Текст книги "Мисс Равенел уходит к северянам"

Автор книги: Джон Дефорест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 35 страниц)

– Сегодня великий день в вашей жизни, – сказал растроганный доктор, – а для меня очень грустный день. Горько думать, что мы так долго вас не увидим.

– А я надеюсь, мы скоро с вами увидимся, – отвечал ему Колберн, хотя печальный тон его голоса плохо согласовался с его словами. Он был бледен, глаза его лихорадочно блестели после бессонной ночи. – Уверен, что скоро увидимся, – повторил он еще раз.

Единственным его шансом вернуться к мисс Равенел был скорый конец войны; он жаждал его и свою надежду, как свойственно то совсем молодым людям, поддерживал верой. Правда, тогда почти все северяне были уверены, что дольше года война не продлится; что великая армия, формируемая на берегах Потомака, будет непобедимой в бою; что Мак-Клеллан без всяких хлопот подавит мятежников. Должно быть, во всей Баратарии только полковник Картер, да еще Равенел, да немногие закоснелые сторонники демократической партии держались иного взгляда.

– Куда направляют вас, мистер Колберн? – спросила Лили с живым интересом.

– Сказать по правде, не знаю. Приказ в закрытом конверте. Полковнику велено вскрыть конверт через сутки после того, как мы выйдем в море.

– Безобразие! Кто это выдумал! – возмутилась молодая особа. Она была любопытна, и ей не терпелось узнать, поедут ли северяне в ее родной город.

– Вернее всего, мы едем в Вирджинию, – предположил Колберн. – Очень надеюсь на это. Там будет решающий бой, и я хочу в нем участвовать.

Бедный Колберн! Он словно признался, что хочет пасть мертвым в великом сражении. И как ошибался он, думая, что в этой войне будет только один решающий бой.

– Куда бы вас ни послали, – вмешался доктор, – везде вы будете к месту, как друг человечества и патриот. Верю, вас ждут победы. Уверен также и в вашем личном успехе. Полковника Картера, конечно, произведут в генералы, и вы займете тогда его нынешний пост. Но если даже вы ничуть не продвинетесь в чине и вам не дано будет отличиться на поле сражения, все равно вы участвуете в замечательном деле и можете рассчитывать на благодарность потомков. Я завидую вам от души, завидую тому гордому чувству, с которым вы пройдете по жизни.

– Спасибо вам, сударь, – откликнулся Колберн, не найдя что ответить еще в такую минуту.

– И если представится случай отправить письмо, не забывайте о нас, – вставила Лили, не очень раздумывая, что говорит, после чего, спохватившись, залилась ярким румянцем. В своем нетерпении поскорее узнать, когда вторгнется Картер в Луизиану, она сказала нечаянно лишнее.

Узнав, что он может послать ей письмо, Колберн расцвел в благодарной улыбке.

– Разумеется, – разъяснил доктор, – не забудьте мне написать, как только прибудете к пункту своего назначения.

Колберн ответил, что так и сделает, но с меньшим восторгом, чем минуту назад. Было ясно, что ни при каких обстоятельствах он не смеет адресовать свои письма мисс Лили.

– Теперь я должен проститься с вами, и да хранит вас господь, – сказал он со вздохом, протянув девушке руку и при этом побледнел (так утверждали, во всяком случае, присутствовавшие в гостиной почтенные дамы).

Мисс Равенел подала ему руку и тоже переменилась в лице, но не побелела, как он, а вспыхнула ярким румянцем.

– Возвращайтесь живым и здоровым, – тихо сказала она.

Она была исполнена столь откровенно дружеских чувств, что не заметила даже, какую силу любви, какую горечь отчаяния вложил он в свое, всего только две-три секунды длившееся рукопожатие. Она осознала это попозже, по прошествии часа, поняла, заливаясь румянцем, что это значило, но опять не почувствовала ни любви, ни досады.

– Храни вас господь! Храни вас господь! – повторял растроганный доктор. – Не забывайте, пишите почаще. Всего вам хорошего.

Прощание оказалось мучительным и совсем непохожим на то, о каком он мечтал, и Колберн, сказав в извинение, что ему еще нужно проститься с друзьями, откланялся за полчаса до отправления поезда. В дверях он столкнулся с входившим в отель полковником.

– Последнее «до свидания», не так ли? – осведомился Картер в своей обычной грубовато-беспечной манере. – Тоже хочу попрощаться с этим милым семейством. Увидимся в поезде.

– Слушаю, сэр, – кратко ответил Колберн. На душе у него было сумрачно, как в февральскую вьюгу, и он зашагал вниз по улице на вокзал, не для того чтобы увидеться там с какими-либо друзьями, а просто желая выкурить наедине сам с собою сигару, не принесшую, впрочем, ему утешения.

– Счастлив, что вас застал, – воскликнул полковник, уловив Равенелов в момент, когда они уже покидали гостиную. – Мисс Равенел, я примчался, рискуя нарушить свой воинский долг, чтобы иметь удовольствие или, вернее сказать, несчастье проститься с вами.

Доктор поежился, слушая эти речи, но тут же заверил полковника, что рад его видеть. Алея, как пышный розан, Лили вернулась в гостиную, хоть доктор и сделал попытку остаться в холле, чтобы тем сократить свидание. Столкнувшись с неповиновением дочери, он решительно перехватил инициативу в беседе и добрые десять минут разглагольствовал о блестящих проводах Десятого Баратарийского, о том, как долго еще продлится война, и о различиях в характере северян и южан. Все это время Лили сидела недвижно, на манер молодых француженок, не произносила ни слова, но таила, быть может, тем временем очень опасные мысли. Под конец полковник решительно вырвался из объятий отца и обратился к дочери:

– У вас нет для меня, мисс Равенел, даже дружеских слов на прощание?

– Чего вы хотите, – возразила она, – когда вы идете войной на мою родину? Но я не желаю вам худа.

– Благодарю и за это, – сказал он серьезнее, чем у него было в обычае. – Я предпочел бы, конечно, чтобы вы пожелали мне скорой победы, как если бы я воевал и за вас. Но, может быть, так оно именно и обернется. Если замыслен захват Нового Орлеана, а это не исключается, то, возможно, вы скоро вернетесь домой.

– О, я была бы тогда почти счастлива. И почти согласилась бы с тем, что цель может иной раз оправдывать средства.

– Так позвольте надеяться, что мы с вами скоро увидимся, там или еще где-нибудь, – сказал, вставая, полковник.

Он говорил с ней сегодня и серьезнее и внимательнее, чем за все предыдущее время, ее рука дрогнула в его сильной мужской руке, и она опустила глаза под его настойчивым взглядом, в котором впервые, как ей показалось, прочитала нечто особое, обращенное лично к ней.

«Если дела у них снова пойдут на лад, – размышлял про себя полковник, спускаясь по лестнице. – Если они получат назад свою собственность…»

Не дописав эту фразу в тайной книге своей души, полковник вынул сигару. Однажды решив что-нибудь, он действовал быстро, с напором и страстью; но пока до решений было еще далеко.

ГЛАВА IX
Из Нового Бостона в Новый Орлеан (с заездом в форт Джексон)

– Ах, так его перетак! – разразился полковник Картер, когда через двадцать четыре часа после отплытия из Сэнди-Хука в уединении своей командирской каюты вскрыл заветный приказ. – Этот Батлер[50]50
  Генерал-майор Бенджамин Ф. Батлер (1818–1893) – американский юрист и политический деятель; с начала гражданской войны генерал северной армии. Командовал экспедиционным корпусом, захватившим Новый Орлеан, и оставался до конца 1862 г. военным губернатором Луизианы. Левый республиканец и сторонник решительных методов борьбы с мятежом, Батлер был ненавистен южанам и имел много врагов среди «умеренных» в Вашингтоне.


[Закрыть] не хочет даже понюхать пороху. Шлет нас в паломничество… В святые места… Так его перетак!

Спешу заверить читателя, что я не согласен с подобной критикой в адрес прославленного проконсула Луизианы. Но поскольку задача моя писать не о Батлере, а о полковнике Картере, то я не стремлюсь к беспристрастному описанию событий, а только лишь излагаю мнение полковника.

Распахнув дверь каюты, Картер выглянул в коридор. Там стоял необыкновенно исправный солдат Десятого Баратарийского. Мундир у солдата был новый с иголочки, ботинки, ремень, патронташ и подсумок до блеска начищены, каждая медная пуговица сияла как солнце; он был в нитяных белых перчатках, без ружья, при штыке в ножнах. Самый исправный и ладный из всех назначенных в утренний караул, он попал на глаза адъютанту и сразу стал ординарцем командира полка. Ставши по стойке «смирно» и сведя каблуки, он отдал полковнику честь: поднес ладонь к козырьку, ловко отвел направо и опустил руку так, что мизинец пришелся как раз к боковому шву на его штанах. Полковник оглядел его с видимым одобрением.

– Молодец, ординарец! – сказал он. – Есть на что поглядеть. Наверно, служил в старой армии.

Он оглядел еще раз с головы до пят этот шедевр аккуратности и безгласного долга.

– Пойдите к капитану нашего парохода, – сказал он, передайте, что полковник желает ему доброго утра и просит пожаловать.

Ординарец отсалютовал еще раз, повернулся, как на шарнирах, и отправился выполнять поручение.

– Эй, вернитесь, – окликнул его полковник, – повторите приказ.

– Приказано, сэр, пожелать капитану доброго утра и пригласить его к вам в каюту.

– Черт побери! – восхитился полковник. – Запомнил приказ с первого раза! Ясное дело, служил в старой армии. Молодец! Выполняйте.

Через несколько минут морской начальник прибыл на совет к сухопутному.

– Прошу, капитан, проходите, – сказал полковник. – Не угодно ли стаканчик винца?

– Премного благодарен, полковник, – отвечал ему капитан, спокойный, загорелый, немногословный приземистый человечек лет сорока пяти. Седеющая его шевелюра была напомажена и причесана, темно-синий костюм сидел щегольски. – В море пью только портер, раз в день, за обедом.

– Ну и отлично, не будете пьяным при исполнении служебных обязанностей, – засмеялся полковник. – Вот наш приказ. Ознакомьтесь с ним, капитан.

Капитан прочитал приказ, слегка приподнял брови в знак того, что усвоил его содержание, сунул бумагу в конверт и, вернув полковнику, молвил: «Значит – Шип-Айленд!»

– О месте назначения пока помолчим, – ответил полковник. – Вдруг что-нибудь приключится, мы возвратимся в Нью-Йорк, и тогда эта тайна откроется раньше, чем желает военный министр.

– Что ж, возьмем заданный курс без комментариев.

Еще несколько фраз о поддержании порядка в кубрике, о рационе полка, и совещание закрылось. И Десятый Баратарийский узнал о назначении не ранее того часа, когда под боком у транспорта показался Шип-Айленд. А тем временем, пользуясь тихой погодой, Картер жучил своих новобранцев и учил дисциплине, чистоте и порядку, пока не добился желаемого. Дважды в день он инспектировал полк, обходил роту за ротой, хвалил исправных солдат, распекал нерадивых.

– Перед кем это вы взялись щеголять здесь кудрями, сэр? – говорил он, цепляя эфесом сабли пышную шевелюру солдата. – Чтобы к вечеру этого не было, сэр. Завтра утром покажетесь мне постриженным по-армейски.

Ну, а тех солдат, которые в ответ на приказ лейтенанта отвечали: «Не учите меня, что мне делать», – и вдобавок по праву вольнолюбивых американцев считали это забавной шуткой или даже похвальным поступком, – тех подвешивали к рее, да так, чтобы ноги болтались над палубой. Солдат учили беспрекословно повиноваться приказу, отдавать честь офицерам, уважать часового, стоящего на посту, не появляться без разрешения на шканцах, не совать носа в каюты.

– Я их, так-перетак, научу быть солдатами, – бранился полковник. – Повеселились дома, и хватит. Теперь начинается служба.

Сперва люди роптали. Свободнорожденные американцы склонны сопротивляться гнету, даже самому благотворному. Но у них хватило ума понять, что в основе всех этих требований лежала жестокая необходимость, и они, боясь своего полковника, вместе с тем почитали его. Каждый истинный американец привык уважать человека, знающего толк в своем деле. И как только полковник появлялся на верхней палубе или спускался в трюм, где размещались солдаты, все враз замолкали, вставали, уступали дорогу, козыряли ему. С офицерами Картер был официален и холоден, хотя неизменно корректен: «Лейтенант, – обращался он к офицеру, – соберите людей на палубе и спустите их в трюм». И когда дежурный докладывал о выполнении приказа, он отвечал: «Хорошо, лейтенант, благодарю вас». И даже когда распекал какого-нибудь солдата, неукоснительно именовал его «сэр».

– Черт их всех побери! Да я не обязан вообще толковать с солдатами, – пояснял он свои хлопоты капитану транспорта. – У нас в старой армии полковник был божеством, далай-ламой; если и открывал когда рот, то лишь по великим праздникам. Вся беда в том, что мои офицеры не знают службы. Представьте, что вам набрали команду из фермеров. Хочешь не хочешь, я должен следить за всем.

– Капитан Колберн, – спросил он однажды, – как у вас с материальной отчетностью? Покажите мне ротную ведомость.

Колберн принес две папки с бумагами, аккуратно обвязанные красной тесьмой. На одной папке значилось: «Отчетность по оружейной части 1 роты Десятого Стрелкового Баратарийского полка за квартал, истекающий 31 декабря 1861 года». На второй: «Отчетность по обмундированию и довольствию 1 роты Десятого Стрелкового Баратарийского полка за квартал, истекающий 31 декабря 1861 года». Проверив подсчеты, Картер быстрым опытным взглядом проглядел все квитанции и накладные.

– Отчетность в порядке, – сказал он. – И делает вам честь, капитан. Ординарец, обойдите всех командиров рог; передайте, что я их приветствую и велю явиться ко мне.

Командиры явились один за другим, откозыряли полковнику и, по его знаку, сели.

– Те из вас, джентльмены, – начал полковник, – кто уже составил ротные ведомости за последний квартал, должен сдать их сегодня же для проверки моему адъютанту. Тем, кто еще не готов, приказываю закончить немедленно. В случае затруднений обращайтесь к капитану Колберну; его отчетность в полном порядке. Джентльмены, устав материального снабжения армии не менее важен для вас, чем стрелковый устав. В том и другом деле промашка вам с рук не сойдет. Устав предусматривает, что все недостачи восполняются вами лично. Не представите вовремя ведомость, не получите жалованья, Меня это вообще не касается. Каждый из вас направляет отчет прямо в военное министерство. Я, со своей стороны, хочу преподать вам полезный совет. Честь от вас требует, джентльмены, чтобы вы полностью и в совершенстве овладели своей новой профессией; пусть даже эта война окончится через три месяца. Если уж начал чему учиться, учись усердно, учись на совесть. Долг выполняй до конца. Ни один уважающий себя офицер не станет брать офицерского жалованья, не исполнив своих обязанностей. Добавлю еще, что воинская отчетность – весьма любопытная штука. Армейская бухгалтерия совершеннейшая из всех существовавших на свете. Ее усовершенствовал сам Кэлхун,[51]51
  Известный американский политический деятель, связанный с рабовладельческим Югом; в 1817–1825 гг. военный министр в кабинете президента Монро.


[Закрыть] когда еще был военным министром, в расцвете своих умственных сил. Ручаюсь, что каждый из вас, кто сумеет по этой системе исправно и без убытка свести баланс своей роты, легко овладеет и отчетностью в банке или в торговой компании. Система продумана до мельчайших деталей. Когда-то, еще юнцом, окончив Вест-Пойнт, я командовал ротой на индейской границе и участвовал в стычке с индейцами-поуни. Я гордился этим первым своим в жизни сражением, как котенок впервые пойманной мышью. Я считал, что доблесть моя ошеломит Вашингтон и ослепит всю канцелярию военного министерства. Потому, отмечая в квартальном отчете пропажу трех шомполов, я просто сообщил, что они пропали в сражении при Траппер-Влаффе. Я полагал, что армейская бухгалтерия должна спасовать перед младшим лейтенантом, побывавшим под пулями. Надежда моя оказалась тщетной. Я получил из Интендантского управления строгий приказ объяснить доказательно, на чистоту, при каких обстоятельствах пропали три шомпола. Я не сумел этого сделать и потому оплатил убытки. У меня, героя кровавой схватки, застрелившего лично индейца-поуни, вычли из жалованья тридцать девять центов в уплату за три шомпола.

Ободренные мрачноватой усмешкой полковника, слушатели дружно захохотали.

– А вот еще один случай, – сказал он. – В Пьюджет-Саунд назначен молодой интендант. Он отсылает свой первый отчет и через год получает письмо из Интендантского управления, где ему предлагается дополнительно отчитаться в недостаче пяти центов. Вознегодовав на эти, как ему показалось, поиски блох, он перевел в Вашингтон ровно пять центов и специальным письмом известил их, что погашает задолженность. Проходит еще полгода, и он получает обратно свои пять центов вместе со строгим письмом за подписью главного интенданта, в котором указывается, что, во-первых, Интендантское управление не потерпит подобных расчетов наличными и, во-вторых, что от него ожидают присылки формального объяснения о судьбе утраченной им государственной собственности – под страхом сурового дисциплинарного наказания. И вот по сей день он ведет переписку и живет только слабой надеждой, что мятежники, может статься, войдут в Вашингтон и сожгут дотла Интендантское управление. И прошу, джентльмены, не считать это абсурдом; напротив, это разумнейший из возможных подходов к делу; спросите, если хотите, любого кассира в банке. То, что покажется вам сейчас пустой канцелярской рутиной, на самом деле – точность, порядок, неподкупность, платежеспособность. Тот, кто растратил пять центов, способен – в теории, по крайней мере, – растратить миллион. Я вам сообщаю все это, чтобы вам стало ясно, что может с вами случиться и чего от вас могут потребовать. А сейчас попрошу без отлагательства закончить и сдать отчетность. Сроки давно миновали. Не задерживаю вас, джентльмены.

– Решил припугнуть их малость, – поделился он с капитаном транспорта, рассказан об этой беседе. – Фактически в старой армии мы поручали всю писанину старшим сержантам. Когда я командовал ротой, то платил десять долларов в месяц сержанту из собственного кармана специально за счетоводство, получал от него готовую ведомость и ставил подпись, не глядя. Но наши сержанты никуда не годятся! Еще хуже своих офицеров! Так пусть поработают офицеры. А я покажу им пример.

Так действовал Картер на посту командира полка, составленного из новобранцев: он намеревался сделать из них настоящих вояк – для него это был вопрос чести. Каков бы там ни был Картер как человек, как воинский командир он был щепетилен и требователен; а его аристократические замашки и отсутствие сантиментов помогали ему внедрять дисциплину властно и твердой рукой. Сейчас, пока транспорт в это зимнее время плывет по теплым морям в направлении на юг, вернемся немного к истории Картера, посмотрим, чем он еще был увлечен в своей жизни, помимо армейских обязанностей.

– Подумать только, как время бежит, – сказал он однажды Колберну, разоткровенничавшись более обычного. – Всего три года назад я чуть было не переплыл этот самый Мексиканский залив, тоже с воинской частью и с совершенно иными целями. Я (так-перетак) был в те времена флибустьером[52]52
  Флибустьерскими (в прямом смысле слова флибустьерство – морской разбой) назывались в первой половине XIX столетия вооруженные экспедиции, снаряжавшиеся авантюристическими элементами в южных штатах для захвата чужих земель и насаждения там рабства негров. Флибустьеры направлялись главным образом в Центральную Америку и на острова в бассейне Карибского моря.


[Закрыть] и поборником рабовладения и действовал соответственно. Связался с Ламарами и Суле,[53]53
  Ламар Мирабо (1798–1859) – американский политический деятель, экспансионист, игравший видную роль в отторжении Техаса от Мексики и присоединении его к США. Суле Пьер (1802–1870) – француз, натурализовавшийся в США, сенатор от Луизианы, тоже видный экспансионист и позднее активный участник мятежа южных штатов.


[Закрыть] с губернаторами Каролины, Миссисипи, Луизианы; со всеми, кто собирался тогда распространять рабство негров в Юкатане, на Кубе, у черта в ступе и на луне. Готовился во вторые Кортесы.[54]54
  Кортес Фернандо (1485–1547) – испанский конкистадор, завоеватель Мексики.


[Закрыть] Не скажу, чтобы был захвачен их планами; просто искал приключений и выгодной службы, денег, путей к дальнейшей карьере. Если бы все пошло гладко, как мы задумали, я был бы сейчас, наверно, царьком где-нибудь на захваченных территориях. Но тут запахло войной, и все наши планы рухнули. В предвидении тяжких военных расходов они решили не тратиться. Пришлось и мне пораздумать, с кем быть в этой войне. Они все пошли в одну сторону, я – в другую.

Рассказ был отрывочным, Картер не все договаривал, и Колберну многое оставалось неясным; в дальнейшем, уже на Юге, он узнал кое-какие подробности, существенно дополнявшие то, что сказал Картер. Их стоит здесь вспомнить, поскольку они характеризуют полковника. Сразу становится ясно, что он не являлся Барром в подготовляемом заговоре, а всего лишь Уокером;[55]55
  Аарон Барр (1756–1836) – государственный деятель, вице-президент США в 1801–1805 гг., обвинялся в заговоре, имевшем целью отторгнуть часть территории США. Американский авантюрист-флибустьер Уильям Уокер в 1856–1860 гг. произвел ряд дерзких набегов на государства Центральной Америки.


[Закрыть] это можно было сказать и заранее; интеллект полковника был не такого калибра, чтобы он мог возглавить интригу, в которой играли видную роль хитроумнейшие (я не сказал бы – мудрейшие) политиканы тогдашнего Юга. Не надо долго раздумывать, чтобы понять, что Суле и Джефферсон Дэвис были много умнее полковника. Можно добавить еще, что профессиональный солдат редко бывает удачливым политическим интриганом, поскольку его образ действий требует простоты; он не привык подольщаться, хитрить, уговаривать; он отдает команду «вперед» – и люди идут вперед. Картер должен был стать во главе полка, бригады, быть может, даже дивизии, преданной заговорщикам. Они считали его своим человеком. Он был коренным вирджинцем и вел свой род от людей, принадлежавших к олигархии Юга. К тому же с приданым жены-луизианки он получил в собственность черных рабов. И хотя он успел уже схоронить жену, а чаша с вином поглотила черных невольников (еще до него Клеопатра растворяла в вине жемчужины!), было естественно предположить, что он в достаточной мере проникся рабовладельческим духом, ибо где вы встречали такого янки, который остался бы противником рабства, раз вкусив сладость плантаторства? Добавим еще, что Картер был связан с торговой фирмой, выпускавшей винтовки новейшей системы; было оговорено, что оружие для его экспедиционного корпуса будет закуплено именно у этой пенсильванской торговой фирмы. Скажем еще напоследок, что Картер к тому времени промотал в кутежах все свое состояние и состояние жены, подал в отставку из армии, чтобы найти что-нибудь поприбыльнее, просчитался и в этом, крепко засел на мели и сильно нуждался в наличных.

Трудно представить сейчас во всех деталях картину этого тайного заговора. Колберн выяснил с некоторой степенью достоверности, что три или четыре тысячи волонтеров присягнули на верность руководителям авантюры и что губернаторы нескольких южных штатов договорились поддержать заговорщиков, даже рискуя вступить в открытый конфликт с достопочтенной персоной, обитавшей тогда в Белом доме. Установлено также, что в чарлстонском «Миллс Хаузе» и в новоорлеанском «Сент Чарлз отеле» состоялись в ту пору военные совещания. Видный южный церковник тоже, как утверждают, присутствовал там и благословил экспедицию, возведя ее в ранг великого миссионерского подвига. Это может, конечно, вызвать смех у читателя-северянина, показаться ему совершенно неправдоподобным, но мы можем напомнить, что священники южных штатов не раз благословляли торговлю рабами как способ распространения христианской веры среди осчастливленных обитателей Африки. Откуда должна была отправиться экспедиция и каков был конечный пункт ее назначения, остается неясным. Картер молчит об этом, а быть может, вообще не знал. Все, что ему предлагалось, – это созвать своих старых друзей по оружию, сформировать волонтеров в роты, а после того – в полки; стать во главе экспедиционного корпуса и командовать высадкой. Почему экспедиция не состоялась, нам ничего не известно, кроме того, что сказал сам Картер в приведенной беседе с Колберном. Вернее всего, что, страшась успеха Линкольна на выборах, [56]56
  Рабовладельцы рассматривали приход к власти республиканской партии как прямую угрозу своей политической власти. На избрание Авраама Линкольна осенью 1860 г. президентом США они ответили созданием независимой Конфедерации южных штатов (14 февраля 1861 г.) и мятежом.


[Закрыть] вдохновители заговора предпочли приберечь боевой дух и богатства Юга для грядущей гражданской войны. Надо думать, что, зная Картера как отважного офицера и нуждаясь в таких людях для мятежа, они постарались привлечь его на свою сторону; и следует лишь удивляться, что этот отчаянный искатель фортуны, типичный Дугалд Далгетти, не поддался на их хитрые доводы и посулы и не нарушил присяги. Возможно, что он отклонил их авансы, понимая, что Север и богаче и сильнее, чем Юг. Но если не быть чрезмерно жестоким к Картеру, допустима и другая догадка – быть может, он действовал все же как патриот, памятуя о воинской чести, где-то жившей в его душе. Как бы там ни решать, Картер был сейчас здесь, веселый, усердный, уверенный в своих силах, готовый сражаться за единство страны и за старое знамя. И всей этой сомнительной и туманной истории с неудавшимся заговором, быть может, не стоило бы касаться совсем, если бы она не бросала некоторый дополнительный отсвет и на биографию полковника, и на его странный характер.

Нетрудно, я думаю, догадаться, что немало часов за эту морскую поездку капитан Колберн посвятил размышлениям о мисс Равенел. Но поскольку мечтания влюбленных сейчас не модное чтение, я их опущу, хотя и полон симпатии и дружеских чувств к моему молодому герою.

В один из по-летнему жарких мартовских дней транспортный пароход, весь черный от выстроенных на палубе войск, бросил якорь у белых как снег причалов Шип-Айленда;[57]57
  Военно-морская и десантная операция, завершившаяся захватом Нового Орлеана, была одной из важнейших побед Севера на первом этапе гражданской войны. В декабре 1861 г. северяне заняли остров Шип-Айленд в Мексиканском заливе на подступах к Новому Орлеану и сосредоточили там крупные сухопутные и военно-морские силы. Во второй половине апреля 1862 г. военный флот северян после недельной бомбардировки фортов, прикрывавших Новый Орлеан с моря, вошел в устье реки Миссисипи. 1 мая 1862 г. армия генерала Батлера заняла Новый Орлеан, ставший в дальнейшем базой для всех операций северных войск на юге страны.


[Закрыть] солнце не успело еще закатиться, как высадка кончилась. Были разбиты биваки, задымились походные кухни, полк приготовился к смотру. Генерал Фелпс[58]58
  Фелпс Джон (1813–1885) – генерал северных войск.


[Закрыть] и генерал Батлер отметили четкость и быстроту операции.

Всем хорошо известно, как из Шип-Айленда сделали базу для похода в Луизиану. Мне не с руки рассказывать здесь ни о предыстории этой кампании, ни о ходе учений на ослепительно-белых, до боли в глазах, прибрежных песках, ни о трепке, которую задала патрулировавшая у самого острова канонерка сунувшим нос из Мобила крейсерам южных мятежников, ни о приходе кораблей Фаррагута[59]59
  Фаррагут Дэвид (1801–1870), адмирал северян; Портер Дэвид Диксон (1813–1891), командир отряда мортирных судов – наряду с Батлером руководители новоорлеанской операции.


[Закрыть] и плавучих бомбометателей Портера, ни о великом общем параде экспедиционных сил. Запасшись подшивкой тогдашних газет и тремя-четырьмя предлинными пылкими письмами, которые Колберн послал Равенелам, я мог бы, конечно, легко составить из этого материала еще один лишний том, но у моей повести совершенно иная задача, и тема ее не история нашей страны, а судьбы отдельных людей. Тут же отмечу, что за истекшее время ни Картер, ни Колберн в своих кратких беседах не коснулись и словом мисс Равенел. У Колберна не возникало желания говорить о Лили с полковником, а тот был вообще слишком занят делами, чтобы раздумывать о Дульцинее, которой нет под рукой. Полковник вышел уже из того нежного возраста, когда разлука подстегивает любовь. Чтобы женщина вызывала у него страсть, она должна была быть тут же, поблизости.

Прошли месяц-два на белых песках Шип-Айленда, и вот наш Десятый Баратарийский грузится снова на транспорт, чтобы следовать к Новому Орлеану, с заездом в форт Джексон.

«Пейзаж в этой части Луизианы примерно таков, каким, вероятно, был, когда нашу планету еще населяли сумчатые, – писал Колберн доктору Равенелу из Хэд-оф-ди-Пассес. – Перед глазами – две узкие полоски земли, которым не видно конца, между ними река, где-то вовне – океан; суши вокруг не видно совсем, так разлилась Миссисипи; кустарники и – до половины – стволы деревьев закрыты водой. Непонятно, как это случилось, что ихтиозавры вымерли в Луизиане. Для человека, во всяком случае, страна еще не созрела. А быть может, это тот хаос (вспомним поэму Мильтона),[60]60
  Мильтон Джон (1608–1674) – знаменитый английский поэт и политический деятель эпохи английской буржуазной революции. В поэмах «Потерянный рай» и «Возвращенный рай», используя мотивы библейских сказаний, Мильтон создал титанический образ непокорного Сатаны.


[Закрыть] где обитал Сатана? Надеюсь, что мисс Равенел простит мне эту гипотезу; ведь я исхожу здесь из вашей теории, что Люцифер был, есть и будет привержен к здешним местам».

Дальше Колберн подробно рассказывает о знаменитой бомбардировке фортов, но я изымаю здесь этот рассказ, поскольку он сам не участвовал в операции, а был лишь ее наблюдателем и слушателем канонады. Приведу лишь один пассаж, любопытный разбором чувств человека, присутствующего при бесспорно важнейших, но притом, увы, утомительных своим однообразием событиях:

«И вот мы свидетели самой великой бомбардировки, какая известна в истории морских (или, точнее сказать, земноводных) сражений. Вы, конечно, уверены, что все мы охвачены благородным душевным подъемом; странность, однако, в том, что мы подавлены скукой и самым плачевным бездельем. Мы недостаточно сведущи в великой науке войны, чтобы осмысленно анализировать эту страшную формулу: сила флота равна силе форта. Миновала неделя, и нам наскучили взрывы снарядов. Уже день или два, как мы перестали взбираться на мачты, чтобы взглянуть оттуда на смутный дальний дымок. Нам постыдно осточертели эти грязные воды уныло текущей реки, намытые дамбы, бесконечно бегущие вдоль ее берегов, и словно вздыбившаяся к востоку и к западу зеркально-без-жизненная даль океана. Мы стараемся убить время за картами и за курением, ворчим на треклятую долю, повторяем друг другу давно устаревшие слухи и мечтаем принять хоть какое-нибудь участие в деле. Если кому удастся найти на забитой солдатами палубе десять футов свободного места и чуть-чуть поразмяться, он считает себя счастливцем. Приходилось ли вам когда-нибудь ждать запоздавшего поезда на захолустном разъезде? Так знайте – здесь вдвое скучнее».

Впрочем, на следующей странице того же письма он сообщает о ярких событиях и сильных переживаниях:

«Огонь с кораблей подавил артиллерию противника. Последние сутки мы просто сходим с ума от волнения. Штурм фортов, победа, великий воинский подвиг! Правда, мы в нем не участвуем и даже толком не видим сражения, а только слышим его отдаленный грохот. Ушедший под воду вражеский броненосец, дрейфуя, задел нас, почти потопил, но потом уплыл по течению. Мимо прошли горевшие брандеры и так осветили ночную тьму, что рябь на воде казалась нам пламенем».

Дальше, в том же письме, он сообщает: «Форты сдались, и мы поднимаемся по Миссисипи, следуя за молодцом Фаррагутом. Я озираюсь, стараюсь припомнить все, что когда-либо знал по натуральной истории, и мне чудится, что со вчерашнего дня прошли миллионы лет, всего лишь за сутки мы миновали период сумчатых и вплываем теперь в не столь уже древнюю эру осадочных пород и изобильной растительности. Передайте мисс Равенел, что я шлю ей привет и признаю, что был не вполне справедлив в своей прежней оценке ее родного пейзажа. Поля с обеих сторон – живой изумруд. Усадьбы плантаторов тонут в апельсиновых рощах, в сверкающей массе благоухающей зелени. Из здешних кустов и деревьев, наверно, четвертую часть я вижу впервые в жизни и не устаю изумляться их тропической прелести. Мы здесь нежеланные гости, во всяком случае, для белых; они почти не показываются, не отвечают на наши приветствия, делают вид, что не видят нас. Молча проходят мимо или сумрачно едут верхом, глядя прямо перед собой, словно тем отрицая самое наше присутствие. Негры, однако, считают нас друзьями и избавителями. Их черные лица сияют восторгом. Приветствия и благословения идут от самой души. Они машут нам зелеными ветками, каким-то белым тряпьем, протягивают нам навстречу своих младенцев, валятся на колени; как видно, возносят хвалу всевышнему за дарованную им долгожданную милость. С утра и до самого вечера это зрелище воодушевляет нас, и я тоже благодарю господа, что причастен к святому делу. Я предвкушаю тот близкий и сладостный час, когда наша страна снова станет единой и смоет с себя позор и клеймо рабовладения».

Когда доктор прочел эти слова Колберна, мисс Равенел фыркнула, как сердитый котенок, в своей обычной манере.

«И вот мы достигли Нового Орлеана, – писал дальше Колберн, завершая свое нескончаемое послание. – Наш полк вошел в город первым, и мы увидели опустелые улицы и замерший порт, еще так недавно кипевшие жизнью. Нас встретили хмурые злобные взгляды случайных прохожих. Ваши аристократические друзья, как видно, бежали от варваров-янки; кругом одни негры, полунищие иностранцы и еще босяки, страшнее тех, что обитают в Нью-Йорке, в районе Бауэри. Их яростная, хотя и бессильная ненависть к нам поистине примечательна. Оборванный мальчишка-газетчик ни за что не продаст вам газету; в жалком ресторанчике вас не желают кормить. И каждый встречный бормочет сквозь зубы: «Проклятые янки!», «Чтоб вы подохли» – и прочее в том же роде. Я снова склоняюсь к теории, что именно здесь – обиталище Сатаны. Впрочем, нечистые духи, населяющие этот покинутый город, пока лишь корчат нам рожи и зловеще бурчат, но на большее не решаются. И если мисс Равенел опасается, что они вдруг поднимут восстание и, восставши, сожгут весь город, заверьте ее от меня, что беспокойство ее совершенно беспочвенно».