и впитывают окружающее их безумие.

– Вы действительно думаете, что я красива?

– Да.

– Ну тогда заберите меня с собой!

– Нет.

– Вы оставите меня с ними?

– Да.

– Почему?

– Это развлекает меня.

– Тарск! – крикнула она.

Я поднёс хлыст к её лицу.

– Ты можешь поцеловать это, или быть избита этим, – предложил я ей.

Она поцеловала гибкую, тонкую кожу хлыста.

– Ещё раз, и медленно, – приказал я.

Она подчинилась, а потом взглянула на меня.

– Вы назвали меня наемницей, – вспомнила пленница.

– Я ошибся. Ты – теперь только бывшая наемница, – поправился я.

– И что я теперь?

– Думаю, Ты можешь сама догадаться, – усмехнувшись, сказал я.

– Нет! – крикнула девушка.

– Да, – заверил её я.

Она вновь безрезультатно попыталась вырваться из ярма.

– Я – беззащитна, – простонала она.

– Да.

Она выпрямила тело, и вскинула голову.

– Если Вы заберёте меня с собой, то, несомненно, я стану вашей рабыней.

– Полностью, – подтвердил я.

– Получается, что большая удача для меня, что Ваниямпи уведут меня в их лагерь. Там я буду свободна.

– Все Ваниямпи – рабы, рабы краснокожих дикарей, – объяснил я.

– Дикари живут в загонах? – спросила она.

– Обычно нет. Они обычно предоставляют Ваниямпи самим себе. Они не очень заботятся, присмотром за ними.

– Значит, с практической точки зрения, они – рабы без хозяев, – заключила она.

– Возможно.

– И значит я, тоже, буду рабыней без хозяина, – сделала она вывод.

– С практической точки зрения, насколько я знаю, большую часть времени, Ваниямпи, принадлежат всему племени, а не конкретному человеку. Таким образом, их рабство есть нечто отдаленное и обезличенное. Принадлежность общности, конечно, может затенить рабство, но не отменить его.

– Это – наилучшая ситуация для раба, быть одному без владельца, – сказал она.

– Так ли? – переспросил я. – Одинокий и ненужный раб без хозяина.

– Когда я была пленена, я боялась, что меня сделают рабыней, истинной рабыней. Я боялась, что, мне придётся бежать в стойбище краснокожего хозяина, вспотевшей у взмыленного бока его кайилы, с верёвкой, завязанной на моей шее, что там одетая в рабские тряпки, я буду использоваться для грязной работы и удовольствий Господина. Я боялась, что меня унизят до состояния домашнего животного. Я боялся, что бисерный ошейник будет завязан на моём горле. Я боялась, что за малейшую провинность меня подвергнут жестокому наказанию веревкам и плетьми. А главным образом я боялась остаться в вигваме наедине со своим Господином, где я, по его знаку, должна буду служить ему глубоко, смиренно и долго, исполнять все его малейшие прихоти, что он сможет пожелать, с полной внимательностью и услужливостью рабыни. Вы можете вообразить себе мой ужас от простой мысли о том, чтобы оказаться так беспомощно принадлежащей мужчине, быть такой беспомощной в его власти, и стать беспомощным объектом его господства и владычества.

– Конечно.

– И вот теперь, – сказала она, – я могу радоваться, что буду избавлена от всего этого. Я поражена своей удаче. Насколько же глупы, оказались дикари, чтобы быть настолько снисходительными ко мне!

– Они не глупы, – заверил я пленницу.

– Я слышала, что они взяли в свои стойбища других женщин, – сказала она.

– Да.

– Но это не было сделано со мной.

– Нет.

– Они оставили меня.

– И почему же они так поступили? – поинтересовался я.

– Я не понимаю, – ответила она.

– Тебя нашли среди солдат, – напомнил я, и, отвернувшись от неё, запрыгнул в седло.

– Да, и что?

– Других девушек просто обратили в рабство, – пояснил я. – Им дарована честь, служить достойным владельцам.

– А я? – не понимала она.

– А Ты, будучи найденной с солдатами, и очевидно некая важная персона, была выбрана для наказания.

– Наказания? – Удивилась она.

– Да.

Насколько же краснокожие должны были ненавидеть солдат, и тех, кто пришёл с ними, чтобы настолько хитроумно и коварно отомстить, размышлял я.

– Но мне оказали уважение и предоставили честь, – сказала она, стоя на колени на земле, в ярме. – Меня решили послать жить с Ваниямпи!

– Это – твоё наказание.

Я тогда развернул кайилу, и оставил её в одиночестве.

18. Кувигнака, Слин, Жёлтые Ножи, Кайила

– Это, тот парень, о котором говорили Ваниямпи, – показал Грант. Я присоединился к остальным на гребне невысокого холма, на восточном краю бывшего поля боя. Ему было приблизительно двадцать лет. Он был раздет, и привязан к шесту в траве. Около него, в грунт было воткнуто копьё, обмотанное белой тканью. Оно отмечало место в траве, где он был привязан. Тогда я ещё не знал, значения этого копья, ни ткани на нём.

– Это тот самый парень, про которого Ты рассказывал? – спросил Грант.

– Да, – ответил я, гладя вниз на юношу. – Это – тот самый, что был с колонной наёмников.

Теперь он не был прикован цепью. Цепи с него сняли. Его обездвижили способом, наиболее распространённым в Прериях.

– Он – Пыльноногий, – предположил Грант.

– Я так не думаю, – усомнился я, и спросил. – Ты говоришь по-гореански?

Краснокожий открыл глаза, и сразу же закрыл их.

– Я говорил с ним на языках Пыльноногих, Кайила, и немного на языке Пересмешников, – сказал Грант. – Он не отвечает.

– Почему?

– Мы – белые, – объяснил торговец.

– Он не очень хорошо выглядит, – заметил я.

– Я не думаю, что он долго протянет, – предположил Грант. – Ваниямпи, исполняя приказ, давали ему немного воды или пищи.

Я кивнул. Насколько я помнил, они должны были поддерживать его, до тех пор, пока они не покинут это место, и оставить его здесь, в одиночестве умирать. Я осмотрелся с вершины холма. Я мог видеть как Ваниямпи, собирают и складывают обломки. Я мог видеть остатки фургонов, а также, и тот, позади которого я оставил девушку в ярме.

– Даже не думай вмешиваться, – предупредил мой товарищ.

Но я спешился, подошёл к своей грузовой кайиле и принёс кожаный бурдюк с водой. Он был ещё наполовину полон.

– О нём заботятся Ваниямпи, – напомнил Грант.

Я присел около парня, и мягко просунул одну руку ему под голову. Он открыл глаза, смотря на меня. Подозреваю, что ему потребовались некоторое время, чтобы сфокусировать взгляд.

– О нём заботятся Ваниямпи, – настойчиво повторил Грант.

– Мне не кажется, что они заботились достаточно хорошо.

– Не вмешивайся, – ещё раз предупредил торговец.

– У него явные симптомы обезвоживания, – сказал я.

Я видел подобное в Тахари, и на своём собственном опыте, представлял какие страдания, сопровождаю этот вид пытки.

– Не делай этого, – попросил Грант.

Осторожно, зажав бурдюк под мышкой, и придерживая рукой, я поднёс его ко рту юноши. Жидкость булькала под кожей.

Парень набрал немного воды в рот, и я убрал бурдюк. Он посмотрел на меня, и внезапно, с ненавистью, повернул голову в сторону и выплюнул воду в траву. За тем он снова откинулся на спину, в прежнее положение, и закрыл глаза. Я встал.

– Оставь его, – предложил Грант.

– Он гордый, – сказал я, – гордый, как настоящий воин.

– Ты ничем ему не сможешь помочь, только продлишь его мучения.

– В чём смысл этого копья, и зачем его обмотали тканью? – поинтересовался я.

– Это – копье воина. Разве Ты не видите, что это за ткань? – удивился он.

– Мне кажется, что это часть добычи взятой с обоза, – предположил я. Ткань была белой, и она как казалось, не была одеждой мужчины.

– Ты, прав. Но разве Ты не видишь, что это? – обратил моё внимание Грант.

Я присмотрелся внимательнее.

– Это – женское платье, – наконец понял я.

– Именно.

Я возвратился к вьюкам моей грузовой кайилы, и положил бурдюк на место.

– Мы должны идти своей дорогой, – нервно сказал Грант. – Здесь были Ваниямпи, из различных загонов.

Я помнил, что мы получили эту информацию ранее от Ваниямпи, с которыми мы разговаривали. Это, казалось, также, тревожило Гранта. Что его беспокойство было очень обоснованно, я убедился позже. Но в тот момент, я ещё не осознавал его значения.

– Ты что творишь! – закричал Грант.

– Мы не можем его оставить здесь, вот так, – сказал я, и присел около парня, доставая свой нож.

– Не убивай его, – попросил мой товарищ. – Это – должны сделать прерии, жажды, голод или дикие слины.

– Остановись! – вскричал Грант.

Но мой нож уже разрезал кожаный ремешок, державший левую лодыжку парня с привязанной к жерди.

– Ты ничего не понимаешь в Прериях, – кричал торговец. – Оставь его в покое. Не вмешивайся!

– Мы не можем оставить его здесь умирать.

– Ваниямпи так и сделали бы.

– Я не Ваниямпи, – напомнил я.

– Посмотри на копье, на платье, – просил он.

– В чём их значение?

– Он не поддерживал своих товарищей по оружию, – объяснил Грант. – Он не присоединился к ним на тропе войны.

– Я понял.

Тот, кто отказывается бороться, предоставляя другими вести бой вместо него, тот, кто предоставляет другим рисковать вместо себя, подчас смертельно, тогда как именно его обязанностью было принять и разделить эти риски. Почему-то для таких людей, другие, являются менее особенными и драгоценными чем он. Не мне судить о моральных качествах такого человека. Отвратительная эксплуатация окружающих, скрытая в таком поведении, кстати, редко замечается. Действительно, не требуется большой храбрости, чтобы быть трусом. Подобное поведение, распространённое на всё общество, конечно, приведёт к разрушению такого сообщества. Таким образом, как это ни парадоксально, но только в сообществе храбрых трус может процветать. Своим процветанием он обязан тому самому обществу, которое он предает.

– Но копьё не сломано, – обратил я внимание Гранта.

– Нет, – ответил тот.

– Какому племени принадлежит это копье? – спросил я.

– Кайила, – ответил товарищ. – Это видно по способу крепления наконечника, и боковыми красными метками около него на древке.

– Понятно.

Мой нож уже закончил резать ремни на левой лодыжке парня.

Тогда я переместился к ремням правой его лодыжки.

– Стой! – приказал Грант.

– Нет.

Сзади и выше меня раздался скрип натягиваемой тетивы арбалета, потом стук болта уложенного на направляющую.

– Ты действительно хочешь оставить один из своих болтов в моём теле? – невозмутимо, спросил я Гранта, не оборачиваясь.

– Не вынуждай меня стрелять.

– Мы не можем оставить его здесь умирать.

– Я не хочу стрелять в тебя, – простонал торговец.

– Не бойся, – успокоил я своего товарища. – Ты не будешь этого делать.

Я услышал, как болт покинул направляющую, и щелчок сброса натяжения пустой тетивы.

– Мы не можем оставить его здесь умирать, – повторил я, и занялся путами на левом запястье юноши.

– Ваш друг должно быть глубоко переживает за Вас, – вдруг заговорил краснокожий паренёк, на гореанском. – Он не убил Вас.

– Ты всё же говоришь по-гореански, – улыбнулся я.

– Вам повезло иметь такого друга, – сказал парень.

– Да, – не мог не согласиться я.

– Вы знаете, что Вы делаете? – спросил юноша.

– Вероятно, нет.

– Я не встал на тропу войны, – объяснил он.

– Почему же? – поинтересовался я, занимаясь своим делом.

– Я не ссорился с Пересмешниками, – ответил он.

– Это дела твои и людей твоего племени.

– Не освобождайте меня, – вдруг попросил он меня.

Я задержал свой нож.

– Почему?

– Я привязан здесь не для того, чтобы быть освобожденным.

Я не ответил на это, и мой нож дорезал путы на его левом запястье. Через мгновение было покончено и с ремнями правого запястья.

– Я – раб, – горько произнёс он. – Теперь я – Ваш раб.

– Нет, – успокоил я его. – Ты свободен.

– Свободен?! – Парень был поражён.

– Да. Я освобождаю тебя. Ты свободен.

– Свободен? – переспросил он, оцепенело.

– Да.

Он со стоном перекатился на бок, будучи едва в состоянии шевелиться, а я встал, и вложил в ножны свой нож.

– Ну что ж, Ты всё-таки сделал это, – хмуро глядя на меня, произнёс Грант.

– Ты же знал, что мы не могли просто оставить его здесь умирать, – сказал я.

– Я? – удивился мой товарищ.

– Да. Зачем ещё Ты приехал бы на этот холм?

– Ты думаешь, что я слаб?

– Нет. Я уверен, что Ты силён.

– Мы – идиоты, – хмуро сказал он.

– Почему?

– А Ты посмотри вон туда и туда, – показал он.

С трёх направлений к нам приближались три группы верховых воинов, приблизительно по пятнадцать или двадцать мужчин в каждой, высокие на своих кайилах, и свирепые в своей раскраске и перьях.

– Слины, Жёлтые Ножи и Кайила, – перечислил Грант.

– Ты – Кайила, не так ли? – спросил я освобождённого парня.

– Да, – ответил он.

Я так и думал, что он им окажется. Я сомневался, что Пыльноногие, у которых он был куплен белыми, около Границы, продали бы в рабство кого-то из своего собственного племени. Копье около него, то самое на котором было намотано белое платье, было копьём того племени, если верить Гранту. Похоже, кто-то из Кайила, закрепил его.

– Этого я и боялся, – пробормотал торговец. – Вокруг было несколько групп Ваниямпи. Нам сказали об этом. Само собой и их охранники, были где-то поблизости. Мы видели, что дым поднимался с этого места. А ещё, теперь виден дым и на юго-востоке.

– Да. – Теперь уже и я заметил это.

– Это – дым лагеря, – объяснил Грант, – дым от костров на которых готовят ужин.

Я кивнул, только теперь, впервые, полностью осознав причину ранее замеченного беспокойства Моего товарища.

– Надеюсь, мы не нарушили каких-либо их законов, – предположил я.

– У них превосходство в численности и оружии, – указал Грант. – Я не думаю, что им нужен ещё какой-то закон.

– И Вы освободили меня, – напомнил парень, уже сидя на траве, и потирая свои запястья и щиколотка. Я был удивлен, что он мог сидеть.

– А Ты силён, парень, – похвалил я его.

– Я – Кайила.

– Уверен, что нет такого закона, который не позволял бы мне освободить тебя.

– Нет никакого определенного закона к данному случаю, – подтвердил юноша, – но не стоит рассчитывать на то, что они будут очень довольным случившимся.

– Я могу это понять, – сказал я.

Осматриваясь, я сосчитал всадников в приближающихся отрядах. Всего воинов было пятьдесят один.

– А если бы такой закон был, Ты нарушил бы его? – поинтересовался молодой дикарь.

– Да, – ответил я, не задумываясь.

– Те, кто ближе всего к нам – Слины, – прокомментировал Грант. – Те, что приближаются с юга – Желтые Ножи. С востока подходят Кайила.

Парень попытался подняться на его ноги, но упал. Потом снова, Но он продолжал бороться, и, в конце концов, он встал. Я поддерживал его. Он, оказался, необычайно силен для столь юного возраста.

– Ты – Кайила, – восхищённо, сказал торговец.

– Да, – с гордо ответил краснокожий.

– Мы будем надеяться, что Ты походатайствуешь о нас перед Кайила, с надеждой проворчал мой товарищ.

– Именно они-то меня и привязали.

Грант не смог ничего сказать, но его беспокойство явно усилилось.

Я улыбнулся сам себе. Ситуация мне не навилась.

– Они могут захотеть подарки, – размышлял торговец.

Я наблюдал за неторопливым приближением отрядов краснокожих всадников. Они давали нам время, чтобы рассмотреть их. Их неспешная скачка казалось изощрённой угрозой, в это время и в этом месте.

– Только щедрые подарки, я подозреваю, – всё успокаивал себя Грант.

– Самые опасные среди них, это войны моего племени, – с гордостью провозгласил освобождённый парень.

Я не был полностью уверен в этом, мне все они казались весьма опасными.

– Как тебя зовут? – поинтересовался Грант.

– Ваши люди назвали меня Урт. Пыльноногие звали – Нитоске.

– Женское Платье, – перевёл торговец. – Быстро, Парень, как тебя называли Кайила? Мы же не можем звать тебя Женское Платье.

– Кувигнака, – представился парень на родном языке.

Грант с отвращением плюнул в траву.

– Что-то не так? – удивился я.

– Это означает то же самое, только на Кайила, – объяснил Грант. – Кроме того, на обоих диалектах, это – фактически слово для платья белой женщины.

– Замечательно, – проворчал я. – Так как нам тебя называть?

– Кувигнака, – предложил он. – Женское Платье.

– Очень хорошо.

– Это – мое имя, – сказал Кувигнака.

– Очень хорошо, – повторил я.

Дикари уже были вокруг нас. Девушки в караване звякали цепью, и, скуля от страха, столпились в общую кучу. Меня сильно толкнули в плечо древком копья, но я устоял на ногах. Я знал, что они искали хотя бы минимальное проявление гнева или сопротивления.

– Улыбайся, – сквозь зубы скомандовал мне Грант. – Улыбайся.

Вот только улыбнуться у меня никак не получалось, но, также, я не оказывал и сопротивления.