Текст книги "Мисс Равенел уходит к северянам"

Автор книги: Джон Дефорест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 35 страниц)

ГЛАВА XI
Новоорлеанские нравы, новоорлеанские дамы

После нескольких глав, целиком посвященных мужчинам, я охотно вернусь к нашей юной даме, хотя она и мятежница. Не прошло и суток по возвращении домой, как она обнаружила, что очарование родного города сильно поблекло, и вознегодовала на северян, принесших сюда с собой это уныние и мрак. И трудно ее винить. Адам и Ева жили весьма привольно, пока ангел господень не выгнал их прочь из рая. И любой нарушитель законов тоже считает, что жизнь была бы прекрасна, если бы только не злобные происки шерифа и судей. Несколько повстречавшихся мисс Равенел горожан сообщили ей, что Новый Орлеан великолепно держался; но северяне наперекор всем законам блокировали Миссисипи, как форменные пираты, налетели на город, принудили к бегству перепуганных жителей, подорвали торговлю, обрекли всех на нищету. Один пожилой джентльмен даже заверил ее, что Батлер и Фаррагут грубо нарушили конституцию. Как бы там ни было и кто бы ни загубил новоорлеанскую веселую жизнь, Лили была безутешна и очень сердита.

– Это просто ужасно, – вскричала она в слезах, бросаясь в объятия к тетке, миссис Ларю, которая проживала дом в дом с Равенелами и поспешила сейчас навстречу прибывшим изгнанникам.

Лили, вообще говоря, недолюбливала свою тетку и никогда не поверила бы, что будет рыдать у нее на груди; но в этот горестный час все, кого она знала в былые счастливые дни, казались ей близкими и родными.

– C’est effrayant[68]68
  Это ужасно (франц.).


[Закрыть], – сказала миссис Ларю. – Но плакать у нас немодно; мы распрощались, ma chère[69]69
  Моя дорогая (франц.).


[Закрыть], с женскими слабостями. Наши слезы иссякли. Вандализм и варварство янки погрузили нас в горе, которое не оплачешь слезами. Пусть этот зверь Батлер не услышит наших рыданий.

При всей энергичности речи миссис Ларю, она наполовину шутила. На ее алых губах блуждала полуулыбка и в миндалевидных сияющих черных глазах было больше любопытства, чем гнева. Кстати сказать, эта дама чуть сомнительной репутации приходилась Равенелам лишь свойственницей, а точнее, была вдовой брата покойной миссис Равенел. Ей недавно исполнилось тридцать три года, и она сохраняла пока что всю свою женскую прелесть. Смугловатая бледность лица у миссис Ларю оттенялась роскошными вьющимися волосами цвета воронова крыла и такими же черными, ясно очерченными бровями. У нее был приятный овал лица, носик прямой, губы тонкие, но выразительные, подбородок короткий и с ямочкой. Чаще всего она была весела и кокетлива, но со множеством переходов и сменявшихся настроений, включая подчас меланхолию и благочестивую грусть. Небольшого роста, она была хорошо сложена, с высокой грудью, ослепительной белизны руками и изящными щиколотками. Она не сражала с первого взгляда, но зато и не разочаровывала при более трезвой оценке ее красоты. Доктор испытывал к ней инстинктивную неприязнь, сомневался в ее добродетели (хотя и не располагал никакими прямыми уликами) и старался держать свою дочь от нее в стороне. Однако сейчас это было бы затруднительно, поскольку доктор часто бывал вне дома и не мог оставлять Лили совершенно одну.

В своих политических взглядах (не говоря об ином) эта дама была не менее двуликой, чем Янус. С сепаратистами она была ярой южанкой, громила Север и, если к тому была надобность, могла с утра и до вечера изощряться в проклятиях по адресу «гнусного Батлера», «предателя Фаррагута», варваров-янки, негролюбивых лудильщиков, и так далее, и тому подобное. В то же время она не упускала удобного случая зайти, без излишней огласки, к военному мэру города или даже к командующему, чтобы ценою улыбок и льстивых речей исхлопотать себе кое-какие выгоды. Сейчас, понимая отлично, что Равенелов осудят в городе как сторонников Севера, она не звала их пожить в своем поместительном доме. Но она ничего не имела против того, чтобы они жили под боком, на случай, если придется искать какой-нибудь льготы в штабе у северян. Исходя из того, что следует отдавать справедливость и черту, я сказал бы, что позиция миссис Ларю не была характерной для большинства нетерпимых и гордых луизианских аристократов-плантаторов. Не принадлежала она и к тому меньшинству, которое держалось воззрений доктора Равенела. Поскольку миссис Ларю была родом из почтенной французско-креольской семьи и покойный муж ее, видный новоорлеанский юрист, был отчаянным южным ультра, она, в той же мере, что отец и дочь Равенелы, принадлежала к луизианскому патрициату; с той только разницей, что оставалась с Суле, когда Равенел примкнул к партии Баркера.[70]70
  Партия Баркера – здесь – противники мятежа южных штатов; Джекоб Баркер – новоорлеанский банкир и коммерсант, сотрудничавший с оккупационной администрацией северян.


[Закрыть] Приход северян не разорил миссис Ларго. Она не владела рабами, плантациями и пароходами, той «особенной» южной собственностью, которая обесценилась с приходом северных войск. Миссис Ларю хранила свой капитал в ценных бумагах, а новоорлеанские банки, хоть и ограниченные в коммерческой инициативе, сохраняли пока что свои позиции на биржевом рынке страны. Миссис Ларю беспокоилась все же, как бы с этой гражданской войной не потерять невзначай своих денег, и потому, проклиная варваров-янки, в то же время очень боялась поссориться с ними.

Беседу племянницы с юной тетушкой прервали своим приходом миссис и мисс Лэнгдон – две бледные худощавые дамы со скорбными лицами, обе в черном, без фижм, крайне аристократичные, источавшие злобу на северян. Они обе вздрогнули, увидев мисс Равенел, но быстро пришли в себя и оглядели ее свысока невидящим взглядом. Внутренне наслаждаясь, миссис Ларю поторопилась представить свою племянницу.

Разумеется! Мисс Равенел! Как же, они знакомы. Просто никак не думали встретиться с ней. Ведь она, если только память им не изменяет, переселилась на Север вместе со своим батюшкой.

Лили краснела и трепетала от гнева и унижения. Она поняла сейчас, что за верность ее отца единству страны она будет подвергнута здесь остракизму. Вот награда за всю любовь ее к Новому Орлеану, за защиту Луизианы от критики янки! Они будут ее третировать, как дочь своего отца, издеваться над ней. Она восстала в душе против этой несправедливости, но не сказала ни слова и ограничилась высокомерным кивком. Нет, она не намерена давать объяснения; во-первых, она не желает осуждать своего отца, во-вторых, она слишком взволнована, чтобы пускаться в споры. Дамы и миссис Ларю между тем завели разговор о политике и вскоре уже приковали словесно к столбу зловредного Батлера и сплясали вкруг столба воинственный танец; затем содрали общими силами с гнусного Батлера скальп, изготовили кубок из черепа и освежились горячей кровью врага. Лили припомнила, как раздражали ее патриотические филиппики новобостонских матрон, но ничего даже чуть похожего она там, конечно, не слыхивала. И потому она отнеслась без особой симпатии к жалобам миссис Лэнгдон на постигшие их несчастья. Разумеется, ее опечалила весть, что Фред Лэнгдон погиб, защищая форт Джексон, но она с отвращением слушала, как его мать призывала к кровавой мести. Только сию минуту они отнеслись к ней так дурно лишь потому, что она дочь своего отца. Она еле сдержала насмешливую улыбку, когда гостьи, наперебой и задыхаясь от ярости, стали рассказывать, как «срезали» утром в омнибусе офицеришку-янки.

– Негодяй поднялся, хотел уступить нам место. Я сделала вид, что не замечаю его. Мы обе сделали вид, что не замечаем его. И я сказала – мы обе сказали: «Ничего не примем от янки!» И я осталась стоять. Мы обе остались стоять.

Сам случай был несущественным, но рассказ был исполнен ненависти. Дамы шипели и злобно ощеривались, точно распускающий иглы рассерженный дикобраз. Мисс Равенел прослушала рассказ без сочувствия и даже решилась чуть уколоть рассказчиц.

– Что ж, – сказала она, – это было, пожалуй, любезно с его стороны – предложить свое место даме. Не ожидала, что они так воспитаны. А я-то решила, что они вас тут угнетают.

Дамы ответили тем, что вскочили и стали прощаться.

– До свидания, мисс Равенел. Встреча с вами была такой неожиданностью!

Они попросили миссис Ларю поскорее их навестить, но при этом не позвали Лили. Мисс Равенел стало ясно, что Нового Орлеана, который она покинула, ей не вернуть. Половины прежних ее друзей уже не было в городе, остальные стали врагами. Теперь каждый будет грубить ей на улице, подпускать шпильки в гостиных, с осуждением коситься на них с отцом в церкви; и ей придется им всем отвечать, воевать за себя и отца. Она взбунтовалась при мысли, что должна страдать незаслуженно, и подумала, что с досады действительно может вдруг стать сторонницей Севера.

Равенел, пришедший от Колберна, столкнулся с дамами в холле и, хотя они еле кивнули ему, с обычной своей учтивостью проводил их до двери. Лили, сидя в гостиной, видела эту сцену и возмутилась не только грубостью дам, но и кротостью доктора.

– Они почти что не поздоровались с тобой, папа, – вскричала она, выбегая ему навстречу. – Значит, нечего их провожать. Почему ты стерпел эту грубость?

– Я стремлюсь, дорогая, поступать по-христиански, – ответил доктор, посмеиваясь, – и пример мне дают те самые янки, которых мы так презираем. Я только, что видел, как здешняя дама, наверно, считавшая себя высокорожденной леди, оскорбила двух офицеров. Оба они промолчали, не укорили ее в ответ даже взглядом.

– Промолчали? – спросила, подумав, Лили и тотчас добавила: – А я не хочу молчать.

– Не забывай и о том, что многие здесь потеряли родных, лишились имущества – пусть даже они и безумцы и заслужили возмездие.

– А мы не лишились имущества? – вопросила молодая особа.

– Ты действительно хочешь об этом знать или спрашиваешь, чтобы спорить со мной?

– Хочу действительно знать, – ответила Лили, неохотно отказываясь от продолжения спора.

– Пока железные дороги в руках у мятежников, – констатировал доктор, – наши железнодорожные акции не стоят ни цента.

– Значит, мы все потеряли?

– Все, кроме дома.

– Но как жить в этом доме без денег?

– Бог поможет. Найдется какой-нибудь заработок. Пока что нашелся друг. Сегодня вечером нас навестит капитан Колберн.

– Капитан Колберн? – воскликнула Лили, розовея от радости.

Как приятно ей будет встретить дружеский взгляд в этом городе, полном недоброжелателей. Хоть Колберн и янки, она никогда не оспаривала, что он джентльмен и воспитанный человек. А если хотите, он даже собой недурен, хотя и не так красив, как полковник Картер. Миссис Ларю тоже явно была довольна, что придет гость-мужчина. Как, наверно, сказал бы о миссис Ларю Сэм Уэллер,[71]71
  Сэм Уэллер – находчивый разбитной слуга мистера Пиквика в романе Диккенса «Посмертные записки Пиквикского клуба» (1837).


[Закрыть] будь он лично знаком с этой дамой, мужчины были ее «особым коньком».

Кухня у Равенелов пока что бездействовала, и они остались обедать у миссис Ларю; а пообедав, пошли домой: Лили – похлопотать по хозяйству, а доктор – развеять свои заботы у ящика с минералами.

– Непременно зайдите к нам вечером. Он очень мил, – сказала Лили, прощаясь.

– Тогда, может быть, мы обратим его в нашу южную веру. Пусть он сменит синий мундир на серый, и я его расцелую.

– Он не из тех, кто легко меняет мундир.

Лили, вернувшись домой, все продолжала думать о синем мундире Колберна, а потом ей представился еще один синий мундир, но иного фасона, с двойным рядом пуговиц.

– Так кого же ты видел сегодня, папа? – спросила она.

– Кого видел? Я ведь уже сказал – мистера Колберна.

– А еще кого, папа?

– Больше, кажется, никого, – ответствовал доктор рассеянно, прилаживая под стекло микроскопа образчик руды.

– Папа, не морщи лоб. Так тебя можно принять за одного из спутников Христофора Колумба.

Нежелание признать отца пожилым человеком было у Лили одним из признаков горячей дочерней любви.

– По-моему, за весь день я не встретил никого из прежних знакомых, – сказал доктор, потирая задумчиво лоб. – Удивительно быстро они исчезли из города, эти вожди и начальники, посмевшие бросить отсюда вызов разумному человечеству. Эти варвары не представляли себе, что разумное человечество может их больно ударить. Сейчас, когда все присмирели и до полусмерти напуганы, нельзя вспомнить без смеха о самодовольстве и похвальбе, царивших здесь год назад. Представь, что лягушки расселись по краю лужи и стараются запугать своим кваканьем окружающий мир. Мальчишка швыряет в них камнем. Пятьдесят пар лягушачьих пяток разом сверкают на солнце, гам сменяется тишиной. Та же картина и тут. Соединенные Штаты метнули Батлера и Фаррагута в эту мятежную лужу, и политические лягушки тотчас попрыгали вниз головой. Некоторые, я полагаю, и сейчас еще прячутся, из воды не высовываются. Кстати, я встретил двух своих прежних студентов, Брэдли и Джона Эйкера. Брэдли сказал, что командование мятежников вплоть до конца распространяло по городу ложные слухи, что северяне отбиты, – должно быть, хотели отсрочить общую панику, пока не выедут сами и не вывезут свои сундуки. Брэдли только успел прочитать в бюллетене, что флот северян потоплен, и тут же услышал, как – бах-бах-бабах! – Фаррагут начал обстрел форта Чалмет. А Эйкер, тот сам находился в то время в Чалмете. Рассказывал мне, как «Гартфорд» вошел в бухту, приблизился к форту у всех на глазах, преспокойнейшим образом. Они обстреляли его из фортовой артиллерии. «Гартфорд», не отвечая, стал разворачиваться. Они решили, что враг испугался, бежит, и завопили ура. И тут – бах-бабах! – он дал бортовой залп прямой наводкой по форту. Эйкер сказал, что они все кинулись в лес, не дожидаясь второго залпа, бежали как сумасшедшие. Только пятки сверкали, в точности как у лягушек, о которых я говорил.

– Все-таки, папа, они храбро бились у фортов.

– Дьявол тоже храбро бился против создателя, моя дорогая. Но не будем его хвалить. Он тем лишь доказал свою непроходимую тупость.

– Папа, – сказала Лили, чуточку помолчав, – может быть, ты оторвешься на час от своих камешков, и мы немного пройдемся.

– Сегодня уже не стоит, дитя мое. Солнце идет к закату, и, кроме того, мы ведь ждем мистера Колберна.

Через четверть часа он отложил камни и взялся за шляпу.

– Куда же ты? – живо и даже с досадой вскричала Лили.

Этот дежурный вопрос она задавала ему постоянно и в том же обиженном тоне, как только он собирался уйти без нее. Лили терпеть не могла отпускать его одного. Если он все-таки шел, она спрашивала: «Когда ты теперь вернешься?», а по возвращении встречала его вопросами: «Куда заходил?», «Кого ты там видел?», «Что он тебе сказал?» и другими в подобном же роде. Разве только ручной барашек бывает таким неотвязным, да дурная собой молодая жена так допекает, наверно, красавца супруга, как эта нежная дочь допекала своего милого папу.

– К доктору Эльдеркину, – отвечал Равенел. – Говорят, что он спас и любезно хранит до сих пор мою электрическую машину. Когда я зашел к нему утром, его не было дома. Сказали, вернется к шести. Мне не терпится поглядеть на машину.

– К чему это, папа? Ты только и думаешь что о науке. Машина подождет до утра. Просто как маленький мальчик, который вернулся домой и хватается за игрушки.

– Игрушка не из дешевых. Чтобы купить другую, нужно пятьсот долларов.

– Когда ты вернешься, папа? – спросила Лили.

– В половине восьмого, не позже. Пригласи к нам миссис Ларю, чтобы принять капитана Колберна, и пускай он меня непременно дождется.

Когда доктор вышел, Лили приникла к окну и следила за ним, пока он не скрылся из вида. Она по-детски боялась оставаться одна, и в особенности сейчас, в родном городе, где недавно была так счастлива и стала такой одинокой. Потом она вспомнила о капитане Колберне и о том, что она – молодая хозяйка дома. Она пошла к себе в спальню, засветила газ, повернула оба рожка к трюмо, распустила свои белокурое волнистые волосы, сперва примерила розовую ленту, а потом голубую, удостоверилась, какая ей больше к лицу, потом, взяв ручное туалетное зеркало, оглядела себя внимательно в профиль, прихорашиваясь и оглаживая каждое перышко, что твоя канарейка. Надо сказать, что она почитала своим непременным долгом быть нарядной и нравиться гостю. Она не была ни кокеткой, ни синим чулком, а просто молоденькой девушкой из хорошей семьи (из тех, в которых влюбляются) и понимала, что ее светский успех зависит единственно от ее красоты и умения себя вести. Ко времени, когда Лили закончила свой туалет, появилась и миссис Ларю, тоже, как видно, проведшая некое время у зеркала. Каждая дама отметила мысленно приготовления другой, но не проявила ни удивления, ни любопытства. Готовиться к встрече гостя было вполне естественно; пренебрежение этим было бы в их глазах либо неряшеством, либо невежливостью. Миссис Ларю сдвинула голубую ленточку Лили чуть-чуть повыше, а Лили разгладила еле заметную складочку на ее поясе (не поручусь, что дамы носили в тот год пояса, но готов присягнуть, что Лили разгладила на талии миссис Ларю какую-то складочку).

Было бы очень недурно подраматичнее изобразить встречу Лили и Колберна. Красноречивые взгляды их, пылкие объяснения, из которых стало бы ясно, что они оба чувствуют; да и мне это дало бы достаточный повод малость продвинуть их любовные взаимоотношения. Но оба, увы, повели себя самым примерным образом, и ни он, ни она не вывернули своих чувств наизнанку. Мисс Равенел, разумеется, зарозовела своим обычным румянцем, а капитан Колберн, может быть, стал изъясняться чуть поживее обычного; а в прочем они остались все теми же хорошо воспитанными молодыми людьми, дружески расположенными друг к другу и месяца два не встречавшимися. Ни на подмостках, ни в романтической повести герои и героини, конечно, так не ведут себя. Но зато в действительной жизни, хочешь не хочешь, это бывает нередко. Жизнь не всегда балует нас мелодрамой.

– Вы даже не представляете, как мне приятно встретиться с вами и с вашим отцом, – сказал, поздоровавшись, Колберн. – Будто все мы опять в Новом Бостоне.

Те дни в Новом Бостоне, когда все они были вместе, оставались для Колберна источником сладких воспоминаний.

– Мне тоже приятно, но по другой причине – потому что мы все в Новом Орлеане, – засмеялась в ответ мисс Лили. – Впрочем, наш город почти не узнать, – сказала она. – Здесь кипела веселая жизнь. А вы, патриоты-завоеватели, превратили его в довольно унылое место.

– Лекарство всегда невкусно, – ответствовал Колберн, – но лучше принять лекарство, чем быть больным. Пройдет десять лет, и вы сами увидите, как расцветет и разбогатеет ваш город.

– Боюсь, что это меня уже не порадует. Мы с папой будем здесь совсем одиноки. Наши друзья не вернутся, а тем, кто придет на их место, мы не нужны.

– Все зависит от вас. Если вы согласитесь принять их в свое общество, они будут лишь счастливы. Наполеоновская новая знать искала признания в Сен-Жерменском предместье, у прежних аристократов.[72]72
  Сделавшись императором, Наполеон стал искать способов сблизиться со старой дореволюционной французской знатью (Сен-Жерменское предместье – аристократические кварталы Парижа).


[Закрыть] То же будет и тут.

Миссис Ларю молчала, разыгрывая милую скромницу. Но, убедившись, что беседа приняла общий характер и ни Лили, ни Колберн не думают объясняться, она дала волю своей разговорчивости.

– Я лично согласна прождать эти десять лет, капитан Колберн, – сказала она, – чтобы Новый Орлеан расцвел заново. Мы потерпели крах. Вы – победители. И я буду рада увидеть плоды вашей победы.

Исполненный патриотических чувств, молодой офицер был в восторге. Он решил, что встретился с дамой из тех пресловутых врагов мятежа в рядах самого Юга, о которых столько трубили оптимисты на Севере и которых, придя сюда, офицеры северных войск денно и нощно разыскивали по всему Новому Орлеану. (На самом же деле этих людей было разве немногим больше, чем вымерших доисторических птиц додо.) Колберн живо пустился в беседу, ероша свою шевелюру, как обычно, когда бывал весел, и хохоча всякий раз, когда к тому представлялся хотя бы малейший случай. (Некоторые из его знакомцев считали, что Колберн смеется в обществе несколько больше, чем полагается светскому человеку.)

– Ваши слова возлагают на меня двойную ответственность, – ответил он миссис Ларю. – И я готов без оттяжек взяться за дело и для начала отстроить для вас кирпичный оштукатуренный губернаторский дом, такой, как у нас в Новом Бостоне. Ведь каждой столице штата полагается губернаторский дом. Но только прошу, не возлагайте на мои труды чрезмерных надежд и не судите меня слишком строго. За десять лет мне придется, я думаю, несколько раз соснуть.

– А также раз или два нанести нам визит, – подхватила миссис Ларю.

– Это уж непременно. И не только по той лишь причине, что я в восторге от ваших патриотических чувств, – заявил в ответ Колберн, пытаясь сделать дуплет и сразить обеих своих собеседниц разом.

Услышав о патриотических чувствах миссис Ларю, Лили едва удержалась от смеха; сама же миссис Ларю скромно склонила головку и улыбнулась самым приветливым образом.

– Должен признаться с грустью, продолжал Колберн, – что новоорлеанские дамы в своем большинстве попросту нас ненавидят. Когда я иду по улице, они так бегут от меня, что, вернувшись домой, я спешу всякий раз к зеркалу и с испугом гляжу, не схватил ли я оспу. Янки действуют им на нервы. Я вспоминаю рассказ об одном господине, очень склонном к простуде: он принимался чихать, едва завидев фургон, в котором развозят лед. Ваши дамы очень нас обижают. Сегодня как раз у меня был весьма неприятный случай с двумя дамами в трауре. Я ехал на конке, когда они поднялись в вагон. Никто из сидевших мужчин не встал, чтобы уступить им место. Тогда я предложил им свое. Они отказались, причем с таким видом, словно я лично оскальпировал всю их семью. Оглядели меня, облили презрением, да так, что мне показалось со страху, будто они великанши и каждой по сто лет. «Никаких одолжений от янки», – прошипели они и остались обе стоять. Я думаю, так прошипеть могла только Рашель,[73]73
  Рашель Элиза (1821–1858) – знаменитая французская трагическая актриса.


[Закрыть] да еще знаменитые гуси, спасшие Рим.[74]74
  Согласно известной легенде, гуси, заслышав приближение врага, пробудили заснувших римских часовых и тем спасли Рим от галлов.


[Закрыть]

Слушательницы рассмеялись и обменялись многозначительным взглядом.

– Предложите им руку и сердце и проверьте тогда, захотят ли они принять одолжение от янки, – сказала миссис Ларю.

Колберн немного смутился, а мисс Равенел сразу зарделась румянцем. Оба были чувствительны к матримониальной проблеме. Оба были в том возрасте, когда этот вопрос воспринимается как очень живая реальность; независимо от того, суждено ли именно им стать женихом и невестой, суждено ли ему или ей пожениться вообще.

– Наверно, мисс Равенел считает, что я получил по заслугам, – заметил Колберн. – Боюсь, если я предложу ей когда-нибудь место в конке, она меня тоже срежет.

Как видите, он избрал в этом случае своей спутницей в конке не Лэнгдонов и не миссис Ларю, а мисс Равенел.

– Можете не бояться, – сказала в ответ ему Лили, – если это не в бальном зале, я всегда предпочту сидеть.

Тема бала снова смутила Колберна. Не обученный в детстве танцам, он потом, уже выросши, постеснялся наверстывать свои светские недочеты. И он не решился сейчас поддержать шутку девушки, подумав, что Лили, конечно, всегда предпочтет иметь дело с искусным танцором. Как нелепы бывают влюбленные!

Так, чуть касаясь то тех, то других вопросов, они проболтали втроем около часа. Колберн печалился, что не сумел застать Лили одну и излить ей хоть малую долю тех чувств, что скопил в тайниках сердца. Он спешил к Равенелам, задыхаясь от радости; хотел выразить мисс Равенел свою дружбу, а быть может, кто знает, затронуть и более нежные чувства. Но присутствие миссис Ларю оказалось подобным льду в бокале шампанского, который мгновенно лишает жизни искристый напиток. И Колберн не столько участвовал сейчас в общей беседе, сколько думал о том, как коснуться заветной темы. Кстати, позволю себе здесь сказать, я совсем не уверен, что, даже застав Лили одну, он решился бы с ней объясниться. Он побаивался мисс Равенел и непомерно ее над собой возвышал; себя же ценил слишком низко и к тому же был очень застенчив.

Лили уже не раз задавалась вопросом, куда пропал ее папа. Наконец, поглядев на часы, она вскричала в тревоге: «Половина восьмого! Где же он, Викторина?»

– У доктора Эльдеркина, где еще ему быть. Ведь мужчины, когда заведут разговор о политике, меры не знают.

– Нет, тут что-то не так, – возразила ей Лили с тем нежеланием слушать резоны, которое мы проявляем, когда боимся за близких людей. – Он не мог так засидеться. С ним что-то случилось. Он обещал мне вернуться к половине восьмого. Он знал, что придет капитан Колберн. Я страшно волнуюсь. В городе очень тревожно.

– Пойду и все выясню, – сказал Колберн. – Где живет доктор Эльдеркин?

– Нет, дорогой капитан, и не думайте, – возразила миссис Ларю. – Вы северный офицер, на вас здесь могут напасть; в эти глухие места патрули не заглядывают. Берегитесь наших canailles[75]75
  Чернь (франц.).


[Закрыть]. Не волнуйтесь, кузина Лили. Ваш папа – новоорлеанец. Кто его тронет?

Миссис Ларю и впрямь так считала, но взялась отговаривать Колберна главным образом для того, чтобы чуточку с ним пококетничать. Он улыбнулся, услышав, что на него кто-то может напасть, но не внял уговорам тетки, а ждал приказаний племянницы. Мисс Равенел, со своей стороны, решив, что он испугался, глядела на него с нетерпением, почти что со злостью. Огорченный несправедливым укором, сказав, что все выяснит, Колберн спросил адрес доктора и тут же ушел. Завернув за угол дома, он увидел сидящего на приступках крыльца человека. Тот вытирал лицо носовым платком; в свете газового фонаря Колберну показалось, что на платке пятна крови.

– Как, это вы, доктор? – вскричал он. – Вы ранены? Что с вами случилось?

– Кто-то ударил меня. Какой-то мерзавец. Наверно, кастетом…

Колберн подобрал шляпу доктора, помог обвязать платком рану на лбу и взял его под руку.

– По-моему, рана неглубокая, – сказал Равенел. – Как вы считаете? Шляпа смягчила удар. Но негодяй все-таки сбил меня с ног. Я вам очень обязан, Колберн.

– Кто бы это мог быть?

– Не сумею ответить. Приветствие по-новоорлеански. Получив удар, я сразу почувствовал, что я в родном городе. Рассказывают, что один потерпевший кораблекрушение скиталец подплыл к незнакомому берегу и, как только приметил виселицу, сразу сказал: «Здесь живут христиане».

– Завидую вашему присутствию духа, сэр. Из вас вышел бы превосходный вояка.

– Я гражданин своего города. Удар кастетом из-за угла – наш исконный обычай. Нимало не удивлен. Счастье еще, что на голове у меня это нелепое порождение цивилизации – касторовая шляпа. Отныне я буду носить только такие шляпы. Присягаю им в верности так же, как Бейли Джарви[76]76
  Бейли Джарви – шотландский купец-суконщик из романа Вальтера Скотта «Роб Рой» (1818), усердный в своих похвалах «доброму старому сукну».


[Закрыть] присягал своему сукну. Еще надежнее был бы железный шлем. Надо будет наладить выпуск алюминиевых шляп, специально для Нового Орлеана.

– Боже мой, папа! – крикнула Лили, когда Колберн ввел в комнату доктора. Лицо Равенела под сильно помятой шляпой было белым как мел. На переносице запеклась кровь. Лили тут побледнела еще сильнее, чем папа; казалось, что первую помощь придется оказывать ей. Но миссис Ларю снискала восторг Колберна: с такой быстротой и с таким спокойствием она сделала все, что нужно. Бегом принесла воду, губку и бинт, промыла доктору рану, искусно забинтовала и, под конец, налила ему добрый стакан хересу. Дело в том, что ее покойный супруг не раз прибывал домой в подобном же виде; с той, впрочем, существенной разницей, что хереса он выпивал много больше и не после ранения, а до него.

– На тебя, конечно, напал один из этих гнусных солдат? – воскликнула Лили.

– Нет, Лили, – ответил доктор, – один из моих дорогих земляков. Ты же знаешь их импульсивность. Южное сердце всегда пылает огнем. Я не видел его в лицо, но полагаю, что это кто-то из старых друзей. Ударив меня, он сказал: «Получай по заслугам, шпион!» И добавил один эпитет, не буду его приводить, поскольку считаю, что он ко мне не относится. Наверно, хватил бы меня еще раз, но тут раздались шаги капитана Колберна. Поблагодари его, Лили, ведь только что ты обвинила одного из его солдат.

В порыве раскаяния и благодарности девушка протянула Колберну руку. Искушение было чрезмерным, Колберн склонился, прижал ее руку к губам, и побледневшая мисс Равенел враз залилась пунцовым румянцем. Миссис Ларю, усмехнувшись, сказала:

– Да вы настоящий француз, капитан. Вы рождены для Нового Орлеана.

– Нет, он еще не усвоил всех наших изящных обычаев, – откликнулся доктор, как видно, ничуть не шокированный действиями Колберна. – Не научен сбивать с ног кастетом старых людей, если он разошелся с ними в политических взглядах. Северяне ужасно отстали от нас в светскости, миссис Ларю. Самнер, этот вахлак, не догадался шарахнуть плантатора Брукса палкой по голове. Он тупо стоял на своем, что истина рождается в споре.

– Тебе вредно сейчас разговаривать, папа, – вмешалась Лили, – лучше будет пойти и прилечь.

Колберн откланялся, но, перед тем как уйти, спросил:

– А не опасно ли вам оставаться одним?

Лили подарила его признательным взглядом, словно и в самом деле не отказалась бы от охраны; но доктор сказал, что не видит в том надобности.

– Тот, кто напал на меня, убежал в сильном страхе. Больше он не вернется. Спасибо!

Тем не менее всю эту ночь до рассвета солдаты Десятого Баратарийского охраняли дом Равенелов и прочесывали ближние улицы, задерживая каждого, кто шел с тростью в руке и не мог сообщить о себе удовлетворительных сведений. Кстати замечу, что в этот период в Новом Орлеане было куда безопаснее жить, чем за все долгие годы его предыдущей истории, начиная с момента, когда нынешний город еще был деревушкой. Тут же могу сообщить, что незнакомец, напавший на доктора, так и не был разыскан; доктор отделался, в общем, легко, двухдневной головной болью, а мисс Равенел несколько разочаровалась в сепаратистских теориях, защищающих право каждого штата на полную самостоятельность. Дамы, особенно дамы с чувствительным сердцем, в случае если причинен ущерб тем, кого они любят, могут решиться на самые резкие выводы. Если бы сам мистер Сьюард, государственный секретарь, признанный златоуст и непревзойденный знаток конституции, три недели подряд толковал с мисс Равенел, он ничего не достиг бы; но как только какой-то новоорлеанский подонок напал на ее папу, она сразу почувствовала, что мятеж незаконен и что она – за единство республики.

– Проявление новоорлеанского темперамента, не более того, – так комментировал Равенел эту историю. – Человек не злоумышлял против меня, не готовился загодя, просто не мог упустить удобного случая. В руке у него была палка, а тут голова патриота, – скажите, ну как не ударить? Даже самый утонченный джентльмен в нашем городе не сумел бы сдержаться.