Текст книги "Ночная сказка"

Автор книги: Джон Хоул

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

– У меня тоже двое детей. Джонти восемь, Тимоти четыре, – сообщила Гарриет.

– А уж когда они становятся подростками, то денег на них надо!.. Матери-одиночке чертовски трудно заработать на все необходимое. Мой приятель умер. Рак толстой кишки. Я ведь должна была сделать что-то, разве не так?

– Послушай, а можно тебя кое о чем спросить? – нерешительно проговорила Гарриет. – А с… работой у тебя выходит много неприятностей?

– Нет. Но иногда, конечно, бывает. Правда, нечасто. Некоторые мужики до того злые, просто ужас! Похоже, они стараются кому-то отомстить, или что-то в этом роде. А чаще всего попадаются просто лапочки. Я предпочитаю выбирать. И если клиент тебе не нравится, лучше иди домой.

– Да-а… – протянула Гарриет. – Пожалуй, он мне не понравился, во всяком случае, я сомневалась. Так и есть.

– Он заплатил тебе?

– Да.

– И ты трахнулась с ним?

– Нет.

– Вот это лучше всего. – Дейзи громко рассмеялась. – Знаешь, они все по-разному себя ведут. Имей в виду, что все бизнесмены – обманщики, дорогуша. Смешно! Они совсем не такие, как мы. Знаешь, как они говорят? «Когда бизнесмен платит шлюхе за секс, он уверен, что получит с нее все сполна». – Смех Дейзи эхом прокатился по пустому туалету. Глаза у нее так и сверкали. Гарриет догадалась, что та, наверное, нанюхалась кокаина. Да, она ведь чихала!

– Что еще тебе сказать, – продолжала Дейзи, – из моего богатого опыта? Я уже восемь лет занимаюсь этим делом… Даже не знаю… Или нет, знаю. Не используй презервативы «КУ» – они ужасно липкие, пока не обслюнявишь их как следует. И запах от них такой… И «Джонсоне» не лучше – они мне всегда кажутся горячими, не знаю даже, почему… Знаешь, какими я пользуюсь? «Солтан Афтазан». Да! Ты не поверишь! Они просто идеальные! Мягкие, входят легко, без запаха. Кстати, никогда не пользуйся для смазки детским маслом или помадой. От них презервативы рвутся.

Выйдя из туалета, женщины направились к лестнице. Дейзи взяла Гарриет под руку. Они вышли из отеля. Как сестры. И никто даже не посмотрел в их сторону. Было два часа ночи.

– Я поймаю такси, – заявила Дейзи. – Послушай, не пропадай. Если вдруг кто-то захочет сразу двоих, то я составлю тебе пару. За это дают больше денег.

– Не понимаю, о чем ты?

– Ты даже не знаешь, что я имела в виду? – изумилась она. – У тебя была нелегкая ночь, детка. – Дейзи улыбнулась. – Ну вот, к примеру, тебя вызвал какой-то кобель. И тебе придется с ним трахаться. Но больше всего им нравится смотреть, как девушки занимаются этим на пару. За это платят вдвое больше. Я не лесбиянка, дорогая, но в некоторых случаях лучше трахаться с женщиной, и даже иногда бывает приятно. Так что увидимся. С тобой все будет хорошо. Только не одевайся так броско. Вот… – Женщина вытащила из сумочки пачку визиток с именем «Луиза», напечатанным буквами со множеством завиточков, и номером ее телефона. Две штуки она отдала Гарриет. – Позвони мне, если возникнут какие-то проблемы.

И прямо там, на Саквилл-стрит, Дейзи смачно поцеловала Гарриет в губы, а затем поспешно удалилась в сторону Пиккадилли, стуча каблучками по пустынной мостовой.

Гарриет побрела вверх по Шафтсбери-Эвенью чтимо темных театров. Сейчас она пойдет в свою комнатку на Флиткрофт-Мьюз и, как они и договорились с Питером, проспит там до утра. О событиях этого вечера она подумает завтра. Надо же, в Лондоне ночью улицы пустынны. А ведь это один из самых больших городов в мире, и в его Ист-Гринстеде должна кипеть ночная жизнь. Как там говаривал Питер? «Лондон после полуночи? Да это мертвый центр Вселенной». Гарриет быстро прошла мимо южной части Сохо. Стало быть, вдвоем? Да, хорошо ей было фантазировать, но теперь, набравшись опыта, она поняла, что, как бы все это ни называлось, ее новое поприще куда ближе к улице и грязи, чем она могла себе предположить. И это было ужасно.

Наконец мне удалось заставить себя сесть и впериться взором в телевизор. Правда, я ничего не видел и не слышал. Впрочем, ночное телевидение отвратительно; бесконечный подкладочный смех, громкая музыка, бессмысленная болтовня, никто никого не слушает, а говорящие не в состоянии придумать предложение, в котором больше шести слов. Не выношу всего этого!

Я направился в сад. Было уже темно, но я все равно дошел до самого его конца. Правда, сад у нас небольшой – всего ярдов пятьдесят, но я умудрился пройти их за полчаса. Надо же было как-то убить время. От деревьев все еще веет дневной жарой, а от роз идет одуряющий аромат. И от розмарина, и от лаванды. Это наш с Гарриет сад. Именно здесь мы оба лучше всего себя чувствуем. И мне бы так хотелось, чтобы она знала, каково мне. Небось, лежит сейчас где-то с каким-нибудь мерзавцем и умоляет: «Еще, еще, я прошу тебя, сделай так еще раз! Ох, мне так нравится трахаться с тобой!» Смерть, смерть, смерть, смерть, смерть… мне хотелось умереть. Но все, что я мог, это утирать слезы с глаз. Грустно, однако!

Самое ужасное во всем этом – это то, что я за последний год совсем опустился. Все произошло из-за меня! Да, конечно, я во всем винил Джулиана, но ведь не он один виноват! Я пытался хоть как-то оправдаться. А я сам? Мой вклад в это дело? Или его не было? Да, это mea culpa [4]4
  Моя вина (лат.).


[Закрыть], mea maxima чертова culpa [5]5
  Моя большая вина (лат.).


[Закрыть]. Ну хорошо, что еще я мог сделать, кроме того, что попытался стать помощником Руперта? Дело в том, что я – это меня самого удивляет – ужасно устал от «Кроникл», от всей этой грязи – наркотиков, сводничества, преступлений, словом, от всех пакостей, с которыми мне каждый день приходилось иметь дело. Признаюсь, даже то, что я был не прав во всей этой истории с Доркасом Лифтри, не убедило меня, что я годен лишь для работы в бульварной газете. Да, знаю, что журналистам мало о чем осталось писать, но у меня в голове все еще бродят нелепые, романтические мысли о чем-то добром, милом и приличном. Ведь приятно же было читать газеты в пятидесятые годы!

Но моя несбыточная мечта привела меня к краху. И не только меня, а всех нас.

За нашим садом есть узенькая аллейка. Она разделяет сад с гаражами на Понд-Роуд. Открыв калитку, я вышел на улицу и долго стоял там в темноте у каменной стены. Стены, надо сказать, уже были старыми и обшарпанными, и по ним гуляли какие-то мрачные тени – почти как в романах Диккенса. Подбежав ко мне, Старфайер вопросительно заглянул мне в глаза, но, увидев, что я не проявляю к нему никакого интереса, тут же умчался назад к пруду охотиться за рыбками. Наверное, воображает себя цаплей. Что-то многовато звезд для лондонского неба сегодня. Внизу, у стены гаража, целый слой битого стекла – осколки молочных бутылок и викторианских пивных стаканов. Я взял один из осколков, чтобы посмотреть, насколько он острый. Да, время не затупило его. Я нажимал на стекляшку все сильнее и сильнее – до тех пор, пока мне не стало больно и я не отдернул руку, на которой выступила кровь. Кажется, помогло.

Я все-таки сумел взять себя в руки – что за глупости я придумываю, лишь бы отвлечься! Надо же было так самого себя ранить. Вернувшись домой, я направился в кухню, промыл рану и заклеил ее целым куском пластыря. Нелегко это делать одной рукой. Козел паршивый!

В половине третьего я лег в постель и представил, что она сейчас плещется в ванне с каким-нибудь ублюдком. Или сладострастно стонет на каком-нибудь ковре. Мне было до того плохо, что я едва дышал. Дьявол, как мы до этого докатились? Я допил остатки виски и чувствовал себя премерзко, но, как это ни странно, я ощутил, что обретаю твердость. Кажется, меня затошнило.

А потом она позвонила из своей штаб-квартиры. С ней все было хорошо. Это не заняло слишком много времени. Утром увидимся, и она мне все расскажет. Ей было не трудно. Она заработала немало деньжат, и – Господи! – сумела еще и удовольствие получить. У нее был довольный голос.

Она лежала на раскладушке в своей каменной клетке и не могла уснуть. Вертелась без конца в своем спальном мешке, а «молния» то и дело врезалась ей в горло. Господи, как ей хотелось оказаться в своей чистенькой, уютной спальне, как хотелось, чтобы Питер, как обычно, спал рядом!

Неужели вся ее жизнь теперь станет такой? Сталкиваться лицом к лицу с разными кретинами, ходить в бесконечные номера отелей, а потом вертеться тут на этой раскладушке?! Это не работа, это не жизнь, это просто какое-то неописуемое дерьмо! Какой же идиоткой она была! Безмозглой, романтической дурой! Тешила себя надеждой на то, что существуют какие-то шлюхи высокого пошиба, которые отличаются от дешевых уличных проституток. Но как это ни назови – смысл один. Несчастные женщины продают свое тело за деньги! Где бы ты ни была с клиентом – в «Хилтоне», в «Корнуоллисе» или где-нибудь в подворотне со щепоткой кокаина в носу, – тебе придется отдавать свое тело. За деньги. Какая грязь! Господи, спасибо тебе, что хоть она все это узнала, не попав в более серьезную переделку, где ее вполне могли бы и изуродовать.

Но, как говорится, утро вечера мудренее, и при свете солнца она стала на все смотреть несколько иначе.

Ей уже не казалось все таким мрачным. Тем более, в кармане у нее уютненько примостились три сотни фунтов. И она жива.

Стоял тот чудесный летний день, какой, казалось, может больше и не повториться. Воздух был свежим и прозрачным, сквозь зеленую листву деревьев, шумящих вокруг Национальной портретной галереи, просвечивало солнце. Гарриет шла по Вест-Энду к Чаринг-Кросс-Стэйшн, вдыхая в себя приятные ароматы. По Вест-Энду, который все еще силился проснуться. Пакистанцы-газетчики и турки – владельцы небольших кафе – приветливо улыбались ей, выходя из своих заведений для того, чтобы вымыть улицу перед ними мыльным раствором. Старый добрый Лондон менялся, постепенно превращаясь в европейский город.

Гарриет ехала в пустом поезде. Купив у себя на станции газету и теплые рогалики, она пошла вверх, мимо концертного зала – к своему дому. В ее сумочке лежал аккуратный сверток с двадцатифунтовыми купюрами. Щека болела, но синяк был не очень заметным. А ее любимый дом и сад… Все оставалось в точности таким, как прежде. Теперь они смогут расплатиться по некоторым счетам и даже начать отдавать долг ее отцу. Она в будущем даже сможет внести взнос за машину для Питера. Да-а-а… С утра все стало иным. Отчего она так непостоянна? Может, все дело в том, что она становится профессионалкой?

Все это было невыносимо. Я должен был знать. Настало время завтрака. Старая Г. осыпала наших сыновей манной небесной в виде отдельных коробочек с кашей. Лицо ее было бесстрастным, но она то и дело приветливо улыбалась мальчикам. Однако не должна же она забывать о своем алчущем муже! Правда, конечно, я не мог расспрашивать ее в присутствии ребят. Поэтому я лишь деланно безразличным тоном поинтересовался:

– Ну как твой первый рабочий день в офисе, дорогая? – Я даже добавил: – Были какие-нибудь сложности? – И еще: – Ты все успела сделать?

Она даже не подмигнула мне. И просто сказала:

– Да, все было хорошо. – Потом процедила: – Отлично. – А затем бросила: – Без проблем. – И принялась возиться с кофеваркой и коробками с апельсиновым соком. Она даже не спросила, что у меня с рукой.

Только я хотел позвать ее наверх, в спальню, чтобы там потолковать обо всем, как Гарриет вывела на дорожку долбаный велосипед и отправилась на нем в спортзал. Я никак не думал, что она поедет туда сегодня. Я успел заметить, что глаза у нее припухли и вообще у нее усталый вид. «Не спала всю ночь», – решил я. Она даже не подумала взять с собой собаку.

Я был в ужасном состоянии! Но мне пришлось держать себя в руках, потому что мальчишки были рядом и спорили, устраивая себе шалаш под столом в гостиной. Они то и дело просили у меня что-нибудь для этого шалаша, а в конце еще заявили, чтобы я был «врагом». Не мог я с ними играть! Чтобы побыть одному, я, как обычно, убежал в туалет и минут десять глубоко там дышал, пытаясь успокоиться. Понимаю, что дело только началось, но она должна была поделиться со мной. Впрочем, догадываюсь, что ей нелегко со всем этим справиться, и поэтому она все держит в себе, но уж со мной-то можно было поговорить. Я все еще радовался тому, что у нас с ней появился этот нехороший секрет. И я всю ночь переживал из-за нее. Полагаю, я заслуживаю более внимательного отношения. Да, понимаю, я сейчас думаю только о себе. О себе одном. Но мне нужно поднабраться сил, а это возможно лишь в том случае, если я буду знать, как идут дела, иначе меня будут глодать зеленые бесы ревности. И если уж быть честным до конца, то надо признаться, что я устал без конца нянчиться с ребятами.

И готовить тоже. Я стал пользоваться кулинарной книгой. Вечером я собираюсь приготовить кеджери – блюдо из риса, яиц и лука. Кажется, в доме Хэллоуэев еще ни разу не подавали кеджери. Пусть это будет шотландским блюдом. Может, оно сумеет развеселить нашу Ледяную Хозяйку? Впрочем, «Ледяная Хозяйка»– это не совсем точно. Правильнее было бы ее называть «Ледяной Куртизанкой». Если ей понравится моя кухня, может, она разболтает свои секреты?

Впрочем, все было не так уж мрачно и плохо. Для Пита Хэлоуэя в этот день была и неплохая новость «Стэйтсмен» готов опубликовать мою вещицу, так что, может, моя жизнь все-таки изменится. Может, неприятности все-таки кончатся. Я был так потрясен этим, что просто стыдно. Конечно, один материал еще не делает погоды, но кто знает, что будет дальше? По телефону я старался говорить ледяным тоном и делал вид, что у меня куча всяких задумок и редакции просто рвут мои статьи на части.

Но я не мог сконцентрироваться. Я как привидение бродил по дому, сидел в таких местах, где мне раньше и в голову не пришло бы сидеть, и все думал и думал о том, чем моя жена занималась прошлой ночью. Чего только я ни придумал – словно сам был там же среди всех этих типов, которые «снимают» женщин на ночь. Я то и дело вспоминал, как она отправилась со мною в отель «Блумсбери», а потом я представлял, что с посторонним мужчиной она могла вести себя еще более свободно, и от одной мысли об этом мне становилось плохо. Это было невыносимо, я едва не плакал. Я должен был все узнать! Она обязана рассказать мне! Я так этого хотел! Это было бы справедливо!

Но вот Гарри вернулась и тут же заявила, что ей надо пойти в магазин. И вновь ушла из дома. Хотя нет, она сказала, что очень рада тому, что «Стэйтсмен» взял мой рассказ. По ее телефону никто не звонил.

Наконец, после бесконечного чтения нашим мальцам историй о кролике Роджере, я буквально схватил Гарри в охапку и утащил в спальню, чтобы поговорить обо всем с глазу на глаз. Я все еще был зол и обижен, но мне удалось сдержаться. Вот так.

– Знаешь, вообще-то мне не хочется говорить об этом, – проговорила она, сидя на кровати. Ей явно было не по себе.

Тогда я напомнил Г. о нашем уговоре, сказал, что она обещала мне все рассказывать, делиться своими ощущениями.

– Да, я обещала, я так и буду поступать, – кивнула она. – Но пока я не в состоянии. Все это ерунда, но должна сказать, что я была… шокирована. Я не ожидала, что все будет именно так. Но со мной все хорошо. Все хорошо. Я просто должна привыкнуть к этому, Питер. Понимаю, что тебе хочется все узнать, не отрицаю того, что мы договорились о том, что я все буду рассказывать… Но я все же хочу сказать тебе, что кое-что я буду оставлять при себе. Обещаю, что некоторые вещи ты будешь узнавать от меня. Со временем мне будет проще делиться с тобой, но пока я еще не могу это сделать.

– Но у тебя все получилось?

– Да. Да, все было отлично. Все о’кей, Питер. Странно, но нормально. И я начала зарабатывать. У нас есть деньги. А это самое лучшее. Поэтому я уверена, что нашла стоящее занятие. Это здорово, ты так не считаешь?

– Так как, ты говорила, его зовут?

– Я ничего тебе не говорила.

– Ну хорошо. Как его звали?

– Хм! Его имя – Грэхем.

– И тебе понравилось?

– Пи-итер, – укоризненно протянула Гарриет.

– Прости.

В этот момент в ее сумочке зазвонил телефон. Схватив сумку в руки, она отправилась с ней в ванную. Я слышал, как она вполголоса разговаривала с кем-то. Разговор был долгим, и до меня то и дело долетали Наташины интонации и смех. Да, ее низкий, грудной смех. Потом она замолчала, и вскоре Гарриет вернулась в спальню. Она умылась.

– Извини меня, – промолвила Гарри. – Но я не могу изображать Наташу при тебе. Вторник. Во вторник вечером мы с ним встретимся в «Пингвине». Кажется, он немец. И, кажется, мне уже легче справляться со всем этим.

Надо сказать, выглядела она не лучшим образом. И я подумал: «Черт возьми, мы здесь одни, а я чувствую себя чуть ли не рогоносцем». Потом Гарриет подошла к своему большому шкафу, сняла с себя этот чертов спортивный костюм и натянула большой свитер с золотистыми цветами. Под ним на ней остались только трусы да лифчик. И у свитера был огромный вырез. А под свободным свитером легко можно разглядеть все изгибы и округлости ее тела – мне это очень нравится.

– Прости меня, Питеркинс, – промолвила она, а потом подошла ко мне, обняла и улеглась рядом со мною на кровать. Она была такой теплой, упругой и сильной.

– Все еще только началось. Да, Питер, все еще только началось, и мне просто нужно некоторое время, чтобы со всем справиться. Все было хорошо, но оказалось куда труднее, чем я себе представляла. Понимаю, что ты, должно быть, чувствуешь. Я постараюсь тебе помочь. В конце концов такому хорошему человеку, как ты, нелегко со всем этим примириться.

Ее голова почти совсем скрылась за шатром темных волос, казавшихся почти черными в сумеречном свете. Мне показалось, что одна щека Гарриет красная. Наверное, ударилась о тренажер в своем спортзале. Она сказала, что с моей стороны было очень мило обратить внимание на синяк. Затем она поцеловала меня, и мне стало немного легче.

– Забавный старина Питер, – проговорила Гарриет. – Тебя же насквозь видно! Ну хорошо. О’кей. Итак, ты хочешь знать, что было, не так ли?

– Ты же отлично знаешь, птичка моя. Я умер, представляя все себе.

– Око за око, а, Питер? – Она не хотела быть жестокой, но я все же легонько подтолкнул ее, и она шутя отмахнулась. Нам опять стало хорошо вдвоем. Положив голову мне на грудь, она погладила ладонью мой живот. Она такая крохотная, когда лежит рядом со мной.

А потом спокойно и медленно она поведала мне все.

Стало быть, его звали Грэхем, кажется, у него типография, где делают какие-то упаковки. Он с севера и, кстати сказать, совсем неплохой парень. Но у них не было ничего общего. Они пообедали в «Квоглино», а потом она сказала, что сможет пойти к нему в отель, и они поехали в «Корнуоллис». Он расплатился в такси… К этому моменту у меня уже во рту пересохло. Наверное, всем хочется знать, как другие люди занимаются сексом, но никто не осмеливается спросить. Поэтому никто и не рассказывает. А ведь каждый день сексом занимаются миллионы людей, и они ничего никому не рассказывают о нем. Только иногда отпускают двусмысленные шуточки. Да еще процветает торговля порнографическими изданиями. Вот уж где можно найти все, кроме настоящего секса. Все эти похабные книжицы, плакаты и женские журналы печатают всякую пакость, а если на обложке хоть два раза не употребляется слово «пенис», то редактора могут погнать взашей за нерадивость. Думаю, в каждом из нас скрыт тайный извращенец, но лишь у меня хватило смелости это признать. Да и то сообщил я об этом, прямо скажем, ограниченному числу людей. К счастью, уж так случилось, что ваш почтенный слуга умеет все описывать сам. Бог мой, я чувствовал себя все сильнее. И мы опять стали ближе друг другу, особенно духовно. Но и физически тоже. Внезапно я осознал, что не хочу больше противиться всему этому. Я был ее приятелем, а ревность моя упорхнула в окно, будто ее и не бывало.

Гарри наморщила нос, обдумывая, как бы набраться храбрости и рассказать мне все. Она сказала, что он был молод, но довольно привлекателен. И нежен. Гарриет заметила, что хоть трахаться с незнакомым мужчиной и было довольно неприятно, это все же ничуть не хуже, чем когда в юности приятели пытались стянуть с нее трусики, а она при этом едва держалась на ногах от страха. Затем она помолчала и принялась мычать и мямлить что-то нечленораздельное. Я добродушно пожурил ее. У меня еще оставалась к ней целая куча вопросов. Она слышала, как бешено колотится в груди мое сердце. Гарриет расхохоталась и извинилась. Я должен был спросить ее! Поэтому стал нашептывать ей прямо в ухо, чувствуя себя униженным и растерянным:

– Тебе понравилось? Говори же, вы хорошо провели время? А ты брала в рот его член? Он хорошо стоял? Господи… Господи, а ты сама кончила?..

– Питер, ну и вопросики ты мне задаешь! – Гарриет лукаво усмехнулась, а ее рука принялась ласкать мой собственный член. А потом она сухо засмеялась и ответила: – Да, да. Нет и нет. Вот в таком порядке.

– Так ты не кончила? – не унимался я.

– Я же сказала тебе, что нет!

– Но тебе понравилось, когда он вошел в тебя?

– Он этого не делал.

– Не делал?

– Нет, Питер. В этом не было необходимости, мистер Надоеда. И все это длилось совсем недолго. Он был совсем не такой, как вы, мистер Хэллоуэй. Это у вас член готов стоять до бесконечности.

Я даже раздулся от гордости. Умница Гарриет всегда знает, что сказать, чтобы я почувствовал себя настоящим мужчиной. Сегодня она превзошла себя. И мне это очень понравилось. И еще мне нравилось, что она продолжала ритмично ласкать рукой мою восставшую плоть.

– Думаю, я была слишком сексуальна для него, – продолжала она. – Да, слишком сексуальна для всего его существа. Он кончил прямо мне в руку, мистер Хэллоуэй, кончил почти мгновенно. Потом он уснул, а я тихонько ушла оттуда, направилась в свое уединенное жилище. – Ее теплое тело придвинулось совсем близко ко мне, и она закинула бедро на мои раздвинутые ноги. – Со всеми деньгами! Ах, деньги, деньги, деньги! – выдохнула она, после чего ее язычок проскользнул в мое ухо, а рука не оставляла своего дела. – Деньги-деньги-деньги-деньги, – бубнила она, словно читала мантру.

Мы поцеловались, наслаждаясь знакомыми прикосновением наших языков. Да, но теперь-то я знал, что это ее порочный язык заставил неведомого мне Грэхема испытать слишком быстрый оргазм. За все десять лет нашего знакомства Гарриет впервые говорила интимные вещи кому-то, кроме меня. Я сказал себе, что ей, должно быть, понравилось. Боже мой, наверняка ей понравилось! И мне нравилось быть с нею, больше чем когда бы то ни было. Господи, как мне было хорошо! И вдруг я как-то незаметно для себя выстрелил ей прямо в ладонь. Она втерла сперму в волосы у меня на груди и прошептала:

– Ну вот, от этого твои волосы будут виться больше.

– Это от тебя мои волосы вьются, – пробормотал я. Во всяком случае, я был уверен, что пробормотал это, потому что я уже почти заснул, кажется, моей последней была мысль о том, что я – самый счастливый человек на свете. Как замечательно делиться такими личными секретами. Она была так честна и доверчива!

Неожиданно для себя Гарриет обнаружила, что ей трудно рассказывать обо всем Питеру – ив это первое утро, и вообще. Она бы стала чувствовать себя еще хуже, если это только возможно. Но… они же договорились, что так будет. Питер сказал, что только зная, чем она занимается с клиентами, он сможет забыть о боли, разрывающей его душу. Как же: ведь ему приходилось делить ее с кем-то! Впрочем, на самом деле все обстояло несколько иначе – ни с кем он ее не делил, это просто была работа. А как же с ее собственной болью, черт бы тебя побрал, Питер?! – в ярости спрашивала она себя. Как насчет той боли, которая терзала ее при одной мысли о том, что все может всплыть на поверхность и кто-нибудь дознается, чем она зарабатывает им на жизнь?! Как насчет этого?! Что он сказал бы о ее состоянии, если бы знал, что каждый раз, когда она отправляется на вызов, ее зубы стучат от страха, а желудок подводит от тошноты? И это бывает каждый раз! «Это совсем не смешно», – прошептала бы она ему на ухо, лежа с ним в постели и пытаясь утихомирить его очередной приступ ревности.

Однако совершенно случайно ее утверждение о том, что все дело – это сплошное недоразумение, оказалось неверным. Вот, к примеру, тот немец, с которым она встретилась на следующий день после мерзкого Грэхема Канлиффа. Не окажись он настоящим джентльменом, ей бы не устоять. Но после ужасного случая в аду отеля «Корнуоллис» Гарриет пришла к выводу, что немец – просто ausgezeichnet. Именно это слово он использовал для того, чтобы сказать ей, до чего она великолепна. Гарри решила, что он просто послан ей Богом. А иначе – катастрофа. И если бы у них не так хорошо все получилось на его узкой двуспальной кровати, то она, пожалуй, пришла бы к решению бросить свой бизнес.

Да, он был великолепен! И Гарриет была просто счастлива. За обедом он был добр и предупредителен. Немец оказался приятным, седовласым, бородатым человеком, у которого была семья в Дюссельдорфе. Он жил в Лондоне уже полгода, занимаясь делами «Норд дейче Рундфунк» – немецкой телекомпании. Поначалу Гарриет испугалась, что он может знать Питера, но потом выяснилось, что он вообще знает мало газетчиков. Он не был одинок в Англии, потому что вокруг было достаточно друзей-немцев, но вот секса в его жизни не хватало. Его дети остались в Германии с матерью, потому что не могли бросить школу. Жена приезжала к нему примерно раз в полтора месяца, и он очень скучал по ней.

Он говорил на очень правильном английском. Показав Гарриет фотографии трех «панковатых» сыновей, немец робко спросил ее, не согласится ли она зайти к нему на стаканчик аперитива. Жил он на квартире на Бэртон-стрит. Квартирка была совсем маленькой, в полуподвальном помещении прямо за Вестминстерским аббатством.

И вот они сидели перед викторианским камином, в котором полыхали синие языки декоративного газового пламени, попивали вино и говорили о его сыновьях, об их достижениях в теннисе и удивительном увлечении этой странной шумной музыкой. Если он и заметил ее легкий акцент, то не стал спрашивать, откуда она. А Гарриет предпочла не распространяться о себе. Впрочем, немец вообще мало ее расспрашивал, казалось, его не интересуют подробности ее биографии. Иногда они подолгу молчали, но им было легко вдвоем.

Вот часы на Биг Бене пробили полночь. Звон был таким громким, словно они били прямо в его комнате.

– Вы такая привлекательная женщина, и я считаю, что вы оказали мне честь, проведя со мною вечер, – заявил Дитер. – А вы не согласились бы переспать со мной? – спросил он.

– Конечно, – ответила Гарриет. – Я бы очень хотела этого. – Она ничем не показала своего волнения.

– Позвольте я только приготовлю деньги, прогоню кошку и достану одеяло с электроподогревом, – спокойно проговорил он.

Допив вино, они перешли в спальню и медленно разделись, а потом забрались под одеяло. Он был очень удивлен тем, что она целовала в губы по его словам, проститутки обычно этого не делают. А Гарриет подумала, что ей даже было приятно – ведь Дитер был весьма привлекателен. Все было замечательно. Она была так благодарна ему за нормальное поведение, что, к собственному удивлению, почти достигла вершины наслаждения. Это просто поразило Гарриет. Потом, вспоминая этот вечер, она подумала о том, что ей вообще понравилась его компания. Это было своего рода добавочным вознаграждением. Подарком. Вот теперь она поняла, что по-настоящему вошла в свой бизнес.

Да, именно с этого вечера и началась настоящая карьера Наташи Ивановой.

Не сказать бы, что она была нарасхват. Иногда телефон молчал по нескольку дней, а потом вдруг за полчаса она получала три приглашения на субботний вечер. Гарриет безумно уставала от каждой встречи, зато деньги в сумочке приносили ей приятное удовлетворение. А лежа в постели с клиентом, она никак не могла расслабиться. Всю ночь сердце ее тревожно билось, впрочем, все остальные части тела услужливо угождали клиенту.

Очень быстро Гарриет узнала массу нового о мужчинах и о сексе. Как часто они пытались отыграться на ней за свои страхи. Сколько в них пустой бравады, жестокости, своеобразного мужского шовинизма! Гарри была поражена, узнав, сколь инфантильными бывают старики. Удивительно, но очень многие признавались ей, что больше всего им хочется, чтобы им приказывали и шлепали их, как детей. И чтобы она позволяла им пососать грудь.

Чем лучше она узнавала мужчин, тем меньше ей хотелось обо всем рассказывать Питеру. От некоторых вещей даже многоопытная Наташа Иванова содрогалась. Каждый раз, лежа обнаженной на спине и сжимая ногами очередного клиента, Гарриет чувствовала себя совершенно беспомощной. Словно кто-то вторгся в самое ее естество, в ее душу и хозяйничает там. Этого Гарриет боялась и старалась избегать. Она очень быстро поняла, что чаще всего бывает достаточно нескольких сладострастных стонов, ловких движений пальцами – и клиент готов.

Все занимало совсем не много времени. Клиента надо было распалить и сделать так, чтобы он жаждал провести с ней весь вечер. Наташа считала, что ее работа начинается с того самого мгновения, как она встретилась с клиентом. Гарриет бы сочла поведение мисс Ивановой довольно развязным. Наташа позволяла себе вертеть бедрами, заглядывать мужчинам прямо в глаза, подливать им вина, посылать через стол воздушные поцелуи, класть их руки на свое сокровенное место… Это было весьма рискованно, но она знала, что всем этим сокращает себе дальнейшую работу. Потом ей только и оставалось, что расстегнуть нужные пуговицы и дать этому произойти. Так было проще и безопаснее всего. Кончив, они уже обычно не выступали. И никто бы не посмел заявить, что она плохо справилась со своим делом. Они же оба видели, как все было.

Вообще, ее дело было похоже на своеобразное лечение. Гарриет решила, что вполне могла бы считать себя работником социального обеспечения. Босс одного бюро путешествий, с которым она мило пообедала в «Карленджиос» на Бонд-стрит, привез ее в дом к своему отцу и перед тем, как завалить на пол в ванной комнате, признался Наташе, что ему и в голову бы не пришло иметь дело с кем-нибудь, кроме девушек из эскорта. Сначала он был довольно молчалив, но, удовлетворив свою похоть, стал на удивление разговорчив. Он завернулся в халат, позволил ей принять душ в том же помещении, а потом заварил травяной чай. Он уверял ее, что был вдовцом, и очень боялся, что привяжется к «какой-нибудь молодой леди». Он заявил, что для него в его возрасте было настоящим облегчением узнать, что можно встретиться с молодой сексуальной женщиной без предрассудков, не боясь при этом, что кто-нибудь назовет его озабоченным или призовет к ответу. «Знаете ли, совсем непросто быть мужчиной. Поэтому я и предпочитаю делать то, что делаю сейчас». И он весело рассмеялся, наблюдая за тем, как она вытирается в беспорядке его ванной комнаты.