Текст книги "Жизнь сэра Артура Конан Дойла. Человек, который был Шерлоком Холмсом"

Автор книги: Джон Карр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

«Затерянный мир», выпущенный издательством «Ходдер энд Стоутон» в октябре, был чисто развлекательным приключением. Челленджер не менее щетинист и хвастлив. Но в «Отравленном поясе» Челленджеру отведена лидирующая роль в серьезном в своей основе рассказе. Автор знал Челленджера и любил его; он мог доверять старине.

Это, конечно, не предполагает того, что в «Отравленном поясе» у него было какое-то видение всемирной катастрофы вроде мертвых городов или чего-либо подобного. Но на этот раз в одной точке сходились несколько любопытных направлений мысли. Одновременно с этим рассказом он писал статью под названием «Великобритания и грядущая война», опубликованную в «Фортнайтли ревью» в феврале 1913 года.

То, что империалистическая Германия готовилась к войне – и что и как она собиралась делать, – ему стало ясно после того, как он прочитал книгу генерала фон Бернгарди «Германия и грядущая война». Он увидел в ней эскизный план, который дополнялся воспоминаниями участников тура. Генерал фон Бернгарди, человек знающий и известный, был примечательно откровенен. Вот какой была философия генерала:

«Сильные, здоровые и процветающие нации увеличиваются в числе. Начиная с какого-то момента… они требуют новых территорий для размещения нарастающего населения. Поскольку почти каждая часть земного шара уже заселена, новые территории должны быть захвачены, что таким образом становится законом необходимости».

Франция, утверждал фон Бернгарди, должна быть уничтожена. За ней должна последовать Великобритания, которая с 1761 года была вероломна в отношении Германии и со времен Англо-бурской войны считалась врагом, которого надо сразить.

Мысленно представляя себе ход такой войны, Конан Дойл говорил впоследствии, что у него не было логического хода мыслей. Просто ему в голову пришел еще один вполне ясный эскизный план, полный новых опасностей. Великобритания считала себя изолированной, огражденной железным щитом своего военно-морского флота. В определенном смысле так это и было. Но Великобритании приходилось импортировать продовольствие. Если Германия нападет на Францию, что представлялось более вероятным, Британия должна будет переправить на континент армию и осуществлять ей поставки.

«Элемент опасности, – писал он в статье «Великобритания и грядущая война», – представляет существование новых форм боевых действий на море, которые никогда не были испытаны компетентными лицами и которые могут полностью революционизировать все условия. Этими новыми факторами являются подводные лодки и воздушные корабли».

Аэропланы или дирижабли, считал он, «пока недостаточно страшны для того, чтобы изменить весь ход кампании». Другое дело подводные лодки. Никакая блокада не сможет удержать в гавани этих водяных змеев, ничто не поможет уйти от них, когда они станут наносить удары по торговым судам. И далее:

«Какое воздействие стая подводных лодок, находящихся у входа в Ла-Манш и в Ирландском море, может оказать на снабжение продовольствием наших островов, я не могу себе представить, – писал он. – По всей вероятности, помимо британских будут уничтожены и другие корабли, и это наверняка повлечет за собой международные осложнения».

Все было так, будто слово «ОПАСНОСТЬ» было начертано огромными красными буквами. Его мнение, хотя оно и было выражено в небольшой статье в «Фортнайтли ревью», было услышано, если не выслушано, по всей стране. Что противопоставить этой опасности?

Ему на ум приходило три решения. Первое – выращивать продовольствие дома, сделав это необходимым путем введения высоких тарифов на импортные продукты питания, однако этого никогда не будет позволено сделать по внутриполитическим соображениям. Второе – построить собственные подводные суда для поставок продовольствия, которые были бы столь же невидимы, как и нападающие подлодки, но это представлялось невозможным с навигационной точки зрения.

Третье решение, к которому он настойчиво призывал, заключалось в строительстве тоннеля под проливом на глубине двух сотен футов под землей протяженностью в двадцать шесть миль, который связал бы Англию с Францией. Англия и Франция должны быть вместе.

«Полагаю, – писал он, – нет необходимости доказывать, что недопущение расчленения и стерилизации Франции отвечает нашим жизненным интересам. Подобного рода трагедия превратит западную половину Европы в гигантскую Германию с несколькими припавшими к ее ногам незначительными государствами».

Такой тоннель, самостоятельная подземная железная дорога, представлял бы собой трубопровод, жизненную артерию, ценную с точки зрения торговли и в случае войны. Этот проект предлагался и ранее, он был осуществим еще за тридцать лет до этого. В 1913 году с применением современных инженерных методов тоннель можно было бы построить за три года – если это не будет уже слишком поздно, – и его стоимость составила бы пять миллионов фунтов.

«Мы будем качать (через Марсель и тоннель) все продовольственные поставки из района Средиземноморья и Черного моря». В маловероятном случае, если Англия подвергнется вторжению, можно будет срочно перебросить подкрепления из Франции. В любом случае, лорды и джентльмены, подводные лодки представляют собой реальную угрозу. Как вы собираетесь на нее отвечать?

Хотя у него было много сильных сторонников, включая генерала сэра Реджинальда Телбота и генерала сэра Альфреда Тернера, большинство высокопоставленных официальных лиц не склонялось к тому, чтобы воспринимать его серьезно. Большое собрание в отеле «Кэннон-стрит», на котором он был главным оратором, вызвало критические комментарии.

Премьер-министр господин Асквит сказал: «Вопрос нашей способности накормить людей или поддерживать коммуникации через пролив – это вопрос о том, будет у нас или нет непобедимый военно-морской флот и контроль над морями».

«Таймс» с вежливой усмешкой заметила: «Предоставим сэру Артуру Конан Дойлу сопоставить это высказывание господина Асквита с воображаемой картиной двадцати пяти вражеских подводных лодок у побережья Кента и еще двадцати пяти в Ирландском проливе».

Министр военно-морских сил Германии адмирал фон Капелль три года спустя с ликованием высказался:

«Единственный пророк современной формы экономической войны – сэр Артур Конан Дойл».

В тот момент он не был популярен среди военных в своей собственной стране. Поскольку он не верил в возможность вторжения, он хотел, чтобы Территориальная армия (в случае возможной войны) поддержала регулярные войска за рубежом в качестве боевой силы.

Он питал отвращение к воинской повинности. Конан Дойл верил в солдат-добровольцев и сомневался в достоинстве призыва: это была ошибочная точка зрения, но она перекликалась с его детством и была существенной частью его характера. Конечно, воинская повинность могла стать необходимой в военное время. В мирное же время, как он справедливо считал, такая мера не прошла бы через парламент.

«Лучше готовьте территориальные силы, – настаивал он, – и у вас будут резервы, на которые можно опереться!»

Это вызвало жаркие споры, когда колоритный ирландец генерал Уилсон, начальник штаба военных действий, пригласил его на конференцию, посвященную статье «Великобритания и грядущая война». После ленча в доме полковника Сэквилл-Веста генерал Уилсон принялся задавать вопросы колючему гражданскому деятелю, и по обеим сторонам стола застучали кулаки. Они не могли убедить его в необходимости призыва; он не мог заставить их поверить в опасность, исходящую от подводных лодок.

Опасность исходила также от плавучих мин, которые уже продемонстрировали свою убийственную силу во время русско-японской войны. Он размышлял над этим, задавая себе вопрос, нельзя ли придумать какую-то защиту и от подводных лодок, и от мин. Он считал, что должен каким-то образом пробудить общественность. В ту весну 1913 года все дела шли гладко, как по шелку, пока этот ход не нарушили вопли воинственных суфражисток.

«Право голоса женщинам!» – кричали они.

Они били окна, нападали на министров кабинета, приковывали себя цепями к железным оградам, устраивали голодовки, и их приходилось насильно кормить. Они проводили демонстрации у театров и во время общественных митингов, пока их, визжащих, не растаскивали. Люди недалекие считали это смешным. Но большинство приходило в недоумение. Все было так, как будто чаепитие у викария внезапно превращалось в шабаш ведьм или степенные престарелые дамы запели рэгтайм.

Конан Дойл, который никогда не относился к суфражизму положительно, стал резко выступать против него, когда начались эти визги ведьм. Это не было делом политического принципа. Ему не нравилось их поведение. Он считал его гротескным, своего рода переменой ролей, как будто мужчины переоделись в женщин и принялись за рукоделие. Джин, как и большинство женщин в то время, не имела никакого желания голосовать и заявляла об этом без каких-либо подсказок с его стороны.

«Зачем мне это? Я вполне счастлива».

21 декабря 1912 года у них родился третий ребенок – девочка, которую они назвали Лена Джин Аннетт. Следующим летом в «Уиндлшэме» полным цветом расцвело счастье. Новая семья ни в коей мере не отдалила от себя старших детей, Мэри и Кингсли; напротив, они стали еще больше друг к другу привязаны.

В бильярдной Мэри всегда удивлялась, видя, как Деннис и Адриан играют у отца под ногами на полу, пока он практикуется на бильярде. (В 1913 году он занял третье место в любительском чемпионате.) Вместо того чтобы нервно вспыхивать, как это с ним бывало раньше, он рассеянно переступал через детей или позволял им бегать как угодно, пока он сам передвигался вокруг стола.

С Мэри и Кингсли было достигнуто настоящее понимание. Кингсли – высокий, крепко сложенный, очень сдержанный и с ласковыми руками – готовился к тому, чтобы получить медицинскую степень в госпитале Сент-Мэри после того, как отучился в Лозанне и Ганновере.

«Мне иногда кажется, – как-то пожаловался Конан Дойл в письме Иннесу, – что я не могу преодолеть замкнутость этого мальчика, что я его не понимаю». Такая неловкость прошла. Кингсли увлекался метанием молота; на лужайке в «Уиндлшеме» отец с ним соревновался.

«Кингсли, – сказал он Джин, – должно быть, самый неразговорчивый из всех живших и живущих Дойлов. Но он может быть по-настоящему красноречив, когда пишет письма всем своим девочкам».

«Всем своим девочкам?»

«В этом доме я не могу открыть ни одного письменного ящика, не натолкнувшись на полузаконченное письмо, которое начинается словами: «Милая Сюзан» или «Милая Джейн». Здесь он мог имитировать самого себя, раздувая щеки и торжественно начиная: «Кингсли! Великий шотландец! Что это? Ужасный мальчик. Прекрасно!»

В тот год он много выступал от имени Союза за реформу закона о разводе. «Основа национальной жизни, – говорил он, – это не просто семья. Это счастливая семья. И это как раз то, чего у нас нет при наших устаревших законах о разводе».

Помимо его внимания к мопеду – велосипеду с двигателем, на котором они с шумом носились по округе, – его занимали и всевозможные другие интересы. Господин Столл хотел такого Шерлока Холмса, которого госпожа Хамфри Уорд назвала «новыми схемами для воспроизведения рассказов в кинематографе», когда в письме просила у него совета насчет ее прав на фильмы, однако его первым рассказом, который был экранизирован, был «Родни Стон».

«Затерянный мир» все еще имел отзвуки. В печати за 1 апреля (ничего не поделаешь, дата была действительно такой) он увидел следующую заметку:

«Волнующая романтическая повесть сэра Артура Конан Дойла «Затерянный мир» возбудила дух стремления к приключениям у группы американцев. Несколько дней назад яхта «Делавэр» вышла из Филадельфии и направилась в – воды Амазонки. Яхта является собственностью Пенсильванского университета и держит путь в Бразилию с группой смелых исследователей, которые рассчитывают проникнуть в верховья Амазонки и во многие ее притоки в интересах науки и человечества. Они будут искать «затерянный мир» Конан Дойла или научные свидетельства его существования».

Здесь мы можем заподозрить, что какой-то американский репортер добавил пикантности к подлинной истории. Назывались реальные имена: капитан Роуэн, который командовал яхтой, и доктор Фэррабл из Пенсильванского университета. Джин пришла в ужас.

«Ты думаешь, они приняли все всерьез?»

«Нет, конечно. Но в любом случае – пусть едут! Если они не найдут плато, то наверняка найдут что-нибудь интересное».

Также в апреле в «Уиндлшем» на выходные дни приехал человек, который в то время был известен как величайший детектив Америки. У Уильяма Бернса с его рыжеватыми усами и приветливым взглядом были «приятные и отполированные манеры дипломата, если сравнивать их с чем-то еще, что можно отполировать – гранитом».

«Он сообщил мне, – писал Конан Дойл в своей записной книжке, – что когда проводил судебные преследования в Сан-Франциско, его обещали убить прямо в суде. На что он дал указание своим людям, чтобы они убили всех адвокатов и свидетелей другой стороны. «Я буду мертв, сэр Артур, и поэтому мне все равно».

Бернс хотел поговорить о Шерлоке Холмсе. Он говорил, что методы Холмса практичны, и показал «детектофон», посредством которого можно было слушать разговоры в соседней комнате. Однако хозяин, посмеиваясь и с трубкой во рту, убедил его вместо этого рассказать о Детективном агентстве Бернса и фрагменты из длинной истории Пинкертона. Один из рассказов – о Молли Маджирисе в угольном бассейне Пенсильвании в 1876 году – возбуждал его воображение на протяжении длительного времени после того, как Бернс уехал.

«Я – Берди Эдвардс!» – вот что здесь надо запомнить, без комментариев.

Итак, два направления мысли – процесс привлечения внимания к опасности подводных лодок и смутные очертания детективного рассказа, над которым он работал все лето и осень.

За последние пять лет всего пять рассказов о Шерлоке Холмсе – от «Приключения в Вистерия-Лодж» до «Исчезновения леди Франчески Карфакс» – были опубликованы в «Странде». Как, спрашивал он, отнеслись бы они к полномасштабному детективному роману? И кроме того, пошли бы они навстречу его плану запросить комментарии военно-морского руководства к предлагаемому рассказу?

Между тем в записной книжке появлялось все больше и больше записей о религии. Писал он и о спиритизме, предмете, который он никогда не мог обсуждать с Джин, потому что спиритизм ей не нравился и она его боялась. Читать его записную книжку – значит проследить ход его мыслей.

«Даже если исходить из того, что спиритизм не ложь, – писал он, – он продвинет нас лишь ненамного вперед. Но это небольшое вперед решает самую важную проблему – является ли смерть концом всего?» «Представьте себе Лондон, который сошел с ума по спиритизму, подобно тому как это было недавно во время перчаточного боя с участием Джорджеса Карпентьера!»

(Молодому Карпентьеру не давали прохода, когда тот нокаутом победил Бомбардира Уэллса в первом раунде 8 декабря 1913 года.)

«Какой бы это был кошмар! – писал Конан Дойл. – Какая началась бы оргия мошенничества и помешательства! Мы отнеслись бы к этому с ужасом. И это не будет несовместимо с верой в то, что все утверждения спиритизма верны».

В период между зимой 1913-го и весной 1914 года, на который пришелся пик его изобретательности, он написал последний и лучший из своих детективных рассказов – «Долину ужаса». И написал он еще длинный рассказ под названием «Опасность! Запись в судовом журнале капитана Джона Сириуса», который навеки останется вехой в деле прорицания.

Глава 19
ВЕРШИНА УСПЕХА

Подводная лодка, на борту которой находилась двенадцатифунтовая разборная пушка, а внутри – торпеды, выскользнула из Блэнкенбургской бухты на закате. Это была подлодка «Йота», которой командовал капитан Джон Сириус.

Блэнкенбург был вымышленной столицей очень маленькой вымышленной страны, которая именовалась Норландия. «Йота» также существовала лишь в воображении. Но это была первая подводная лодка с пушкой на вооружении, и таким образом она могла всплыть на поверхности среди кораблей, не представлявших опасности, и приберечь торпеды для тех, что были опасны. Ни у кого, за возможным исключением империалистической Германии, такой идеи не было.

В «Опасности!» Конан Дойл нарисовал в воображении эту маленькую и, очевидно, слабую страну, которая ведет войну с Великобританией. С подводной флотилией, состоящей всего из восьми субмарин, капитан Сириус обещает диктовать противнику свои условия даже в том случае, если великий британский флот установит блокаду норландских бухт. Он будет топить корабли, груженные зерном, скотом и продовольствием, всех видов и любой национальной принадлежности.

«Мне все равно, – беззаботно объясняет он, – под каким флагом они плавают, до тех пор, пока они занимаются военной контрабандой на Британские острова». Первое нейтральное судно, которое он пускает на дно пушечным огнем, – американское.

Порт, в котором можно укрыться? Что ему за дело до портов, где он может быть легко обнаружен аэропланами или гидропланами? Все, что ему нужно, это изолированная заправочная база у побережья. Его мародеры поддерживают между собой связь по радио; они насаждают голодную смерть от устья Темзы до юга Великобритании, где Сириус торпедирует могучий лайнер «Олимпик».

Английские газеты, которые на первых полосах под крупными заголовками возвещают о победе, когда захвачен Блэнкенбург, этому коротенькому сообщению отводят страницу незаметную.

«В море находятся несколько подводных лодок противника, которые нанесли некоторый ощутимый ущерб нашим торговым судам», – характерное начало такого сообщения. А потом от этого события отмахиваются, как будто оно не имеет большой важности. «Поскольку подводная лодка не может находиться в море без дозаправки более десяти дней и поскольку порт (Блэнкенбург) захвачен, эти налеты должны быстро закончиться».

Действительно, Британию заставляют принять условия в невероятно короткий срок и с использованием слишком малого числа подводных лодок. Но каждый, кто читает «Опасность!» в наши дни, после двух войн, начинает испытывать внушающее страх чувство, что тут автор был совершенно прав. Чтобы избежать торпед, торговые суда ходят зигзагами. Некоторые вооружены, как вспомогательные крейсеры. «Зетта» капитана Стефана, не увидев в перископ орудий, поднимается на поверхность, и ее боевую рубку сносит огнем. Капитан Сириус видит наибольшую опасность в бомбах внезапно атакующих самолетов. Каждая деталь настолько реалистична, что мы с облегчением обращаем свой взор к февралю 1914 года, когда все это было только сном, но Конан Дойл описал это очень реалистично.

Это был полный сценарий того, что в точности произошло в будущем. Он попросил Гринхоу Смита выяснить мнение, скажем, дюжины ведущих военно-морских экспертов. Им следовало задать вопрос, может ли такое случиться, а затем, вслед за его повествованием, напечатать в «Странде» их мнение.

«Отзывы военно-морских экспертов, – писал он, – должны составить из не более 100 слов каждое, в противном случае они не будут сбалансированы с рассказом. Следует также, насколько это только возможно, избегать политики».

Это должно быть сделано. Это было жизненно важно, жизненно необходимо!

В то же самое время он упорно работал над романом, о котором Гринхоу Смит хотел получить от него информацию.

«Странд», – ответил он 6 февраля 1914 года, – платит за это произведение настолько высокую цену, что с моей стороны было бы нелюбезно отказать в такой информации.

Думаю, что называться он будет «Долина ужаса». На данный момент вероятно, что он будет состоять не менее чем из 50 000 слов. По моим приблизительным подсчетам, 25 000 я уже написал. Если все будет удачно, должен закончить до конца марта.

Как и в «Этюде в багровых тонах», сюжет по меньшей мере половины книги связан с Америкой и подробно излагает события, которые привели к преступлению в Англии… Эта часть повествования будет содержать один сюрприз, который, как я надеюсь, потрясет самого стойкого читателя. Но с Холмсом мы расстанемся на длительное время. Это необходимо».

Вверху письма он сделал добавление: «Я думаю, это моя лебединая песня в жанре фантастики».

Новость обеспокоила Гринхоу Смита, который попросил разъяснений.

Он изумленно ответил, что под своей лебединой песней – «или, я бы сказал, гусиным гоготом» – только имел в виду, что он далеко не бедный человек и у него есть здоровые коммерческие интересы. У него появилась возможность посвятить себя исторической работе, которую он любил. А в настоящий момент:

«Поскольку мой план состоит в том, чтобы написать две первые главы о Шерлоке, а затем перейти к американской части (это не будет порядком публикации), трудно прислать вам что-либо такое, что не создало бы превратного впечатления».

Некоторые критики склонны преуменьшать значение «Долины ужаса». Им не нравится то, что они считают «политическим» аспектом второй части, морщатся от стиля. Это – обычные жалобы тех из писателей левого крыла, которые сами не могут придумать элементарного сюжета. Но расстроенные чувства этих джентльменов не должны затмевать для них того факта, что первая, самостоятельная часть, которая называется «Трагедия в Берлстоуне», представляет собой почти совершенный пример детектива.

С самой первой главы с ее превосходным диалогом между Холмсом и Ватсоном и до раскрытия преступления в кабинете читателю даются все важнейшие нити. Эти нити выделены, выставлены напоказ, подчеркнуты. Брлее того, это является самым ясным примером вклада Конан Дойла в жанр детектива.

В обнесенном рвом поместье Берлстоун из огнестрельного оружия непонятным образом убит человек, а среди любопытных ключей к преступлению – свеча и кровавое пятно. Холмс замечает, что пропала одна из гантелей, которые находились в зале для упражнений. Позднее Холмс обсуждает это дело с Ватсоном.

«Я не говорю, что мы все постигли, до этого далеко, но мы обнаружили, что пропала гантель…»

«Гантель!»

«Боже мой, Ватсон, неужели вы не осознали того факта, что все это дело повисает на пропавшей гантели?»

Холмс продолжает и продолжает обсуждать это до тех пор, пока и Ватсон, и читатель не приходят в отчаяние. Каково значение гантели? Какое огромное значение придается зонтику Ватсона? При первом упоминании важности гантели Холмс сидит «с набитым хлебом ртом, а его глаза сверкают озорством при виде моих интеллектуальных затруднений». Тем не менее правда становится для нас очевидной.

Обычно говорят, что Конан Дойл заимствовал одну деталь у По, другую у Габорио, третью у кого-то еще. Это затеняет то, что он действительно сделал: он придумал загадочный ключ. Мы видим, как этот ключ проходит по его рассказам и примечательно иллюстрируется пассажем, который неоднократно повторяется.

«Есть ли что-либо такое, к чему вы хотели бы привлечь мое внимание?»

«К любопытному инциденту с собакой в ночное время».

«Собака ничего не делала в ночное время».

«Это и любопытно».

Называйте это «шерлокизмом», называйте любым другим причудливым именем – фактом остается то, что это – ключ, и великолепный. Это трюк, посредством которого детектив – оставляя вам прекрасную возможность строить догадки – тем не менее заставляет вас задаваться вопросом, о чем же, со здравой точки зрения, он говорит? Это придумал создатель Шерлока Холмса, и никто, за исключением великого Г.К. Честертона, на чьи рассказы о патере Брауне этот прием оказал столь глубокое влияние, никогда не сделал и половины этого.

Пожалуй, исчезнувшая гантель лучше, нежели собака в ночи или (если мы включим сюда любой прием из «Собаки Баскервилей») обе собаки в ночи. Холмс как личность, разгадывает ли он тайнопись Порлока или читает лекцию по архитектуре озадаченному инспектору Макдональду, и в 1914 году не утратил своих качеств. Пусть художественные критики целиком отдают себя «Этюду в багровых тонах» или «Знаку четырех», которые действительно были встречены неопределенно. Но только пусть они не твердят ерунду о «Долине ужаса».

Конан Дойл закончил ее в апреле, потому что, как он писал Гринхоу Смиту, его «сильно отвлекали другие дела». Многие из них были связаны с проблемами внутренними.

Опять были эти воинствующие суфражистки. Они спалили «Невилл Павильон» для игры в крикет в Тан-бридж-Веллсе, что повлекло за собой митинг противников суфражисток, на котором резко выступил Конан Дойл. А в Лондоне, где он должен был выступить в Этикал-Черч по проблеме реформы законов о разводе, они предприняли попытку прорваться в церковь. Протесты общественности против действий воинствующих суфражисток постоянно нарастали и становились все более гневными, особенно после того, как женщины изуродовали картины в художественной галерее и устроили несколько поджогов. Этим объясняется несколько более поздних высказываний Конан Дойла.

За год до этого он сожалел, что был слишком занят для того, чтоб принять приглашение правительства Канады осмотреть Национальный заповедник Джаспер-парк в северной части Скалистых гор и в качестве гостя совершить поездку по Канаде. Они пригласили его повторно в 1914 году.

«Железнодорожная компания «Грэнд Транк», – писал полковник Роджерс, – предоставит личный поезд, который будет ждать вас в Квебеке или Монреале, отправит вас, куда вы пожелаете в Восточной Канаде, на Великих озерах выделит свой самый лучший пароход, еще один поезд будет ждать вас в Форт-Уильяме, откуда по железным дорогам вы совершите западную часть вашей поездки».

Это была честь, от которой ему вовсе не хотелось отказываться; он проедет по земле Паркмэна, пройдет по лесам ирокезов, описанным в «Изгнанниках». Его поездка по Канаде, в которой обычно красиво оказывают почести, обещала превратиться почти в королевское турне. Но для начала они с Джин провели бурную неделю в Нью-Йорке, где американцы опять претендовали на него как на свою собственность. В 1894 году он был известным писателем. Теперь же стал великим человеком. Но, как показали события, ему по-прежнему было чуждо чванство.

Приветственные послания уже появились в печати, когда лайнер «Олимпик» проплывал мимо очертаний небоскребов нижней части Манхэттена. Он и Джин позировали перед кинокамерами и фотоаппаратами, их, как казалось, окружили все на свете репортеры. Как изменились эти очертания, где теперь возвышалось здание Вулворта!

«О, когда я был здесь в последний раз, самым высоким было здание Тауэр! Это что? Результат права женщин на голосование?»

Термометр показывал девяносто два градуса по Фаренгейту. Изнывая от жары в черном пиджаке, в белом жилете и котелке, он выстреливал ответы. Одним из пассажиров на лайнере был некий господин Р.Х. Баскервиль, что вызвало большое любопытство и некоторое замешательство.

«Вы сказали, полковник Рузвельт? Это великий человек. Если он говорит, что открыл реку в Бразилии, можете быть уверены, что так это и было. Право женщин на голосование? По моему мнению…»

Они остановились в отеле «Плаза». В вестибюле его опять окружили газетчики, а в это время Джин, сидя в розовой гостиной в их номере, наблюдала за грозой над Центральным парком и отвечала на вопросы женщин. Он был особенно польщен тем, что они все как один написали, что выглядит он примерно на сорок и из него бы получился прекрасный полицейский – регулировщик транспорта. Но некоторые заголовки, появившиеся в тот же вечер и на другой день, резали глаза подобно яркому свету, вспыхнувшему в темной комнате.

Нью-йоркская «Уорлд», 28 мая:

«ПЕРЕД НАМИ ШЕРЛОК; ОЖИДАЕТ ЛИНЧЕВАНИЯ «ДИКИХ ЖЕНЩИН».

Нью-йоркская «Мейл»:

«ЛЕКАРСТВО КОНАН ДОЙЛА ОТ СУФРАЖИЗМА – ЛИНЧЕВАНИЕ».

Нью-йоркская «Американ»:

«КОНАН ДОЙЛ: ПУСТЬ СУФРАЖИСТКИ УМИРАЮТ С ГОЛОДУ».

В ужасе он кричал Джин: «Я никогда этого не говорил!»

«Но, дорогой, мне действительно показалось, что ты сказал что-то очень похожее».

«Я сказал, что «боюсь», как бы их не линчевали. А «Джорнэл» представляет дело так, будто я сказал, что возглавлю группу линчевателей и повешу их своими собственными руками».

Он был глубоко обеспокоен. Его, человека, который не мог и чертыхнуться в обществе женщины, изображают таким, будто он подвешивал суфражисток к фонарным столбам на Риджент-стрит! И теперь это невозможно было исправить.

Но все было улажено. Те же самые газетчики, которые преследовали его повсюду, за исключением момента, когда Уорден Клэнси заперся с ним в погребке в ресторане «Синг-Синг», напечатали то, что он сказал в ответ. И это было то самое. Он принял лишь одно официальное приглашение, полученное по радио, когда он находился посредине Атлантики, – приглашение на завтрак в Обществе пилигримов, одним из самых активных членов которого в Лондоне он был. Бывший посол в Великобритании Джозеф Чоут представил его как наиболее известного из живущих англичан, и он выступил по проблеме англо-американских отношений.

Неделя пронеслась головокружительно: «Все в городе казались полными решимости все нам показать». В моду входил танец танго; Бродвей уже гордился своими огнями; в «Клочке бумаги» они видели Джона Дрю и мисс Этель Берримор. В старой городской тюрьме Томбе его познакомили с английским заключенным, который называл себя сэром Джоном Греем, но был лучше известен полиции как Джо Бумажный Воротник.

«Сэр Артур, – писала «Ивнинг сан», – проявил интерес к Чарльзу Бекеру. Он все знает о Кровавом Джипе, Лефти Луи и других преступниках».

Его увлек бейсбол, когда он наблюдал за непревзойденными «Атлетике», великолепными несмотря на то, что в тот же год в Мировой серии они четыре раза подряд проиграли бостонским «Брейвз». Зрелищная сторона привлекла гостя с самого начала.

Немного позже, в Канаде, он не упустил шанса самому выйти на площадку.

В конце недели их пребывания в Нью-Йорке:

«Дойлы веселятся на Кони-Айленде» (нью-йоркская «Сан», 1 июня);

«Леди Дойл находит Кони-Айленд захватывающим, а Шерлок не может разрешить загадку хот-дога» («Ивнинг уорлд»).

Фантастическое зрелище разноцветных огней на фоне ночного неба, аттракционы, грохот роллер-костеров показались этим двоим самой захватывающей частью недели. Их группа (всего около двадцати человек) по освещенному лунным светом морю отправилась к парку Стиплчейз, который находился у пирса. В Луна-парке, где толпа вопила особенно пронзительно, он поспешил опробовать новые аттракционы.

«Это было великолепно!» – сказала Джин, снимая в гостинице автомобильную маску и плащ-пыльник, когда они вернулись под утро в сопровождении еще большего числа репортеров. Но был один инцидент, который остался почти незамеченным прессой. Когда сэр Артур проходил через ворота Луна-парка, поблизости находился оркестр, и его дирижер скомандовал играть определенную мелодию. Это не должно интересовать нас, все было неплохо с точки зрения организации публичных развлечений. А спонтанное поведение толпы – нечто совсем другое.