Текст книги "Крестный отец Катманду"

Автор книги: Джон Бердетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Глава 28

Не могу тебе сейчас об этом рассказывать, фаранг. Все это смущает меня, кажется священным и одновременно комичным. И выставляет не в лучшем свете. Оно все еще живет у меня внутри, посылает противоречивые сигналы нервной системе, отбивает вкус к еде и работе, а тебе хочется знать, было у нас что-нибудь с Тарой или нет. Ведь так? Ну, мы с тобой еще об этом потолкуем.

Между тем я отправился на Фрик-стрит искать пансион «Никсон». Если ты забыл, фаранг, что такое Фрик-стрит, вот тебе справка: были еще живы Дженис Джоплин и Джимми Хендрикс; их работа сформировала саундтрек, который берет начало в Сан-Франциско, но его лучше воспринимали здесь, где рынок наркотиков составлял существенный сегмент экономики. Для полной инициации потребовалось пересечь прекрасные экзотические страны, которые конец двадцатого века превратил во имя цивилизации в непроходимые поля сражений. Выжившие пилигримы славились вшами, длинными волосами, дизентерией, примитивным мистицизмом, поголовным пристрастием к наркоте и любовью к рок-н-роллу.

Я никак не мог найти нужное место и блуждал по рынку, где женщины сидели на корточках над огромными дынями, морковью, редисом и другими овощами таких невообразимых размеров, что приходило в голову, уж не модифицирована ли волшебным образом вся долина Катманду. В избытке присутствующий в воздухе угарный газ не мог повредить внушительно разросшуюся местную продукцию, а хозяек не смущали свободно разгуливающие по утреннему рынку куры, коровы, обезьяны и собаки. Но коронным номером была бочка с рыбой, которую кто-то наловил в одной из здешних рек, например в Багхмати, на чьем берегу трещат и лопаются на погребальных кострищах трупы. После долгих поисков я наконец наткнулся на прицепленный к фонарному столбу выцветший, написанный от руки указатель; «Фрик-стрит туда».

Пансион «Никсон» представляет собой большое четырехэтажное деревянно-кирпичное здание, перестроенное из городского дома елизаветинского стиля. При нем есть маленький дворик, где сушится белье, и теоретически там можно позавтракать между развевающимися простынями, если накануне запастись йогуртом с мюсли.

Я пришел во время уборки: гостей не было видно, и мне пришлось ретироваться на улицу, пока две крепкие женщины в сари лили на пол из ведра воду и потоки быстро стекали во двор. Я решил десять минут подождать завершения действа и вернулся на рынок. Когда Лек прислал мне новую эсэмэс, я изучал морковь больше пятнадцати дюймов длиной, отдающую чем-то фаллическим, даже при том что ее продавала беззубая, мусолящая бетель женщина.

Надо было возвращаться в пансион, забирать документ, присланный помощником по факсу. Вдруг не оказалось ни одного такси, зато как по волшебству возник единственной альтернативой велорикша. Я как идиот забыл заранее договориться о цене, и когда он героически отпедалировал меня в Тамель к пансиону «Катманду», чувство вины подавило во мне способность вести переговоры и я, пока он, стеная, потирал бедра и пятки, отдал ему небольшое состояние. Но понял, что меня здорово надули, заметив, как заблестели глаза велорикши, когда он принимал сумму, названную в качестве эквивалента своих страданий. Бурными жестами отблагодарил меня за то, что я приблизил его выход на покой. А я решил, что он увидел во мне фантастическое воплощение Кришны.

В пансионе единственный лист с посланием от Лека вложили в коричневый конверт – веяние времени, которого я здесь никак не ожидал. Открыв конверт, я увидел групповую фотографию с мужчиной лет под пятьдесят на переднем плане, которого не сумел узнать. Его сняли в обществе шести азиатов, поэтому я мог сказать, что он довольно высок – больше шести футов. Весьма недурен собой, на вид американец, немного грузен, но не чрезмерно. Чисто выбрит. Я позвонил Леку.

– Ты же не хочешь сказать, что это он?

– Установлено, что это фото Фрэнка Чарлза.

– Фотографировали, должно быть, сто лет назад?

– Вот и нет. Снимок из прессы того времени, когда он занимался съемками в северо-западном Непале, то есть семь или восемь лет назад.

– Следовательно, ему здесь пятьдесят с небольшим. А выглядит моложе. Потрясающе. Даже для американца он удивительно быстро растолстел.

– М-м-м… здесь он вполне ничего. Но в итоге все опускаются.

Я закрыл телефон и задумчиво посмотрел на фотографию Фрэнка Чарлза. Американец широко улыбался и обнимал двух женщин, одна из которых Тара. Остальные, как я предположил, были актерами или членами съемочной группы. Многие в национальных тибетских костюмах, и по крайней мере двое мужчин выглядели достаточно дико: голова перевязана тряпками, как у горцев-скотокрадов.

Сложив фотографию так, чтобы не повредить лицо американца, я засунул ее в карман и повернул обратно в Тамель. Теперь такси было хоть отбавляй – видимо, потому, что я решил пройтись пешком. Добравшись до пансиона «Никсон», я с удовольствием отметил, что авгиевы конюшни уже очищены геркулесоподобными уборщицами, вылившими в них потоки воды, и у мужчин снова появилась возможность выкурить косяк среди развевающихся на ветру простыней.

О чем я думал, пока начинала действовать травка? Ты сам знаешь ответ, фаранг, потому что заинтересовался тем же, как только узнал про фото, на котором Фрэнк Чарлз обнимает Тару: спал он с ней или нет? Один ли я горько стенаю о том, что карма во всех наших, начиная с рептилии, инкарнациях не устает ловить нас в грязные капканы половой ревности? Но не пора ли мне рассказать все, что я знаю о Таре? Слушай.

Как ты помнишь, Тара спросила: «Ты все еще хочешь со мной переспать?» – а до этого показала тому мерзкому французу не один палец, а целых три, но все почерневшие, без верхних, когда-то обмороженных фаланг. И в этот момент превратилась из паиньки социальной инженерии ООН в красивую ведьму с норовом. Разумеется, я ответил «да». Да не один раз, а трижды – вот так: «Да, да, да». Сказал это не с застенчивой пылкостью юности, а с отчаянием подбирающегося к сорока годам мужчины, чья жена ушла в монастырь, чей единственный ребенок умер и кто увидел в ней последний шанс на спасение.

Тара заявила, что наша встреча состоится у нее, а не у меня. Все-таки она жила в городе «третьего мира», который, несмотря на свою внешность, был консервативен, и здесь девушке не пристало являться в гостиницу к иностранцу. Как тибетскую беженку ее могли даже выслать за проституцию. Мне показалось нескромным спрашивать, чем лучше ситуация, если мужчина приходит к ней, но я все понял, когда мы оказались в недостроенном доме по дороге в аэропорт.

По костюмам, неряшливости и горской грубоватости я заключил, что все соседи Тары – тибетцы, молодые люди от двадцати до тридцати лет, которые самовольно заняли эту наполовину недостроенную бетонную коробку. Это был тибетский вариант индуистской мандалы. Повсюду висели тханки, жилище показалось мне анклавом художников. Кто-то дул в огромный тибетский рог футов десяти длиной, и от низкой волны его призывного, уносящегося в город пения дрожали стены. Бегали дети, принадлежащие то ли всем, то ли никому, играли в полумраке недостроенного дома. Повсюду на тянущихся от земли до крыши тросах развевались дугой тибетские молельные флаги.

Мы вошли в маленькую комнату – туалет был общим в коридоре, – Тара закрыла дверь на задвижку, приблизилась ко мне, улыбнулась и быстро нащупала здоровой рукой мой член. Меня удивило, что мне знакома эта предвосхищающая страсть ласка. И я был еще более озадачен, когда она велела выйти на улицу и вымыться под шлангом. Подчинившись, я возвратился в комнату и ждал, пока она тоже примет душ. К этому времени мы еще ни разу не поцеловались.

Момент прозрения наступил, когда она вернулась, обернутая полотенцем, и, усмехнувшись моему смущению, театральным жестом распахнула его концы. Я тоже улыбнулся и завладел ее грудями. Тара потянула меня на лежащий на полу матрас и стала внимательно осматривать и ощупывать мой пенис, словно что-то искала. Теперь я смеялся над собой.

– Все в порядке, я не болен. – Она вроде бы не поняла, зачем я это сказал, но мне стало все ясно и обманываться дальше не было смысла. – Ты встретилась с единственным в мире человеком, который не станет тебя судить. Моя мать тоже занималась этим ремеслом, а теперь я помогаю ей управлять ночным баром с танцовщицами. Меня можно назвать сутенером по совместительству. И у меня нет предрассудков по поводу женщин из бедняков, которые решили подзаработать доллар-другой, тем более если они беженки.

Мне казалось, я говорю то, что надо, но Тара нахмурилась. Покачала головой, велела мне закрыть глаза и расслабиться.

– Надеюсь, ты не станешь возражать: я буду делать это немного по-своему. Вопросы задашь потом. Все, что от тебя требуется: лежать и постараться не кончить слишком рано.

Я хотел что-то сказать, но она закрыла мне рот левой рукой, и я почувствовал на лбу жесткие обрубки фаланг. Затем длинными пальцами правой руки резко надавила на точку между анусом и мошонкой, и у меня пропала настойчивая потребность немедленного оргазма, хотя эрекция осталась. Ну разве не профессиональный прием? Да еще такого мастерства, с каким мне не приходилось встречаться. Вытянувшись так, чтобы мой подбородок оказался между ее грудями, Тара прошептала:

– Не надо никаких чувств, иначе погубишь экстаз.

Ничего подобного я не слышал. Не мог представить, чтобы нечто похожее могла произнести даже моя мать Нонг, а она с хорошим клиентом умела далеко зайти. И подумал: «Да эти тибетки в самом деле другие».

А Тара тем временем играла на мне, как на дудке. Только мелодия была намного сложнее. Чистоту тона обеспечивали умелые длинные пальцы. А когда я оказался на грани оргазма, она наклонилась и тихо прошептала:

– Представь себе колесо… Крутящееся колесо с похожими на лопаточки крошечными резцами…

Все остальное время она сидела на мне, выгнувшись, подняв голову и закрыв глаза. Лоб, разгладившись от морщин (почти видимо), излучал свет, на шее висел медальон в виде ваджры – гималайского символа удара молнии (наверное, надела его после душа, потому что во время ужина его не было).

В комнате Тары не было электричества, но я нашел, что гораздо приятнее любоваться ее темным силуэтом на фоне стены слева, куда попадал свет луны из расположенного справа окна. В этом же окне я видел металлическую конструкцию другого недостроенного здания, но арматура казалась мне железным бамбуком толщиной с кулак и черным, как пень, контрастным рисунком на бледном фоне.

Готов поклясться всеми буддийскими письменами, что при помощи пальцев Тары я продержался целых сорок минут. А затем она, наверное, натешилась, потому что, если бы захотела, могла продолжать сколько угодно.

Затем презерватив наполнился, и мы лежали обнявшись. Я немного помолчал и сварливо пробормотал:

– Ведь ты не кончила.

Тара накрыла мою руку своей. Я хотел было освободиться, но, вспомнив о хороших манерах, не пошевелился.

– Я давно не испытываю оргазм, детектив. Мой партнер вернулся в Тибет, и китайцы бросили его в тюрьму.

Я проглотил застрявший в горле ком.

– Извини, сказал глупость.

– Он не был моим любовником. Он был моим партнером.

Я вздохнул.

– Что это значит?

– Хочешь убедить меня, что еще не догадался? Продолжаешь считать меня проституткой?

– О нет! – Я покачал головой. – Я начинаю понимать тибетцев. Проституция была бы слишком простым объяснением, слишком обыденным.

– Ты в самом деле сутенер по совместительству?

Я закашлялся и спросил:

– Ты йог? Занимаешься тантризмом?

– Конечно. Разве тебе не понравилось?

– Потрясающе! Но было бы приятно, если бы ты время от времени вспоминала обо мне.

Тара улыбнулась:

– Людям с западным образом мышления трудно понять, насколько безлико блаженство.

Следовательно, на ее взгляд, я выглядел вполне западным человеком? Несколько мгновений я обдумывал ее революционное мировосприятие, затем вернулся к земному.

– Так ты знаешь Тиецина?

Она нахмурилась.

– Почему ты спросил?

– Дисковая пила – она тебя выдала.

Тара легла на бок, а когда снова опрокинулась на спину, я услышал, что она смеется.

– Что смешного? Только не говори, что в Лхасе эти пилы идут по десятку на пени.

– Так и есть. Этот образ – центральный для нашей культуры, как автомобильные пробки в Бангкоке. – Она решила, будто выдала что-то очень мудрое, и расхохоталась так, что затряслись груди.

– Ты победила, – признался я. – Твои пилы ранят, но не наносят урона окружающей среде.

Тара кивнула, как умственно отсталый ребенок, который внезапно начинает понимать, что ему говорят.

Как старомодная, хорошо воспитанная хозяйка, она не позволила мне самому ловить такси, а когда нашла машину, настояла, что поедет со мной – убедиться, что я в целости и сохранности добрался до пансиона. На самом деле ей хотелось поговорить, сбросить с плеч груз ответственности за меня.

– Все дело в истории Тибета. Буддизм добрался до нас довольно поздно – примерно в восьмом столетии. Но реально вошел в силу только в одиннадцатом. Тибетцы были дикими людьми, существовавшими в самом враждебном человеку уголке земли. Выживали только самые сильные и храбрые мужчины и самые неунывающие, плодовитые женщины. Это были физически развитые, воинственные люди. Есть мясо был единственный способ остаться в живых – впрочем, как и сейчас. Поэтому в них накапливалось много сексуальной энергии. Мы не пошли по пути браминов и не подавляли ее, стоя на голове и питаясь травой. Надо было что-то предпринимать, чтобы направить эту энергию в верхние чакры. Таким образом у нас появилась Тантра, известная также как Ваджраяна.

Я подумал, что Тара хочет объяснить, кто она такая, но ошибся.

– Доктора Тиецина лично не знаю, но слышала о нем. Среди некоторых тибетцев он популярен, даже почитаем. Многим помогает, особенно недавно прибывшим беженцам. Дает деньги. Поговаривают, что он вроде крестного отца со связями в непальском правительстве. Еще говорят, что он возврат нашего атавистического прошлого. А кто-то утверждает, что он инкарнация Миларепы. [59]59
  Миларепа, Шепа Джордже (1052–1135) – учитель тибетского буддизма, знаменитый йог-практик, поэт, автор многих песен и баллад, до сих пор популярных на Тибете.


[Закрыть]

– Миларепы? – Я вспомнил из путеводителя, что это святой покровитель Тибета.

– Да. Понимаешь, в любой религии существует ортодоксальное и духовное. Миларепа был диким человеком, сумасбродным, радикальным сверх всякого воображения. Начинал черным магом и убил много людей, прежде чем пришел к дхарме. Может, за это мы его так любим.

– Тиецин даже не монах.

– В этом его сила. Он ничем не связан. Некоторые утверждают, что он завершил путь и свободен от страданий. А своим покалеченным телом пользуется, только чтобы помочь Тибету в трудную минуту.

– А что говорят другие?

– Что он ненормальный и ему следовало родиться семьсот лет назад. – Тара хихикнула. – Он дал тебе мантру?

Я кивнул.

– В ней секрет, а не в пиле, – хмыкнула Тара и замолчала.

На подъезде к пансиону я спросил:

– Он дал мне мантру – что такого?

– О! Только то, что с ним ты полностью пробудишься за семь лет и перестанешь интересоваться женщинами. – Тара на мгновение задумалась. – Или станешь постоянным пациентом психиатрической больницы. Он не станет чикаться. То, что для тебя психоз, для него путь к здоровью. Или можно сказать иначе: для него мы все психи, так что риск невелик.

Когда я стоял на подъездной аллее и передавал ей деньги за такси, она высунулась из окна:

– Думаю, нам неразумно встречаться. Я слишком сильно открыла твою сердечную чакру. Ты рискуешь в меня влюбиться. Сексуальное рабство – это последнее, что мне нужно. Оно создает очень тяжелую карму. Извини, если сбила с пути. До свидания.

Ну что на это скажешь? Я чесал подбородок, когда мне в голову, как иногда случается в подобных ситуациях, пришел сухой, академический вопрос. Повернувшись к машине, которая уже начала разворачиваться, и чувствуя себя больше дорожным полицейским, чем любовником, я постучал Таре в окно, и она опустила стекло.

– Спрашиваю из чистого интереса: почему ты была со мной сегодня?

Она отвернулась и тяжело вздохнула.

– Потребность в мужской энергии. В силе, исходящей от бурлящей спермы. Девушке это время от времени требуется. У меня не много возможностей при том, что мой партнер в тюрьме. Ты восстановил мне баланс и силу, и я больше не чувствую, что могу свалиться от гриппа. И еще – ты очень интересный.

Вот так-то, фаранг. Моя первая и единственная связь с тех пор, как я женился на Чанье, и девушка оказалась первоклассным йогом. Я докурил косяк часа два назад и все это время сидел в пустом пансионе среди мятых простыней в приятно-ироничной мечтательности. А когда пришел в себя, понял, что было очевидно с самого начала: здесь не ворочают делами и пансион закрыт для бизнеса.

Уборщицы ушли. Я нашел за углом копа, и тот сказал, что на прошлой неделе на пансион за торговлю наркотиками был наложен арест и его не откроют до тех пор, пока хозяева не заплатят полиции. По его словам выходило, что это обычное дело. И еще у меня создалось впечатление, что любая крупномасштабная операция с наркотиками здесь обречена на скорый провал, если не получила одобрения правительства.

Глава 29

Мне следовало проверить вторую гостиницу в Тамеле, где, как утверждала англичанка Мэри Смит, она вступила в контакт с тайской наркосетью, которой руководил не кто иной, как наш полковник Викорн. Но не хватило энтузиазма пуститься в новое путешествие по району, и я решил не заниматься пансионом, о котором упоминала Мэри Смит. Понял, что большую часть психической энергии в этот день потрачу, сопротивляясь искушению позвонить Таре по мобильнику или, еще того хуже, навестить на съемочной площадке в Бхактапуре. Было бы последним делом канючить, как юнец. Но что действительно злило – ее тон неподдельного сострадания, когда она говорила: «Сексуальное рабство – последнее, что мне нужно». Это был материнский тон. Словно она одела меня неподходящим образом в школу и теперь мне предстояло неловко чувствовать себя целый день.

Я разрывался между негодующей яростью и сексуальным влечением. Никогда не встречал женщины, подобной Таре. И разумеется, хотел нового свидания. Конечно, лучше, чтобы и она хотела того же, но на это было трудно надеяться в городе среди гор, где все помыслы обращены в небо. Проще было бы схватиться с Тиецином: не могли же мы терпеть, чтобы он сдавал наших перевозчиков генералу Зинне. Но когда я снова заглянул в чайную, где он проводил семинары, его там не оказалось. Похоже, день я потрачу на самого себя. Но, как ни странно, мои суеверные азиатские гены не позволили бы мне уехать без того, чтобы не пройти еще три с половиной круга медных колес.

И вот я на середине первого и вращаю колеса так, будто завтрашнего дня не будет – а ведь его и не бывает. Передо мной тащились две раздраженные тибетские монахини, которые то и дело натыкались на неопытных скандинавов, потому что те поминутно останавливались, боясь пропустить очередное колесо. В это время я почувствовал тяжесть в ногах. Поразительный момент – сила покинула тело, и я ощутил себя столетним старцем. Самое пугающее было то, как стала изменяться психическая среда. Белая ступа почернела, люди исчезли. В момент крайней физической слабости я прислонился к стене, и тут зазвонил мобильный. Я забыл его выключить.

– Убирайтесь оттуда к чертовой матери! Немедленно!

– Что?

– Вы слишком для этого слабы. Ступа вас опустошает. Не верите, посмотрите на нее.

Я послушался и вдруг ощутил, что у меня появилась возможность заглянуть внутрь ступы: маленькая грязная река, караулящие души упыри. Пирамида просветления, в основании которой все с самой черной кармой, светлые – на вершине. Я понял, как глубоко меня засосало.

– Нет смысла стремиться к Дальнему Берегу, если не собираетесь возвращаться. Какая от этого польза? Уходите от ступы.

Пришлось сделать физическое усилие, чтобы отлепиться от стены. Я сделал шаг-другой, а когда оказался от ступы на расстоянии десяти футов, сила стала возвращаться. Телефон я по-прежнему держал возле уха.

– Где вы?

– Посмотрите наверх. Я стою на вершине ступы.

Я поднял голову. Там никого не было. Склон от верхушки слишком крутой, а наверху не удержался бы ни один человек. Странно было бы ожидать кого-то там увидеть.

– Вас там нет. Вы влезли ко мне в голову.

В его голосе сразу прибавилось раздражения.

– Вас только что, без всякого сопротивления с вашей стороны, чуть не высосали до смерти, а вы не в состоянии заглянуть за обыденное. Попробуйте еще.

Я поморщился на телефон и посмотрел опять. На этот раз я увидел белую лестницу, ведущую к округлой вершине. А на макушке стоял он и махал мне культей. Затем, также специально для меня, спустил штаны и показал голые ягодицы. К своему удивлению, я решил, что это забавно, и рассмеялся. Но за смехом тут же последовали слезы.

– Вы в истерике, – произнес Тиецин, – а это самое плохое состояние ума. Уж лучше депрессия или суицидальное настроение. С этими состояниями я могу справиться. Истерика – очень плохо. Успокойтесь, пойдите выпейте пива.

– Вы скажете, где находитесь? – Я внезапно разозлился. Тиецина не было на ступе. Я украдкой покосился на вершину – она оставалась пустой. Он пользовался чем-то вроде телепатии.

– Абсолютно не важно, где я. Вы будете потрясены, если узнаете. Допустим, я скажу, что в постели с Тарой. Ну и что?

Я задохнулся, словно получил удар в живот.

– Так она работает на вас?

– Только этого не хватало! Нет, не работает. И вообще, я раньше о ней не слышал. Но эта женщина связалась со мной, потому что она ответственный йог и забеспокоилась, потому что вы один из моих. Боится, что сейчас вы слишком открыты и интрижка с ней прошлой ночью может вас убить. Вы и так слишком ослабли. Надо знать, что у женщин-йогов есть нечто такое, чего нет у нас. Они не отвечают за то, какое оказывают на нас воздействие. Вы не понимаете, с какими силами имеете дело. У вас нет защиты обычных людей – вы лишились ее при посвящении, а сами недостаточно сильны, чтобы жить в одиночку по священному закону.

– Я не понял ни слова.

– Лжете. Не хотите понимать, потому что смысл моих слов непомерен для вашего хрупкого миропонимания. Вы желали просто развлечься, забравшись в постель к первой попавшейся девчонке, поласкаться, посюсюкать, как привидение в поисках тела, не важно какого тела, избавиться от душевной муки и заново начать психический процесс рождения и смерти. Перестаньте себя дурачить. Вы оставили у нее между ног большую часть своего «я». Если бы она захотела, раздавила бы вас как букашку. Но вместо этого она приходит ко мне в тревоге за вас. На вашем месте я бы возместил причиненный ей ущерб.

– Но я ей ничего не сделал. Это она использовала меня.

– Дело ваше. Но этикет тем не менее важная штука. Стражам нравятся хорошие манеры. А кстати, какого дьявола вы делаете в Катманду? Неужели не понимаете, как непрофессионально себя ведете, приехав в город, где нахожусь я, в то время как осуществляется наша сделка? Мы отправляем товар на следующей неделе.

– Что ж, – пробормотал я, – ваше поведение не намного профессиональнее. Я здесь именно затем, чтобы узнать, кто ваши информаторы, сообщающие вам, кто и для кого везет в Таиланд товар. Зинна и Викорн очень расстроены.

– Мои информаторы? Почему вы раньше не спросили? Одного зовут Нарайан, второго – Шах.

Я не мог прийти в себя от изумления, но тут Тиецин неожиданно отключился. И меня переполнила злость. Я несколько мгновений смотрел на свой телефон, затем вошел в журнал регистрации звонков, рассчитывая выяснить номер, но запись показала, что вызов был анонимный. В растерянности я закрыл аппарат и опустил в карман. Это вызвало новый приступ паранойи – без телефона в руке я почувствовал себя совсем маленьким.

Но потом силы стали восстанавливаться. Я понял: Тиецин прав – мне надо поскорее убираться от ступы. Ее грандиозная, нависающая надо мной погребальная белизна невыносима. Оглянувшись на нее, я опять почувствовал себя больным. Больше не мучаясь сомнениями, отправился на такси в Дурбар Марг, где располагается авиационное агентство «Тай айр», и взял билет на следующий рейс в Бангкок.

Наш самолет приземлился в аэропорту Суварнабхуми около шести вечера. Багажа у меня не было, и я сразу взял такси и в изнеможении закрыл глаза, развалившись на заднем сиденье. А дома, прежде чем провалиться в сон, не забыл включить мобильный.