Текст книги "Последняя глава (Книга 3)"

Автор книги: Джон Голсуорси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

– Готов.

– Присягнете ли вы в том, что ничем не навели их на мысль о вашем намерении с ней развестись?

– Не знаю, на какие мысли я их навел.

– Без уверток, сэр. Слово "развод" было сказано?

– Не помню.

– Не помните? Создалось или не создалось у них впечатление, что вы собираетесь подать в суд?

– Не знаю. Я сказал им, что наши отношения осложнились.

– Вы это уже говорили, но на мой вопрос так и не ответили.

Динни увидела, как судья высунул голову.

– Истец ответил, мистер Инстон, что он не знает, какое впечатление создалось у его поверенных. Чего вы добиваетесь?

– Суть этого дела, милорд, – и я рад, что могу сформулировать ее двумя словами, – состоит в том, что с того времени, как истец, тем или иным способом, заставил свою жену уйти от него, он решил с ней развестись и был готов использовать любой предлог, лишь бы добиться развода.

– Что ж, вы можете вызвать его поверенного.

– Милорд! – недоуменно воскликнул Инстон.

– Продолжайте.

Динни наконец уловила в голосе Инстона какие-то заключительные интонации и с облегчением вздохнула.

– Несмотря на то, что вы решили подать в суд на вашу жену на основании первой и единственной сплетни и что вы вдобавок предъявили иск к человеку, с которым даже слова никогда не сказали, вы хотите уверить присяжных, будто, несмотря на все это, вы терпеливый и благоразумный супруг, у которого только одно желание – чтобы жена к нему вернулась?

Динни снова взглянула в лицо Корвена, еще более непроницаемое, чем всегда.

– Я ни в чем не собираюсь уверять присяжных.

– Отлично.

Позади нее зашелестел шелк мантии.

– Милорд, – заявил сочный, тягучий голос, – раз мой коллега придает этому пункту такое значение, я вызову поверенного истца.

Перегнувшись к Динни, "юный" Роджер сказал:

– Дорнфорд приглашает вас всех пообедать с ним...

Динни почти ничего не ела, она ощущала какую-то странную тошноту. Хотя она испытывала гораздо большую тревогу и волнение во время процесса Хьюберта и расследования о смерти Ферза, теперь на душе у нее было еще тяжелее. Ей впервые открылось то злое начало, которое кроется в тяжбах между частными лицами. Постоянное стремление доказать, что противник – человек низкий, коварный и лживый, лежавшее в основе всех этих перекрестных допросов, совсем расстроило ее.

На обратном пути в суд Дорнфорд сказал:

– Я знаю, что вы чувствуете. Но не забудьте, здесь ведь идет своего рода игра: обе стороны играют по одним и тем же правилам, а судья следит, чтобы их не нарушали. Я иногда пытаюсь себе представить, как это организовать иначе, но ничего не могу придумать.

– Начинает казаться, что на свете нет ничего чистого.

– А я не уверен, есть ли.

– "Улыбка Чеширского кота наконец исчезла" {Цитата из книги Л. Кэррола "Алиса в стране чудес", где фигурирует Чеширский кот, улыбка которого оставалась даже тогда, когда сам кот уже исчезал.}, – пробормотала Динни.

– В судах она никогда не исчезает, Динни. Следовало бы изобразить ее над входом.

В результате ли этого короткого разговора с Дорнфордом или потому, что она стала привыкать, но во время дневного заседания, посвященного допросу и перекрестному допросу стюардессы и частных сыщиков, она уже не чувствовала себя так отвратительно. В четыре часа допрос истца и его свидетелей был закончен, и "юный" Роджер подмигнул ей, как бы говоря: "Сейчас суд удалится, и я нюхну табачку".

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Сидя в такси на обратном пути в Саут-сквер, Клер хранила молчание, и только когда они поравнялись с Большим Беном, она вдруг сказала:

– Подумать только, Динни, он сунул голову в машину и смотрел на нас, когда мы спали! Или он это просто выдумал?

– Если бы он это выдумал, его рассказ звучал бы еще убедительнее.

– Ну, конечно, моя голова лежала у Тони на плече. А почему бы и нет? Попробуй-ка поспи в двухместной машине!

– Удивительно, как это свет его фонаря не разбудил вас.

– Вероятно, все-таки разбудил. Я помню, что много раз просыпалась, оттого что затекали ноги. Нет, самое глупое, Динни, что я в тот вечер после кино и ужина еще пригласила к себе Тони выпить чего-нибудь. Ужасно глупо было с нашей стороны даже не подумать о том, что за нами могут следить... Очень много публики было на суде?

– Да, а завтра, наверное, будет еще больше.

– Ты видела Тони?

– Только мельком.

– Зря я не послушалась твоего совета и не предоставила события их естественному течению. Если бы только я действительно его любила!

Динни ничего не ответила.

В гостиной Флер сидела тетя Эм. Она поднялась навстречу Клер, хотела что-то сказать, но, видимо, спохватилась, внимательно посмотрела на племянницу и вдруг заявила:

– Не так уж хорошо. Терпеть не могу это выражение; у кого это я научилась? Расскажи про судью, Динни. У него длинный нос?

– Нет, но судья сидит очень низко и как-то вдруг высовывает голову.

– Почему?

– Я не спрашивала его, дорогая.

Леди Монт повернулась к Флер.

– Можно подать Клер ужин в постель? А ты, детка, посиди подольше в ванне, потом ляг и не вставай до завтрашнего утра. Тогда завтра в суде ты будешь молодцом. Флер, ты тоже пойди с ней, мне нужно поговорить с Динни.

Когда обе ушли, она подошла к камину, в котором пылали дрова.

– Динни, успокой меня. Почему у нас в семье происходят такие истории? Это так на нас не похоже... разве только твой прадедушка. А он с самого рождения был старше королевы Виктории.

– Ты хочешь сказать, что он был беспутным от природы?

– Да, играл, любил развлекаться и развлекать других. Его жена всю жизнь была мученицей. Шотландка. Как странно!

– Вероятно, потому мы такие добродетельные, – пробормотала Динни.

– То есть как – "потому"?

– Такое получилось сочетание.

– Нет, тут скорее дело в деньгах, – заметила леди Монт, – он их все растранжирил.

– А было много?

– Да, все, что получали за хлеб.

– Грязные деньги.

– Его отец не виноват, что воевали с Наполеоном. У них было тогда шесть тысяч акров, а твой прадед оставил семье только тысячу сто.

– Главным образом леса.

– Там стреляли вальдшнепов... О процессе уже будет напечатано в вечерних газетах?

– Должно быть. Ведь Джерри – человек известный.

– Напишут не об ее платье, надеюсь? Тебе понравились присяжные?

Динни пожала плечами,

– Я не умею угадывать, что люди думают на самом деле.

– Как у собаки: пощупаешь нос – кажется, что он горячий, а она здорова. А что молодой человек?

– Он – единственный, кого мне по-настоящему жаль.

– Да, – отозвалась леди Монт, – каждый мужчина прелюбодействует, но в сердце своем, а не в автомобилях.

– Важна не истина, а видимость, тетя Эм.

– Лоренс говорит – косвенные улики доказывают, что они совершили то, чего не совершали. Он считает, что это надежнее, а иначе, если они этого не делали, можно доказать, что делали. Разве это хорошо, Динни?

– Нет, дорогая.

– Ну, мне пора домой, к твоей матери. Она ничего не ест – сидит, читает и очень бледна. А Кон и близко не подходит к своему клубу. Флер хочет, чтобы мы с ними поехали в их машине в Монте-Карло, когда все кончится. Она уверяет, что мы будем там в своей стихии и что Риггс может держаться правой стороны, когда он об этом вспомнят.

Динни покачала головой.

– Нет ничего лучше собственной норы, тетечка,

– Я не люблю ползать, – отозвалась леди Монт. – Поцелуй меня. И поскорее выходи замуж.

Она выплыла из комнаты, а Динни подошла к окну и стала смотреть на сквер.

До чего все одержимы одной мыслью! Тетя Эм, дядя Адриан, отец и мать, Флер, даже Клер – все только одного и желают, чтобы она вышла за Дорнфорда и с этим вопросом было покончено.

"И зачем это им? Откуда берется инстинктивное желание непременно толкать людей друг другу в объятия? Если я и так приношу людям пользу, разве брак что-нибудь прибавит? "Дабы род твой умножился", – оттого что жизнь человеческого рода должна продолжаться. А зачем ей продолжаться? Никто сейчас иначе не называет жизнь, как "проклятой". Одна надежда – на "грядущий новый мир". Или на католическую церковь, – продолжала размышлять Динни. – Но я ни в то, ни в другое не верю".

Она открыла окно и облокотилась на подоконник. Рядом зажужжала муха; Динни отогнала ее, но муха сейчас же возвратилась. Мухи! Они тоже существуют ради какой-то цели. Но ради какой? Пока они живы – они живы, а когда мертвы – мертвы, но не "живы наполовину". Она еще раз отогнала муху, и та больше не вернулась.

Сзади нее голос Флер произнес:

– Тебе тут не слишком свежо, дорогая? Видела ты когда-нибудь такую весну? Впрочем, я говорю это каждый май. Пойдем выпьем чаю. Клер сидит в ванне, и такая хорошенькая с чашкой в одной руке и сигаретой – в другой. Надеюсь, завтра все кончится?

– Твой двоюродный брат обещает.

– Он придет ужинать. К счастью, его жена в Дройтвиче.

– Почему "к счастью"?

– Ну, знаешь, это ведь жена! Если он захочет поговорить с Клер, я пошлю его к ней, – к тому времени она уже выйдет из ванны. Хотя он может с таким же успехом поговорить и с тобой. Как ты думаешь, Клер будет хорошо держаться на суде?

– Кто в состоянии там хорошо держаться?

– Отец говорил, что я хорошо держалась, но он был пристрастен. И про тебя следователь говорил, что ты вела себя молодцом во время расследования смерти Ферза.

– Тогда не было перекрестного допроса. А Клер нетерпелива.

– Скажи ей, чтобы перед каждым ответом считала до пяти и поднимала брови, это взбесит Броу...

– Его голос может довести до сумасшествия, – сказала Динни. – И потом, он делает такие паузы, словно у него впереди весь день.

– Да, обычный трюк. Вообще все это удивительно напоминает инквизицию. Как тебе нравится защитник Клер?

– Если бы я была противной стороной, я бы его возненавидела.

– Значит, он хорош. Но какова же мораль всего этого, Динни?

– Не выходить замуж,

– Немножко преждевременно, пока мы не научились выводить детей в бутылках. Тебе никогда не приходило в голову, что в основе цивилизации лежит инстинкт материнства?

– А я думала – земледелие...

– Под цивилизацией я разумею все, что является не только выражением силы.

Динни взглянула на свою столь циничную и порой столь легкомысленную кузину; Флер стояла перед ней такая спокойная, изящная, с таким безукоризненным маникюром, что ей стало стыдно.

Вдруг Флер сказала:

– А ты – ужасно милая.

За столом Клер отсутствовала, ей подали ужин в постель. Был приглашен только один гость – "юный" Роджер, и ужин прошел довольно оживленно. Роджер рассказывал, как его семейство переживало повышение налогов, и рассказывал очень занятно. Его дядя, Томас Форсайт, оказывается, поселился на Джерси, но, уехал оттуда возмущенный, когда там тоже заговорили о местном налоге. Он тогда написал об этом в "Таймс" под псевдонимом "индивидуалист", распродал все свои акции и поместил деньги в свободные от налогов бумаги, которые давали ему несколько меньше дохода, чем ценные бумаги, подлежавшие налоговому обложению. Во время последних выборов он голосовал за национальную коалицию, а с тех пор, как утвержден был новый бюджет, присматривает себе новую партию, чтобы с чистой совестью голосовать за нее при следующих выборах. Теперь он живет в Борнмаусе.

– Он замечательно сохранился, – закончил Роджер. – Ты что-нибудь понимаешь в пчеловодстве, Флер?

– Однажды я села на пчелу.

– А вы, мисс Черрел?

– Мы их разводим.

– Будь вы на моем месте, вы занялись бы ими?

– А где вы живете?

– За Хетфилдом. Там кругом очень неплохие поля клевера. Пчелы привлекают меня теоретически: они живут цветами и клевером, принадлежащим другим людям, а если найдешь рой, его можно взять себе. Но каковы минусы пчеловодства?

– Если они роятся на чужой земле, девять шансов из десяти за то, что вы их лишитесь; и потом вы должны кормить их всю зиму. Кроме того, на них уходит масса времени и забот, да они еще и жалят.

– Это-то ничего, – пробормотал "юный" Роджер, – ими занялась бы моя жена, – он подмигнул одним глазом, – у нее ревматизм. Говорят, пчелиный яд лучшее лекарство.

– Сначала убедитесь в том, что они будут жалить ее, – заметила Динни. Вы не заставите пчел жалить тех, кого они любят.

– В крайнем случае можно на них садиться, – пробормотала Флер.

– Нет, серьезно, – продолжал Роджер. – Пять-шесть укусов были бы ей, бедняжке, очень полезны.

– Почему вы стали юристом, Форсайт? – вдруг вмешался Майкл.

– Ну, на войне я получил "ранение", и надо было найти себе какую-нибудь "сидячую" профессию. И потом, знаете, в каком-то смысле мне это дело нравится. Я думаю, что...

– Ясно, – отозвался Майкл. – У вас был дядя, которого звали Джордж?

– Старик Джордж? Еще бы! Когда я учился в школе, он обычно давал мне десять шиллингов и подсказывал, на какую лошадь ставить.

– И вы хоть раз выиграли?

– Ни разу.

– Ну так скажите нам откровенно: кто завтра выиграет процесс?

– Говоря откровенно, – отвечал адвокат, глядя на Динни, – все зависит от вашей сестры, мисс Черрел. Показания свидетелей Корвена произвели впечатление. Они не перегибали палку и пока не опровергнуты. Однако если леди Корвен не растеряется и будет держать себя в руках, может быть, мы и добьемся своего. Если же ее правдивость будет подвергнута сомнению хотя бы в одном пункте, тогда... – Он пожал плечами и сразу, как показалось Динни, постарел. – Есть среди присяжных два-три субъекта, которые мне не нравятся. Во-первых, старшина. Обыватель, знаете ли, всегда против жены, бросающей мужа без предупреждения... Было бы гораздо лучше, если бы ваша сестра рассказала о своей брачной жизни. Еще не поздно.

Динни покачала головой.

– Ну, тогда это в значительной мере вопрос ее личного обаяния. Люди вообще не любят, когда "нет кота в дому, а мыши ходят по столу".

Динни легла в постель с тяжелым сердцем: опять ей придется быть свидетельницей человеческих страданий.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Время идет, а суд остается все таким же каменным, неизменным. Люди делают те же жесты, садятся на те же места; и в зале суда выделяются те же испарения, не очень сильные, но достаточные, чтобы отравить воздух.

На второй день процесса Клер была в черном, с одним только узким зеленым пером на маленькой, плотно прилегавшей черной шляпке. Бледная, с едва тронутыми краской губами, она сидела так неподвижно, что с ней, казалось, невозможно и заговорить. Слова "Развод в высшем обществе", и сенсационный заголовок "Ночь в автомобиле" возымели свое действие, – зал был набит битком. Динни увидела Тони Крума, он сидел позади своего защитника. Она отметила также, что насморк женщины с птичьим носом сегодня как будто не так силен, а старшина не сводит с Клер своих птичьих глаз. Судья сидел, казалось, еще ниже, чем вчера. Услышав голос Инстона, он слегка приподнялся.

– Итак, милорд и господа присяжные, разрешите заявить, что ответом на обвинение в прелюбодеянии между ответчицей и соответчиком будет простое и полное отрицание этого обвинения. Вызываю ответчицу.

Динни подняла глаза на сестру, и ей показалось, будто она видит ее в первый раз. Клер, следуя совету Дорнфорда, стала в глубине под навесом, и падавшая на нее тень делала ее лицо отрешенным и таинственным. Однако ее голос был звонок, и только Динни могла уловить в нем какую-то напряженность.

– Это правда, леди Корвен, что вы неверны своему мужу?

– Нет, неправда.

– Вы готовы в этом присягнуть?

– Готова.

– Между вами и мистером Крумом не было никаких любовных отношений?

– Никаких.

– Вы готовы и в этом присягнуть?

– Готова.

– Было сказано, что...

Динни сидела и слушала, как вопрос следовал за вопросом, не сводя глаз с сестры, удивляясь отчетливости, с какой Клер выговаривает слова, и непоколебимому спокойствию ее лица и всей фигуры. Сегодня голос Инстона звучал настолько иначе, чем вчера, что Динни едва узнала его.

– А теперь, леди Корвен, я хотел бы задать вам еще один вопрос, но, перед тем как ответить на него, прошу вас принять во внимание, что от вашего ответа зависит очень многое. Почему вы ушли от мужа?

Динни увидела, как голова ее сестры чуть откинулась назад.

– Я ушла от него потому, что, оставшись с ним, перестала бы уважать себя.

– Так. Но не можете ли вы сказать нам, почему именно? Вы не совершили ничего такого, чего могли бы стыдиться?

– Нет.

– Ваш муж признал, что за ним есть один проступок... и что он просил у вас прощения.

– Да.

– Что же он сделал?

– Простите меня. Я органически не могу говорить о своей жизни с мужем.

Динни услышала шепот отца: "Ей-богу, она права", увидела, как судья высунул голову; его лицо было повернуто к ответчице, губы полураскрыты.

– Насколько я понял, вы сказали, что не могли оставаться с мужем, не теряя уважения к себе?

– Да, милорд.

– И вы считаете, что, уйдя от него вот так, вы не теряете уважения к себе?

– Нет, не теряю, милорд.

Судья слегка приподнялся всем корпусом и стал поворачивать голову из стороны в сторону, словно стараясь, чтобы его слова были обращены не к определенному лицу, а в пространство:

– Что ж, мистер Инстон... Не думаю, чтобы имело смысл настаивать на этом пункте. Ответчица, видимо, твердо решила не отвечать.

Его глаза, скрытые под опущенными веками, словно продолжали следить за чем-то невидимым.

– Если вашей милости угодно... Еще раз, леди Корвен, вы отрицаете прелюбодеяние с мистером Крумом?

– Решительно отрицаю.

– Благодарю вас.

Динни глубоко вздохнула и приготовилась – сейчас наступит пауза, а затем раздастся тягучий голос:

– А разве вы, замужняя женщина, не считаете прелюбодеянием то, что вы принимали молодого мужчину у себя в каюте, оставались с ним наедине в своей квартире в половине двенадцатого ночи, провели с ним ночь в автомобиле и всюду бывали с ним в отсутствие вашего мужа?

– Само по себе это не прелюбодеяние.

– Прекрасно. Вы утверждаете, что до знакомства на пароходе никогда с соответчиком не встречались. Можете вы тогда объяснить, почему со второго же дня вашего пребывания на пароходе вы уже были с ним необычайно дружны?

– Сначала я не была с ним дружна.

– Ну как же! Все время вместе, верно?

– Часто, но не все время.

– Часто, но не все время – со второго дня?

– Да, пароход есть пароход.

– Совершенно верно, леди Корвен. И вы никогда до тех пор с ним не встречались?

– Насколько мне известно, нет.

– Цейлон ведь не так уж необъятен, и круг общества там ограничен?

– Да.

– Состязания в поло, в крикет и другие развлечения... ведь на них постоянно бывают одни и те же лица.

– Да.

– И все-таки вы никогда не встречали мистера Крума? Странно, не правда ли?

– Вовсе нет. Мистер Крум жил на плантации.

– Но он, вероятно, играл в поло?

– Да.

– А вы, как известно, ездите верхом и вообще интересуетесь спортом?

– Да.

– И все-таки вы с ним не встречались?

– Я уже сказала, что нет. Вы можете спрашивать меня до завтра, я буду отвечать то же самое.

Динни перевела дыхание. Перед ней на мгновение мелькнул образ Клер в детстве, когда ее спрашивали про Оливера Кромвеля.

А сочный голос продолжал:

– Вы, вероятно, не пропускали в Канди ни одного состязания в поло?

– Нет, старалась не пропускать.

– И однажды вы принимали у себя участников состязания?

Динни увидела, что Клер нахмурилась.

– Да.

– Когда это было?

– Кажется, в июне прошлого года.

– Мистер Крум тоже был среди участников, не правда ли?

– Если и был, то я его не видела.

– Принимали его у себя, но не видели?

– Не видела.

– Разве хозяйки дома в Канди обычно не замечают своих гостей?

– Насколько я помню, было очень много народу.

– А теперь взгляните, леди Корвен, на программу этого состязания, может быть, она освежит вашу память.

– Я прекрасно помню это состязание,

– Но вы не помните мистера Крума ни на площадке, ни потом, у вас в доме?

– Нет, не помню. Я очень интересовалась игрой местной команды, а потом было слишком много народу. Если бы я его помнила, я бы сразу так и сказала.

Динни почудилось, что прошло бесконечно много времени, прежде чем последовал новый вопрос.

– Я все же предполагаю, что вы встретились на пароходе не как чужие.

– Вы можете предполагать что угодно, но это не так.

– Это вы так говорите.

Уловив шепот отца: "Черт бы его побрал!", – Динни коснулась плечом его плеча.

– Вы слышали показания стюардессы? Это был единственный раз, когда соответчик приходил к вам в каюту?

– Единственный, когда он зашел больше чем на минутку.

– А он заходил еще?

– Раз или два, чтобы взять или вернуть книгу.

– А тогда он пробыл у вас... сколько времени? Полчаса?

– Минут двадцать.

– Двадцать минут... И что же вы делали?

– Я показывала ему фотографии.

– А почему же не на палубе?

– Не знаю.

– Вам не пришло в голову, что это нескромно?

– Я об этом не думала. У меня было множество любительских фотографий и карточек моих родных.

– Но не было ничего, что вы не могли бы показать ему в гостиной или на палубе?

– Думаю, что нет.

– Вы, вероятно, надеялись, что никто этого не заметит?

– Повторяю, я об этом не думала.

– Кто из вас предложил пойти к вам в каюту?

– Я предложила.

– А вы знали, что ваше положение очень двусмысленно?

– Да, но никто, кроме меня, этого не знал.

– Ведь вы могли показать ему карточки где угодно? Не думаете ли вы, что поступили довольно странно, решаясь на столь компрометирующий поступок, и притом без всякого основания?

– Показать их в каюте было всего проще. Кроме того, это были семейные фотографии.

– И вы, леди Корвен, хотите нас уверить, что между вами за эти двадцать минут решительно ничего не произошло?

– Перед уходом он поцеловал мне руку.

– Это уже кое-что, но не ответ на мой вопрос.

– Не было ничего такого, что могло бы удовлетворить вас.

– Как вы были одеты?

– К сожалению, вынуждена сообщить вам, что была совершенно одета.

– Милорд, могу я попросить, чтобы меня оградили от подобных острот?

Динни была восхищена тем спокойствием, с каким судья сказал:

– Отвечайте, пожалуйста, только на вопросы.

– Хорошо, милорд.

Клер вышла из-под навеса и стояла теперь у самого барьера, положив на него руки. На ее щеках выступили красные пятна.

– Вы, вероятно, стали любовниками еще на пароходе?

– Нет, и никогда не были.

– Когда вы снова увидели соответчика, после того как сошли на берег?

– Примерно через неделю.

– Где?

– Недалеко от имения моих родителей в Конда-форде.

– Что вы в это время делали?

– Я ехала в машине.

– Одна?

– Да, я занималась предвыборной вербовкой голосов и возвращалась домой пить чай.

– А соответчик?

– Он был в своей машине.

– Что же он, так с неба и свалился?

– Милорд, прошу оградить меня от подобных острот!

Динни услышала, как в публике захихикали, затем раздался голос судьи, который, казалось, опять обращался в пространство:

– Какою мерой мерите, такою и вам отмерится, мистер Броу.

Хихиканье усилилось. Динни не могла удержаться и взглянула на Броу. Его красивое лицо было какого-то неописуемого винно-багрового цвета. Черты "юного" Роджера выражали и удовольствие и озабоченность.

– Каким образом соответчик очутился на этой глухой дороге в пятидесяти милях от Лондона?

– Он ехал повидать меня.

– Вы это признаете?

– Так он сказал мне.

– Можете вы повторить нам точно его слова?

– Не могу, но я помню, что он попросил разрешения поцеловать меня.

– И вы разрешили?

– Да. Я высунула голову из машины, он поцеловал меня в щеку, вернулся к своей машине и уехал.

– И все-таки вы утверждаете, что не стали любовниками еще на пароходе?

– В вашем смысле не стали. Я не отрицаю, что он любит меня, – так по крайней мере он мне сказал.

– Вы утверждаете, что вы в него не влюблены?

– Боюсь, что не влюблена.

– Но вы позволили ему поцеловать себя?

– Мне было его жаль.

– И вы считаете, что так подобает вести себя замужней женщине?

– Может быть, и нет. Но с тех пор, как я ушла от мужа, я себя замужней женщиной не считаю.

– Ах, вот как?

Динни почудилось, что эти слова произнес весь зал. "Юный" Роджер вынул руку из кармана; он внимательно посмотрел на извлеченный оттуда предмет и положил его обратно. Приветливое лицо женщины, похожей на экономку, нахмурилось.

– А что вы делали после того, как он вас поцеловал?

– Поехала домой пить чай.

– И чувствовали себя очень хорошо?

– Даже превосходно.

Снова раздались смешки. Судья повернулся в ее сторону.

– Вы говорите серьезно?

– Да, милорд. Я хочу быть абсолютно правдивой. Даже если женщина сама не любит, она всегда благодарна за любовь.

Судья опять вернулся к созерцанию чего-то невидимого, находившегося над головой Динни.

– Продолжайте, мистер Броу.

– Когда и где произошла ваша следующая встреча с соответчиком?

– В доме моей тетки, в Лондоне. Я гостила тогда у нее.

– Он пришел к вашей тетке?

– Нет, к дяде.

– В этот раз он опять поцеловал вас?

– Нет. Я сказала, что если он хочет со мной видеться, то наши встречи должны быть платоническими.

– Очень удобное слово.

– А как же сказать иначе?

– Вы здесь не для того, чтобы задавать мне вопросы, сударыня. Что он вам на это ответил?

– Что сделает все, как я хочу.

– Он виделся с вашим дядей?

– Нет.

– Это и было в тот раз, когда ваш муж заметил его выходящим из дома, где были вы?

– Вероятно.

– Ваш муж пришел сейчас же после ухода соответчика?

– Да.

– Он виделся с вами и спросил, кто этот молодой человек?

– Да.

– И вы сказали ему?

– Да.

– Кажется, вы назвали соответчика "Тони"?

– Да.

– Это его настоящее имя?

– Нет.

– Что же это, особое ласкательное имя, которое ему дали вы?

– Вовсе нет. Его все так зовут.

– А он звал вас, вероятно, Клер или "милая"?

– И так, и так.

Судья снова возвел глаза к чему-то невидимому.

– Современные молодые мужчины и женщины сплошь да рядом зовут друг друга "милыми", мистер Броу.

– Я знаю об этом, милорд... Вы тоже звали его "милый"?

– Возможно, но вряд ли.

– В тот раз вы были с мужем наедине?

– Да.

– Как вы держали себя с ним?

– Холодно.

– Вы ведь только что расстались с соответчиком?

– Одно не имеет никакого отношения к другому.

– Ваш муж просил вас вернуться к нему?

– Да.

– И вы отказались?

– Да.

– И этот отказ тоже не имел никакого отношения к соответчику?

– Нет.

– И вы серьезно пытаетесь уверить присяжных, леди Корвен, что ваши отношения с соответчиком, или, если угодно, ваши чувства к соответчику, не играли никакой роли в вашем отказе вернуться к мужу?

– Никакой.

– А теперь посудите сами: вы провели три недели в теснейшем общении с этим молодым человеком; вы позволили ему целовать себя и чувствовали себя после этого превосходно; вы только что с ним расстались; вы знали о его чувствах к вам, и вы хотите уверить присяжных, что это не повлияло на ваш отказ вернуться к мужу.

Клер наклонила голову.

– Отвечайте, пожалуйста.

– Думаю, что нет.

– Не очень естественно, не правда ли?

– Не понимаю, что вы хотите сказать.

– А то, леди Корвен, что присяжным будет трудновато вам поверить.

– Я не могу заставить их поверить, я могу только говорить правду.

– Хорошо. А когда произошла ваша следующая встреча с соответчиком?

– На другой день вечером. Затем он пришел и на следующий вечер, в еще не обставленную квартиру, куда я собиралась переехать, и помогал мне красить стены.

– Несколько необычно, не правда ли?

– Возможно. Но у меня не было денег, а он сам покрасил свое бунгало на Цейлоне.

– Так. Чисто дружеская услуга с его стороны. Скажите, а в течение тех часов, которые вы провели вместе, между вами не было никаких любовных отношений?

– Между нами их никогда не было.

– В котором часу он от вас ушел?

– Мы оба раза вышли вместе в девять часов, чтобы поесть.

– А после этого?

– Я возвращалась к тетке.

– И перед тем вы никуда не заходили?

– Никуда.

– Хорошо. Вы виделись с вашим мужем, прежде чем ему пришлось уехать обратно на Цейлон?

– Да, дважды.

– Где в первый раз?

– У меня на квартире. Я тогда уже переехала.

– Вы сказали ему, что соответчик помогал вам красить стены?

– Нет.

– Почему же?

– А почему я должна была говорить ему об этом? Я ничего моему мужу не говорила, кроме того, что я не вернусь. Я считала свою жизнь с ним конченной.

– Просил ли он вас опять, при этом вашем свидании с ним, вернуться к нему?

– Да.

– И вы отказались?

– Да.

– В оскорбительной форме?

– Простите, я не понимаю.

– Грубо?

– Нет, просто.

– Подал ли вам муж повод думать, что он хочет с вами развестись?

– Нет. Но я его намерений не знала.

– А вы, как видно, тоже не посвящали его в свои?

– Старалась посвящать как можно меньше.

– Это была бурная встреча?

Динни задержала дыхание. Румянец на щеках Клер погас, лицо побледнело и осунулось.

– Нет, грустная и тягостная, я не хотела его видеть.

– Ваш защитник сказал, что ваш муж с того дня, как вы от него уехали, решил развестись с вами при первой же возможности, так как гордость его была задета. У вас тоже сложилось такое впечатление?

– У меня не было и нет никакого впечатления. Возможно. Я не знаю, что он может подумать.

– Хотя прожили с ним почти полтора года?

– Да.

– Но, как бы то ни было, вы опять категорически отказались вернуться?

– Да, я уже говорила.

– Считаете ли вы, что он действительно желал вашего возвращения, когда просил вас об этом?

– В ту минуту – да.

– Виделись вы с ним еще до его отъезда?

– Да, одну-две минуты, но не наедине.

– В чьем присутствии?

– Моего отца.

– И он опять просил вас вернуться?

– Да.

– И вы отказались?

– Да.

– После этого ваш муж, перед отъездом из Лондона, прислал вам записку и снова предложил уехать с ним?

– Да.

– И вы не согласились?

– Нет.

– А теперь разрешите напомнить вам число, гм... третье января (Динни облегченно вздохнула), то есть день, проведенный вами от пяти часов пополудни и почти до полуночи с соответчиком. Вы не отрицаете этого?

– Нет, не отрицаю.

– И никаких любовных эпизодов?

– Только один. Он не видел меня около трех недель, и когда он пришел в пять часов пить чай, то поцеловал меня в щеку.

– Ах, опять в щеку? Только в щеку?

– Да, к сожалению.

– Вероятно, об этом сожалел и он.

– Допускаю.

– И после такой разлуки вы провели первые полчаса за чаепитием?

– Да.

– Ваша квартира находится, кажется, в бывшей конюшне, одна комната внизу, затем лестница и комната наверху, где вы спите?

– Да.

– И ванная? Вы же, наверно, не только пили чай, но и беседовали?

– Да.

– Где?

– В нижней комнате.

– И затем вы, беседуя, пошли вместе в Темпл, потом в кино и обедать в ресторан, где продолжали беседовать, потом взяли такси и, беседуя, поехали к вам на квартиру?

– Совершенно правильно.

– А потом, проведя с ним около шести часов, вы решили, что вам еще многое нужно сказать друг другу, так что понадобилось пригласить его к себе, и он пошел?

– Да.

– Ведь это было уже в двенадцатом часу?

– Я думаю, в начале двенадцатого.

– И сколько же времени он на этот раз у вас пробыл?

– Около получаса.

– Никаких эпизодов?

– Никаких.

– Рюмка вина, одна-две сигареты, еще немного поболтали, и все?

– Вот именно.

– О чем же вы столько часов беседовали с этим молодым человеком, пользовавшимся привилегией целовать вас в щеку?

– Ну о чем люди обычно разговаривают?