Текст книги "Последняя глава (Книга 3)"

Автор книги: Джон Голсуорси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Голсуорси Джон
Последняя глава (Книга 3)

Джон Голсуорси

Последняя глава

Книга третья

Через реку

Перевод В. Станевич

ГЛАВА ПЕРВАЯ

С тех пор, как Клер вышла за сэра Джералда Корвена из Министерства колоний, прошло почти полтора года. И вот она стояла на палубе вошедшего в устье Темзы океанского парохода Восточной линии, ожидая, когда он пристанет. Было десять часов утра, и хотя октябрьский день обещал быть мягким, Клер все Же надела суконное пальто, так как до этого во время всего путешествия стояла жара. Лицо ее казалось бледным, даже желтоватым, но ясные карие глаза были нетерпеливо прикованы к берегу, чуть подкрашенные губы приоткрылись, и все черты дышали обычно присущей ей живостью. Сначала она стояла одна, потом за ее спиной раздался голос:

– А-а!.. Вот вы где!

Из-за спасательной шлюпки вышел молодой человек и остановился подле Клер. Не оборачиваясь, она сказала:

– Какой восхитительный день! У нас дома, наверно, чудесно.

– А я-то надеялся, что вы хоть один вечер проведете в городе – мы бы вместе поужинали, пошли бы в театр! Не хотите?

– Милый юноша, меня будут встречать.

– Как ужасно, что все на свете кончается!

– Порой гораздо ужаснее, что некоторые вещи начинаются.

Он пристально посмотрел на нее, потом вдруг спросил:

– Клер, вы, конечно, поняли, что я вас люблю? Она кивнула.

– Да.

– Но вы меня не любите? – Только не обижайтесь.

– Как мне хотелось бы, чтобы вы... чтобы вы загорелись хоть на минутку.

– Перед вами почтенная замужняя женщина, Тони!

– Которая возвращается в Англию из-за...

– Из-за цейлонского климата. Он ударил ногой в борт.

– Как раз в лучшее время года.... Я ничего не говорил, но знаю, что ваш... что Корвен...

Клер предостерегающе подняла брови, и он умолк; оба опять стали смотреть на берег, все больше привлекавший их внимание.

Если двое молодых людей провели около трех недель вместе на пароходе, они знают друг друга гораздо меньше, чем им кажется. При том однообразии, с каким протекает жизнь на судне, когда все как будто остановилось, кроме машин, воды, скользящей вдоль бортов, и солнца, неизменно описывающего в небе дугу, – близость двух людей, проводящих дни бок о бок на палубе, растет особенно быстро и приобретает какую-то своеобразную сердечность. Они знают, что о них уже сплетничают, но им все равно. Ведь сойти с парохода они не могут, а что еще можно сделать? Они танцуют друг с другом, и покачивание парохода, каким бы легким оно ни было, невольно заставляет их прижиматься друг к другу. Проходит каких-нибудь десять дней, и налаживается общая жизнь, более устойчивая, чем даже в браке, с той лишь разницей, что ночи они проводят врозь. А затем пароход вдруг останавливается, и у них, – может быть, у одного, а может быть, и у обоих, – возникает ощущение, что они так и не успели разобраться в своих чувствах. Ими овладевает лихорадочное волнение, оно даже приятно, ибо вынужденному бездействию настал конец, и они напоминают сухопутных животных, побывавших на море и вернувшихся на твердую землю.

Клер первая нарушила молчание:

– Вы так и не объяснили мне, почему вас зовут Тони, хотя ваше настоящее имя Джеймс?

– Именно поэтому! Прошу вас, не шутите, Клер. Этот проклятый пароход сейчас пристанет. Я просто не могу примириться с тем, что уже не буду видеть вас каждый день!

Клер скользнула по нему взглядом и снова стала смотреть на берег. "Какие нежные черты", – подумала она. Действительно у него было тонко очерченное продолговатое смуглое лицо, решительное, но добродушное, с темно-серыми глазами, мгновенно отражавшими его мысли, и темно-русые волосы; он был строен и подвижен.

Юноша стал вертеть пуговицу ее пальто.

– Вы ничего не говорили о себе, но нет у вас счастья, я чувствую...

– Не люблю людей, которые болтают о своей личной жизни.

– Вот, – он вложил ей в руку карточку, – через этот клуб вы всегда меня найдете.

Она прочла:

"М-р Джеймс Бернард Крум

"Кофейня"

Сент-Джеймс Стрит".

– Кажется, этот клуб очень старомодный?

– Да, и все-таки он до сих пор хорош. Когда я родился, отец тут же записал меня.

– Мой дядя, муж моей тетки, тоже состоит там членом, – сэр Лоренс Мент, высокий такой, тонкий и подвижной, его легко узнать по черепаховому моноклю.

– Поищу его.

– Что вы намерены делать в Англии?

– Буду искать работу. Здесь, как видно, многие этим занимаются.

– А кем вы хотели бы работать?

– Кем угодно, только не школьным учителем и не коммивояжером.

– Разве в наше время можно найти что-нибудь другое?

– Нет. Надежды очень мало. Больше всего мне бы хотелось получить место управляющего имением или заняться лошадьми.

– Имения и лошади вымирают,

– Я знаком с несколькими владельцами скаковых конюшен. Но, вероятно, кончу тем, что стану шофером. А вы где будете жить?

– У родных. Во всяком случае – первое время. Если вы, прожив на родине неделю, все еще захотите меня видеть, – вот мой постоянный адрес: КондафордГрэйндж, Оксфордшир.

– И зачем только я вас встретил? – сказал молодой человек с внезапной горечью.

– Спасибо!

– О... Вы отлично понимаете, что я имею в виду! Господи! Он уже бросает якорь! Вот и катер. Ах, Клер!

– Да?

– Неужели все, что было, не имеет для вас никакого значения?

Прежде чем ответить, Клер пристально посмотрела на него.

– Имеет, но я не знаю, как будет дальше. Если никак, то спасибо вам, что помогли скоротать эти скучные три недели.

Молодой человек молчал, как молчат только те, чьи чувства рвутся наружу...

Начало и завершение любого задуманного человеком предприятия всегда вызывает какую-то суматоху и волнение – постройка дома, написание романа, снос моста и в особенности окончание путешествия. Клер сошла на берег среди обычной сутолоки, все еще в сопровождении молодого Крума, и попала в объятия сестры.

– Динни! Как хорошо, что ты приехала, не побоялась этой толкотни! Моя сестра, Динни Черрел. Тони Крум. Теперь все в порядке, Тони. Идите, займитесь своими вещами.

– Я взяла машину Флер, – сказала Динни. – А где твой багаж?

– Его перешлют прямо в Кондафорд.

– Тогда мы можем ехать.

Молодой человек проводил их до машины и сказал "до свидания" с той напускной веселостью, которая никого не обманывает; затем машина скользнула прочь.

Сестры, сидя рядом, долго и любовно рассматривали друг друга, и руки их, все еще соединенные в пожатии, лежали на пледе.

– Ну, детка, – наконец сказала Динни, – как чудесно, что ты здесь! Я не ошиблась, читая между строк?

– Нет. Я к нему не вернусь, Динни.

– Никогда?

– Никогда.

– Неужели? Бедняжка!

– Мне не хочется вдаваться в подробности, но жить с ним стало просто невыносимо.

Клер помолчала, потом вдруг добавила, откинув голову:

– Совершенно невыносимо.

– Он согласился на твой отъезд? Клер покачала головой.

– Я удрала. Его не было. Дала телеграмму, а потом написала из Суэца.

Снова наступило молчание. Затем Динни стиснула ее руку и сказала:

– Я всегда этого боялась.

– Хуже всего то, что у меня нет ни гроша. Как ты думаешь, Динни, имеет смысл заняться шляпами?

– "Отечественное производство"? Сомневаюсь.

– Или, может быть, разводить собак, скажем, бультерьеров? Как ты считаешь?

– Не знаю. Мы это выясним.

– А как дела в Кондафорде?

– Ничего. Джин опять уехала к Хьюберту, но малыш – тут. Ему уже годик. Касберт Конвей Черрел. Мы, вероятно, будем звать его Каффс. Ужасно мил...

– У меня, слава богу, нет хоть этого осложнения! Некоторые вещи имеют и свои хорошие стороны.

Ее лицо стало суровым, как лица, изображенные на монетах.

– Он тебе уже писал?

– Нет, но напишет, когда поймет, что это серьезно.

– Тут замешана другая женщина?

Клер пожала плечами.

И снова рука Динни сжала руку сестры.

– Я не собираюсь трубить повсюду о своей жизни, Динни.

– А не может он из-за всего этого приехать в Англию?

– Не знаю. Если приедет, я с ним не встречусь.

– Но, детка, ты ужасно запутаешься.

– Обо мне беспокоиться нечего. А как ты жила? – И она окинула сестру критическим взглядом. – Ты все та же – с картины Боттичелли.

– Я стала настоящим скопидомом. Кроме того, я начала разводить пчел.

– Выгодно?

– Пока нет. Но на тонне меда можно заработать до семидесяти фунтов.

– Сколько же вы в этом году собрали? – Около двух центнеров.

– А лошади еще остались?

– Да, лошадей нам пока удалось сохранить. У меня план, я хочу открыть в Кондафорде пекарню. Пшеница обходится нам вдвое дороже того, что мы за нее выручаем, вот я и надумала сама молоть, выпекать и снабжать хлебом соседей. Пустить старую мельницу обойдется очень недорого, а помещение для пекарни есть. Нужно около трехсот фунтов стерлингов, чтобы начать дело. Мы уже почти решили срубить для продажи часть леса.

– Местные торговцы будут в ярости.

– Конечно.

– А это в самом деле выгодно?

– При урожае в тонну с акра – смотри справочник Уитекера – с наших тридцати акров, добавляя столько же канадской пшеницы, чтобы хлеб был хороший и легкий, мы получим по крайней мере восемьсот пятьдесят фунтов. Вычтем отсюда пятьсот – стоимость помола и выпечки. Значит, придется выпекать сто шестьдесят двухфунтовых буханок в день и продавать около пятидесяти шести тысяч буханок в год. Нам нужно будет снабжать восемьдесят хозяйств, но это только одна наша деревня, и мы давали бы им самый лучший, светлый хлеб.

– Триста пятьдесят годового дохода? – отозвалась Клер. – Сомнительно!

– Я, конечно, не уверена, – возразила Динни, – что, вычисляя всякий доход, его нужно наполовину уменьшить, потому что опыта у меня в этом деле нет, но подозреваю, что это так. И все-таки даже половина даст нам возможность постепенно расширять дело. Мы сможем тогда распахать большую часть наших лугов.

– Пожалуй, – заметила Клер. – Ну, а деревня вас поддержит?

– Я нащупывала почву, как будто поддержит.

– Тебе понадобится управляющий?

– Конечно. Это должен быть человек, который не побоится никакой работы. Если дело пойдет, у него, разумеется, будут выгодные перспективы.

– А что если... – начала Клер и нахмурилась.

– Кстати, – вдруг спросила Динни, – кто был этот молодой человек?

– Тони Крум? Он служил на чайной плантации, но владельцы свернули дело. – И она посмотрела сестре в глаза.

– Приятный?

– Да, ужасно славный. Кстати, ему тоже нужна работа.

– Она нужна по крайней мере трем миллионам молодых людей.

– Включая и меня.

– В Англии сейчас живется не слишком весело, моя дорогая...

– Пока мы плыли на пароходе, у нас, говорят, был отменен золотой стандарт или что-то в этом роде. А что это такое – золотой стандарт?

– Ну, это такая штука, которая нам нужна, когда ее нет, и которая не нужна, когда она есть...

– Понимаю.

– Беда в том, что наш экспорт, прибыль от торгового флота и проценты с капиталов, вложенных за границей, не покрывают нашего импорта, и таким образом оказывается, что мы живем не по средствам. Майкл говорит, что каждый мог это предвидеть, но мы утешали себя тем, что "завтра все наладится". А оно не наладилось. Отсюда и результаты выборов и коалиционное "национальное правительство".

– Могут они что-нибудь сделать, если останутся у власти?

– Майкл считает, что могут, но ведь он известный оптимист. Дядя Лоренс говорит, что они могут приостановить панику и утечку капитала за границу, поддерживать устойчивость фунта и покончить со спекуляцией. Но все это возможно, только если решительно перестроить экономику; на это понадобится лет двадцать, а пока – мы будем все беднеть и беднеть. К сожалению, говорит он, ни одно правительство не может помешать нам любить развлечения больше, чем работу, копить деньги для уплаты ужасных налогов и предпочитать настоящее будущему. И потом он говорит, что если мы думаем, будто люди согласятся работать так же, как они работали, чтобы спасти страну, во время войны, то это ошибка. Дело в том, что тогда Англия была едина и сражалась против внешнего врага. А теперь у нас два лагеря, мы боремся с внутренними трудностями, и у всех диаметрально противоположные взгляды на то, откуда должно прийти спасение.

– Как он думает, социалисты могут помочь?

– Нет. По его мнению, они забыли, что никто не даст им пищи, если они не в состоянии ни производить ее, ни заплатить за нее. Он считает, что коммунисты или лейбористы – сторонники свободной торговли – могут иметь успех только в стране, которая способна сама себя прокормить. Видишь, я все это изучила. И потом все постоянно твердят: "Немезида"!

– Чепуха все это! Куда мы едем, Динни?

– Ты, наверно, с удовольствием пообедаешь у Флер, а поездом в три пятьдесят уедем в Кондафорд.

Наступило молчание, во время которого каждая из сестер думала о другой, и мысли обеих были печальны. Клер чувствовала в старшей сестре ту едва уловимую перемену, которая происходит в человеке после тяжелого душевного надлома, когда он все-таки должен как-то жить дальше. А Динни думала: "Бедная девочка! Обеим нам трудно пришлось. Что она будет делать? И чем я могу ей помочь?"

ГЛАВА ВТОРАЯ

– Какой вкусный обед, – заметила Клер, доедая сахар, оставшийся на дне чашки. – Первая еда на суше кажется восхитительной. Когда сядешь на пароход и читаешь меню, – боже мой, чего только тут нет! А потом все сводится к холодной ветчине чуть ли не три раза в день. Ты испытывала это разочарование?

– Еще бы! – ответила Флер. – Хотя кэрри {Индийское блюдо: рис под соусом из пряностей.} были обычно очень хороши.

– Но не на обратном пути! Я уж это кэрри просто видеть не могу... Как идет конференция "Круглого стола" {В 1930 и 1931 годах в Лондоне были проведены две конференции "Круглого стола". Обещая внести изменения в конституцию Индии, англичане добивались соглашения с индийской буржуазией.}?

– Понемножку. А что на Цейлоне – интересуются положением дел в Индии?

– Не особенно. А Майкл?

– Мы оба интересуемся.

Брови Клер взлетели с восхитительной внезапностью.

– Но вы же ничего о ней не знаете!

– Я ведь была в Индии, а одно время встречалась со многими студентами-индийцами.

– Ах, студенты! В том-то и беда. Они очень передовые, а народ очень отсталый.

– Если хочешь повидать Кита и Кэт перед тем, как уехать, пойдем наверх, – предложила Динни.

Посетив детские, сестры снова уселись в машину.

– Флер меня поражает, – заметила Клер, – она всегда знает в точности, чего хочет.

– И, как правило, это получает; правда, бывали исключения. Я всегда сомневалась, действительно ли она хотела иметь Майкла своим мужем.

– А что, был неудавшийся роман?

Динни кивнула. Клер посмотрела в окно.

– Ну, не она первая.

Сестра не ответила.

– Теперь в поездах очень свободно, – заметила Динни, когда они уселись в пустом купе третьего класса.

– Знаешь, Динни, после той отчаянной глупости, которую я выкинула, я просто боюсь встречи с папой и мамой. Мне необходимо найти себе работу.

– Да, тебе скоро станет тяжело в Кондафорде.

– Дело не в том. Я хочу доказать, что я не безнадежная дура. Интересно, а может, из меня бы вышел управляющий отелем? Английские отели до сих пор очень старомодны.

– Хорошая мысль. Скучать будет некогда, и ты повидаешь множество всякого народа.

– Ты надо мной смеешься?

– Нет, детка, просто голос здравого смысла: ты никогда не любила хоронить себя заживо.

– А как раздобыть такое место?

– Понятия не имею. Да теперь у людей и денег нет, чтобы путешествовать. Кроме того, я боюсь, что управлять отелем – дело не простое, тут есть еще особая техническая сторона дела, которую нужно изучить. Хотя тебе может помочь твой титул.

– Я бы не хотела пользоваться именем Корвена, лучше просто миссис Клер.

– Понимаю. Тебе не кажется, что мне следовало бы знать обо всем этом немного больше?

Клер ответила не сразу, потом вдруг выпалила:

– Он садист.

– Я никогда не могла хорошенько понять, что это такое, – сказала Динни, взглянув на вспыхнувшее лицо сестры.

– Ну, когда человек ищет сильных ощущений, и они еще сильнее, если он причиняет боль тому человеку, который ему дает эти ощущения. А жена наиболее подходящий объект.

– Да что ты!

– Много было всяких штучек, а мой хлыст для верховой езды – только последняя капля.

– Неужели он тебя... – воскликнула Динни в ужасе.

– Да, да!

Динни подсела к сестре и обняла ее.

– Клер, ты должна от него освободиться!

– А как? Что я могу доказать? Да и кто захочет выставлять напоказ такую мерзость? Ты – единственный человек, которому я в силах об этом сказать.

Динни встала и открыла окно. Теперь ее лицо горело так же, как и лицо сестры. Клер безучастно продолжала:

– Я ушла от него при первой возможности. Но все это между нами. Видишь ли, обыкновенная страсть скоро теряет остроту, а климат у нас там жаркий.

– Господи! – отозвалась Динни и снова села напротив сестры.

– Я сама виновата. Я все время знала, что хожу по краю пропасти, вот и сорвалась.

– Ну, детка, ведь не можешь же ты оставаться в двадцать четыре года и замужем и соломенной вдовой?

– Не вижу, почему: mariage manque {Неудачный брак (франц.).} очень успокаивает кровь. Все, к чему я теперь стремлюсь, – это достать работу. Я не собираюсь сесть папе на шею. А как он, Динни? Сводит концы с концами?

– Не совсем. Дела только стали поправляться, но эти последние налоги совсем нас погубят. Важно продержаться, не сокращая служащих. Да и все в том же положении. Я всегда чувствовала, что мы с деревней – одно. Или вместе потонем или выплывем, но так или иначе – плыть нужно. Отсюда и мой проект пекарни.

– Если у меня не будет другой работы, могу я взять на себя доставку? Вероятно, старая машина еще цела?

– Можешь помогать, детка, как хочешь. Но ведь сначала надо все наладить. Хорошо, если удастся к январю. А до тех пор еще будут выборы.

– Кто наш кандидат?

– Его зовут Дорнфорд – человек новый, вполне порядочный.

– Ему понадобятся вербовщики голосов?

– Еще бы!

– Отлично! Это – для начала. А что, от национального правительства есть какой-нибудь толк?

– Они говорят о "завершении своей работы". Но каково оно будет, они пока скрывают.

– Как только нужно действительно что-то решить, они никогда не могут договориться. Все это мне непонятно. Но я могу ходить по домам и говорить: "Голосуйте за Дорнфорда"... Как тетя Эм?

– Приезжает завтра. Вдруг вспомнила, что еще не видела малыша. Говорит, что настроена романтически, хочет получить "комнату священника", просит меня последить, чтобы с ней не носились. Словом, все такая же.

– Я часто ее вспоминала. И мне сразу становилось легче!

Наступило долгое молчание: Динни думала о Клер, а Клер – о самой себе. Наконец ей это наскучило, и она взглянула на сестру. Верно ли, что Динни переборола свою любовь к Уилфриду Дезерту? Хьюберт писал об этом романе с такой тревогой, когда он был в разгаре, и с таким облегчением, когда он оборвался. Сестра просила, чтобы ей никогда об этой истории не напоминали, но ведь прошло больше года... Рискнуть? Или она ощетинится, как еж? "Бедная Динни! Мне двадцать четыре, – продолжала размышлять Клер, – значит, ей двадцать семь!" Она молча разглядывала профиль сестры. Его очертания были прелестны, а чуть вздернутый носик придавал лицу что-то задорное. Глаза все такие же красивые, их васильковый цвет не поблек, и кайма ресниц при светло-каштановых волосах кажется неожиданно темной. Все же лицо это похудело и утратило то, что дядя Лоренс называл когда-то "искорки Динни". "Будь я мужчиной, непременно влюбилась бы в нее, – решила Клер. – Она по-настоящему хороша. Но все-таки в ней чувствуется теперь какая-то печаль, и это исчезает только, когда она с кем-нибудь разговаривает". Клер прикрыла глаза и продолжала наблюдать за сестрой сквозь опущенные ресницы. Нет, расспрашивать нельзя! По лицу сестры было видно, что замкнутость нелегко ей далась, и нарушить ее было бы непростительно.

– Детка, – обратилась к ней Динни, – – ты хочешь жить в своей прежней комнате? Боюсь только, что у нас слишком много развелось голубей, и они все время воркуют как раз под окнами.

– Ну что за беда!

– А где ты будешь завтракать? У себя?

– Пожалуйста, не волнуйся из-за меня, дорогая! Ни ты, ни кто другой это будет меня угнетать. Как хорошо опять очутиться в Англии, да еще в такой чудесный день! Трава – все-таки замечательная вещь, и вязы, и голубая даль!

– Еще одно, Клер. Сказать папе и маме про Джерри или лучше не говорить?

Клер сжала губы.

– Мне кажется, они все-таки должны знать, что я к нему не вернусь.

– Конечно. И хоть отчасти – причину.

– Ну, тогда – что с ним просто невозможно жить.

Динни кивнула.

– Я не хочу, чтобы они считали виновницей тебя. Остальные пусть думают, что ты приехала подлечиться.

– А тетя Эм? – спросила Клер.

– Ею я займусь сама. Она, наверно, будет поглощена малышом. Вот мы и доехали.

Стала видна кондафордская церковь и кучка домиков, по большей части крытых соломой; они составляли как бы центр этого разбросанного прихода. Уже показались службы, но не сама усадьба: расположенная в низине, как все старинные усадьбы, она была скрыта деревьями.

Прилипнув носом к стеклу, Клер заметила:

– Даже сердце забилось... Ты по-прежнему любишь наш дом, Динни?

– Еще больше.

– Странно, и я люблю, а жить дома не могу.

– Типично английская черта. Отсюда – и Америка и доминионы. Бери несессер, а я возьму чемодан.

Их путь по лугам, озаренным светом заката, мимо вязов, покрытых золотыми бликами увядших листьев, был краток и восхитителен; он завершился у входа в темный холл, откуда, как обычно, выскочили собаки.

– Эта вот новая, – сказала Клер о черном спаньеле, обнюхивавшем ее чулки.

– Да, Фош. Они со Скарамушем подписали пакт Келлога, поэтому его и не соблюдают. А я – нечто вроде Маньчжурии. – И Динни распахнула дверь в гостиную.

– Вот она, мама.

Клер подбежала к матери, которая ждала ее с улыбкой, бледная и взволнованная, и за все время путешествия впервые почувствовала, как ее горло сжала спазма. Так вернуться и нарушить их покой!

– Ну, мама дорогая, вот и твоя непутевая дочь! Ты совсем не изменилась. Слава богу!

Освободившись от горячих объятий дочери, леди Черрел в смятении взглянула на нее.

– Папа у себя в кабинете.

– Я позову его, – сказала Динни.

В скудно обставленной комнате, от которой веяло все той же солдатской суровостью, генерал возился с каким-то приспособлением, помогавшим быстро надевать бриджи и сапоги для верховой езды.

– Ну? – спросил он.

– Все в порядке, папочка, но это все-таки разрыв, и, боюсь, окончательный.

– Плохо, – отозвался генерал, нахмурившись.

Динни взяла его за лацкан.

– Это не ее вина. Но я бы не стала ни о чем ее расспрашивать. Сделаем вид, будто она приехала просто погостить. И постараемся, чтобы она чувствовала себя здесь как можно лучше.

– А что этот тип натворил?

– Просто он страшный человек. Я знала, что в нем есть какая-то жестокость.

– То есть как это знала, Динни? – Ну, по его улыбке, по губам. Генерал сердито хмыкнул.

– Идем! – сказал он. – После расскажешь,

Он старался казаться веселым, был с Клер особенно ласков и усиленно расспрашивал ее, как она доехала и о Цейлоне, все воспоминания о котором ограничивались для него пряными ароматами, доносившимися, с берегов острова, и прогулкой по садам Коломбо. Клер, все еще взволнованная встречей с матерью, была благодарна отцу за эту чуткость. Она довольно скоро ушла в свою комнату, где стояли ее уже разобранные чемоданы.

Она подошла к окну мансарды, до нее доносилось воркованье голубей и внезапный всплеск их крыльев, когда они поднимались в воздух из-за тисовой изгороди сада. Заходящее солнце все еще светило сквозь вязы. И ее нервы отдыхали в этой безветренной голубиной тишине, пахнувшей совсем иначе, чем на Цейлоне. Это был воздух родины, восхитительно здоровый, свежий и домашний, с легким запахом горящих листьев. Среди деревьев подымался тонкий голубой дымок от небольшого костра, разложенного в фруктовом саду. И вдруг она закурила папиросу. Весь характер Клер сказался в этом простом движении. Она не умела отдаваться покою в тишине, она вечно стремилась к более полному наслаждению, которое для таких натур всегда остается недостижимым. Сидевший на желобе покатой черепичной крыши мохнатый голубь наблюдал за ней кротким темным глазом и чистил себе перья. Прекрасна была его белизна, и гордость была в его тельце; и такая же гордость была в круглом тутовом деревце, уронившем на землю кольцо из листьев, пестревших в траве. Последние лучи солнца пронизывали остатки желто-зеленой листвы, и деревце казалось сказочным. Семнадцать месяцев назад она стояла у этого окна и смотрела поверх тутового дерева на поля и зеленеющие рощи! А потом – семнадцать месяцев под чужим небом и чужими деревьями, среди чужих запахов, звуков и вод! И все это – новое, возбуждающее, мучительное, не дающее удовлетворения! Покоя нет! И уж, конечно, его не было и в белом доме с широкой верандой, который они занимали в Канди. Сначала ей там нравилось, потом она стала сомневаться, нравится ли ей, потом поняла, что не нравится, потом она все там возненавидела. А теперь это миновало, и она снова дома! Клер стряхнула пепел с папиросы, потянулась, и голубь взвился с легким шорохом.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Динни "занялась" тетей Эм. Это было делом нелегким. В разговоре с обычными людьми вы задавали вопрос, следовал ответ – и все. Но с леди Монт слова как-то теряли свою закономерную связь. Старая дама стояла посреди комнаты, держа в руках вербеновое саше, и нюхала его, а Динни разбирала ее вещи.

– Чудный запах, Динни... Клер какая-то желтая. Она не беременна?

– Нет, дорогая.

– Жаль! Когда мы были на Цейлоне, там все обзаводились ребятами. А слонята – какая прелесть!.. – В этой комнате мы всегда играли в "кормление католического священника" из корзинки, которую спускали с крыши. Твой отец залезал на крышу, а я была священником, но обычно в корзинке не оказывалось никакой вкусноты. А твоя тетя Уилмет сидела на дереве и, когда появлялись протестанты, кричала: "Куи!" {Этим восклицанием туземцы Австралии предупреждают об опасности.}.

– Она кричала "Куи!" несколько преждевременно, тетя Эм. При Елизавете Первой Австралия еще не была открыта.

– Да. Лоренс говорит, что в те времена протестанты были просто дьяволами. И католики тоже! И магометане!

Динни наморщила лоб, чтобы не рассмеяться, и закрыла лицо корсетом.

– Куда положить белье?

– Пока положи куда-нибудь. Не наклоняйся так низко. Все они были тогда дьяволами. С животными обращались ужасно. Клер понравилось на Цейлоне?

Динни выпрямилась, держа в руках целую охапку белья.

– Не особенно.

– Почему? Печень?

– Тетечка, ты никому не скажешь, кроме дяди Лоренса и Майкла? Они разошлись.

Леди Монт прижала к носу вербеновое саше.

– О, – отозвалась она, – я это сразу поняла, глядя на его мать. Ты веришь в пословицу: "Яблоко от яблони недалеко падает"?

– Не очень.

– Я всегда считала, что семнадцать лет – слишком большая разница. Лоренс говорит, люди всегда сначала говорят: "Ах, Джерри Корвен!" – а потом ничего не говорят. Ну так что же у них произошло?

Динни склонилась над ящиком комода и стала перекладывать в нем белье.

– Я не знаю подробностей, но, видимо, он просто какое-то животное.

Леди Монт сунула саше в ящик и пробормотала:

– Бедняжка Клер...

– Так вот, тетечка, пусть все думают, что она приехала домой, "чтобы поправить здоровье".

Леди Монт уткнулась носом в букет цветов, стоявший в вазе.

– Босуэл и Джонсон называют эти цветы "год – ищи" {Неправильное произношение названия цветка "годиция".}. Они не пахнут. Какая же болезнь может быть у Клер – нервы?

– Влияние климата, тетечка.

– А ведь сколько индо-англичан возвращается, Динни!

– Знаю. Но пока пусть будет хоть эта причина. Долго так продолжаться не может. Итак, пожалуйста, не говори даже Флер.

– Флер все равно узнает, скажу я ей или нет. Уж она такая. У Клер кто-нибудь есть?

– Никого! – Динни вынула коричневый халат и при этом вспомнила лицо молодого человека, когда он прощался.

– А на пароходе?.. – недоверчиво пробормотала тетка.

Динни перевела разговор на другое.

– Дядя Лоренс сейчас много занимается политикой?

– Да, такая тоска! Когда долго говорят о чем-нибудь, это всегда тоска... Что ваш кандидат – надежный, как Майкл?

– Он человек новый, но думаю, что пройдет.

– Женат?

– Нет.

Леди Монт склонила голову набок и внимательно посмотрела на племянницу из-под полуопущенных век.

Динни вынула из чемодана последнюю вещь. Это был пузырек с жаропонижающим.

– Англичане не возят с собой таких лекарств, тетечка.

– Оно для груди. Делия всегда мне его кладет. Я много лет вожу его с собой. Ты уже говорила со своим кандидатом?

– Да.

– Сколько же ему лет?

– Около сорока, мне кажется.

– А чем еще он занимается?

– Он К. А. {Королевский адвокат.}.

– Как его фамилия?

– Дорнфорд.

– Когда я была девушкой, я слышала про каких-то Дорнфордов. Но где? Ах да, в Алхесирасе. Он был полковником в Гибралтаре.

– Вероятно, его отец. – Значит, у него ничего нет.

– Только то, что он зарабатывает в суде.

– Те, кому еще нет сорока, ничего там не зарабатывают.

– Ему, кажется, удается.

– Энергичный?

– Очень.

– Блондин?

– Нет, темный. Он своим трудом пробился в люди. Скажи, тетечка, у тебя затопить сейчас или потом, когда ты будешь одеваться к обеду?

– Потом. Я хочу поглядеть на малыша.

– Отлично. Он, наверно, только что вернулся с прогулки. Твоя ванная внизу около лестницы. Я подожду тебя в детской.

Детская, с окном из мелких стекол и низким потолком, была та самая, в которой и Динни и даже тетя Эм получили свои первые впечатления от головоломной загадки, называемой жизнью; теперь в этой детской малыш учился ходить. На кого он будет похож, когда вырастет, на Черрелов или на Тасборо, пока еще трудно было сказать. Няня, тетка и двоюродная бабушка образовали вокруг него восторженный треугольник и вытянули руки, чтобы он мог падать по очереди в их распростертые объятия.

– Он не гукает, – заметила Динни.

– Он гукает по утрам, мисс.

– Он падает! – сказала леди Монт,

– Не плачь, милый!

– Он никогда не плачет, мисс.

– Он – в Джин. Клер и я до семи лет ужасно много плакали.

– Я ревела до пятнадцати, – сообщила леди Монт, – и начала опять после сорока пяти. А вы плакали, няня?

– У нас слишком большая семья, миледи; негде было.

– У няни чудесная мать и пять сестер. Чистое золото!

Румяные щеки няни стали еще румянее; она потупилась, улыбаясь застенчиво, как девочка.

– Смотрите, чтобы у него ножки не стали кривыми, – заметила леди Монт, – довольно уж ему ковылять.

Няня забрала сопротивлявшегося младенца и посадила его в кроватку; важно нахмурясь, он уставился на Динни.

– Мама его обожает, – сказала Динни. – Она уверяет, что он будет похож на Хьюберта.

Леди Монт пощелкала языком, – по ее мнению, этот звук должен привлекать внимание детей.

– Когда вернется Джин?

– Не раньше, чем Хьюберт снова получит продолжительный отпуск.

Взгляд леди Монт остановился на племяннице.