Текст книги "Мисс Равенел уходит к северянам"

Автор книги: Джон Дефорест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 35 страниц)

ГЛАВА XXX
Полковник Картер свершает свой первый недостойный джентльмена поступок

Мы сейчас подойдем к знаменитому и несчастному рейду северных войск на Ред-Ривер.[148]148
  Весенняя кампания 1864 г. на Ред-Ривер (к северо-западу от Порт-Гудзона), начатая по инициативе северного командования, сопровождалась большими потерями и изобиловала, по мнению американских военных историков, крупными тактическими просчетами и ошибками обеих сторон. Хотя формально целью северных войск был прорыв из Луизианы в Техас, есть основание считать (об этом говорит и Дефорест в своем романе), что северное командование находилось под тайным давлением капиталистов и спекулянтов, желавших получить скорейший доступ к богатым хлопковым и сахарным плантациям западной Луизианы. В XXX главе романа описано поражение северных войск 8 апреля 1864 г. при Сабайн-Кросс-Роде; в XXXII главе – успех северян 21 апреля в Гранд-Экоре, при переправе через Кейн-Ривер.


[Закрыть] В зимние месяцы 1863/64 года и в военных и в штатских кругах Нового Орлеана царило неслыханное волнение в связи с предстоящим походом. Задача похода состояла не только лишь в том, чтобы изгнать мятежников прочь с Юго-Запада, но имела добавочной целью вовлечь в коммерческий оборот огромные залежи хлопка, скопившиеся на баснословно богатых плантациях долины Ред-Ривер. А хлопок был золотом, был валютой, наполнял вам карманы, определял платежеспособность страны. Тысячи коммерсантов в безумии, не помня себя устремлялись к хлопку. Он был наваждением, всеобщей болезнью, горячечным бредом.

В самый разгар треволнений в кабинете у главного интенданта сидел лысоватый посмеивающийся толстяк лет пятидесяти, уже побывавший здесь несколько раз до того. Он сидел, широко расставив жирные ноги, пухлые руки его лежали на пухлых коленках, толстый зад целиком заполнял массивное канцелярское кресло, отягченный брюшком торс был склонен к собеседнику, а заплывшие в желтых отеках щек серые глазки так и впились в глаза Картера.

– Пропустить такой случай, полковник, будет ужасной оплошностью, – сказал незнакомец, тяжело отдуваясь.

Полковник не отвечал и, уставившись на носки своих двадцатидолларовых башмаков, покуривал не спеша двадцатицентовую гавану. В новехоньком штатском костюме, с этой гаваной во рту и с выражением аристократической скуки во взоре, он выглядел миллионером, полностью равнодушным ко всякой денежной прибыли.

– Абсолютно верное дело, – развивал свою мысль толстяк. – У Бэнкса двадцать тысяч штыков, у Стила еще десять; итак, тридцать тысяч штыков плюс к тому корабли Портера. Южане, хоть тресни, не смогут собрать и двадцати; значит, им не под силу оборонять долину Ред-Ривер. Помимо того здесь вступает в силу и некий тайный контракт: одни получают хлопок, другие – наличные деньги. Не отрицайте, полковник, я кое о чем информирован.

Он помолчал, отдуваясь, потом усмехнулся, кивнул и снова ввинтил свои глазки в полковника Картера. Тот, как и прежде, безмолвствовал, ничем не выказывая, согласен он или нет со своим собеседником.

– За хлопок я вам ручаюсь, – продолжал свою речь толстяк, на минуту извлекши из Картера свой зрительный штопор. – Прошу об одном – войдите со мной в компанию. За ваш капитал я обещаю вам львиную долю прибыли. У меня нет наличности – у вас она есть. Вам не с руки заниматься подобной коммерцией, беру ее на себя. Или, если хотите, другой вариант: я получаю у вас сто тысяч взаймы и плачу вам процент с каждой купленной кипы; гарантирую вам в этом случае верные двести тысяч.

– Мистер Уокер, – задал вопрос полковник, – если действительно это так выгодно, зачем вам брать компаньона?

Мистер Уокер потрогал свои грубошерстные серые брюки, потом взялся пальцами за обтрепанный борт пиджака.

– Приглядитесь, полковник, – сказал он, – человек в таком платье не может иметь ста тысяч. Если помните, в старые времена я ходил в тонком сукне. И полагаю, что снова надену хороший костюм, хотя равнодушен к нарядам. Вот вам одна причина: у меня нет кредита в банке. А вторая причина в том, что у меня нет друзей в штабе. Вы мне поможете деньгами – раз, и, кроме того, должны протолкнуть это дело. А я вам отдам за это три четверти прибыли. Верное дело, полковник, отличное дело. Признаться, я удивлен, что при ваших денежных трудностях вы боитесь пойти на риск.

– Что вы можете знать о моих денежных трудностях? – высокомерно спросил полковник.

– Все, что надо, – ответил Уокер с маслянистой ухмылкой, ничуть не пасуя перед яростным взмахом гривы и львиным рыком полковника. – Я скупил все ваши расписки со скидкой в сорок процентов.

– Переплатили, – ответствовал Картер, – тридцать центов за доллар – красная им цена.

С горечью он подумал о том, как он беден на самом деле, как ищут его кредиторы и как это все-таки мерзко быть вечно в долгах.

– Допустим, что я промахнулся – и вы не войдете со мной в соглашение. Понятное дело, я скупал векселя, имея это в виду. Но я вас избавил, полковник, от стаи докучливых кредиторов. Почему бы вам не сделать любезность и мне? Я поставил на карту четыре тысячи долларов.

Полковник нахмурился и отбросил сигару. Едва ли Уокер сумеет его прижать. Суд это дело не примет. И кредиторы тоже дальше угроз не пойдут. Но если узнает начальство, могут быть неприятности. Когда генералу доложат, что главный интендант военного округа не платит личных долгов, он вынужден будет снять Картера с должности. И вообще не годится иметь кредитором такого нахала, рвача, интригана, как этот Уокер, да еще на солидную сумму. А недурно бы раз навсегда избавиться от долгов, удивить всех этих сквалыг (как они надоели ему!) – уплатить им, всем разом, сполна; стать богатым, уйти от нужды, иметь лишние деньги, двинуть дело со звездочкой. Разве интенданты и штабисты не спекулируют хлопком на средства казны? Прилипчивая болезнь уже захватила полковника. Да и как ему было остаться морально здоровым в атмосфере, которой дышал в это время весь город; ничто не спасало – ни благородная кровь, унаследованная от предков, ни честь офицера с дипломом Вест-Пойнта.

Картер, впрочем, не тотчас же уступил этому сальному Мефистофелю. Победа Уокера не была столь стремительной, как победа миссис Ларю; соблазны, которыми он прельщал свою жертву, оказались не столь притягательны для натуры полковника; «божественный голос любви» был всегда для него более властным, чем тяга к богатству. И только когда Уокер выступил с дерзкой угрозой представить расписки полковника главнокомандующему, только когда северяне почти что дошли до Ред-Ривер, только когда подходящее время для сделки уже истекало, Картер решился участвовать в спекуляции. Приняв же решение, он, как всегда, действовал быстро и смело. Но здесь я должен признаться, на горе читателю, что мы вступаем в зону густого тумана и можем следить за ходом этой истории только от случая к случаю, руководствуясь некими тайными слухами, разговорами, кем-то и где-то подслушанными, обрывками чьих-то неведомых писем или иными источниками столь же неверного свойства. И потому, решаясь предать всю историю гласности, я должен прямо сказать, что, быть может, все это выдумка, сказка, плод воспаленной фантазии, может статься, что эти же факты могут быть истолкованы по-другому, иначе, без того, чтобы бросить тень на репутацию Картера, на его офицерскую честь.

И все же я склонен думать (допускаю, во всяком случае), что Картер взял крупную сумму казенных денег (не меньше ста тысяч долларов) и вручил эти деньги Уокеру для покупки партии хлопка. Полагаю, Уокер надеялся не дольше чем в месячный срок провернуть это дельце и доставить товар или деньги за проданный хлопок своему принципалу, чтобы тот мог успеть к истечению квартала вернуть взятую сумму казне. В продолжение же этого месяца Картер должен был отбиваться от просителей и от начальства, отвечая, что нет наличных или ссылаясь на трудности при составлении баланса. То, что купленный хлопок удастся продать за огромные деньги, не вызывало сомнений. Город кишел спекулянтами, которых не приняли в долю и не пустили в обоз, чтобы ехать за армией; эти сидели на месте, готовые тут же платить наличными за драгоценный товар, едва пароход с грузом хлопка подойдет к новоорлеанским причалам; да что там, к причалам, – они готовы были раскрыть кошелек, как только хлопок погрузят на борт на Ред-Ривер. В успехе похода, как военном, так и коммерческом, все были твердо уверены. Достаточно было представить себе могучий флот северян, испытанную в боях пехоту и конницу, продуманный стратегический план, основанный на взаимодействии всех трех родов войск. Далее приверженцы Юга не сомневались на сей раз в успехе противника и тоже стремились вложить свои сбережения в спекуляцию с хлопком. Надо думать, надежды Картера в этот момент намного превысили все его опасения, и он был уверен, что очень скоро он будет богат. Надеюсь, читатель поймет, что я делаю все эти выводы, исходя из гипотезы, что смутные слухи о Картере были все же верны.

Если бы я владел доподлинным материалом, с каким удовольствием я описал бы, как толстый Уокер сначала мирно плетется в армейском обозе, а после участвует вместе со всеми в катастрофическом бегстве. Ведь он раздобыл как-никак нужный ему капиталец и рьяно пытался, при всей своей тучности, применить его к делу. Если бы Марс в своей сфере приложил хотя бы половину энергии и талантов, потраченных попусту этим старым и жирным Меркурием, Шривепорт был бы взят северянами и Картеру очистилась бы верная четверть миллиона. Но, увы, в этот раз бог Наживы имел все основания ворчать на бога Войны. Впустую бедный Меркурий потерял пятьдесят фунтов веса, шныряя без сна и без отдыха один по окрестным плантациям, где легко мог нарваться на конный разъезд противника; и зря подвергался обстрелу в лесах и болотах, утоляя свой голод армейской свининой и сухарями; и весь день был в седле, всю ночь выторговывал хлопок, ревностный, как записной аболиционист, неутомимый, как краснокожий индеец, почти величавый в своей страсти к наживе. А Марс между тем растянул беззаботно армию на тридцать миль бездорожья, и враг, уступавший ей на добрую четверть численностью и несравнимо слабейший и по снаряженности и по дисциплине, колотил ее по частям. При Сабайн-Кросс-Роде северян охватила паника, которую можно сравнить только с паникой при Булл-Ране. Пехота, конница, артиллеристы, безнадежно смешавшись, бежали сломя голову по открытому полю или теснились, давя друг друга, на узких дорогах, забитых сотнями брошенных фур и повозок. И одна только Первая дивизия Девятнадцатого корпуса северян устояла в этом неслыханном хаосе и спасла положение. Спокойно шагая на фланге бегущей армии, с насмешкой покрикивая на паникеров, сохраняя под градом картечи боевые порядки, солдаты Первой дивизии стойким ружейным огнем вплоть до сумерек сдерживали торжествующих, рвущихся к полной победе мятежников. Ночью армия северян откатилась на двадцать миль, оторвалась от противника и на следующий день с превеликим трудом нанесла ответный удар, не намного, правда, улучшивший общее положение. Те же бойцы геройской Первой дивизии и еще семь тысяч солдат из Шестнадцатого корпуса северян, измотав неистово рвущегося врага, с боем продвинулись на две мили вперед и оставили за собой поле брани. Можно сказать, что солдаты добились победы, но генерал потерпел поражение. Поступил приказ отступать, Меркурий попал в беду.

Последний раз толстяка Уокера видели в ночь после бесплодной победы при Плезент-Хилле. В самом начале сражения при Сабайн-Кросс-Роде, когда он шел еще в авангарде колонны, под ним убили коня; потом он принял участие в общем паническом бегстве, частично пешком, частично верхом на муле, которого негр-возница выпряг ему из застрявшей на тесной дороге армейской повозки; после чего, подкормившись прямо на поле сражения сухарями из ранцев убитых южан и поразмыслив, Уокер решил довести до конца свое дело. Уповая, по свойственному ему оптимизму, что наутро войска северян вновь перейдут в наступление, он оседлал мула и вместе с двумя дружками-приятелями двинулся в глубь отбитой южанами территории, имея в виду разыскать там плантатора, которому, как полагают, он уже уплатил аванс. Так до сего дня никто и не знает, что случилось в дальнейшем с Уокером, с деньгами и с его сотоварищами. С той самой минуты, когда они трое, покинув бивак северян, исчезли в кромешной, кровавой, голосившей стопами раненых тьме, никто их больше не видел.

Нетрудно представить, как поразила Картера весть об этом несчастье. Словно призрак, предстала пред ним судьба, близкая и неумолимая. Его уличают в растрате, судят военным судом, с позором гонят из армии; каторга в Тортугасе, тяжкая цепь с ядром, семья – в нищете, несчастная Лили теряет от горя рассудок. Совсем не простая задача постигнуть и описать душевный мир человека, подобного Картеру, в такой ситуации. Начался неизбежный и неотвратимый второй акт его моральной трагедии. За первым его проступком, который при снисходительности, быть может, еще удалось бы трактовать как ошибку, последовал новый, который уже совершенно бесспорно был преступлением. Картер даже не мог, как иные отчаявшиеся должники, избавиться от долгов, убив кредитора. И безвыходность положения толкнула его к действиям (еще раз оговорюсь, что рассказ мой построен на слухах), которые для него, при его воззрениях на жизнь, были гнуснее убийства.

Для полной расплаты с казной и с мелкими кредиторами Картеру нужно было примерно сто десять тысяч. Просматривая реестры государственного имущества, которое было ему доверено армией и за которое он отвечал, Картер наткнулся на опись пятнадцати рейсовых пароходов, когда-то ходивших с грузом и пассажирами вверх и вниз по Миссисипи, а теперь, за годы войны, превращенных в простые транспорты и либо стоявших без дела где-нибудь у причалов, либо перевозивших войска в Гранд Экор, а больных и раненых в тыл. Если теперь с десяток этих судов пустить с молотка по десять тысяч за штуку, а после снова купить, но уже по двадцать пять тысяч, то может очиститься сто пятьдесят тысяч долларов, а этого Картеру хватит покрыть все долги и еще уплатить куртаж. Ему нужен был человек для этой фиктивной сделки, купец без стыда и без совести, обладающий капиталом для подобных покупок, а равно и весом в деловых новоорлеанских кругах, чтобы сделка не вызвала нежелательных слухов. Картер быстро нашел подходящего кандидата; то был коренной уроженец Нового Орлеана, богач, с положением в обществе, недавний сторонник южан, ныне принесший присягу на верность правительству. Мистер Холлистер был невелик ростом, тщедушный и желтолицый, темноглазый, со впалыми щеками и седеющей шевелюрой, Элегантный, отлично воспитанный, с тихим, вкрадчивым голосом. При своем малом росте, он был вместе с тем импозантен и мог бы, наверно, сойти за какого-нибудь филантропа, если бы не глаза. Глаза поражали своей чернотой и сверкали тревожным прерывистым блеском, словно пламя свечи на ветру. Казалось, что эти глаза не столько следили за чем-то во внешнем мире, сколько пытались уйти, убежать от какого-то ужаса, живущего в их владельце. Была ли то память о страшных преступных делах, причиненных другому страданиях или жестоких интригах, едва ли стоит доискиваться. За годы жизни и деятельности мистера Холлистера немало подобных темных и страшных дел омрачило историю Луизианы. Сейчас этому господину было за шестьдесят, хотя превосходно отглаженный коричневатый костюм, сорочка тончайшего полотна, гладко побритые щеки и аккуратный пробор молодили его лет на десять. Поскольку Холлистер был биржевик, то имел деловую контору. Он вышел из-за стола, чтобы встретить важного гостя, пожал ему руку очень дружески и почтительно и усадил его в кресло с такой обходительностью, словно Картер был дамой.

– Вы что-то бледны, полковник, – сказал он. – Позвольте, я вам предложу коньяку. Поистине наша жара нестерпима. Два-три года назад я, конечно, не стал бы торчать здесь в это тяжкое летнее время.

Достав из стенного шкафа бутылку отборного старого коньяка, который привык покупать еще в былые деньки, когда считал свои деньги не тысячами, а миллионами, Холлистер пододвинул поближе к полковнику графин с ледяной водой и принес со стола стаканы. Отхлебнув с полстакана, полковник запил свой коньяк водой, маклер же сделал себе некрепкий коктейль и тянул его не спеша, поддерживая компанию.

– Мистер Холлистер, – начал беседу Картер, – надеюсь, я вас не обижу, если скажу, что мне хорошо известно, как пострадали от этой войны ваши дела.

– Помилуйте, я польщен, что вы в курсе моих дел…

– Я слышал, что вы присягнули на верность правительству.

Мистер Холлистер подтвердил, что это именно так, и склонил почтительно голову, как бы приветствуя тем правительство в Вашингтоне.

– В таком случае было бы лишь справедливо, чтобы мы возместили вам как-то ваши потери.

Черные глаза вдруг сверкнули из-под седых кустистых бровей, но на желтом лице их владельца не выразилось ни интереса, ни тем более нетерпения.

– У меня есть одно предложение… так, небольшая сделка, – сказал полковник, – но она может дать вам барыш тысяч в двадцать.

– Буду бесконечно обязан. И готов сослужить любую ответную службу.

– Дело очень секретное. Вы клянетесь молчать?

– Слово луизианского джентльмена.

Картер вздохнул, налил стакан коньяку, поднес его было ко рту, но потом поставил обратно.

– Речь идет о десяти пароходах, – сказал он, – о десяти старых транспортах, которые решительно никому не нужны. Штаб поставил меня в известность, что пора ограничить наш транспортный флот. Наша армия не отступит от Гранд-Экора. И там довольно людей, чтобы овладеть Шривепортом. Потому мне предложено восемь из этих судов пустить с молотка – понятно?

– Совершенно понятно, – склонился в поклоне Холлистер. – Когда армия наступает, она не нуждается в транспортах.

Что до мотивов, представленных Картером, Холлистер не придавал им никакого значения, понимая отлично, что полковник не скажет ему ничего, что связано с военной тайной.

– Так вот, их надо продать, – снова сказал полковник, не найдя никакого пути приукрасить свое предложение. – Надо пустить с молотка. За бесценок, понятное дело. Почему бы вам не купить их?

Маклер закрыл на минуту глаза. Когда он снова открыл их, все уже было продумано им до конца и решение принято. Он понимал, что никаких барышей от продажи армия не получит, здесь – явное жульничество и казна потерпит убыток. Но ему ли, стороннику Юга, о том беспокоиться?

– Хорошо бы оформить продажу как частную сделку, – сказал он.

– По правилам нужен публичный торг.

– А что, если обойтись закрытым аукционом?

– Не исключается. Можно попробовать.

– Тогда разрешите, полковник, я возьму это на себя. Подберу всех участников торга, фиктивных, конечно. По форме у нас состоится публичный торг, а фактически частная сделка. Все это в нашей власти, но прежде договоримся. Сейчас я вам поясню. Транспорты стоят в среднем по двадцать пять тысяч; десять транспортов – четверть миллиона долларов. Допустим, я их покупаю по десять тысяч за штуку. Это в пределах пристойного.

Холлистер поглядел пристальным взглядом на Картера, увидел, что тот согласен, и продолжал свою речь:

– Значит, я покупаю их по десять тысяч за штуку и снова пускаю в продажу; остается чистый барыш в полтораста тысяч. Недурно, очень недурно. Разумеется, я претендую на самый малый процент, но учтем и мои обстоятельства. Если я должен платить за покупку наличными, мне придется искать заем или же спешно продать – в убыток себе, конечно, – кое-какие бумаги. Потому я прошу у вас, скажем, тридцать процентов; мне нужно покрыть потери, а также – не будем скрывать – кое-что истратить на взятки. Если же я уплачу векселями и буду спокоен, что снова продам эти транспорты до истечения срока моих обязательств, тогда я готов пойти на пятнадцать процентов – иными словами, возьму с вас двадцать пять тысяч.

Картер довольно блеснул глазами, – маклер был скромен в своих аппетитах. В темных глазах Холлистера тоже мелькнули искорки, – он был доволен, что Картер хотя и молчит, но явно идет на сделку; южанин согласен был продешевить, дело того стоило.

– Перед продажей все транспорты пройдут, конечно, инспекцию, – сказал полковник и осушил свой стакан.

– Надеюсь, в разумных пределах, – откликнулся Холлистер. – Надо подкинуть инспектору несколько тысяч, чтобы он понял, чего от него ждут. А самое лучшее, если он будет вообще несведущ в судах.

– Конечно, он будет несведущ. Откуда армейскому офицеру разбираться в судах и в двигателях?

– Хорошо, я этим займусь. Капитаны, механики и судовые плотники представят свидетельства о негодности всех пароходов, и я предъявлю их инспектору. Мне нужно на это примерно от трех до шести тысяч. Я готов заплатить из своих, если после продажи вы вернете мою половину.

Полковник смущенно взглянул на маклера и промолчал. Как ни странно, планируя это мошенничество, он не рассчитывал что-либо взять для себя лично. В нем еще теплилось что-то от совести и от чести. Он хотел лишь покрыть растрату.

– Не будем это решать, – уступил ему Холлистер. – Я уплачу, а уж вы как хотите. Да, назовите, кстати, имена пароходов. Я ведь имел раньше дело с речным транспортом.

– «Королева Юга», «Пальметто», «Королева Запада», «Пеликан», – перечислял полковник, с трудом вспоминая названия судов, – «Кресчент-Сити», «Союз», «Отец Вод», «Ред-Ривер», «Массачусетс» и «Штат на Заливе».

Маклер расхохотался;

– Три из них были моими, остальные я тоже знаю, а «Массачусетс», наверно, пригнали с Севера. Как они, все на ходу?

– Все на ходу. Сильно, конечно, запущены.

– Ну хорошо. Позвольте тогда мне наметить программу. Прежде всего пароходы проходят инспекцию. Я прослежу, чтобы было доказано, что они никуда не годятся. Далее будет назначен публичный торг. Покупателей я подыщу. Это люди – моя агентура – купят все пароходы за сто тысяч долларов и уплатят моими же векселями, сроком ровно на месяц, начиная со дня покупки. В течение этого месяца я ремонтирую все пароходы (так это будет считаться), привожу их в полную годность; ну а правительство вновь начинает испытывать тем временем в них нужду. Теперь я продаю их вам как представителю армии, но уже никак не дешевле чем за четверть миллиона; получаю назад свои векселя плюс сто тридцать тысяч наличными, беру из них тридцать тысяч; остальное, как мы и условились, остается у вас. Кроме того, я хотел бы внести еще одно предложение, весьма, по-моему, важное. Все пароходы должны в дальнейшем сгореть, безвозвратно исчезнуть, чтобы никто, никогда не смог выяснить, был ли на них ремонт, что за ремонт и так далее. Ну как, согласны, полковник?

Опозоренный офицер, джентльмен, переставший быть джентльменом, мог лишь ответить согласием.

Такова, по тогдашним слухам, подоплека этой скандальной сделки. Что касается фактов, действительно, десять названных пароходов были объявлены вдруг после инспекции непригодными к плаванию; состоялся публичный торг, и они были проданы по цене от семи до пятнадцати тысяч долларов респектабельным негоциантам, посетившим объявленный в должное время аукцион; достоверно и то, что они уплатили казне векселями мистера Холлистера, богатого маклера, о котором было известно, что он тайный сторонник южан. Через месяц правительство снова купило транспорты, уплатив за них вдвое дороже; значит, названный Холлистер загреб полтораста тысяч на этой афере. А на третий день после сделки случился пожар, и суда все сгорели дотла. Тут начались разговоры, может быть и неосновательные. Были высказаны и подозрения, может статься напрасные. Так ли, иначе, но следствия по этому делу никто не назначил; то ли действительно не было повода для расследования, то ли было мало охоты мешаться в эту историю.

Полковник Картер послал по истечении квартала аккуратный отчет в Вашингтон и расплатился с долгами. Но он как-то сник и осунулся, казался то грустным, то непомерно веселым и снова стал выпивать. А однажды перепугал до полусмерти жену, не придя домой ночевать. Наутро он объяснил, что должен был выехать вверх по реке по срочной служебной надобности. На самом же деле полковник напился, не решился идти в таком виде домой и провел ночь в отеле.