Текст книги "Последняя глава (Книга 3)"

Автор книги: Джон Голсуорси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Так в этот день, казавшийся совсем весенним, Клер целый час проспала крепким сном человека, который провел ночь не в своей постели.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Прошло еще три недели; за это время Клер виделась с Крумом всего четыре раза. Она собиралась уехать с вечерним поездом в Кондафорд и укладывала вещи, когда овечий колокольчик позвал ее вниз.

За дверью стоял коротенький человечек в роговых очках, чем-то смутно напоминавший секретаря ученого общества. Он приподнял шляпу.

– Леди Корвен?

– Да.

– Простите, я должен передать вам вот это. Вынув из кармана синего пальто продолговатую бумажку, он протянул ее Клер.

Клер прочла:

"Коронный суд. Отдел по делам завещаний, разводов и адмиралтейства. Двадцать шестое февраля 1932 года. По заявлению сэра Джералда Корвена".

Она почувствовала слабость в ногах и подняла глаза, чтобы взглянуть в глаза незнакомца, скрытые очками в роговой оправе.

– О! – вырвалось у нее.

Человек отвесил легкий поклон. Ей показалось, что ему жаль ее, и она быстро захлопнула дверь перед его носом, затем поднялась по винтовой лестнице, села на кушетку и закурила сигарету. Потом развернула на коленях полученную бумагу. Первой мыслью было: "Но это же чудовищно! Я ни в чем не виновата", второй: "Видимо, придется прочесть эту гадость!"

Едва она дошла до слов: "Джералд Корвен, кавалер ордена Бани, имеет честь ходатайствовать...", как у нее возникла еще одна мысль: "Но ведь это как раз то, чего я хочу. Я буду свободна!"

И продолжала читать уже спокойней, пока не дошла до слов: "...что ваш истец требует с упомянутого Джеймса Бернарда Крума, ввиду совершенного им вышеупомянутого прелюбодеяния, возмещения убытков в размере двух тысяч фунтов".

"Тони! Да у него нет и двух тысяч шиллингов! Скотина! Мстительное животное!" То, что Корвен внезапно свел все к денежному вознаграждению, не только глубоко оскорбило ее, но даже повергло в панику. Тони не должен, не может быть разорен из-за нее! Необходимо с ним увидеться! Послали они ему (конечно, послали!) такую же бумажку?

Она дочитала заявление, глубоко затянулась и встала.

Подойдя к телефону, она соединилась с междугородной станцией и назвала номер телефона гостиницы Крума.

– Могу я поговорить с мистером Крумом?.. Уехал в Лондон? На своей машине?.. Когда?

Час тому назад! Значит, он поехал к ней!

Немного успокоившись, она торопливо стала соображать. На кондафордский поезд теперь уже не поспеть. Ока позвонила домой.

– Динни? Это говорит Клер. Я никак не могу приехать сегодня вечером, приеду завтра утром... Нет! Здорова. Просто кое-какие неприятности. До свидания!

"Кое-какие неприятности!" Она опять села и еще раз прочла с начала до конца "эту гадость". Кажется, они знают решительно все, кроме правды. И ведь ни она, ни Тони даже не подозревали, что за ними следят. Например, этот человек в роговых очках, как видно, ее знает, но она-то его никогда раньше не видела.

Клер пошла в ванную и умылась холодной водой. Мельник с реки Ди... Ну, теперь эта роль стала очень трудной.

"Он, наверно, ничего не ел", – подумала она.

Она накрыла стол в нижней комнате, подала все, что у нее нашлось, сварила кофе, села, закурила и стала ждать. Перед ней возник Кондафорд и лица родных, а также лицо тети Эм и Джека Маскема; но всех заслонило лицо ее мужа с его неуловимой, упрямой, кошачьей усмешкой. Неужели она так и покорится? Неужели даст ему восторжествовать над ней без борьбы? Клер пожалела, что не послушалась совета отца и сэра Лоренса и тоже не напустила на него сыщика. Теперь уже поздно, – пока дело не закончится, он не станет рисковать.

Она все еще сидела, размышляя, у электрической печки, когда у подъезда остановилась машина и зазвонил колокольчик.

Крум был бледен и, казалось, продрог. Он остановился на пороге, словно не уверенный, как его примут. Клер схватила его за обе руки.

– Тони, как хорошо, что вы приехали!

– Милая!

– Вы совсем замерзли! Выпейте бренди. Пока он пил, она сказала:

– Не стоит говорить о том, что мы должны были делать, а только о том, что мы можем сделать.

Он застонал.

– Они, наверно, считают нас ужасными дураками! Я никогда и не воображал...

– И я тоже. Но почему нам нельзя было делать то, что мы делали? Против невиновности законов нет.

Он сел и закрыл лицо руками.

– Бог свидетель, я только того и хочу, чтобы вы освободились от мужа; но зачем я подверг вас риску? Другое дело, если бы ваше чувство ко мне было таким же, как мое к вам.

Клер посмотрела на него с легкой улыбкой.

– Послушайте, Тони, будьте взрослым! Говорить о наших чувствах нет смысла. И, пожалуйста, без глупостей насчет того, что виноваты вы. Вся суть в том; что мы оба невиновны. Как же нам теперь быть?

– Я, конечно, сделаю все, что вы захотите.

– Мне кажется, – задумчиво начала Клер, – что придется поступить так, как потребуют мои родители.

– Боже! – воскликнул Крум, вскакивая. – Ведь если мы будем защищаться и выиграем, вы останетесь связанной с ним.

– А если мы не будем защищаться и выиграем, – пробормотала Клер, – вы останетесь без гроша.

– К черту все это! На худой конец останусь нищим.

– А ваше место?

– Я не понимаю... Какое отношение?..

– Я встретила на днях Джека Маскема. Он на меня произвел впечатление человека, который не захочет держать у себя на службе соответчика, не поставившего истца в известность о своих намерениях. Как видите, я уже усвоила этот жаргон.

– Если бы мы действительно были любовниками, я бы, конечно, своих намерений не скрывал.

– Правда?

– Разумеется.

– Даже если бы я сказала "не надо"?

– Вы бы не сказали.

– Не знаю.

– Ну, сейчас вопрос не в этом.

– Да, но если мы не будем защищаться, вы почувствуете себя негодяем!

– Боже, как все это сложно!

– Сядем и поедим. Есть только ветчина, но когда человек падает духом, нет ничего лучше ветчины.

Они сели и взялись за вилки.

– Ваши родные еще не знают, Клер?

– Я сама узнала всего час назад. Они и вам прислали эту приятную бумажку?

– Да.

– Еще ломтик?

Они молча ели минуты две. Затем Крум встал.

– Право, я больше не в состоянии"

– Хорошо. Теперь покурим.

Она взяла у него сигарету и сказала:

– Слушайте! Завтра утром я поеду в Кондафорд, и, по-моему, вам тоже стоит приехать. Они должны с вами повидаться – все, что мы сделаем, нужно делать с открытыми глазами. Есть у вас адвокат?

– Нет.

– У меня тоже нет. Вероятно, нам придется его найти.

– Поручите это мне. Если бы только у меня были деньги!

Клер вздрогнула.

– Простите меня за то, что мой супруг оказался способным требовать возмещения убытков,

Крум схватил ее за руку.

– Милая, я имел в виду только адвокатов!

– Помните, я сказала вам на пароходе: "Гораздо хуже, что некоторые вещи начинаются".

– С этим я никогда не соглашусь.

– Я ведь имела в виду свой брак, а не вас.

– Клер, а не лучше ли не защищаться, и будь что будет? Ведь тогда вы освободитесь, а потом, если захотите, я останусь здесь, не захотите исчезну.

– Спасибо, Тони, но я должна сказать родным, И потом... и потом – все это не так просто.

Он зашагал по комнате.

– И вы думаете, они нам поверят, если мы будем защищаться? Я не надеюсь.

– Мы им скажем истинную правду.

– Люди никогда не верят истинной правде. С каким поездом вы завтра едете?

– В десять пятьдесят.

– Поехать с вами или лучше приехать одному позднее, прямо из Беблок-Хайта?

– Лучше позднее. Я пока успею им все рассказать.

– Они очень огорчатся?

– Да, им не понравится.

– А ваша сестра там?

– Да.

– Это уже лучше.

– У моих родителей не слишком старомодные взгляды, Тони, но и не современные. Люди редко способны смотреть на вещи с современной точки зрения, если дело касается лично их, а уж судьи и юристы тем более. Теперь, пожалуй, уезжайте и обещайте мне не мчаться, как сумасшедший.

– Можно мне вас поцеловать?

– Это значит – придется сказать еще одну правду, а их уже три. Можете поцеловать руку, это не считается.

Он поцеловал ей руку и пробормотал:

– Благослови вас бог! Затем схватил шляпу и исчез.

Клер пододвинула стул к бестрепетному пламени электрического камина и погрузилась в размышления. Сухой жар жег глаза, и ей наконец показалось, будто он сжег ей веки и высушил последнюю каплю влаги; медленно и неуклонно рос в ней гнев. Все чувства, которые она пережила в то утро на Цейлоне, когда решила уйти от мужа, вспыхнули с удвоенной силой. Как смел он обращаться с ней, словно она распутная женщина?! Даже хуже, потому что подобная женщина никогда бы не позволила так с собой обращаться. Как смел он прикоснуться к ней хлыстом?! И как смел он теперь выслеживать ее и подать на нее в суд?! Нет, этого она не потерпит.

Клер начала методически мыть посуду и убирать со стола. Она распахнула дверь навстречу ветру. Неуютная ночь; ветер вихрями носится по узкому переулку.

"И во мне творится то же самое", – подумала она. Захлопнув дверь, Клер вынула карманное зеркальце. Ее лицо показалось ей таким искренним и беззащитным, что она была потрясена. Она напудрилась и слегка подкрасила губы. Потом глубоко вздохнула, пожала плечами, закурила папиросу и поднялась наверх. Теперь она примет горячую ванну.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Когда Клер приехала в Кондафорд, она сразу почувствовала, что атмосфера в доме напряжена. Вероятно, ее слова или тон, каким она накануне говорила по телефону, пробудили в семье тревогу, и напускным весельем никого не обманешь. Да и погода ужасная, сырая и холодная. Клер приходилось все время держать себя в руках.

Она решила поговорить с родителями после обеда и выбрала для этого гостиную. Вынув из сумочки повестку, она протянула ее отцу со словами:

– Вот что я получила, папочка.

Она услышала его испуганное восклицание, Динни и мать подошли к нему: Наконец он сказал:

– Что ж... Расскажи нам правду.

Она сняла ногу с решетки камина и посмотрела ему прямо в лицо.

– Это неправда. Мы ни в чем не виноваты.

– Кто этот человек?

– Тони Крум? Я познакомилась с ним на пароходе, когда возвращалась в Англию. Ему двадцать шесть. Он там работал на чайной плантации, а теперь служит у Джека Маскема на его конном заводе в Беблок-Хайте. Денег у него нет. Я сказала ему, чтобы он сегодня тоже сюда приехал.

– Ты любишь его?

– Нет. Просто он мне нравится.

– А он тебя любит? – Да.

– И ты утверждаешь, что между вами ничего не было?

– Он поцеловал меня в щеку два раза. По-моему, это все.

– А тогда что же они имеют в виду... говоря, что третьего числа ты провела с ним ночь?

– Мы поехали в его машине в Беблок-Хайт, а когда возвращались, погасли фары. Это случилось в лесу, в пяти милях от Хенли, темнота хоть глаз выколи. Я предложила остаться там и подождать до утра. Мы заснули. И поехали дальше, когда рассвело.

Она услышала, как мать слабо ахнула, а отец словно поперхнулся.

– Ну, а на пароходе? А у тебя дома? Ты же говоришь, что между вами ничего не было, хотя он тебя любит?

– Ничего.

– И это чистая правда?

– Да.

– Конечно, это правда, – вмешалась Динни.

– Конечно! – повторил генерал. – А кто этому поверит?

– Мы не знали, что за нами следят.

– В котором часу он будет здесь?

– С минуты на минуту.

– Ты с ним виделась после того, как получила это?

– Вчера вечером.

– Что он говорит? – Он сделает все, что я захочу.

– Ну, конечно. И он надеется, что вам поверят?

– Нет.

Генерал снова взял повестку и подошел к окну, как бы желая лучше ее рассмотреть. Леди Черрел села. Она была очень бледна. Динни подошла к Клер и взяла ее под руку.

– Когда он приедет, – внезапно заявил генерал, оборачиваясь к ним от окна, – я поговорю с ним наедине, и, пожалуйста, пусть никто до меня с ним не говорит.

– Свидетелей просят удалиться, – пробормотала Клер.

Генерал вернул ей повестку. Лицо у него было расстроенное и усталое.

– Я очень сожалею, папочка. Мы вели себя ужасно глупо. Видимо, добродетель не служит сама себе наградой.

– Ну, мудрость служит, – заметил генерал. Он похлопал ее по плечу и направился к двери, Динни пошла за ним.

– Он верит мне, мама?

– Да, но только потому, что ты его дочь. И он чувствует, что верить не следовало бы.

– Ты тоже это чувствуешь?

– Я верю тебе, потому что знаю тебя.

Клер наклонилась к матери и поцеловала ее в щеку.

– Спасибо, мамочка, милая! Но это слабое утешение.

– Ты говоришь, тебе нравится этот молодой человек? Ты с ним встречалась на Цейлоне?

– Я в первый раз увидела его на пароходе. И потом, знаешь, мама, право, страсть меня сейчас мало привлекает, и я не знаю, когда мое настроение изменится. Может быть, никогда!

– Почему?

Клер покачала головой.

– Я не хочу вдаваться в подробности моей жизни с Джерри даже теперь, когда он оказался таким негодяем и потребовал возмещения убытков. И уверяю тебя, это огорчает меня гораздо больше, чем мое собственное положение.

– Полагаю, этот молодой человек готов последовать за тобой по твоему первому слову и в любую минуту?

– Да. Но я этого не хотела. И потом, я дала тете Эм обещание, вроде клятвы, что буду вести себя хорошо в течение года. И до сих пор я свое обещание выполняю. Конечно, очень соблазнительно не защищаться и получить свободу.

Леди Черрел молчала.

– Ну что же, мама?

– Твой отец вынужден считаться с тем, как это отзовется на твоем добром имени и на имени всей семьи.

– В обоих случаях получится одинаково плохо. Если мы не будем защищаться, вся история пройдет незамеченной. А если будем, то вызовем сенсацию. "Ночь в автомобиле" и все прочее, даже если нам поверят. Ты представляешь себе газеты, мамочка? Они будут полны этим процессом.

– Знаешь, – медленно начала леди Черрел, – то, что ты рассказала отцу о хлысте, произвело на него очень сильное впечатление, и это будет для него решающим. Я никогда не видела, чтобы он так возмущался. Он, вероятно, захочет, чтобы вы защищались.

– На суде я ни за что не упомяну о хлысте. Во-первых, этого нельзя доказать, и потом у меня все же есть гордость, мама.

Динни последовала за отцом в кабинет, который иногда называли "казармой".

– Ты знаешь этого молодого человека, Динни? – Волнение генерала наконец прорвалось.

– Да, и он мне нравится. Он по-настоящему любит Клер.

– А зачем ему понадобилось ее любить?

– Папа, милый, будь человечным!

– Ты веришь ей насчет автомобиля?

– Да. Я слышала, как она давала тете Эм торжественное обещание.

– Странное обещание.

– По-моему, она зря его дала.

– Что?!

– Во всем этом важно только одно: чтобы Клер получила свободу.

Генерал стоял, опустив голову, как будто эти слова заставили его задуматься. Его скулы побагровели.

– Она сказала тебе, – произнес он, – то, что она говорила мне, насчет этого господина и хлыста?

Динни кивнула.

– В былые времена я мог бы вызвать его на дуэль и, конечно, так бы и сделал. Я согласен, что она должна получить свободу, но не таким путем.

– Значит, ты ей веришь?

– Она не стала бы лгать нам так бессовестно.

– Хорошо, папа! Но кто же еще им поверит? Ты бы поверил, если бы оказался присяжным?

– Не знаю, – мрачно отозвался генерал.

Динни покачала головой.

– Нет, не поверил бы.

– Юристы дьявольски хитрый народ. Как ты думаешь, Дорнфорд взялся бы защищать такое дело?

– Он бракоразводных процессов не ведет. К тому же Клер – его секретарь.

– Надо поговорить с Кингсонами. Лоренс очень им доверяет. Отец Флер был их компаньоном.

– Тогда... – начала Динни, но в эту минуту дверь открылась.

– Мистер Крум, сэр.

– Можешь остаться, Динни.

Тони Крум вошел. Бросив взгляд в сторону Динни, он направился к генералу.

– Клер сказала, чтобы я приехал, сэр.

Генерал кивнул. Прищурившись, он пристально разглядывал предполагаемого любовника дочери. Молодой человек твердо, но без вызова встретил этот испытующий взгляд и не опустил глаз.

– Буду говорить прямо, – отрывисто произнес генерал. – Вы, кажется, впутали мою дочь в прескверную историю?

– Да, сэр.

– Потрудитесь рассказать мне все, как было. Крум положил шляпу на стол, выпрямился и сказал:

– Что бы она вам ни сказала, сэр, – правда. Динни с облегчением увидела, как по губам генерала скользнуло подобие улыбки.

– Очень корректно с вашей стороны, мистер Крум, но я хочу не этого. Она мне рассказала свою версию. Теперь я желал бы услышать вашу.

Динни увидела, что молодой человек облизнул губы и как-то странно дернул головой.

– Я люблю ее, сэр. Я полюбил ее с первой минуты, еще тогда, на пароходе. Мы бывали вместе, ходили в кино, в театры, на выставки, я был у нее на квартире три... нет, всего пять раз. Третьего февраля я повез ее в Беблок-Хайт, чтоб показать ей место, где я буду работать. Когда мы возвращались, – она, вероятно, сказала вам об этом, – у меня перегорели фары, и мы застряли в лесу в совершеннейшей темноте, в нескольких милях от Хенли. И вот мы... мы решили, что лучше подождать до утра, вместо того чтобы рисковать и ехать дальше. Я два раза сбивался с дороги. Была полная тьма, а я не захватил фонаря. Ну вот, мы и просидели в машине до половины седьмого, а затем вернулись в Лондон и приехали к ней на квартиру около восьми утра.

Он смолк, опять облизнул губы, затем снова выпрямился и горячо продолжал:

– Верите вы мне или нет, но клянусь, что, когда мы ночевали в машине, между нами ничего не было, да и вообще ничего не было, кроме... кроме того, что она два или три раза позволила мне поцеловать ее в щеку.

Генерал, не сводивший с него глаз, ответил:

– Она нам рассказала, в общем, то же самое. Что еще?

– Когда я получил эту повестку, сэр, я поехал в город повидаться с ней. Это было вчера. Конечно, я сделаю все, что она пожелает.

– А вы не сговорились заранее насчет того, что будете здесь оба рассказывать?

Динни увидела, как молодой человек весь напрягся.

– Конечно, нет, сэр!

– Значит, я могу считать, что вы готовы подтвердить ваши слова под присягой и защищаться на суде?

– Конечно, если вы полагаете, что нам могут поверить.

Генерал пожал плечами.

– Каково ваше материальное положение?

– Мое место дает мне четыреста фунтов в год, – слабая улыбка тронула его губы, – но больше у меня ничего нет, сэр.

– Вы знакомы с мужем моей дочери?

– Нет.

– Никогда не встречали его?

– Нет, сэр.

– А когда вы впервые встретились с Клер?

– На пароходе, на второй день плавания.

– Что вы делали на Цейлоне?

– Работал на чайной плантации. Но потом несколько плантаций ради экономии объединились.

– Так. Где вы учились?

– Сначала в Веллингтоне, потом в Кембридже.

– Вы получили место у Джека Маскема?

– Да, сэр, при его конном заводе. Весной он ждет арабских кобыл.

– Вы хорошо знаете лошадей?

– Да. Я их ужасно люблю.

Динни увидела, как прищуренные глаза отца наконец оторвались от лица молодого человека и обратились на нее.

– Вы, кажется, знакомы с моей дочерью Динни?

– Да.

– Предоставляю вас пока ей. Мне нужно подумать.

Молодой человек отвесил легкий поклон, повернулся к Динни, затем еще раз обратился к генералу и сказал не без достоинства:

– Я очень сожалею, сэр, что все это случилось, но не могу сказать, чтобы сожалел о своей любви к Клер, – это было бы неправдой. Я люблю ее безумно.

Он уже был у двери, когда генерал остановил его:

– Одну минуту. Что вы называете любовью?

Динни невольно сжала руки: какой вопрос! Крум резко обернулся, его лицо словно окаменело.

– Понимаю, – хрипло сказал он. – Вы хотите спросить, что это – просто желание или что-то большее? Да, это что-то большее, иначе я не выдержал бы той ночи в машине.

Он опять направился к двери.

Динни прошла за ним в холл, где он остановился, хмурясь и прерывисто дыша. Она взяла его под руку и подвела к пылающему камину. Они постояли рядом, глядя на пламя; наконец она сказала:

– Боюсь, что вам было ужасно тяжело. Но солдаты любят полную ясность, и я знаю отца: вы произвели на него хорошее впечатление.

– Я чувствовал себя каким-то деревянным чурбаном. А где Клер? Здесь?

– Да.

– Можно мне повидать ее, мисс Черрел?

– Зовите меня просто Динни. Конечно, можно. Но, я думаю, вам лучше повидаться и с мамой. Пойдемте в гостиную.

Он стиснул ее руку.

– Я всегда чувствовал, что вы молодчина.

Динни сделала гримаску.

– Даже молодчинам больно от таких рукопожатий.

– Простите! Вечно забываю о своих лапах. Клер просто боится подавать мне руку. Как она себя чувствует?

Динни пожала плечами и улыбнулась.

– Хорошо, насколько это возможно.

Тони Крум схватился за голову.

– Да и я чувствую себя так же, только еще хуже. В таких случаях у людей есть на что надеяться. А тут? Как вы думаете, она может когда-нибудь по-настоящему меня полюбить?

– Надеюсь, да.

– Ваши родители не думают, что я преследую ее? Понимаете... ну, понимаете, – чтобы просто развлечься?

– После вашей сегодняшней встречи – конечно, нет... про вас можно сказать то, что когда-то говорили про меня: этого человека видно насквозь.

– Про вас? А я вот никогда не могу угадать ваших мыслей.

– Это же было очень давно. Идемте.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Когда Тони опять ушел в холод и слякоть этого хмурого тревожного дня, он оставил обитателей Кондафорда в глубоком унынии. Клер поднялась к себе, сказав, что у нее болит голова и она хочет полежать. Остальные три члена семьи остались у неубранного чайного стола и разговаривали только с собаками, а у людей это верный признак глубокого душевного разлада.

Наконец, Динни встала.

– Ну, дорогие мои, слезами горю не поможешь. Во всем есть и хорошая сторона. Они могли бы быть и красными, как кровь, вместо того чтобы быть белыми, как снег.

– Пусть защищаются, – буркнул генерал, скорее про себя. – Нельзя позволять этому господину делать все, что он захочет.

– Но, папочка, если Клер освободится, и притом с чистой совестью, ведь это будет очень хорошо! Насколько меньше шуму! И вместе с тем какая ирония судьбы!

– Покорно признать такого рода обвинение?

– Все равно ее имя будут трепать, даже если она и выиграет процесс. Никто не может безнаказанно провести ночь в автомобиле с молодым человеком. Правда, мама?

Леди Черрел чуть улыбнулась.

– Я согласна с твоим отцом, Динни. Меня возмущает, если Клер разведут, хотя она решительно ни в чем не виновата, она просто сглупила. И потом – это же обман закона. Не правда ли?

– А закону это все равно, дорогая. Однако...

Динни вдруг умолкла. Глядя на печальные лица родителей, она поняла, что для них, очевидно, в браке и разводе таится какой-то священный смысл, которого для нее не существует, и убеждать их бесполезно.

– Молодой человек показался мне порядочным, – заметил генерал. – Ему надо будет поехать вместе с нами к адвокату.

– Я, пожалуй, поеду завтра вечером с Клер, папочка, и попрошу дядю Лоренса устроить тебе встречу с юристами в понедельник. Тебе и Тони Круму я позвоню с Маунт-стрит утром.

Генерал кивнул и встал.

– Собачья погода! – сказал он и положил руку на плечо жены. – Не огорчайся, Лиз, они скажут только правду. Пойду к себе, подумаю над планом нашего свинарника. Можешь зайти попозднее, Динни...

В самые критические минуты своей жизни Динни чувствовала себя больше дома на Маунт-стрит, чем в Кондафорде. Ум сэра Лоренса был много живее, чем ум ее отца, а непоследовательность тети Эм больше успокаивала и поддерживала, чем тихая и чувствительная отзывчивость матери. Когда какая-нибудь драма кончалась или еще не начиналась, в Кондафорде жилось отлично, но для душевных бурь и решительных действий там было слишком тихо. По сравнению с другими поместьями, усадьба Черрелов выделялась своей старомодностью: ведь во всем графстве это была единственная дворянская семья, безвыездно жившая в деревне из поколения в поколение. Поэтому дом Черрелов казался чем-то несокрушимым. "Кондафордская усадьба" и "Кондафордские Черрелы" стали уже своего рода достопримечательностью. Люди чувствовали, что Черрелам чужд образ жизни крупных местных землевладельцев, приезжавших только на конец недели и на сезон охоты. Что касается мелкопоместных семейств округи, то деревенская жизнь сводилась для них к особому культу развлечений. Они играли в теннис и бридж, устраивали пикники, иногда охотились, участвовали во всех состязаниях в гольф, ездили друг к другу в гости и т. д. А Черрелы, несмотря на их более глубокие корни, были меньше всех на виду. Если бы они исчезли, их исчезновение было бы замечено, но свое былое значение они сохранили только для жителей деревни.

Хотя Динни обычно вела в Кондафорде весьма деятельную жизнь, иногда она чувствовала себя, словно человек, который проснулся глубокой ночью, когда сама тишина рождает в нем тревогу. А если случались такие события, как история с Хьюбертом три года назад, ее собственная драма два года назад, а теперь – эта история с Клер, – ей хотелось быть поближе к подлинной жизни.

Доставив сестру на Мьюз, она поехала дальше и явилась на Маунт-стрит к ужину.

Там оказались Майкл и Флер, и разговор все время вращался вокруг литературы и политики. Майкл находил, что газеты слишком рано начали расхваливать правительство, – так, пожалуй, оно может и задремать. Сэр Лоренс выразил радость, услыхав, что оно еще не задремало.

Внезапно леди Монт спросила:

– Скажи, Динни, а как малыш?

– Спасибо, тетя. Чудесно! Он уже ходит.

– Я высчитала, что он двадцать четвертый Черрел в Кондафорде, а раньше они были французами. Джин собирается иметь еще?

– Держу пари, что да, – сказала Флер. – Она самой природой создана для материнства.

– У ее детей не будет ни гроша.

– Ну, она-то уж как-нибудь устроит их будущее.

– Странное слово "устроит", – сказала леди Монт.

– Скажи, Динни, а как Клер?

– Очень хорошо.

– Есть новости? – И Флер прямо-таки впилась глазами в Динни, словно желая прочесть ее мысли.

– Да, но...

Голос Майкла прервал наступившее молчание:

– У Дорнфорда очень интересная идея, отец: он считает...

Однако интересная идея Дорнфорда до Динни не дошла, так как она размышляла о том, можно ли довериться Флер. Она отлично знала, что редко кто способен так быстро ориентироваться в событиях светской жизни и судить о них с более здравым цинизмом, чем Флер. Кроме того, она умеет хранить тайны. Но тайна эта принадлежит Клер, и Динни решила сначала поговорить с сэром Лоренсом.

Ей это удалось только поздно вечером. Он встретил ее рассказ характерным для него движением бровей.

– Целую ночь в автомобиле? Ну, это, пожалуй, уж слишком. Я завтра буду в юридической конторе в десять утра, – там теперь работает двоюродный брат Флер, "юный" Роджер Форсайт, и поговорю с ним, – он скорее добьется в суде успеха, чем эти седовласые юристы. Ты пойдешь со мной, и мы подтвердим, что вполне верим Клер.

– Я никогда не бывала в Сити,

– Странное место: словно там сошлись два полюса. Романтика и учетный процент. Приготовься к легкому шоку.

– Как ты думаешь, следует им защищаться? Живые глаза сэра Лоренса остановились на ее лице.

– Если ты хочешь знать мое мнение, то я считаю, что им не поверят, но мы можем повлиять хотя бы на часть присяжных.

– Ты-то им веришь?

– В данном случае я полагаюсь на тебя, Динни. Тебя Клер обманывать не станет.

Вспомнив лица сестры и Тони Крума, Динни вдруг почувствовала неудержимое волнение.

– Да, они говорят правду, и у них вид людей, говорящих правду. Не верить им было бы гадко!

– Такой гадости в нашем гадком мире не оберешься. У тебя усталый вид, детка, ложись-ка лучше спать.

И в этой спальне, где она провела столько ночей, когда переживала собственную драму, Динни в полусне снова увидела тот же странный кошмар: Уилфрид был рядом, но она не могла до него дотянуться, а в ее усталой голове звучали, как припев, слова: "Еще одну реку, еще одну реку надо переплыть..,"

На другой день в четыре часа все семейство явилось в контору "Кингсон, Кэткот и Форсайт", помещавшуюся в тихом желтом флигеле на задворках Олд-Джюри.

Динни услышала, как дядя Лоренс спросил:

– Мистер Форсайт, а где старик Грэдман? Все еще у вас?

Сорокадвухлетний "юный" Роджер Форсайт ответил высоким голосом, не соответствовавшим его массивной челюсти:

– Кажется, он по-прежнему живет в Пиннере, или Хайгейте, или еще где-то там.

– Я очень рад, если он еще жив, – пробормотал сэр Лоренс. – Старый Форсайт, – я хотел сказать, ваш кузен, – был о нем очень высокого мнения. Настоящий викторианец.

"Юный" Роджер улыбнулся.

– Присядьте, пожалуйста.

Динни никогда еще не бывала в конторе юриста и с удивлением разглядывала длинные стеллажи вдоль стен с томами свода законов, связки бумаг, желтоватые шторы, уродливый черный камин, где тлела горсточка угля, казалось, не дававшая никакого тепла, развернутый план какого-то имения, висевший за дверью, низкую плетеную корзинку на столе, перья и сургучи, "юного" Роджера – и почему-то ей вспомнился альбом с засушенными водорослями, которые собирала ее первая гувернантка. Но тут ее отец встал и передал одному из защитников повестку, полученную Клер.

– Мы пришли по этому делу.

"Юный" Роджер посмотрел, кому адресована повестка, потом взглянул на Клер.

"Откуда он знает, которая из нас Клер?" – подумала Динни.

– В этом обвинении нет ни слова правды, – заявил генерал.

"Юный" Роджер погладил подбородок и начал читать.

Динни, сидевшая сбоку от него, заметила, что на его лице появилось какое-то жесткое птичье выражение.

Увидев, что Динни смотрит на него, он опустил бумагу и сказал:

– Они, как видно, спешат. Истец подписал свое показание под присягой еще в Египте. Он сделал это, вероятно, чтобы сэкономить время. Вы мистер Крум?

– Да.

– Вы хотите, чтобы мы выступали и от вашего имени?

– Да.

– Значит, останется леди Корвен и вы... А вы, сэр Конвей, выйдите ненадолго.

– Сестре можно остаться? – спросила Клер. Динни встретилась глазами с адвокатом.

– Пожалуйста.

Но искренен ли он, давая это разрешение?

Генерал и сэр Лоренс вышли, и наступило молчание.

"Юный" Роджер стоял, прислонившись к камину, и вдруг поднес к носу щепотку табаку.

Динни заметила, что он худ, довольно высок и у него резко выступает вперед подбородок. Волосы у него были рыжеватые и впалые щеки того же оттенка.

– Ваш отец, леди Корвен, сказал, что в этом... гм... обвинении нет ни слова правды...

– Факты изложены верно, но истолкованы превратно. Между мною и мистером Крумом ничего не было, он только три раза поцеловал меня в щеку.

– Так. Что вы скажете о ночи, проведенной в машине?

– Ничего, – продолжала Клер. – Там не было даже ни одного из этих трех поцелуев.

– Ничего, – повторил Крум, – абсолютно ничего.

"Юный" Роджер облизнул губы.

– Если вы не возражаете, я хотел бы понять ваши чувства друг к другу, если они у вас есть.

– Мы говорим чистую правду, – произнесла Клер четко и звонко, – мы сказали то же самое моим родителям; вот почему я попросила сестру остаться. Правда, Тони?

Губы "юного" Роджера дрогнули. Динни казалось, что он воспринимает это дело не совсем так, как полагалось бы юристу; и в его одежде было что-то несколько неожиданное: то ли жилет, то ли галстук? И потом он нюхает табак... Казалось, в Роджере есть что-то от художника, но он это в себе подавляет.