Текст книги "Мисс Равенел уходит к северянам"

Автор книги: Джон Дефорест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 35 страниц)

ГЛАВА XX
Капитан Колберн участвует в наступлении и отважно сражается

Это письмо от Колберна напомнило мне, что настала пора вернуться к нашему юному воину. В самом начале мая 1863 года, как и прежде командуя ротой, в составе того же полка и той же бригады, он стоял со своими людьми на Ред-Ривер, на окраине недавно еще процветавшего городка Александрия. Вот он лежит, укрывшись в дощатой будке высотой в десять футов и шириной – футов в пять, сооруженной для капитана по собственному почину тремя-четырьмя солдатами из его роты, растянувшись, покуривает короткую деревянную трубку и, прямо сказать, блаженствует. С той самой минуты, когда он покинул свою палатку в Брешере (а тому уже четыре недели), он впервые укрыт от дождя (не будем считать сомнительных шалашей, которые раз или два воздвигал для него буйно хохочущий Генри). Нынешний лагерь бригады, выросший за день – словно грибы под дождем, – состоит из легких укрытий самых различных видов и разбросан под сенью буков и ясеней на добрых полмили вверх по течению реки. Сотни солдат плещутся в охряно-красном потоке, ничуть не тревожась, что в чаще на том берегу могут скрываться снайперы.

Колберн уже пообедал полусырой свининой и сухарями, смыл с себя грязь от трехдневного перехода, докурил свою трубку и забылся солдатским сном, безмятежным, как в детстве, но чутким до крайности. Шума он вовсе не слышит, но отдайте команду «в ружье!» – и он вскочит как встрепанный. Поглядеть на него, он отличный образчик бойца, но если художник захотел бы его написать, то, я полагаю, слегка бы его приукрасил. Он бурый от солнца, вконец отощал, оттого что скудно питается (а порой голодает) и еще оттого, что денно и нощно в походе; притом он костлявый и жилистый, закаленный, сильный, как волк. Походный мундир на нем грязен, потому что он спит на голой земле и шагает в облаке пыли. Столько раз уже этот мундир был сначала промочен потом и обильно полит дождем, а после густо присыпан плодородной луизианской землицей, что стал вконец заскорузлым и мог бы, наверно, уже держаться совсем без владельца, стоя сам по себе. Пора бы его постирать, да второго мундира нет, а команду «в ружье!» и «марш!» можно ждать в любую минуту. Но и тело и дух Колберна в преотличнейшем состоянии. Каждодневный труд и лишения (а порой и прямая опасность для жизни) гонят прочь расслабляющую хандру, которой порой подвержены нежные души, попавшие в бурю. Постоянно находясь на свежем воздухе, он позабыл о простудах, и армейский паек не утоляет его аппетита. Форсированные марши по горячему следу за бегущим врагом от Кэмп-Бисленда до Александрии он перенес нисколько не хуже любого фермера или каменщика в своем полку. Ноги болят у него не меньше, чем у других, распухли, в кровавых мозолях, но он ни разу еще не лег у дороги, не попросился на отдых в обозный фургон. В одном письме он сообщает:

«За вчерашние тридцать пять миль я был малость утешен таким разговором:

Ирландец-солдат моей роты, смывая с ноги кровь: «Стойкий парень наш капитан, так перетак!..»

Другой: «Да мало того! Еще ободряет ребят. Все последние десять миль то шутил, то бранился. Нет, этого не уходишь, так его перетак!..»

От Александрии Бэнкс неожиданно сделал бросок к устью Ред-Ривер, погрузился на транспорты и высадился к северу от Порт-Гудзона, отрезав его таким образом от основной территории мятежников. Вейтцель тем временем принял командование бригадой Резерва и прикрывал наступление с тыла. Ночью он делал бросок, а днем, повернувшись лицом к врагу, преграждал ему путь. Кавалерия мятежников, озадаченная, сбитая с толку, плелась по пятам, но атаковать не решалась. А потом наступил незабвенный переезд по реке от Симмспорта до Байу-Сэра, и Колберн целыми днями валялся на палубе, наслаждаясь сознанием, что он уже не на марше; глаза его, и душа, и, казалось, самые мышцы упивались блаженством; его окружали, куда ни глянь, холмы, покрытые зеленью. С детства привыкший к холмам Новой Англии и вконец стосковавшийся за год в луизианских низинах, он не мог оторваться теперь от любезного сердцу пейзажа.

В обжигающую жару, в удушающих тучах пыли бригада взошла на высоты близ Байу-Сэра и продвинулась к плоскогорью, простиравшемуся до самого Порт-Гудзона. Замешанная на поте тончайшая пыль слиплась в грязную корку на рваных мундирах и превратила лица солдат в страшные маски со свисающими, как бахрома, посеревшими волосами, бородами, бровями, ресницами. Порою пыль так сгущалась, что не было видно хвоста ротной колонны. Казалось, солдаты вот-вот спятят от жажды и сведут к тому же с ума офицеров, беспрерывно требуя разрешения выйти из строя напиться (на территории противника это запрещено по уставу). Когда им однажды в пути вместо чернильно-черной или коричнево-рыжей протоки, ползущей среди болот, попался веселый, бегущий по песчаному ложу, глубиной по колено, прозрачный ручей, солдаты все разом залезли в него, как дети, с криком и хохотом. Наконец в густом облаке неоседающей пыли, омрачавшей и затмевавшей даже краски заката, они завершили свой марш и стали на отдых в широкой долине, в двух милях от Порт-Гудзона, отделенные от неприятеля густым лесом из магнолий, буков и дуба.

Еще не пробил тот час, когда всякий сумеет прочесть (или хотя бы узнать по секрету) всю правду о Порт-Гудзоне. Объективный рассказчик со скорбью должен признать, что, быть может, полная истина в этом вопросе никогда не станет известной – ни тем, кто ищет ее для себя, ни тем, кто стремится поведать ее всему свету. Факт остается фактом, это мы одержали победу и что эта победа была важным шагом на пути к окончанию войны. Но какой же ценой мы одержали эту победу, какими путями и чьими заслугами? В целом нужно одобрить идею (чья бы она ни была), что прежде чем запереть в Порт-Гудзоне гарднеровских арканзасцев, алабамцев и миссисипцев, надо было отделаться от тэйлоровских техасцев и луизианцев в долине Тэш. В Айриш-Бенд по чьей-то оплошности замысел был подпорчен, и Тэйлор сумел перестроиться, захватил Брешер-Сити, создал прямую угрозу для Нового Орлеана и чуть не сорвал весь план Бэнкса. Но как бы там ни было, мы приступили к осаде, уверенные в успехе и спокойные за свой тыл. Гарнизон Порт-Гудзона, совсем недавно насчитывавший пятнадцать – двадцать тысяч бойцов, сейчас был всего шеститысячным (всех остальных послали отстаивать Виксбург), и Джо Джонсон[108]108
  Джонсон Джозеф (1807–1891), генерал южных войск, один из военных руководителей мятежа.


[Закрыть] успел приказать Гарднеру взорвать укрепления и бросить людей на среднюю Миссисипи, где ожидался решающий бой. Замешкайся Бэнкс в Симмспорте, и было бы поздно. Но теперь он ввязался в сражение, и хотя он понес больше потерь, чем противник, зато загнал Гарднера в форт и заставил принять осаду.

В пять часов поутру 27-го мая Колберн вскочил по сигналу «в ружье!». Начиналось ли наступление или противник предпринял атаку, этого он, конечно, не знал и без лишних вопросов, как фронтовому солдату положено, выстроил роту; после чего погрыз сухарей и поел холодной свинины. Недурно, конечно, было бы выпить горячего кофе, но Генри бесследно исчез, должно быть, где-нибудь дрыхнул. Прошло два часа, солдаты сидели, не выпуская ружей из рук; Колберну было видно, как в четверти мили от них головной отряд поднялся и исчез в лесу. Но вот прискакал адъютант от Вейтцеля к Картеру, и штабные ринулись по полкам. По команде своих капитанов «в ружье!» и «смирно!» солдаты Десятого выстроились по ротам, готовясь к великой и страшной реальности близкого боя. Куда ни взгляни – суровые лица, побронзовевшие от загара (а у иных болезненно-желтые от малярии), сумрачные от волнующих дум, но чуждые страху; взгляды твердые как кремень, безжалостные к врагу. От еще столь недавнего миролюбия новоанглийских рабочих и фермеров ничего не осталось; людей опалила война; они стали драчливы и в чем-то жестоки; форменные бульдоги. Колберн был и доволен и горд результатами своих физиогномических наблюдений. Для солдатской страды его люди были сейчас подготовлены много лучше, чем в день, когда он узнал их впервые. И если хотите знать – лучших солдат свет не видывал!

Наконец подполковник скомандовал: «Батальон, вправо держись!» и «марш!». Сохранять боевые порядки, пробираясь в густом лесу по овражистой местности, – задача нелегкая. Без излишнего шума, лишь под топот своих сапог, солдаты шагали сквозь чашу, перемахивая через сваленные стволы, приминая многолетний ковер палых листьев, шагали под сенью скрывающей небо листвы, дыша гнилостным ароматом сырого леса. Американцы почти всегда атакуют развернутым строем, без барабанов и труб. Сейчас, ожидая врага за каждым бугром, солдаты шли быстрым шагом, посмеиваясь над теми, кто падал или скользил на ходу. Все изрядно устали продираться сквозь чащу и бегом обходить препятствия. Офицеры сквозь зубы честили бойцов, нарушающих строй. Полковник, видя, что полк отстает от соседей, и боясь обнажить свой фланг, объезжал на коне колонну, командуя: «Вправо держись, вправо!» Вдруг, к общему изумлению полк наскочил на своих же, спокойно стоявших лагерем и едва начинавших завтрак. Незнакомый майор спросил Колберна:

– Куда вы идете?

– Наступаем. Разве у вас нет приказа?

– Может, и есть. Пока не объявлен.

Оставив позади эту мирную сцену (результат, надо думать, какой-то дурацкой ошибки, какие бывают и в мирное время, и на войне), дивизия Вейтцеля продвигалась вперед, опасаясь одного: уж не придется ли ей штурмовать Порт-Гудзон в одиночку?[109]109
  Порт-Гудзон – сильная крепость мятежников на Миссисипи в 135 милях от Нового Орлеана. Захват ее был важной победой северных войск, поставившей под полный контроль правительства Линкольна всю реку Миссисипи. Операция была проведена 19-м корпусом армии Мексиканского залива генерала Бэнкса при поддержке речной флотилии Фаррагута. После безрезультатного штурма Порт-Гудзона 27 мая 1863 г. (описанного в романе) северяне провели полуторамесячную осаду крепости и 9 июля принудили мятежников к капитуляции (за пять дней до этого пала другая крепость мятежников на Миссисипи – Виксбург). Осаде Порт-Гудзона предшествовало весеннее наступление северных войск под командованием генералов Бэнкса, Уильяма Эмори (1811–1887) и Вейтцеля – вверх по реке Атчафалайа и реке Тэт, имевшее целью вытеснить южан с западного берега Миссисипи. Южными войсками в долине Атчафалайа командовал генерал Ричард Тэйлор (1826–1879); осажденными войсками в Порт-Гудзоне – генерал Фрэнк Гарднер (1823–1873).


[Закрыть] Лес между тем становился непроходимым; и, смешав боевые порядки, Десятый выбрался на лесную дорогу. Бой впереди, как видно, уже завязался, хотя Колберн еще не мог ничего рассмотреть и только слышал глухие «бум-бум» полевой артиллерии. Они миновали отрытые наспех и укрепленные сверху сучьями земляные укрытия противника, которые только что были взяты с налета вышедшей ранее бригадой, уже потеснившей врага. Справа, не так далеко, но и не близко, так что ее было трудно расслышать на фоне артиллерийского гула, шла беспорядочная пальба; пехота стреляла и лезла вперед, где могла, вниз по крутым оврагам и вверх по заросшим буграм, тесня отступающих арканзасцев и алабамцев. Казалось, трудно было нарочно придумать подобный лесной лабиринт; никто точно не знал, куда он идет и на кого натолкнется, на своих или на противника; полковые порядки разбились на мелкие группки, и никто никем не командовал, но наступление притом продолжалось.

Продвигаясь, как и прежде, на фланге наступающих войск и не видя за чащей ни солдат, ни укреплений противника, Десятый внезапно попал под огонь артиллерии: тут же ему повстречались первые раненые. С этой минуты и в продолжение двух долгих часов грохот тяжелых пушек, разрывы снарядов, гул от падения деревьев и свист от летящих осколков сливались в один ужасающий и ошеломляющий рев, усугубляемый откликом леса. Под визг рассекающей воздух щепы и под вой картечи буки, дубы, магнолии добрых двух футов в диаметре разлетались буквально на части; с минуту помедлив, величественные кроны валились на землю, причем не как-нибудь боком, а как парашюты, с верхушкой, глядящей вверх, и рушились с содроганием и грохотом, словно они расставались с жизнью, стеная в смертельной животной тоске, как если бы в них обитали демоны.

Эта угроза сразу со всех сторон и этот чудовищный грохот угнетали солдат, хотя они не были новичками в бою. Помрачнев, они озирались, ожидая отовсюду опасности – и справа, и слева, и сверху. То и дело какой-нибудь бледный от страха беглец из головного полка пробегал, направляясь в тыл и хоронясь от огня за стволами, хотя уже всем стало ясно, что деревья в этом лесу не защита, а чистая пагуба. В каждом полку найдутся всегда два-три труса (а иной раз полдюжины), которых никто и ничто не заставит драться. Один такой молодец с капральской нашивкой (которую он лишь позорил) выскочил в страхе, оглядываясь, с трясущейся челюстью и выпученными глазами, белый как мел. Колберн с громким проклятием хватил его саблей плашмя и втащил в свою роту за шиворот. Но несчастный капрал уже не владел собой. Он ничуть не обиделся, и удар не вернул ему мужества. Вытянув шею, он дико воззрился вперед, потом, извернувшись, как вспугнутый зверь, продолжал свое бегство. Чуть дальше шестерка солдат, обнявшись за плечи, без всякого смысла топталась под толстым буком, как вдруг с оглушающим треском, в облаке щепок и пыли верхушка огромного дерева рухнула прямо на них. С мрачным весельем Колберн глядел на их обалделые, пораженные ужасом лица и на то, как они побежали от грозившей им страшной гибели. Честный солдат не терпит труса и шкурника и желает ему скорой смерти, совсем как врагу.

«Скажу вам по правде, – писал капитан в одном из своих писем, – то, что мне пришлось тогда видеть, хоть кому расшатало бы нервы. Никогда еще я не испытывал такого изнеможения сил, как после часа в этом лесном кошмаре. Даже не близость смерти сломила меня; потерь в нашем полку было как раз немного. Но я был под страшным физическим гнетом нестерпимого шума от канонады и падающих деревьев, и это меня подорвало, помешало мне вынести с мужеством то, что я много раз терпел прежде. Когда я тащил своего солдата с размозженной ядром до колена ногой и увидел, как острая кость торчит у него из кровавой раны, мне стало так худо, что я бы, наверно, свалился совсем, но, по счастью, собрат офицер дал мне хлебнуть глоток виски. Впервые за всю войну я прибегнул к этому средству. Едва отдышался, вдруг вижу, как кровь заливает лицо стоящему рядом со мной знаменосцу-сержанту. Я решил, что сержанту конец. Но он спасся чудесным образом. Пуля, представьте, прошла у него под кепи по самому шву околыша, рассадила лоб от виска до виска и ушла, не затронув черепа. Его отправили в тыл совершенно ослепшего и с отчаянной болью, но ранение считается легким. До сих пор не пойму, как мы все там в лесу не пропали, ведь мы были изрядно скучены и обстрел был жестоким. Раз шрапнельный снаряд разорвался прямо над ротой, но ранил лишь одного бойца; ему оторвало пятку. Раненый – образцовый солдат, тихий, застенчивый, как девушка, отдал мне честь, показал свою ногу и попросил разрешения отправиться в тыл. Я, конечно, ответил: «Ступай!» Не успел еще он повернуться, как над нами разорвался второй шрапнельный снаряд, никого в этот раз не задел, только контузил Ван Зандта».

Но вот наконец, продираясь сквозь чащу, показалась артиллерия Бэйнбриджа; орудия подскакивали, наезжая на корни и сучья, но ездовые браво держались в седле, и знаменосец-сержант поднял боевое знамя, словно рыцарь на средневековом турнире. Еще минута – и вот два бронзовых «наполеона»[110]110
  Так назывались принятые на вооружение в северной армии гладкоствольные гаубичные орудия, сконструированные в 50-х годах во Франции.


[Закрыть] под единодушный радостный крик пехотинцев открыли огонь. К этому времени войска уже выбрались на опушку, и Колберн смог обозреть, расположение противника. Перед ним простиралась равнина, изогнутая по краям, вея изрезанная крутыми оврагами, а местами как бы вздымавшаяся. Были ясно видны завалы из нагроможденных деревьев, стволы и кроны которых, сцепившиеся между собой, могли стать серьезным препятствием для наступающих. А на той стороне долины возвышалась гора с усеченной вершиной, кое-где покрытая лесом, сквозь который виднелись палатки и будки – лагерь южан. По ближнему краю вершины и по изгибам ее шли укрепления противника, казавшиеся отсюда просто желтым обрывом горы, – это и был Порт-Гудзон. Колберн глядел, как бригада Пейна (тоже из их дивизии) спустилась бегом в долину навстречу ядрам и пулям, терпя большие потери, и пошла в наступление. Командиру Десятого было приказано бросить две роты в долину, чтобы очистить путь пушкам Бэйнбриджа, а потом наступать всем полком с правого фланга противника, потеснить и заставить умолкнуть его артиллерию. Рота Колберна была в числе двух, получивших это задание, и он, как старший по званию, принял командование. Только он вывел своих людей, как пронесся слух, что подполковник Десятого то ли убит, то ли опасно ранен. Стали искать майора.

– Клянусь Юпитером, вы его здесь не найдете, – засмеялся Ван Зандт.

– Как не найдем? А куда он девался? – спросил его Колберн.

– Ни здесь не найдете, ни в миле отсюда, ни в двух, клянусь вам Юпитером. Где он, не знаю, но только он non est inventur.[111]111
  Его не отыскать (лат.).


[Закрыть] С четверть часа назад он проследовал в тыл, как всегда, на предельной скорости. Сейчас, по моим подсчетам, он уже пробежал миль десять и сидит где-нибудь в тишине и уюте, клянусь спасением души.

Старший из капитанов принял командование полком и повел его влево, вдоль фортовых укреплений. А Колберн с восемьюдесятью бойцами спустился в Долину Смерти и там сквозь завалы – где пробираясь поверху, а где подлезая под них – пошел в наступление прямо на изрыгавшие пламя и дым огневые точки врага. Отряд наступал развернувшись – как веер – почти что на четверть мили. Залегая за каждым пеньком, за каждым поваленным деревом, используя для укрытия неровности почвы, бойцы вели не частый, но эффективный огонь по орудийным расчетам противника; защитников форта можно было уже легко различить простым глазом. Командиры бежали вдоль цепи позади своих рот, приказывая продолжать наступление.

– Вперед! Наступай! – кричал Колберн. – Не подставляйся под пулю! Держись за прикрытием! Держись за пеньком! Вперед! Наступай! Не врастайте в землю, ребята! Вперед до самого рва!

Хоть люди старались беречься, жестокий огонь находил себе жертвы. Вот справа в кустарнике Колберн услышал отчаянный крик.

– Кого там? – спросил он.

– Аллена ранило в грудь навылет, – ответил сержант. – Унести его в тыл?

– Нет. Обождем, пока сменят. Уложите его в холодке поудобнее.

Он хорошо знал этот параграф устава: солдатам запрещено покидать боевые порядки. Помощь раненым можно оказывать лишь по прямому приказу, который дается начальником по выполнении задания. Высший закон боя и долг солдата – добиться победы; только тогда помощь раненым будет действительной помощью.

– Дурачина, ложись! Ведь убьют! – крикнул Колберн бойцу, который, встав на бревно во весь свой огромный рост, разглядывал укрепления противника.

– Цель хочу присмотреть, – баззаботно ответил солдат.

– Исполняй приказ! – крикнул Колберн, но было уже поздно. Высоко вскинув руки, боец повалился, хрипя, с простреленной грудью. А рядом коротышка ирландец вдруг разразился отчаянной бранью и, засучив штанину, с изумлением, испугом и злобой уставился на пулевое отверстие в пробитой навылет ноге. И так шло все время: что ни минута, то крики боли и ярости – и одним бойцом меньше. Невзирая на потери, отряд продвигался вперед.

Дурнота, охватившая Колберна под артиллерийским огнем в лесу, давно миновала; им завладела жестокая ярость ближнего боя, когда солдат свирепеет, вплотную увидев лицо врага. Колберн вывел уже из строя два расчета противника и был так уверен в себе и доволен успехом, что готов был один со своими людьми штурмовать Порт-Гудзон, не дожидаясь поддержки. Между тем справа от них шла стрельба и разгоралось сражение. Бригада Пейна и с ней четыре полка резервной бригады, разъединенные рота от роты бесчисленными оврагами, завалами и буграми, пытались сейчас развернуться, чтобы пойти на штурм. Слева Десятый, в составе оставшихся рот, продвигался вперед, обстреливая мятежников. Огонь врага явно слабел; теперь только изредка за крепостными укрытиями мелькали широкополые шляпы, и тут, же над ними, урча и свистя, пролетало ядро. На этом участке противник был малочислен и, как видно, робел. Колберн считал, был даже почти уверен, что в это утро они овладеют крепостью. Однако, сколь ни был он одурманен горячкой боя, он понимал, что будет безумцем, если бросит сейчас свои две роты на штурм; их попросту перебьют или захватят в плен. Он и так потерял полтора-два десятка бойцов; кроме того, уже не хватало патронов.

– Внимание! – скомандовал он. – Прекратить наступление! Беречь патроны! Стрелять из укрытия! И только наверняка!

Приказ пошел от сержантов к бойцам, и вскоре вся цепь залегла; одни укрылись в кустарнике, другие – за сваленными деревьями. Колберн направил – одного за другим – уже трех капралов к командиру полка, рапортовал об успехе и просил подкрепления; но пока ни один из гонцов не вернулся и подкрепления не было.

– Боюсь, что их подстрелили, – сказал он Ван Зандту. – Пойду-ка я сам. Всем оставаться на месте. Беречь патроны.

Взяв с собой одного бойца, он пустился бегом, избирая кратчайший путь в лабиринте завалов и оставаясь глухим к посвисту пуль. Вдруг он застыл, враз потеряв силы, словно парализованный, и почувствовал как бы нервный разряд во всем теле и боль в левой руке. Он поспешил поскорее ощупать руку, чтобы узнать, не задета ли кость. Потом огляделся, надо было найти хоть какое-нибудь укрытие от палящего зноя. На мгновение ему показалось, что он сбоку приметил зеленый куст, но тут же он вновь потерял его, – хотя боль от раны была терпимой, сознание его помутилось.

– Вы ранены, капитан? – спросил боец.

– Отведи меня в тень, – сказал Колберн, указывая на куст. Сейчас он не видел куста, но он помнил, где его видел.

Боец взял Колберна под руку и помог опуститься на Землю.

– Сбегать за нашими, капитан?

– Не надо. Там все на счету. Я ранен легко. Кость не задета. Отдохну – и двинемся дальше.

Боец туго стянул ему руку платком чуть выше кровавой дыры в рукаве и, тоже присев, стал перезаряжать ружье, поглядывая между тем на побледневшего капитана. Через две-три минуты Колберну стало полегче, силы вернулись к нему. Осторожно поднявшись с земли, он отправился дальше, сопровождаемый молчаливым солдатом. Пули свистели по-прежнему, но пролетали мимо. Они шли теперь медленнее, ненадолго остановились, чтобы уложить половчее руку на перевязь, и минут через десять выбрались из оврага всего в нескольких ярдах от Бэйнбриджа. Прямо за батареей сидел на коне полковник и молча следил за боем.

– Что с вами случилось? – спросил полковник.

– Небольшое ранение, – ответил Колберн. – Полковник, есть верный шанс отличиться. Взгляните на те укрепления. Мои люди лежат вплотную у стен, а некоторые во рву. Мы сбили расчеты у пушек и подавили пехоту. Ради господа бога, направьте к нам полк, и мы возьмем укрепления.

– Моя бригада – в бою, – ответил полковник. – Они бьются справа от вас.

– А больше резервов нет? – спросил Колберн и сел прямо на землю: голова у него кружилась.

– Насколько я знаю, нет. Дьявольски пересеченная местность. Нарушена связь, никто не может сказать, что творится с соседом. Отправляйтесь в тыл, капитан. На вас лица нет.

Колберн был так измучен, так ослаб от потери крови, так устал от нестерпимого зноя, от напряжения битвы, что с неохотой подумал о возвращении к своим. Он растянулся под деревом передохнуть минутку и крепко уснул. Сколько он спал, неизвестно, но, очнувшись, не сразу сумел разобраться, что сон и что явь. Поглядев на свою залитую кровью руку на перевязи, он удостоверился, что действительно ранен. Его привел окончательно в чувство отчаянный вопль стоявшего рядом артиллериста:

– Приступ, черт побери! Пехота пошла на приступ!

Колберн вскочил и увидел, что полк поднялся в атаку; издалека до него донесся протяжный крик атакующих.

– Я должен идти к своим, – закричал он, – мы тоже пойдем на приступ!

И, обернувшись к солдату, с которым пришел сюда, он приказал:

– Бегом. Передай Ван Зандту, чтобы поднял людей.

Солдат пустился бегом, Колберн – следом из ним. Он пробежал шагов двадцать, потом повалился ничком и остался лежать недвижимо.