Текст книги "Крестный отец Катманду"

Автор книги: Джон Бердетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

Глава 37

В конце фильма Сукума стошнило. Он с самого начала следил за действием с пугающим напряжением и наконец запачкал пол, на котором сидел с моим ноутбуком. Пришлось доставать полотенце и ждать, пока он примет душ и переоденется во что-то из моего гардероба, хотя мои вещи были ему велики. Все это происходило будто вне времени – после сеанса Сукум передвигался еле-еле и почти ничего не говорил. Я мог бы понять возмущение, потрясение, в конце концов, но шедевр Фрэнка Чарлза подействовал на него по-другому. Я почувствовал, что Сукум понимает картину на таком глубинном уровне, куда мне нет доступа. Но он ведь не любитель кино – сомневаюсь, что он смотрел что-то серьезнее «Человека-паука».

Когда мы вышли из дома, шел дождь, и я вспомнил, что нас задел тропический ураган, который всей силой обрушился на Вьетнам. Небо было сланцево-серым, ветер с востока мотал верхушки деревьев, словно тряпичные куклы. В такси, по дороге в управление, его молчание стало меня раздражать, и я попытался заговорить о деле.

– А что с двумя другими мужьями Мой – теми, что остались в живых? Ты ими занимался, когда пытался ее прижать?

– Конечно, – проворчал Сукум.

– И что?

– Один брак продолжался четыре года, другой – шесть месяцев. Первый муж был китайцем из Гонконга, второй – американцем.

Я заметил, что он говорит больше как подозреваемый, чем как полицейский – в ответ на каждый вопрос выдает минимальное количество информации, но не стал придавать значения.

– Четыре года? Трудно представить, чтобы Мой продержалась в браке так долго.

– Она и не продержалась. Но в то время была еще молода и старалась не нарушать правил своего класса, поэтому делала вид, будто в семье у нее все в порядке. На самом деле их отношения испортились через несколько месяцев. Муж находил предлоги уезжать в Гонконг и на Тайвань и в конце концов стал появляться в Таиланде все реже, пока они официально не объявили о разводе.

– А другой, американец?

Сукум позволил себе кисло улыбнуться.

– Этот парень был не дурак. Быстро понял, что к чему. А через год взбрыкнул, вскочил в самолет и улетел в Штаты, хотя деловые связи сохранил.

– Деловые связи? – переспросил я как порядочный коп, но Сукум не смотрел мне в глаза. – Деловые связи с бывшей женой… В этом неплохо бы покопаться.

– Зачем? – Сукум отвернулся к окну. – Мы же охотимся не за ней. Мы расследуем самоубийство.

Я решил не настаивать.

– А двое других? Те, которые умерли?

– Один англичанин. Скончался от инфаркта, хотя ему не было и сорока. Другой тоже фаранг – француз. Его на Одиннадцатой сой сбил пикап. В обоих случаях Мой в стране отсутствовала, и это всех насторожило. Но во время вскрытий ничего подозрительного не обнаружили, поэтому серьезного полицейского расследования не вели.

Детектив Сукум основательно и надолго замолчал, словно оказался в том месте, где без остановки крутят последний фильм Фрэнка Чарлза. Наконец я не выдержал.

– Что с тобой? Признаю, крови в конце фильма достаточно, но, Будда свидетель, ты же полицейский!

Он так долго не отвечал, что я решил: ему не удастся вытащить себя из транса. Прошло минут пять – он словно впервые услышал мой вопрос и посмотрел на улицу сквозь завесу дождя. Канализация уже не справлялась с потоками воды, и мостовая превратилась в грязную желтую реку.

– Она убила его задолго до того, как он закончил кино, – проговорил Сукум. – Лишила сил, украла душу. Поэтому он должен был умереть. Знаешь, что означает его длинная речь в начале кино? Фаранг попался в паутину и хотел казаться рассудительным и здравомыслящим.

– Мой? Откуда тебе известно?

– То же самое она проделала со мной. – Сукум обхватил голову руками. – Чем больше я работал по ее делу, тем медленнее шевелились мои мозги. Она превратила меня в зомби. Не представляешь, сколько я испортил бумаги, чтобы прижать ее за неуплату налогов, и все впустую. И в личной жизни стали происходить тысячи мелких неприятностей. Брак дал трещину, и теперь моя семейная жизнь – пустое, холодное притворство. Затем она заставила разносчицу подмешать мне в чай ЛСД. Гнусное дело, но за этим кроется гораздо большее. Десять лет одних неприятностей. С тех пор как я начал расследование, жена совсем изменилась. Счастье отвернулось от меня. Ежедневный тяжелый труд – приходится сражаться с демонами на каждом углу. Я испробовал все амулеты: кошачий глаз, оленьи рога, перекрученные камни, образы Будды. Даже вшил под кожу салику. И Будда знает, сколько «корзин монахов» принес в дар монастырям.

Его страх перед Мой был настолько осязаем, что я дотронулся до его руки. Сукум повернулся ко мне: глаза – прозрачные лужицы паранойи.

– Слушай, может, ты с самого начала был прав. Это дело целиком и полностью твое. Забери его. Как только представится случай, попрошу старика официально переписать его на тебя. Пусть все знают, что раскрыл его ты, а не я. – Его глаза немного сузились, но, поборов чувство вины, он добавил: – Извини.

Я продолжал на него смотреть, и Сукум сказал:

– Неужели до сих пор не понял? Ты потерял контроль над расследованием в тот момент, когда посетил ее дом. Ты и представить не можешь, насколько она могущественна. – Он немного помолчал. – Конечно, как полицейский никому другому я этого сказать не могу. Меня тут же вышибут по причине душевного расстройства. Или прикончат. Тебе говорю, потому что ты уже попал в ее ловушку. – Сукум запнулся. – Думаю, ты понимаешь, что я имею в виду.

Я понятия не имел, что он имел в виду. Расследование закончено. Самоубийство есть самоубийство. Я еще больше пришел в недоумение, когда в тот же день к моему столу подошел Лек с необычным выражением на лице. Он сделал вид, будто изучает экран монитора, затем что-то уронил на стол. Это было похоже на скрученный в шарик кусочек бумаги. Наши глаза встретились, и он пожал плечами. В нависшей атмосфере таинственности я прошептал:

– Что это?

Лек ответил также шепотом:

– Не спрашивай, дорогой. Мне даже не позволили говорить, кто это послал.

Я нахмурился.

– Кто это послал?

– Мне запретили говорить.

От моего строгого взгляда он начал таять, затем хихикнул.

– А сам как думаешь? Он заставил меня поклясться тысячей лет моей кармы, что я буду молчать. Но вот тебе подсказка: это он и у него «тойота».

– Сукум? Совсем сбрендил. – Я бросил взгляд в сторону стола нашего доброго детектива. Он упорно изучал папку с документами.

Лек снова пожал плечами.

– Я решил, что вы влюбились друг в друга и пользуетесь мною как гонцом. А на что еще годятся транссексуалы? Вечные наблюдатели, отлично разносят записки, а больше ни на что. – Он с обидой надул губы, а я, отпуская его, невольно улыбнулся. Развернув бумажный шарик я обнаружил распечатку из Википедии:

«Падпарадша – это корунд от розовато-оранжевого до светло-розового с оранжевым отливом цвета, от низкой до средней насыщенности, светлого тона. Первоначально добывался в Шри-Ланке, затем его месторождения были найдены во Вьетнаме и Африке. Падпарадша – редкая разновидность сапфира, ценится за тонкое сочетание мягких розовых и оранжевых оттенков. Название происходит от сингальского слова, означающего „цветение лотоса“. Наряду с рубинами это единственные корунды, которым присвоено собственное имя, а не название цвета сапфиров».

Я почесал затылок и, согласно анонимным инструкциям Сукума, разорвал бумажку на множество клочков и бросил в урну под столом. Через полчаса Сукум встал и пошел в мужской туалет. Я последовал за ним и занял соседнюю кабинку. Он невольно отпрянул, насколько позволяло тесное пространство.

– Детектив, – тихо позвал я.

Он на мгновение приложил палец к губам, застегнул молнию на брюках и, не говоря ни слова, ушел.

Глава 38

Извини, фаранг, я заморочил тебе голову Фрэнком Чарлзом, но сегодня я целиком и полностью консильери.

Только что звонил цюрих-лихтенштейнский банкир. Не поверите, но этот швейцарский финансист говорит по-английски лучше английской королевы, только с еще более высокомерными интонациями. Он всерьез отчитал меня за то, что я заставил его эфиопку выслать мне документы, потому что он теперь получил их обратно и стало ясно, что комплект неполный.

– Неполный? Посылка весила больше двух фунтов!

– Она забыла выслать доверенность.

– Я видел что-то около пяти различных доверенностей.

– Но ни одной вам. Чтобы вы могли законно осуществлять свою деятельность – заметьте, я не делаю никаких предположений, в чем она состоит, хотя все так или иначе подпадает под понятие права адвоката не разглашать полученную от клиента информацию, – так вот, чтобы все было легально и открыто, я должен видеть доверенности на ваше имя обоих держателей акций.

Радостного мало. Меня страшила мысль, что придется просить Викорна и Зинну снова идти с документами к нотариусу. Зинна особенно сомневался, стоит ли меня наделять такими полномочиями. Шпион Викорна доносил, что генерал на взводе. Следовало читать: превратился в комок нервов. К тому же немного смущал текст доверенности. Она, среди прочего, давала мне полную власть над сорока миллионами долларов. Я не был уверен, что и Викорну такая перспектива придется по душе, и, не желая встречаться со стариками, послал им перевод текста доверенности на тайский язык с припиской, что дело срочное. Я чувствовал слабость своего положения, но вмешиваться ни во что не мог. Прождав час и не получив ни от одного ответа, я попытался дозвониться Викорну, но Мэнни сказала, что шеф недоступен. Что значит недоступен? Речь идет о сделке года, если не десятилетия, а он вдруг недоступен?

Если мозг предрасположен, им легко овладевает паранойя. Моя накатила, когда я стал перечитывать перевод на тайский лихтенштейнской доверенности. Даже на английском текст звучит пугающе непререкаемо и использует такие обороты, как «всякий способ действия и любое имущество без изъятий…». Или есть такой пассаж: «Вышеозначенный Сончай Джитпличип действует с полного одобрения и обладает всеми правами и полномочиями передающего право, который будет поддерживать, утверждать и скреплять подписью каждый его акт и ни при каких обстоятельствах не станет отменять, изменять или препятствовать его действиям, которые предпримет Сончай Джитпличип в отношении названных фондов». На тайском, в котором принято повторять ключевые фразы, чтобы никто не сомневался, о чем идет речь, и есть определенные способы выражения идеи абсолютной власти, что видимо, объясняется влиянием санскрита, все это звучало еще категоричнее, словно меня назначали вице-королем Индии или чем-то вроде этого.

Признаю, плохо образованный солдафон, всю карьеру отличавшийся кругозором гориллы, скрючившейся над мешком с бананами, мог вполне испугаться оборотов этого юридического жаргона. Вышеозначенная горилла могла решить, что ее хотят обокрасть. Не помог звонок Мэнни: она сообщала, что Викорн вот уже час висит на телефоне – разговаривает с Зинной. Как раз час назад я послал им перевод на тайский текста доверенности. Я почувствовал потребность прогуляться.

На улице ненадолго наступило облегчение – все казалось обычным: прилавки с едой стояли на месте и были готовы обслужить полицию (время близилось к полудню). Самое худшее, что я мог сделать, – бежать, повинуясь самопроизвольно возникшему страху. Кажется, это называется нервным срывом? Странно, меня перестали слушаться ноги. «Самое плохое – броситься бежать: будет выглядеть очень скверно», – стучало в мозгу.

Прилавки, по мере того как я прибавлял шаг, мелькали все быстрее и быстрее.

Что-то твердило в ухо: «Нет-нет, только не это – не веди себя как убегающий от тени глупый трус, как дурак, шарахающийся от собственной тени, как человек, пытающийся скрыться от собственного сознания».

И я включил ту штуковину, которую называют волей. Будто в разгар драки под руку попалась железная палка и я попер с ней на врага: воспользовался этой самой волей, что бы ни значило это слово, чтобы унять сердцебиение, успокоить нервы, остудить перегретое воображение и подчинить себе ноги, которые в эту секунду хотели только одного – бежать.

Вот я в конце улицы, и все под контролем, кроме одного – я не на шутку напуган. Твержу себе: «Это безумие, здесь никого нет, за тобой никто не следит, до тебя никому нет дела». И тут же в голове проносится: «Ох, а так ли? Ты только что отправил письма двум самым главным мафиози в Таиланд, в которых просил у них сорок миллионов долларов – и думаешь, за тобой не следят?»

Я заставил себя спокойным шагом вернуться в управление и, входя в здание, поднял глаза на окно Викорна. Старик, конечно, был у себя и наблюдал за мной. Как только я оказался за столом, мне позвонила Мэнни.

– Поднимайся.

Полковник сидел за столом, я стоял перед ним. На лице и руках выступил холодный пот. А ведь я ни в чем не провинился. Викорн взял документ и потряс передо мной. Конечно, это был перевод доверенности.

– Круто.

– Да, – пробормотал я. – Так составили юристы-фаранги, я сам ничего не писал.

Полковник посмотрел на меня с любопытством.

– Эта бумага дает тебе власть над сорока миллионами долларов. Ты можешь доставить массу неприятностей, если решишься сбежать: Зинну уничтожишь и мне нанесешь большой урон.

– Ясно, – простонал я. – Так и знал: он неправильно поймет. Что же делать?

Полковник встал, обошел стол и посмотрел на меня сверху вниз.

– Я видел, как ты шел по улице.

– Вы видели, как я гулял? – Мои ладони взмокли еще сильнее.

– Да, я видел, как ты шел. – Он наклонился ко мне.

– И как же я шел?

– Как человек, которому хотелось бежать. – Он положил мне руку на плечо, вдавил в сиденье стула и долго смотрел на меня. – И не Зинна тебя до чертиков страшит.

– Нет? А что же?

– Власть сорока миллионов долларов. Ты – несостоявшийся монах и выживал до сих пор только потому, что обманывал действительность. Ты способен выносить жизнь до тех пор, пока веришь, что твои руки чисты. А они не чисты. На самом деле нет людей с чистыми руками, но такие мечтатели, как ты, дурачат себя. А теперь ты лишился этой возможности. Так? – Старик перегнулся через стол и извлек из ящика пару документов на английском языке. – Вот.

Это были доверенности, подписанные Зинной и Викорном и заверенные нотариусом. Я недоуменно посмотрел на него.

– Ты сказал, это суперсрочно. Мы с Зинной вызвали к себе нотариусов, и он прислал мне свою копию с мотоциклистом. Мы опасались, что ты будешь снова нас бранить за то, что мы такие идиоты из «третьего мира» и ничего не понимаем в финансах, и поспешили сделать все, как ты сказал. Теперь ты обладаешь всеми правами на сорок миллионов долларов. Так что, пожалуйста, трать их с осторожностью.

– Сп… сп… спасибо, – ответил я.

Полковник был жесток: не сводил с меня глаз и не отпускал. И наконец произнес:

– Все в порядке. Зинна не боится, что ты нас обчистишь.

– Не боится?

– Нет. Но опасается, что совершишь что-нибудь еще более глупое – например, у тебя случится нервный срыв. К обманам мы привыкли и знаем, как поступать. Нервное расстройство – вот настоящая проблема.

– Чувство вины, – объяснил я. – Мой ум затмевает чувство вины.

Викорн нахмурился.

– Вины по поводу чего?

– Ничего конкретного. – Я покачал головой.

Какое можно испытывать чувство вины, если предстоит переправить всего лишь партию наркотиков на сорок миллионов долларов? Какой же я слабак и нелюдим.

– Вы правильно сказали: я несостоявшийся монах. Позвольте мне уйти в отставку.

– Нет! – отрезал Викорн.

– Это же для вас такая обуза – иметь честного человека в качестве консильери.

– Честного? – Полковник ткнул пальцем в доверенности. – Эти документы доказывают, что ты такой же мошенник, как и мы. Ты от этого хочешь убежать?

Ему явно доставляло удовольствие мучительное посвящение своего консильери в жулики. Он даже весело напутствовал меня, когда я выходил с доверенностями из его кабинета:

– Будь осторожен.

Вернувшись к себе за стол, я испытал облегчение. Сегодня меня не похитят и не начнут пытать. Заказав холодный чай с лимоном, я откинулся на спинку стула и несколько минут не шевелился.

Включилась другая часть моего мозга. Сорок миллионов! Только представь! Можно сейчас же улететь в Цюрих, перевести деньги на личный счет в банке, выделить, скажем, десять миллионов на обеспечение своей безопасности (существуют же полулегальные организации, нанимающие отставников парашютно-десантных частей и «Морских львов»), купить пять домов в пяти странах на вымышленные имена и счастливо зажить. Не получится. Только не с моим воображением. Когда мой бесконечно расчетливый ум перенесся в подобное будущее, я видел только бессонные ночи: я лежал, не сомневаясь, что служанка – шпион Зинны, а все охранники работают на Викорна. Забудь! Благодаря своей трусости я честный консильери.

Завершающим аккордом этого беспокойного дня стала эсэмэска от Сукума:

«Не занимай вечер. С тобой свяжутся».

Только я не знал, что оно от Сукума, поскольку он воспользовался чужой сим-картой. Мысли об этом вертелись в правой доле моего мозга, а левой я планировал отправку доверенностей.

Даже в таком небольшом деле не обошлось без трудностей. Службой доставки полицейского управления я, разумеется, не мог воспользоваться. И приглашать курьера в управление тоже нельзя. Надо было солгать, куда я отправляюсь… Внезапно я почувствовал себя так, словно внутри у меня поселилась школьная учительница, которая хмурится из-за самого малого проступка. И когда, улизнув из здания, я трясся в седле мототакси в поисках отделений «Федерал экспресс» или «Ди Эйч Эл», то чувствовал себя почти Макбетом: «…Так далеко зашел, что повернуть уже не легче, чем продолжить путь…» [68]68
  У. Шекспир, пьеса «Макбет», акт 3, сцена 4. Перевод М. Лозинского.


[Закрыть]Или что-то в этом роде. Но в то же время твердил себе, что ничего особенного не делаю – собираюсь просто отослать адвокату из Цюриха кипу официальных документов. Я всего-то «белый воротничок» гангстерской профессии. Зачем же такие ужасные мучения?

Оказалось, отделение «Федерал экспресс» находится неподалеку от Нана. Отослав бумаги, я ужасно захотел пива и почти час просидел в баре у входа на площадь. Заведения со стриптизом еще не открылись, а в баре, где подавали пиво, девушки были ненавязчивыми, хотя многие из них согласились бы «принять со мной душ» в соседней гостинице на час, если бы я хорошенько попросил. Они все вдруг показались мне такими невинными… Даже те, что закаленнее, старше и десяток лет занимались проституцией, выглядели непорочными: они хоть и варились в котле ремесла, но не позволяли работе марать душу. Я же оказался на плохой дорожке и решил, что лучшее будущее для меня – духовное очищение с Тарой. Ее образ неожиданно возник в моем воображении примером чистоты человеческого духа – будоражащим доказательством того, что и в этой грязной жизни такое возможно. И впервые за все расследование убийства Толстого Фаранга я обрадовался, получив весточку от Сукума, хотя он опять писал анонимно, воспользовавшись чужой сим-картой.

«Под мостом у здания портового управления в Клонг Toe в десять вечера».

Этот мост бы прямо напротив дома Сумасшедшей Мими Мой на реке Чаопрайя.

Глава 39

Мы ждем под мостом. Сукум в этот день не побрился и надел мешковатые шорты военного образца, старую черную майку и вьетнамки. Другими словами, он изображал крестьянина с реки и категорически отказывался говорить, куда мы направляемся. Но с другой стороны, дал понять, что рискует жизнью и здоровьем, провожая меня туда, куда он меня провожает. Он не подтвердил и не опроверг, что целью нашего путешествия является дом Сумасшедшей Мой.

Подгреб паромщик, его наружность поражала уродством. Две скамьи в его старом каноэ были разбиты, да и посудина выглядела так, словно недавно потерпела кораблекрушение. Обнаженные руки и грудь паромщика покрывали тюремные татуировки, лицо бороздили зловещие шрамы, в которых глаз полицейского легко узнал следы поножовщины.

Когда мы поднялись на борт его суденышка, он, не говоря ни слова, резко дернул шнур стартера крохотного подвесного мотора. Мы молча пересекали черную реку, стрекотал только двигатель, его лодочник заглушил за сотню ярдов от пристани Мой. Теперь слышались лишь негромкие звуки реки: шум разрезаемой носом каноэ воды, всплески играющих на поверхности рыб и водяных крыс, едва долетающие с противоположного берега голоса.

Дом Мой покоился в темноте. Лодочник даже с выключенным мотором не стал приставать к причалу, взял весло, неслышно обогнул мыс и привязал суденышко к стволу дерева напротив дома по другую сторону заводи. Не веря собственным глазам, я смотрел, как Сукум достал бинокль ночного видения из привезенной с собой сумки. Поднес к глазам, что-то подкрутил и подал мне.

Когда зрение освоилось с зеленым цветом в окулярах, я разглядел сидящих полукругом на террасе девятерых монахов – они расположились спиной к дому, лицом к реке. Монахи, казалось, пели, но так тихо, что не было слышно даже на воде. Однако нет, это не монахи. Просто сидят на манер монахов, и на них длинные одеяния, однако не монашеские, теперь я это понял – длинные черные балахоны с капюшонами скрывали лица поющих.

Сукум дал мне знак оглядеть все владение Мой. Я повел биноклем и заметил, что дорожка от причала к жилищу претерпела изменение: на ней возникли три импровизированные арки из бамбука, под которыми пришлось бы пройти всякому, кто хотел добраться от реки к дому. Я нахмурился и повернулся к Сукуму, намереваясь попросить объяснений, но в это время прибыли лодки. Первая – футов шестидесяти длиной, со змеевидным носом – была полна пассажиров. Люди вышли на пристань, сгрудились в кружок и ждали. Подошла гребная шлюпка, в ней находились всего трое, как будто только мужчины. У одного повязка на глазах. Ему помогли выбраться на пристань и заботливо проводили на берег. Сняли повязку, и я ахнул: пленником оказался член парламента, недавно переметнувшийся в другую политическую партию.

Я посмотрел на Сукума, но тот яростно замотал головой, призывая продолжать наблюдение. Один из ведущих церемонии, судя по всему, исполняющий роль старшего жреца, подал прибывшему кусок бамбука – явно с текстом, который следовало прочитать неофиту. Новообращенный отвесил три смиренных поклона в сторону дома Мой, снял ботинки, носки и рубашку, и его с обнаженной грудью провели под тремя бамбуковыми арками. Под каждой он останавливался и говорил несколько слов – видимо, трижды повторяя каждую фразу.

Наконец он достиг террасы, которую преобразили ради такого случая. Из дома вынесли святилище из черного дерева и повесили над ним портреты предков Мой. Сама Мой и ее служанка сидели в напоминающих троны креслах из пальмового дерева с украшенными павлиньими перьями спинками.

Люди в черных балахонах продолжали петь. Что-то лежало на святилище и зеленовато поблескивало в окулярах бинокля ночного видения. На полу балкона сидели мужчины – кроме Мой и ее служанки, там не было ни одной женщины.

Внезапно наш паромщик забеспокоился, и Сукум решил, что пора сматываться. На берегу он вручил нервному лодочнику сумму, намного превышающую плату за перевоз через реку, и тот растворился в темноте. Сукум на меня не смотрел. Мы не сказали друг другу ни слова, пока не вышли на дорогу и не поймали такси.

Мой спутник, отвернувшись к окну и глядя на пустынные улицы, тихо спросил:

– Теперь понимаешь?

– Похоже, да, – ответил я. – Инициируемый – это тот, о ком я подумал?

– Конечно. А остальных заметил?

– Пару.

– Ну и как? Похоже, самое время прекратить расследование. Остановимся на том, что это явное и несомненное самоубийство, и у нас не будет причин преследовать Мой и ее служанку. Умирать тебе ни к чему, и хорошо, что она отпустила тебя без наказания.

Было что-то неуловимо странное в том, как он произнес слово «самоубийство», но Сукум не сомневался: того, что я увидел нынешней ночью, достаточно, чтобы любой тайский коп, даже я, больше не помышлял о расследовании. Он не понимал, что «Дело Толстого Фаранга» внезапно превратилось в последний бастион моей честности. Мне стало наплевать, самоубийство это или не самоубийство. Я хотел узнать, что привело к смерти американца. И доказать, что я все еще полицейский.

– Нет, – ответил я.

Взглянув на Сукума, я вспомнил, каким он был до того, как его погубила Мой. Представил, как он ночь за ночью сидит в засаде где-то на реке – молодой, полный энтузиазма, уверенный в себе и не потерявший иллюзию, что по крайней мере в его случае система не помешает человеку стать настоящим мужчиной. Вспомнил его крах. После того как Мой подсунула Сукуму «кислоту», он три месяца не мог вернуться к работе.

Сукум недоверчиво уставился на меня.

– На инициации присутствовала половина всех тайско-китайских сильных мира сего в Бангкоке. Я рисковал всем, включая жизнь, чтобы показать тебе это зрелище. Больше не жди от меня никакой помощи. Я и так сделал достаточно. Гораздо больше того, что сделал бы любой коп в моем положении. Гораздо больше, чем сделал бы ты – ведь ты же консильери Викорна.

Я был потрясен, и мне стало грустно, что это слово попало в его словарь. Следовательно, все управление знает, кто я такой.

– Почему ты мне раньше не сказал? – спросил я.

– Боялся, – объяснил Сукум. – По каким-то непонятным мне самому причинам я хочу остаться в живых. Ты понимаешь, что произойдет, если кто-нибудь из этих людей пронюхает, что два ничтожных копа знают больше, чем положено им знать? Они не станут мешкать ни секунды. Брось, детектив. Забудь обо всем. Что бы тот Толстый Фаранг ни делал в кино, это было вовсе не то, что он утверждал. А может быть, сам не понимал, зачем делает то, что делал. Ты же видел, какова сила ее магии, хотя бы по тому, какие люди пришли на ее сборище. В чем дело? Неужели белая кровь побуждает тебя геройствовать? Нет, детектив, в Таиланде такие штучки не проходят. Ты прекрасно это знаешь.

Я, отдавая должное его горячности, помолчал, а затем переменил тему.

– Не знал, что женщины участвуют в ритуалах такого рода сообществ.

– Как правило, не участвуют – по крайней мере в наше время. Но речь идет о тайской традиции. Тебе же известно, насколько мы консервативны, когда дело касается ритуалов. Задолго до того, как о Шаолиньском монастыре стали снимать кино, существовали обряды посвящения в древнюю тайну, уходившие корнями в эпоху до Периода воюющих царств. [69]69
  Период с 464 по 221 г. до н. э., когда произошло объединение Китая под властью императора Цинь Ши-хуанди.


[Закрыть]До Будды, даже до Конфуция женщины служили жрицами и обладали огромной властью. Именно это старается возродить семья Мой из-за того, что у Мими не было братьев. Более ста лет ее родные оставались Головами драконов, Повелителями благовоний и Белыми веерами. В отличие от Гонконга в Таиланде эти посты не выборные, а наследуемые.

Я помолчал – наконец увидел мир глазами Сукума.

– Послушай, детектив, ты больше не обязан мне помогать. Я все понимаю. Сегодня ты сильно рисковал, и я это ценю. У меня нет права ни о чем тебя просить. Но сам я должен довести расследование до конца. Это моя обязанность. Ответь на один вопрос: то, другое самоубийство японского ювелира Сузуки – оно ведь связано с нашим делом?

Сукум возмущенно на меня посмотрел, открыл окно и тихо, по-волчьи, завыл в ночь.