Текст книги "Последняя глава (Книга 3)"

Автор книги: Джон Голсуорси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

И я и солнце, что нам светит,

Мы все живем, чтоб стать ничем.

На все вопросы бог ответит:

"Покойтесь! Не скажу – зачем!" {*}

{* Перевод Ю. Анисимова.}

"Покойтесь!" На безлюдной набережной почти не было движения. Динни шла, пересекая улицы, и добралась до Кенсингтонского сада. Там, на круглом пруду, плавали игрушечные кораблики, а на берегу толпились дети и с увлечением следили за своими суденышками. Рыжий мальчуган, слегка напоминавший Кита Монта, палкой вел свой кораблик, чтобы еще раз направить его по ветру, через пруд. Какая блаженная увлеченность! Может быть, в этом секрет счастья? Жить мгновением, слиться с окружающим миром, как дитя. Неожиданно мальчик сказал:

– Плывет! Смотри!

Паруса надулись, и кораблик отплыл от берега. Мальчик стоял, подбоченясь, и вдруг быстро взглянул на Динни, и сказал:

– Ну, надо бежать туда!

Динни смотрела, как он бежит и по временам останавливается, стараясь сообразить, где может пристать его парусник.

Так и в жизни: человек стремится достигнуть берега и в конце концов засыпает навеки. Он живет, как птицы, которые поют свои песни, охотятся за червяками, чистят перья и летают туда и сюда без всякой видимой причины, разве что от радости жизни; как птицы, которые спариваются, вьют гнезда и кормят своих птенцов, а когда все кончено – остаются только маленькие застывшие комочки перьев, потом они рассыпаются и становятся прахом.

Динни медленно обошла пруд, опять увидела мальчугана, направляющего кораблик палкой, и спросила его:

– Что это у тебя за судно?

– Катер. У меня была шхуна, но наша собака съела снасти.

– Да, – сказала Динни, – собаки очень любят снасти: они сочные.

– Какие?

– Как спаржа.

– Мне не дают спаржи, она слишком дорогая.

– Но ты ее пробовал?

– Да. Смотри, ветер опять его подхватил!

Кораблик уплыл, и убежал рыжеволосый мальчуган.

Динни вспомнились слова Адриана: "Я думал о детях..." Она направилась к тому месту, которое в прежние времена называлось лужайкой. Здесь в изобилии цвели нарциссы и крокусы – желтые, лиловые, белые; в каждом дереве, тянувшемся к солнцу своими ветвями с набухшими почками, чувствовалось жадное стремление к жизни. Упоенно пели дрозды, а она шла и думала: "Покой?.. Покоя нет. Есть только жизнь и смерть".

Прохожие смотрели на нее и думали: "Какая интересная девушка! Красивая мода – эти маленькие шляпки. Куда это она идет, глядя в небо?" Или просто: "Вот это девушка! Ого!" Она перешла дорогу и дошла до памятника Хэдсону {В 1925 году в Хайд-парке был открыт памятник известному натуралисту В. Хэдсону (1841-1922).}. Предполагалось, что здесь обитель птиц, но, кроме нескольких воробьев и одного разжиревшего голубя, птиц здесь не оказалось. И людей, разглядывавших памятник, было всего трое. Когда-то она смотрела на этот памятник вместе с Уилфридом, но сейчас лишь мельком взглянула на него и зашагала дальше.

"Бедный Хэдсон, бедная Райма!" {Райма – героиня книги Хэдсона "Зеленые дворцы", к которой Голсуорси написал предисловие. В Лондоне Райме поставлен памятник.} – сказал он когда-то.

Она спустилась к Серпентайну и пошла вдоль берега. Солнце сверкало на воде, а на той стороне трава была жесткая и сухая. В газетах уже писали о засухе. Потоки звуков, доносившиеся с севера, юга и запада, сливались в мягкий непрерывный гул. А там, где он лежит, наверное, тихо. Могилу посещают только странные птицы и маленькие зверьки, да листья причудливых очертаний падают на нее. Ей вспомнились пасторальные сцены из фильма, который она видела в Аржеле; там изображалась нормандская деревушка – родина Бриана {Бриан Аристид (1862-1932) – французский государственный деятель, родился в Нанте (Нормандия).}. "Как жаль, что со всем этим надо расстаться", – сказала она тогда.

Высоко в небе жужжал самолет, он направлялся к северу, – серебристая птица, маленькая и шумная. Уилфрид ненавидел самолеты еще со времен войны: "Если есть боги, то самолеты нарушают их покой". Страшный новый мир! Бога уже нет на небесах!

Динни свернула к северу, чтобы миновать то место, где обычно встречалась с Уилфридом. Открытая ротонда, примыкавшая к мраморной арке, была пустынна. Динни вышла из парка и направилась в сторону Мелтон-Мьюз. Кончено! С легкой странной улыбкой на губах она свернула на Мьюз и остановилась перед дверью Клер.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Клер была дома. Первые несколько минут сестры старались не касаться того, что каждая из них пережила; затем Динни спросила:

– Ну как дела?

– Ничего хорошего. Я порвала с Тони. У меня нервы совсем истрепаны, у него тоже.

– Неужели он?..

– Нет. Но я сказала ему, что, пока все не кончится, нам не следует встречаться. Когда мы вместе, мы решаем не говорить о процессе, но эта тема все равно всплывает, мы неизбежно к ней возвращаемся.

– Он, наверное, очень страдает.

– Еще бы! Но ведь осталось потерпеть всего три-четыре недели.

– А что тогда?

Клер невесело рассмеялась.

– Нет, серьезно, Клер?

– Мы не выиграем, и тогда будет все равно. Если Тони захочет меня, я ему не откажу. Ведь он будет разорен, и я заплачу ему хоть этим.

– Мне кажется, – медленно проговорила Динни, – я не допустила бы, чтобы исход процесса повлиял на мою жизнь.

Клер подняла голову и внимательно посмотрела на сестру.

– Ты рассуждаешь слишком уж разумно!

– Не стоит отстаивать свою невиновность, раз ты не собираешься выдержать характер до конца, как бы дело ни повернулось. Если ты выиграешь, подожди, пока разведешься с Джерри. Если проиграешь, подожди, пока он разведется с тобой. Пусть Тони подождет еще, – право же, он от этого не умрет, а тебе, конечно, очень не помешает узнать, что ты на самом деле к нему чувствуешь.

– Джерри очень умен, и если не захочет, не даст мне никакого повода для развода.

– Тогда будем надеяться, что ты проиграешь процесс. Твои друзья все равно не перестанут тебе верить.

Клер пожала плечами.

– Ты уверена?

– Об этом я позабочусь, – ответила Динни.

– Дорнфорд советует рассказать все Джеку Маскему до суда. Что ты на это скажешь?

– Мне хотелось бы сначала повидаться с Тони.

– Что ж, зайди сюда сегодня вечером, и ты его увидишь. Он обыкновенно является каждую субботу и воскресенье в семь часов вечера и смотрит на мои окна. Чудак!

– Вовсе нет. Это вполне естественно. Что ты делаешь сегодня после обеда?

– Поеду кататься верхом с Дорнфордом в Ричмондпарк. Я катаюсь с ним теперь каждое утро. Хорошо, если бы и ты с нами ездила.

– У меня нет ни подходящего туалета, ни сил.

– Родная! – воскликнула Клер, вскакивая. – Было ужасно, когда ты болела! Мы совсем извелись! Дорнфорд ходил как в воду опущенный. Но теперь ты выглядишь гораздо лучше.

– Да, я немного ожила, Динни кивнула.

– Я зайду сегодня вечером. До свидания! Желаю успеха!

Около семи часов вечера Динни выскользнула из дома тетки на Маунт-стрит и поспешно направилась к дому Клер. На еще светлом небе стояла полная луна и уже загорелась вечерняя звезда. Дойдя до западного угла пустынной Мьюз, она сразу же увидела Крума, стоявшего возле дома Э 2. Подождав, пока он наконец двинулся дальше, она быстро пробежала переулок и догнала его на противоположном углу.

– Динни? Вот замечательно!

– Мне сказали, что я могу поймать вас, когда вы смотрите на окна королевы.

– Да, больше мне ничего не остается,

– Могло быть и хуже.

– А вы совсем поправились? Вы, наверное, в тот день страшно прозябли в Сити.

– Давайте дойдем вместе до парка, я хочу потолковать с вами насчет Джека Маскема.

– Никак не решусь ему сказать.

– Хотите, я сделаю это за вас?

– Почему?

Динни взяла его под руку.

– Во-первых, он наш дальний родственник, через дядю Лоренса. Кроме того, я случайно знаю его лично. Мистер Дорнфорд совершенно прав: очень многое зависит от того, когда и как он обо всем узнает. Позвольте мне сделать это.

– Не знаю... Право же, не знаю...

– Мне все равно нужно с ним повидаться.

Крум взглянул на нее.

– Как-то не верится мне...

– Честное слово!

– Это страшно мило с вашей стороны. Конечно, вы сделаете это гораздо лучше, чем я, но...

– Значит, решено...

Перед ними уже был парк, и они пошли вдоль ограды в сторону Маунт-стрит.

– Вы часто видитесь с защитниками?

– Да, все наши показания согласованы для перекрестного допроса.

– Пожалуй, мне это было бы даже интересно, если бы я собиралась говорить правду.

– Они перевертывают каждое слово и так и этак. А их тон! Я как-то пошел в суд на бракоразводный процесс. Дорнфорд сказал Клер, что он ни за какие деньги не стал бы заниматься подобными делами. Он прекрасный человек, Динни.

– Да, – отозвалась Динни, взглянув в его открытое лицо.

– Я думаю, что нашим защитникам тоже не очень по душе это дело! Оно не по их части. "Юный" Роджер немножко спортсмен. Он верит нашим показаниям, он же видит, как горька мне эта правда... Вот вы и пришли. А я поброжу по парку, а то не засну. Какая чудесная луна!

Динни сжала его руку.

Когда она дошла до двери, он все еще стоял на том же месте – и снял шляпу, не то перед ней, не то перед луной...

По словам сэра Лоренса, Джек Маскем должен был приехать в город в конце недели; теперь он жил на Райдер-стрит. Когда-то, когда это касалось Уилфрида, Динни, не задумываясь, отправилась в Ройстон. Но вопрос шел о Круме, и Маскем, наверное, очень призадумается, если она теперь явится к нему. Она позвонила на другой день в полдень в Бартон-клуб.

Услышав голос Маскема, она сразу же вспомнила, как была потрясена, когда в последний раз слышала его возле памятника герцогу Йоркскому.

– Говорит Динни Черрел. Могу я сегодня вас повидать?

Он ответил, нерешительно растягивая слова:

– Э... конечно. Когда? – В любое время, когда вам удобно.

– Вы сейчас на Маунт-стрит?

– Да, но я предпочла бы прийти к вам.

– Э... Так приходите пить чай ко мне на Райдер-стрит. Вы знаете номер?

– Да, благодарю вас. В пять часов?

Приближаясь к дому, где жил Маскем, она собрала все свои душевные силы. В последний раз она видела его в самый разгар драки с Уилфридом. Кроме того, он как бы символизировал для нее ту скалу, о которую разбилась ее любовь. Динни не испытывала к нему ненависти лишь потому, что понимала: его озлобление против Уилфрида было вызвано своеобразным отношением к ней. Стараясь, чтобы ее шаги обгоняли мысли, она наконец подошла к дому Маскема.

Дверь ей открыл человек, который на склоне лет облегчал себе существование тем, что сдавал комнаты состоятельным людям вроде тех, у кого когда-то служил лакеем. Он проводил ее на третий этаж.

– Мисс Черрел, сэр.

Стройный, худой, томный и, как всегда, очень тщательно одетый, Джек Маскем стоял у открытого окна довольно уютной комнаты.

– Принесите, пожалуйста, чай, Родней. Он пошел к ней навстречу, протягивая руку. "Точно на замедленной съемке", – подумала Динни. Джек Маскем был удивлен ее желанием повидаться

с ним, но не подал и виду.

– Вы бывали на скачках с тех пор, как мы встретились с вами на Дерби? Помните, тогда выиграл Бленгейм?

– Нет.

– Вы как раз на него и поставили. Впервые в жизни я видел, чтобы новичку так повезло.

Улыбка вызвала на его бронзовом лице морщины, и Динни увидела, что их немало.

– Садитесь же. Вот чай. Вы сами заварите?

Она передала ему чашку, налила себе и сказала:

– А что, ваши арабские кобылы уже прибыли?

– Я жду их в конце следующего месяца.

– У вас служит Тони Крум...

– Разве вы его знаете?

– Через сестру.

– Славный юноша.

– Да, – сказала Динни, – из-за него я и пришла к вам.

– Ах, вот что?

"Он обязан мне слишком многим, – пронеслось у нее в голове, – он не посмеет отказать".

Откинувшись на спинку стула и положив ногу на ногу, она посмотрела ему прямо в лицо.

– Я хотела сказать вам по секрету, что Джерри Корвен возбудил против моей сестры дело о разводе и Тони Крума вызывают как соответчика.

Рука Джека Маскема, державшая чашку, дрогнула.

– Он действительно любит ее, и они встречались, но в обвинении нет ни капли правды.

– Так... – отозвался Маскем.

– Дело будет рассматриваться очень скоро. Я уговорила Тони Крума разрешить мне все рассказать вам. Сделать это ему самому было бы очень неловко.

Маскем продолжал с невозмутимым видом смотреть на нее.

– Я знаю Джерри Корвена, – сказал он, – но я не знал, что ваша сестра его покинула.

– Мы этого не разглашаем.

– Ее уход связан с Крумом?

– Нет. Они познакомились на пароходе, когда она возвращалась в Англию. Клер ушла от Джерри по совсем другим причинам. Она и Крум вели себя, конечно, неосторожно: за ними следили и их видели вместе при, как говорится, компрометирующих обстоятельствах.

– Что вы имеете в виду?

– Они как-то возвращались из Оксфорда поздно вечером, в машине перегорели фары, поэтому им пришлось провести целую ночь в автомобиле вдвоем.

Джек Маскем слегка пожал плечами, Динни наклонилась вперед, глядя прямо ему в глаза.

– Я сказала вам, что в этом обвинении нет ни капли правды, ни капли.

– Дорогая мисс Черрел, мужчина никогда не признается в том, что...

– Поэтому вместо Тони пришла я. Моя сестра мне не солжет.

Маскем снова слегка пожал плечами.

– Но я не совсем понимаю... – начал он.

– Какое отношение это имеет к вам? А вот какое: я не думаю, чтобы им поверили.

– Вы хотите сказать, что если бы я узнал об этом из газет, это настроило бы меня против Крума?

– Да, я думаю, вы бы решили, что он оказался неджентльменом.

Она не могла скрыть легкой иронии.

– А разве это не так?

– Думаю, что нет. Он горячо любит мою сестру и все же сумел держать себя в руках. А ведь от любви никто не застрахован.

При этих словах воспоминания прошлого снова нахлынули на нее, и она опустила глаза, чтобы не видеть этого бесстрастного лица и насмешливого изгиба этих губ. Вдруг, словно по наитию, она сказала:

– Мой зять потребовал возмещения убытков.

– О, – отозвался Джек Маскем, – я не знал, что это делается и теперь.

– Две тысячи фунтов. А у Тони Крума ничего нет. Он делает вид, что ему все равно, но, если они проиграют, он окажется нищим.

Наступило молчание.

Джек Маскем вернулся к окну. Он сел на подоконник и сказал:

– Что же я могу тут сделать?

– Не отказывать ему от места – вот и все.

– Муж на Цейлоне, а жена здесь, – это все же не совсем...

Динни встала, шагнула к нему и застыла на месте.

– Вам никогда не приходило в голову, мистер Маскем, что вы у меня в долгу? Вспоминаете ли вы когда-нибудь о том, что отняли у меня любимого человека? И знаете ли вы, что он умер там, куда уехал из-за вас?

– Из-за меня?

– Да, вы и ваши взгляды заставили его от меня отказаться. И теперь я прошу вас, чем бы дело ни кончилось, не увольнять Тони Крума. До свидания!

И, не дожидаясь ответа, она вышла.

Динни почти бежала к Грин-парку. Все вышло совсем по-другому! И какие это могло иметь роковые последствия! Но слишком сильны были ее чувства, ее негодование против непреодолимой стены "форм" и традиций, о которые разбилась ее любовь! Иначе и быть не могло. Долговязая фигура Маскема, его франтоватый вид, звук его голоса с мучительной остротой пробудили в ней воспоминания.

И все-таки она почувствовала облегчение: от былой горечи не осталось и следа.

На другое утро она получила записку.

Воскресенье.

"Райдер-стрит.

Дорогая мисс Черрел.

Можете на меня рассчитывать.

С искренним уважением,

всегда преданный вам

Джон Маскем".

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Получив обещание Маскема, Динни на следующий день вернулась в Кондафорд и постаралась хоть немного разрядить царившую там тяжелую атмосферу. Хотя отец и мать занимались каждый своим делом, они были удручены и расстроены. Мать, женщина очень замкнутая и чувствительная, приходила в ужас при одной мысли о том, что общественное мнение осудит Клер. Отец, видимо, понимал, что, чем бы дело ни кончилось, большинство людей будет считать его дочь легкомысленной особой и лгуньей; Тони Крума еще извинят, но женщине, поставившей себя в подобное положение, в глазах большинства не будет оправдания. Кроме того, Джерри Корвен вызывал в нем мстительный гнев, и он твердо решил сделать все, чтобы зять не восторжествовал над Клер. И хотя эта воинственность отца немного смешила Динни, она восхищалась тем, с какой мучительной добросовестностью он хватался за каждый пустяк, не замечая главного. Для людей его поколения развод все еще оставался бесспорным признаком моральной испорченности. Для нее любовь была просто любовью, и, когда появлялось отвращение, физическая близость теряла свое оправдание. Ее лично гораздо больше потрясло то, что Клер уступила настояниям Джерри Корвена здесь, у себя на квартире, чем то, что она от него уехала. Бракоразводные процессы, о которых ей время от времени приходилось читать в газетах, отнюдь не подтверждали, что "браки заключаются на небесах". Но она понимала чувства людей, выросших в прежних понятиях, и старалась не прибавлять новых трудностей к переживаниям родителей. Динни рассуждала трезво: дело скоро кончится так или иначе, скорее всего иначе. В наше время люди обращают очень мало внимания на чужие дела.

– Что? Ночь в автомобиле – это же сенсация! – саркастически заявил генерал. – Каждый начнет сейчас же думать о том, как бы он вел себя при подобных обстоятельствах!

Динни ответила только:

– Они сделают из этого целую историю – министр внутренних дел, настоятель собора святого Павла, принцесса Елизавета...

Когда Динни узнала, что Дорнфорд приглашен на пасху в Кондафорд, она смутилась.

– Надеюсь, ты ничего не имеешь против, Динни? Мы ведь не знали, будешь ты здесь или нет.

– Я не могу сказать "мне очень приятно" даже тебе, мама.

– Но, родная, ведь когда-нибудь должна же ты вернуться на поле боя.

Динни прикусила губу и ничего не ответила. Мать сказала правду, и в устах нежной и простодушной женщины эти слова прозвучали особенно жестоко.

Поле боя! Да, жизнь – война. Человека ранят, подлечивают и опять гонят в ряды бойцов. Мать и отец ни за что не хотели бы с ней расстаться, но они явно жаждут, чтобы она вышла замуж. И это – когда неудача Клер почти предрешена!

Пришла пасха, а с нею ветер, "умеренный до сильного". Клер приехала поездом в субботу утром, а Дорнфорд – на машине во второй половине дня. Он поздоровался с Динни так, словно не знал, как она его примет.

Он наконец подыскал себе дом на Кемпден-Хилл. Дорнфорд жаждал узнать мнение Клер, и она потратила целый воскресный день, поехав туда с ним после обеда,

– Превосходный дом, Динни, – сказала Клер. – Окнами на юг, есть гараж и конюшня для двух лошадей; хороший сад, все необходимые службы, центральное отопление и вообще все, как надо. Он думает переехать к концу мая. Дом под старой черепичной крышей, поэтому я предложила ему выкрасить ставни в светло-серый цвет. Правда, очень хороший дом и просторный.

– В твоем описании он просто превосходен. Теперь ты, наверное, будешь ездить на работу туда, а не в Темпл?

– Да, Дорнфорд перебирается не то в Памп-Корт, не то в Брик-билдингс, не помню. Кстати, Динни, интересно, почему Джерри не сделал его соответчиком вместо Тони? Я вижусь с ним гораздо чаще.

Больше о предстоящем "деле" не говорили. Предполагалось, что оно будет рассматриваться одним из первых после исков, которые не оспаривались, поэтому в Кондафорде царило затишье перед грозой.

Дорнфорд вернулся к этой теме в воскресенье, после обеда:

– А вы, Динни, будете присутствовать на суде?

– Должна.

– Боюсь, на вас это произведет очень тяжелое впечатление. Вести дело поручили Броу, а он, когда захочет, может просто извести, особенно если ему приходится иметь дело с простым отрицанием вины. Вот почему на него надеются. Клер придется изо всех сил держать себя в руках.

Динни вспомнила слова "юного" Роджера о том, что он предпочел бы видеть ее, Динни, на месте Клер.

– Надеюсь, вы ей это скажете?

– Я просмотрю с ней все ее показания и устрою ей пробный перекрестный допрос, но кто знает, какую линию изберет Броу.

– А вы сами будете на суде?

– Если смогу. Но, вероятнее всего, я буду занят.

– Как вы думаете, суд продлится долго? – Боюсь, что не один день.

Динни вздохнула.

– Бедный папа! А у Клер хороший защитник?

– Да, Инстон, но ему очень мешает ее отказ говорить о своей жизни на Цейлоне.

– Это решено. Она говорить не будет.

– Уважаю ее за такое решение, но оно может все погубить.

– Будь что будет, – сказала Динни. – Лишь бы она освободилась. Больше всего мне жаль Тони Крума.

– Почему?

– Он единственный из всех трех действующих лиц, который любит.

– Понимаю, – сказал Дорнфорд и замолчал.

Динни стало его жалко.

– Хотите погулять?

– С радостью.

– Мы пойдем в лес, и я покажу вам то место, где когда-то Черрел убил вепря и завоевал наследницу де Камфор, – это наша геральдическая легенда. А у вас в Шропшире есть какие-нибудь семейные легенды?

– Да, но ведь поместье уже не наше. Его продали, когда умер отец, – нас было шестеро, и ни гроша.

– Да... – отозвалась Динни, – ужасно, когда семья лишается родного гнезда.

Дорнфорд улыбнулся.

– Лучше быть живым ослом, чем мертвым львом. Они шли через рощи, и он рассказывал о своем новом доме, осторожно выпытывая ее вкусы.

Наконец они достигли заросшей колеи, которая вела на холм, поросший боярышником.

– Вот то самое место. Здесь тогда был, конечно, девственный лес. В детстве мы часто устраивали тут пикники.

Дорнфорд глубоко вздохнул.

– Настоящий английский пейзаж: ничего броского, но бесконечно прекрасный.

– Прелестный.

– Вот именно.

Он расстелил свой дождевик.

– Садитесь, и давайте покурим. Динни села.

– Вы тоже садитесь на краешек, земля еще довольно сырая.

Он сел рядом с ней и, обхватив руками колени, молча курил трубку, а она думала: "Самый сдержанный человек из всех, кого я знаю, и самый деликатный, если не считать дяди Адриана".

– Вот если бы сейчас появился вепрь, – сказал он, – было бы совсем чудесно!

– Член парламента убивает вепря на уступе Чилтернского холма, пробормотала Динни, но не прибавила: "и покоряет сердце дамы".

– Как ветер шумит в кустах! Еще недели три – и все здесь зазеленеет. Я никак не могу решить, что лучше – ранняя весна или бабье лето. А как по-вашему, Динни?

– Когда все цветет.

– Гм. А потом – время жатвы. Здесь это, наверное, великолепное зрелище – бескрайние пшеничные поля.

– Пшеница только что созрела, когда началась война. За два дня до этого у нас был здесь пикник, и мы остались посмотреть восход луны. Как по-вашему, мистер Дорнфорд, в бою люди много думали о родине?

– О ней думали всегда. Каждый сражался за тот или иной уголок своей земли, многие – просто за улицы, автобусы и запах жареной рыбы. Я, в частности, сражался, как мне кажется, за Шрюсбери и Оксфорд. Кстати, мое имя – Юстэс.

– Я запомню. А теперь, пожалуй, пойдемте, а то мы опоздаем к чаю.

Всю дорогу домой они говорили о птицах и растениях.

– Спасибо за прогулку, – сказал он.

– Мне она тоже доставила большое удовольствие.

Эта прогулка подействовала на Динни удивительно успокаивающе. Оказывается, с ним можно разговаривать и не касаясь любовных тем.

Понедельник на пасху был дождливым, но теплым. Дорнфорд провел целый час с Клер, обсуждая ее показания, затем поехал с ней кататься верхом, хотя шел дождь, а Динни все утро готовила дом к весенней уборке и обивке мебели, когда семья уедет в город. Отец и мать должны были поехать на Маунт-стрит, а она с сестрой – к Флер. После обеда она побродила с генералом вокруг новых свинарников, постройка которых подвигалась очень медленно; местный подрядчик старался, чтобы его рабочие были заняты как можно дольше, и поэтому не торопил их. Она осталась наедине с Дорнфордом только после чая.

– Что ж, – сказал он, – думаю, ваша сестра справится, если только сумеет держать себя в руках.

– Клер может иногда быть очень резкой.

– Да, а юристы терпеть не могут, если их кто-нибудь срежет, да еще в присутствии посторонних. Судьи этого тоже не любят.

– Им придется с ней повозиться.

– Все равно они ее одолеют. Плетью обуха не перешибешь.

– Ну что ж, – вздохнув, отозвалась Динни, – на все воля богов.

– А боги весьма ненадежны... Мне очень хотелось бы иметь вашу фотографию. Лучше всего, когда вы были девочкой.

– Посмотрю, что у нас есть... Боюсь, что только любительские снимки. Но, кажется, там есть один, где я не слишком курносая.

Она подошла к секретеру, вытащила ящик и поставила его на бильярдный стол.

– Семейная коллекция. Выбирайте!

Он стоял рядом с ней, и они вместе рассматривали снимки.

– Многие я сама снимала, поэтому там меня нет.

– Это ваш брат?

– Да. А вот он как раз перед войной. А это Клер за неделю до свадьбы. Вот моя карточка с распущенными волосами. Папа снял меня, когда он вернулся домой в первую весну после войны.

– Вам было тринадцать лет?

– Почти четырнадцать. Предполагается, что здесь я похожа на Жанну д'Арк, внимающую небесным голосам.

– Прелестная карточка! Я отдам ее увеличить.

Дорнфорд поднес карточку к свету. Стоя боком к зрителям и подняв глаза, девочка смотрела на ветку цветущего плодового дерева; снимок был очень удачен; лучи солнца падали на цветы и на распущенные волосы Динни, доходившие ей до пояса.

– Обратите внимание на мое восхищенное лицо: вероятно, на дереве сидела кошка.

Он положил карточку в карман и вернулся к столу.

– А эту? – спросил он. – Можно взять и эту?

Здесь она была немного старше, но все еще с длинными волосами и круглым личиком; руки были сжаты, голова слегка опущена, глаза подняты.

– Нет, эту, к сожалению, нельзя. Я не знала, что она здесь.

Такую же карточку она когда-то послала Уилфриду. Дорнфорд кивнул; и она вдруг поняла, что он угадал причину ее отказа. Ее охватило раскаяние.

– Впрочем, нет, можете взять. Теперь это все равно. И она вложила карточку ему в руку.

Во вторник утром, после отъезда Дорнфорда и Клер. Динни вооружилась картой, изучила ее и, сев в машину, отправилась в Беблок-Хайт. Ехать ей туда не хотелось, но не давала покоя мысль, что бедный Тони не сможет, как обычно, увидеть Клер в конце недели.

Двадцать пять миль она ехала больше часа. В гостинице ей сказали, что он, наверно, у себя дома, и, оставив там машину, она пошла пешком. Крум в рубашке без пиджака красил деревянные стены своей гостиной. С порога она увидела, как движется трубка у него во рту.

– Что-нибудь случилось с Клер? – сразу спросил он.

– Решительно ничего. Мне просто захотелось посмотреть, как вы живете.

– Страшно мило с вашей стороны! Видите – работаю.

– Вижу.

– Клер любит этот оттенок зеленого. Это лучшее, что я мог достать.

– Чудесно гармонирует с цветом балок. Крум, глядя прямо перед собой, сказал:

– Не могу поверить, что она когда-нибудь поселится тут, но не могу и отказаться от этой надежды, иначе я пропал.

Динни ласково коснулась его локтя.

– Вы своего места не потеряете. Я виделась с Джеком Маскемом.

– Уже? Да вы прямо волшебница! Сейчас вымою руки, надену пиджак и все вам тут покажу...

Динни ждала, стоя на пороге комнаты, в полосе солнечного света. На обоих коттеджах, соединенных в один, еще сохранились глицинии, вьющиеся розы и соломенные крыши. Со временем тут будет очень красиво!

– Ну вот, – начал Крум, – стойла уже закончены, а в загоны проведена вода. Недостает только лошадей, но они прибудут не раньше мая. Маскем не хочет рисковать. Да и мне хотелось бы, чтобы к тому времени закончился процесс... Вы прямо из Кондафорда?

– Да. Клер уехала в город сегодня утром. Она послала бы вам привет, но не знала, что я поеду.

– А почему вы приехали? – спросил Крум прямо.

– Из солидарности.

Он порывисто схватил ее под руку.

– Да. Простите меня. А не находите ли вы, – добавил он вдруг, – что когда мы думаем о страдании других, это иногда помогает нам самим?

– Не очень.

– Если уж к кому-нибудь тянет, это все равно что зубная боль или боль в ухе. От нее никуда не уйдешь.

Динни кивнула.

– И время года такое, – добавил Крум, усмехнувшись. – А разница между словами "нравится" я "люблю"! Я прихожу в отчаяние, Динни! Я не верю, чтобы чувства Клер могли когда-нибудь измениться. Если бы она могла меня полюбить, то уже полюбила бы. А если она меня не полюбит, я здесь не выдержу... Уеду в Кению или еще куда-нибудь.

Взглянув в глаза Крума, доверчиво устремленные на нее в ожидании ответа, Динни почувствовала, что выдержка покидает ее. Речь идет о ее сестре, но что она знает о ней, о том, что творится в глубине ее души?

– Никогда нельзя ничего знать заранее. Я бы на вашем месте не отчаивалась.

Крум сжал ее локоть.

– Простите, что я опять говорю о себе, но я как одержимый. Когда томишься день и ночь...

– Знаю.

– Я собираюсь купить двух коз, – лошади ослов не любят. Как правило, они не слишком расположены и к козам, но мне хочется, чтобы здесь было уютно. Я достал для конюшни двух кошек. Что вы на это скажете?

– Я знаю толк в собаках и, – только теоретически, – в свиньях.

– Пойдемте пообедаем. В гостинице есть неплохая ветчина.

Больше он о Клер не заговаривал; когда они поели неплохой ветчины, Крум проводил Динни к ее машине, усадил и провез первые пять миль, заявив, что ему хочется пройтись обратно пешком.

– Огромное вам спасибо, что приехали, – сказал он, стискивая ее руку. Вы – ужасно хорошая! Передайте Клер мой привет.

Он зашагал обратно и, сворачивая на полевую тропинку, помахал ей рукой.

Всю остальную часть пути Динни была погружена в раздумье. День был переменчивый и дождливый: то светило солнце, то сыпался колкий град. Поставив машину в гараж, Динни позвала своего спаньеля Фоша и отправилась к новому свинарнику. Отец был там, очень подтянутый, немного чудаковатый; он внимательно осматривал новую стройку, как истый генерал-лейтенант – поле боя. Но появятся ли когда-нибудь в этом свинарнике свиньи? Динни взяла отца под руку.

– Как идет битва за свиной городок?

– Один из каменщиков за вчерашний день совсем умаялся, а плотник порезал себе большой палец. Я говорил со стариком Белоузом, но ведь он старается, чтобы у его людей как можно дольше была работа, и нельзя его за это упрекнуть. Я сочувствую человеку, который нанимает одних и тех же рабочих и не берет новых из союза. Он уверяет, что все будет готово к концу следующего месяца, но, конечно, готово не будет.

– Конечно, нет, – отозвалась Динни, – он обещал уже два раза.

– Где ты была?

– Ездила к Тони Круму.

– Что-нибудь новое?

– Нет. Я только хотела ему сказать, что виделась с мистером Маскемом и Крум своего места не потеряет.

– Очень рад за него. У этого парня есть характер. Напрасно он не пошел в армию!

– Я его очень жалею, папа! Он действительно любит.

– Ну, этим болеют многие, – сухо ответил генерал. – Ты видела, как они сбалансировали бюджет? Мы живем в какое-то истерическое время: каждое утро вам подают к завтраку очередной европейский кризис.

– Виноваты наши газеты. Французские газеты, где шрифт в два раза мельче, волнуют гораздо меньше. Когда я их читала, я ничего не пугалась.