Текст книги "Нежный плут"
Автор книги: Джоанна Линдсей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)
ГЛАВА XXV
– Твой экипаж только что прибыл, Джеймс, – объявил, показавшись в дверях каюты, Конни.
– Куда спешить? Там, на соседнем причале, сейчас такая неразбериха! Буду ждать, пока погрузка в тот американский корабль не закончится и все фургоны не уберутся с пристани. Давай лучше выпьем по стаканчику, старик.
Они вошли в док несколько часов назад. Джорджина еще утром собрала дорожные чемоданы Джеймса, но он до сих пор не сказал ей, что намеревается оставить ее на его плантации. Джеймс хотел потрясти ее величием своего островного дома, а затем, вечером, за ужином из деликатесов Ямайки, – при свечах, разумеется, – он собирался просить ее быть его возлюбленной.
Конни пересек комнату, остановился около письменного стола и стал смотреть в окно, откуда открывался хороший вид на американское судно и ту суматоху, какая происходила около него. Приготовления к плаванию – известное дело…
– Что-то она мне кажется знакомой… А?
– Может, один из трофеев Ястреба?
Конни заулыбался.
– А что? Я бы не удивился.
– В таком случае и жалеть не стоит, что уходит.
– Почему? – спросил Конни. – «Принцесса Анна» никогда не плавала под своим собственным названием. И вообще, с каких это пор ты перестал приветствовать маленькиерадости? Вроде обвинения тебя в пиратстве, когда это практически недоказуемо? Ты отказался от возможности немножко порезвиться на море…
– У меня есть на это причина, – напомнил ему Джеймс: он не хотел подвергать риску свою малышку Джорджи ради каких-то нескольких часов увлекательной авантюры. – И, наконец, я не хочу лишних беспокойств в данный момент.
Конни отвернулся от окна, чтобы взять свой стакан, внимательно посмотрел на Джеймса и сказал:
– Ты выглядишь самодовольным. Имеешь на это какие-нибудь уважительные основания?
– Ты видишь перед собой человека, который вот-вот примет на себя обязательство нести тяжкое бремя. Я решил подержать какое-то время Джорджи около себя. Только, прошу тебя, не надо делать больших глаз!
– Интересно, как это не делать? У меня именно «большие глаза», и на это есть серьезная причина! Последняя женщина, с которой ты отправился в плавание… Как, бишь, ее звали?
Джеймс наморщил лоб.
– Эстель или Стелла… Какая тебе-то разница?
– Ты тоже тогда решил подержать ее какое-то время около себя. Ты даже позволил ей украсить каюту какими-то совершенно идиотскими предметами!
– Вот этими, что ли? А знаешь, я постепенно привык к такой мебели, и она мне даже начала нравиться.
– Ты нарочно уклоняешься от темы. А я тебе напомню! Тебе было так приятно возиться с той девчонкой! Пылинки с нее сдувал! Великодушничал! До отвращения! Ну и что? Не прошло и недели в море, как ты поворотил оглобли и привел судно в тот порт, где ты ее подцепил. Вспомни себя! Ты ведь чуть с ума не сошел после нескольких дней жизни с ней в одной каюте! Все последние недели, что ты таскался здесь с этой малышкой, я был спокоен, потому что искренне полагал: к отплытию она так тебе осточертеет, рад будешь от нее избавиться!
– Значит, Джордж оказалась настолько милой, что мне до сих пор не пришло в голову избавляться от нее. Она просто очаровательна!
– Очаровательна?! С этакой-то наглой ухмылочкой?!…
– Будь поосторожней, Конни. Предупреждаю: мы говорим сейчас о девушке, которая вот-вот станет моей возлюбленной.
Брови Конрада поползли на лоб.
– Ты что, серьезно?! Неужели ты настолько глубоко вляпался? Чего ради?
– Ну, знаешь ли, это глупый вопрос, – раздраженно ответил Джеймс. – А что ты думаешь, черт возьми?! Мне полюбилась эта американская девчонка! Не знаю, может, тебя она и не жалует, но… С тех пор, как мы отказались от взаимных претензий, Джорджи была со мной решительно мила.
– Поправь меня, если скажу не то, но разве не ты зарекался иметь любовниц? Разве не ты говорил, что у них у всех только свадьба на уме, даже если они и болтают обратное? Ты ведь многие годы жил без всяких там обязательств, Ястреб? И при этом, хочу добавить, никогда не испытывал недостатка в женском обществе, когда тебе его хотелось. Кроме всего прочего, подобная жизнь гораздо менее расточительна.
От последнего аргумента Джеймс лишь отмахнулся.
– А я тебе говорю, что мне нужны перемены, – сказал он. – Кроме того, Джорджи не имеет ни вот такого интереса к замужеству. Когда я прощупывал почву насчет этого, она даже говорить не стала.
– Запомни: у всех женщин без исключения есть интерес к замужеству. У всех! Кстати, не твои ли это слова?
– Проклятье, Конни! Если ты пытаешься уговорить меня расстаться с ней сейчас, знай: ничего у тебя не выгорит! Всю прошлую неделю я серьезно размышлял над этим вопросом. Серьезно, Конни… Наконец, я просто не готов еще к последнему свиданию.
– А что она сама обо всем этом думает?
– Она-то с удовольствием, не сомневайся. Девчонка влюблена в меня не слабее моего.
– Рад слышать, – вдруг изменившимся голосом (подчеркнуто сухо) проговорил Конни. – Тогда какого же черта она делает сейчас на том судне?
Джеймс повернулся к окну настолько резко, что едва неопрокинул стул. Ему потребовалось около полуминуты напряженного наблюдения за палубой американского корабля, чтобы увидеть то, что раньше увидел Конни. Там действительно находилась Джорджи. За ее спиной стоял Скотт. Похоже было, она разговаривала с одним из офицеров, может, с самим капитаном. Джеймс подумал о том, что она, вероятно, знакома с этим парнем – тот взял ее за плечи и вроде даже встряхнул, а в следующий миг притянул ее поближе к себе… кажется, обнял… Джеймс вскочил на ноги. На этот раз стул, опрокинувшись, с грохотом полетел на пол.
Тяжело дыша, Джеймс направился к выходу и услышал реплику Конни:
– Если ты хочешь привести ее назад…
– Я хочу сначала набить ему морду! А потом заберу Джорджи.
Уже в коридоре его нагнали насмешливые слова:
– Тебе будет немного сложно это сделать, старик. Корабль-то уже отчалил!
– Дьявол! – долетел из коридора яростный вскрик.
Через несколько секунд Джеймс вновь появился в дверях, прошел быстро к окну и тяжелым взглядом стал смотреть на удаляющееся судно. – Чертовка!
– Посмотри на это другими глазами, старик, – без тени сочувствия посоветовал Конни. – Ну, пробыл бы ты с ней еще пару недель… До тех пор, пока мы не вернулись бы в Англию. И даже если б ты задумал взять ее с собой обратно, – ведь, судя по твоим словам, у нее большая тяга к земле отцов – она не согласилась бы…
– Ладно, Конни, кончай! Девчонка бросила меня и даже ручкой не помахала. «Не говори мне о тех проблемах, которые обрушились бы на меня, останься она со мной. Не говори мне об этих проблемах сейчас, когда я чувствую себя так, будто мне дали пинка под зад и убежали!»
Джеймс неподвижно смотрел в окно на пустующий теперь причал, соседний с тем, на котором стояла его «Принцесса Анна», и все не мог поверить, что Джорджи уже нет. Ведь только этим утром она разбудила его нежным поцелуем, ее маленькие руки мягко касались его лица… На губах ее играла призывная улыбка… Та улыбка, которую он видел у нее в тс минуты, когда они вместе лежали в постели… Та улыбка, какая всегда пробуждала в нем необыкновенные желания, о существовании которых в своей душе он и не подозревал. Ее больше нет?…
– Нет же, Господи! – проговорил он вслух и окинул Конни таким решительным взглядом, что тот перестал усмехаться. – Сколько человек команды сошло на берег?
– Господи, Джеймс, неужели тебе взбрело в голову…
– Да, именно это мне взбрело в голову! – оборвал его Джеймс; в душе его закипал гнев, ясно прорывавшийся в его тоне. – Собери всех, пока я буду прикидывать, что у меня может получиться с тем судном. Нужно нагнать его в течение часа.
Едва брат Джорджины Дрю повернулся к ней спиной, она тут же забыла о его приказе отправляться в его каюту. Он уже наобещал ей хорошую взбучку, которая будет длиться все время путешествия домой. Говорил ли в нем только словесный гнев или он на самом деле задумал отстегать ее, в ту минуту ей было наплевать.
О, да он был просто псих! Причем буйный! Для начала она решила его попросту удивить: когда он повернулся, то неожиданно увидел перед собой ее с улыбочкой на губах. И сразу же панически встревожился, полагая, что только какое-нибудь большое несчастье могло заставить ее искать его на Ямайке. Когда же она заверила его в том, что никто не умер, к нему пришло облегчение, тут же сменившееся раздражением. Он сначала сильно встряхнул ее за плечи – как смела она пугать его своим появлением; потом вдруг обнял ее, – ему не пришлось выслушивать плохих известий, к тому же она была его единственной и любимой сестрой. И тогда-то она как бы мимоходом и обронила новость о том, что только что вернулась из Англии.
О, она знала, что это был один из самых спокойных ее братьев! Самый уравновешенный после Томаса. В отличие от Уоррена, который имел такой взрывной темперамент, что никто не выражал желания испытать его полную силу на себе. В отличие от Бойда и Клинтона, которые временами все слишком близко принимали к сердцу, Дрю был в их семье обычным шалуном и плутишкой, и за ним всегда толпами бегали женщины. Поэтому она надеялась, что как раз он-то и поймет, почему она считала необходимым погнаться за Малкомом.
Однако вместо понимания она натолкнулась на такой страшный гнев, что даже, кажется, заметила нечеловеческий блеск в его черных глазах. Итак, он пообещал учинить ей взбучку… Как это будет происходить? Достаточно представить себе реакцию ее старших братьев, Клинтона и Уоррена, когда они узнают.
Впрочем, в те минуты ее не волновали угрозы Дрю.
Она так была обрадована и взволнована, увидев у причала судно Дрю, что, позабыв обо всем, помчалась на него. Она не знала, что «Тритон» заканчивает приготовления к плаванию, и даже не заметила того момента, когда он отвалил от пристани. Дрю все неистовствовал и читал нотации, а корабль его уходил в море…
Теперь она стояла, вцепившись руками в перила, – полоска искрящейся воды Карибского моря, отделявшая «Тритон» от «Принцессы Анны», становилась все шире, – и напряженно вглядывалась в палубу оставшегося на причалах корабля, отчаянно моля Бога в последний раз увидеть Джеймса.
Наконец она дождалась: он вышел на палубу. Ветер играл его золотыми волосами, солнце било в его широкие плечи… Настолько широкие, что они могли принадлежать только Джеймсу, она никогда бы их не спутала с другими. Когда она все это увидела, то едва сумела подавить в горле рвущийся наружу стон. Она страстно молила, чтобы он посмотрел в ее сторону. Расстояние, разделявшее их теперь, было так велико, что бессмысленно пытаться кричать ему – никакой надежды на то, что он услышит. Но, по крайней мере, он сможет увидеть, как она машет ему рукой. Нет, он не смотрел в море.
Она неотрывно следила за ним, видела, как он сошел на берег и смешался с толпой на пристани.
О Боже, он даже не знает, что она… Наверное, он думает, что она на «Принцессе Анне» и встретит его, когда он будет возвращаться с берега. В конце концов на его корабле остались все ее вещи. И среди них – самое любимое кольцо, подаренное ей отцом. Но в эти минуты она вообще не думала о вещах. Ее мучило другое – она не имела возможности даже попрощаться с Джеймсом, не имела возможности даже сказать ему… Что? Она полюбила его!
Джорджина едва не рассмеялась – неожиданно для самой себя – при этой мысли. Забавно… Нет, это действительно забавно! Ненавидимый англичанин, презираемый и надменный аристократ… Он все-таки сумел протоптать дорожку к ее сердцу. Глупо, что она полюбила его, но еще хуже, если бы она успела сказать ему об этом.
Однажды ночью, когда они, обнявшись, лежали и его сердце билось под ее ухом, она спросила, готов ли он жениться?
– Боже правый, нет! – вскричал Джеймс в ужасе. – И не жди от меня, что я когда-нибудь совершу эту глупость!
– Почему же? – Она хотела знать; ей стало интересно.
– Потому что все женщины, без исключения, становятся изменницами и потаскушками, стоит им надеть на палец обручальное кольцо. Не обижайся, любимая, но это истинная правда.
Его слова настолько близко характеризовали отношение к женщинам ее брата Уоррена, что она не удержалась от заключения:
– Я извиняюсь. Я понимаю, у тебя когда-то была женщина, которую ты любил и высоко ставил и которая изменила тебе. Но из этого не следует, что все без исключения женщины склонны к супружеской измене. Мой брат Уоррен думает точно так же, как ты, но он не прав.
– Не хотелось бы разочаровывать тебя, Джордж, но в моей жизни до сих пор не было большой любви. Я говорю о неверности женщин… со знанием дела… так сказать, из первых уст. Потому что я как раз и был тем человеком, с которым женщины изменяли своим мужьям. Женитьба – занятие для идиотов, которые не умеют лучше провести время.
Ее покоробил его ответ. В нем он показал себя настолько близким по духу ее брату Уоррену, что это было даже отвратительно. Но у брата, по крайней мере, была причина для ненависти к браку, для того гадкого отношения, какое он испытывал к женщинам. Да, он всегда использовал женщин в своих целях и никогда не подпускал их к своему сердцу, но она понимала брата. Однажды он очень сильно обжегся на женщине, на которой поначалу намеревался жениться. Но для Джеймса такое отношение было ничем не извинительно. Оно не было реакцией на страдания. Он как-то при ней назвал себя «достойным осуждения скелетом». О, да, теперь она согласна с таким названием! Удивительно, он даже не испытывал стыда и угрызений совести.
– Да ладно тебе, девочка, парень просто пошутил. Он не хочет на самом деле бить тебя, – сказал Мак, подойдя к ней сзади. – У тебя нет причины реветь. Но он прав, тебе лучше спуститься в каюту. Дай Дрю возможность немного прийти в себя, чтобы он был спокоен к тому времени, когда ему придется узнать нечто похуже.
Глядя в сторону, она утирала руками мокрые щеки.
– Похуже? Что ты имеешь в виду?
– Ну, ему же все равно нужно рассказать, как нам пришлось отработать нашу морскую поездочку.
– А, это… – она вздохнула и возблагодарила Мака за то, что он дал ей повод отвлечься и подумать о другом. Мак-то полагал, что она расстроена только из-за Дрю. Она печально сказала: – Нет, не думаю, что если он сейчас обо всем узнает, то отнесется к этому спокойно. Разве есть необходимость рассказывать ему? Он грозится избить меня, Мак, – напомнила она ему, чуть поморщившись. – А ведь это Дрю! Уж если Дрю начал грозить… Ты хоть понимаешь? Я, например, просто представить не могу его реакции на то, что я весь последний месяц спала в одной каюте с англичанином!
– А, понимаю, о чем ты. Если немного приврать, это не принесет вреда, так ведь? Не стоит, наверно, упоминать о том, что у нас сперли все деньги? В конце концов, тебе надо подкопить силы для встречи с остальными братцами, а уж их-то реакция точно будет похлеще, а?
– Спасибо тебе, Мак. Ты такой славный…
– Джорджина! – раздался суровый голос Дрю. – Я снимаю ремень…
Она обернулась и увидела, что ничего подобного он не делает. Но на лице ее красивого брата было такое выражение, что она поняла: если не исчезнет сейчас с его глаз, он вполне может снять ремень. Она, однако, не собиралась исчезать. Вместо этого она подбежала к нему вплотную и подняла на него негодующий взгляд. На этого высоченного – шесть футов и четыре дюйма – капитана «Тритона».
– Ты бесчувственное животное, Дрю! Малком женился на другой, а ты только и можешь что кричать на меня! – И она зашлась в душераздирающем плаче.
Мак поморщился: ему никогда не приходилось видеть человека, чей гнев столь быстро и легко можно было погасить. А Дрю Андерсен был именно таким человеком.
ГЛАВА XXVI
После того как стало ясно, что Дрю проявил настоящее сочувствие к ее душевным страданиям, Джорджина с большим оптимизмом ожидала встречи с остальными братьями, хотя и не строила на этот счет особенных иллюзий.
Конечно, Дрю полагал, что она плачется по Малкому. Но все ее мысли и чувства были сконцентрированы на другом человеке. На человеке, которого она поминала в разговорах с братом лишь как капитана того корабля, который доставил ее на Ямайку.
Ей было очень неловко оттого, что приходится обманывать Дрю. Не раз она испытывала горячее желание рассказать ему всю правду. Но, с другой стороны, она не хотела еще раз испытывать на себе его гнев. Вообще его буйность в первые минуты их встречи сильно потрясла ее. Ведь это был самый веселый из ее братьев. Он баловал ее больше других и всегда готов был поднять ей настроение. В этом на него смело можно положиться. Если бы она попросила, он бы и в этот раз сумел бы развеселить ее. Но он не знал, что же на самом деле ее угнетает.
Постепенно для него все станет ясно. Как, впрочем, и для других братьев. Однако плохие известия могут подождать. Нужно подлечить немного свою боль. Кроме того, надо сначала посмотреть, как они отнесутся к тому событию, которое в ее глазах утратило всякую значительность. По крайней мере, по сравнению с тем, о чем ей придется рассказать им спустя месяц или два, когда ребром встанет вопрос об отцовстве ребенка, изуродовавшего ее некогда маленькую и стройную талию… Как-то Джеймс рассказывал ей о своем брате Язоне… Что он сделал? Упал однажды и пробил собой крышу в доме? Ну что ж,– у нее пять братьев, и все пятеро вполне могут повторить этот поступок…
Кстати, она и сама до сих пор четко не определилась в отношении к последствиям своей краткой вольности. Она была напугана беременностью, это верно. Чуть сбита с толку и одновременно чуть довольна. Да, она испытывала радость и не могла этого отрицать. Да, это грозило многими осложнениями, наверняка и скандалом, но вместе с тем она была рада, и эта радость выражалась в двух словах: ребенок Джеймса. Разве что-нибудь иное могло иметь какое-нибудь значение рядом с этим фактом? Немыслимо! Она должна была чувствовать отчаяние от того, что ей придется родить и воспитать малыша без мужа. Она должна была чувствовать, но не чувствовала. Потому что понимала, Джеймса у нее уже не будет и никто другой заменить его не в состоянии. Она хочет ребенка, она вырастит его. Да, именно так она и поступит. Джорджина слишком любила Джеймса, чтобы поступить иначе.
Мысли о малыше, – а Джорджина теперь была уверена в своей беременности, – были причиной того, что у нее заметно улучшилось настроение ко времени последнего этапа их плавания, когда «Тритон», спустя три недели, достиг вод Лонг-Айленда. Вскоре уже можно было наблюдать Бриджпорт, и они повернули в реку Пеконок, где была устроена гавань, достаточно глубокая для швартовки океанских лайнеров. Она была рада попасть домой, особенно в то любимое ею время года, когда погода стоит еще довольно мягкая и повсюду разлиты краски неяркого осеннего солнца… По крайней мере, у нее было отличное настроение до тех пор, пока она не увидела в порту множество судов-жаворонков. Окончательно же она поникла, когда ей бросились в глаза три посудины, – она желала видеть их где угодно, только не в этом порту!
Дорога до особняка из красного кирпича, который она называла домом, была спокойной и тихой. Ехать нужно было на одну из окраин города. Дрю сидел в экипаже радом с сестрой, держал ее за руку и даже чуть стискивал ее, желая тем самым подбодрить Джорджину. Теперь он твердо стоял на ее стороне, но много ли ей толку от этого при встрече с остальными братьями? Дрю никогда не мог в критических ситуациях противостоять им, особенно когда они выступали единым фронтом.
Одежда юнги, в какой она провела все плавание, осталась в каюте. Кстати, этот наряд отчасти и был причиной гнева Дрю. По крайней мере, при встрече с остальными братьями в этом отношении им трудно будет к ней привязаться. Если на время плавания ей пришлось стянуть одежду у команды «Тритона», то теперь на ней было хорошенькое платье, которое Дрю планировал привезти своей девчонке из Бриджпорта в качестве презента. Ну и ладно, он купит здесь другое платье и подарит его другой своей девчонке из другого порта.
– Держи улыбку, Джорджи. Не надо смотреть на меня так, будто сегодня конец света.
Она отвернулась от Дрю и стала смотреть в сторону. Не известно, каким образом он нашел то положение, в каком она оказалась, забавным. Этого она не могла оценить ни в малейшей степени. Впрочем, веселость и юмор были типичными его чертами. Он так сильно отличался от остальных своих братьев! Он был единственным во всей семье человеком с такими темными глазами, что все их называли не иначе как угольками. Он был также единственным членом семьи, который мог, после того как его сбили с ног, подняться с улыбкой на губах. Собственно, именно это и случалось множество раз, когда он что-то не мог поделить с Уорреном или Бойдом. А с другой стороны, он просто жутко был похож внешне на своего брата Уоррена.
У них у обоих были темно-золотистые волосы, которые часто оставались нечесаными и представляли собой скомкавшуюся паклю. Оба они высоки, как пожарные каланчи; у обоих идентичные черты лица, считавшиеся красивыми и даже очень. Но если у Дрю глаза черные, как смола, у Уоррена – светло-салатового оттенка, как и у Томаса. И если женщины обожали Дрю за его чертовское обаяние и непринужденные манеры, то к цинизму и взрывному темпераменту Уоррена они относились с подозрением. Впрочем, тоже бегали за ним стаями.
Несомненно, Уоррен принадлежал к той породе мужчин, на которых виснут женщины. Джорджина искренне жалела девушку, уступавшую холодно-расчетливому обольщению Уоррена. А сколько перебывало у него этих девушек в разное время – страсть! Значит, есть в нем нечто такое, что они находили неотразимым. Джорджина никак не могла понять, что же именно? Она не видела в нем ничего особенного, что могло бы сильно привлечь женщину. Что же касается его невозможного характера и взрывного темперамента, то кому и знать об этом лучше других, как не Джорджине. Но эта буйность, как постоянная черта Уоррена, не имела никакого отношения к достоинству мужчины в женских глазах.
Вспомнив о темпераменте Уоррена, она так ответила Дрю на его ободряющую реплику:
– Тебе легко говорить. Сомневаюсь, что они станут выслушивать мои объяснения… Прикончат сразу же. Вот увидишь.
– М-да… Что до Клинтона, то он и вправду особенно долго не станет тебя слушать, потому что сразу учует этот отвратительный английский акцент, которого ты понабралась за время своих странствий. Может, тебе следует доверить переговоры мне?
– Это мило с твоей стороны, Дрю, но если Уоррен там, то…
– Понимаю, о чем ты, – беззаботно улыбнулся Дрю, вспомнив свою последнюю ссадину, полученную от старшего брата. – Ну, в таком случае нам с тобой остается надеяться, что он провел веселенькую ночь на постоялом дворе «Утка» и поэтому не успеет пустить в ход свои кувалды, прежде чем Клинтон объявит свой вердикт. Тебе повезло: Клинтон сейчас дома.
– Повезло? Повезло, как же!…
– Тс! – прошептал он. – Мы приехали. Не будем их извещать заранее.
– Наверняка кто-то уже сообщил им о том, что «Тритон» бросил якорь в гавани.
– Да, но о том, что ты была на борту, кто их известит? Элемент внезапности, Джорджи, может сыграть свою роль. И пока они будут хлопать глазами, ты успеешь им многое объяснить.
Да, элемент внезапности мог сыграть свою роль… Мог бы, точнее. Если бы в кабинете вместе с Клинтоном и Уорреном в ту минуту, когда там появилась Джорджина с Дрю за ее спиной, не было Бойда. Самый младший из ее братьев первым увидел сестру и вскочил со стула как ужаленный. Пока он обнимал и тискал ее, обрушивал на ее голову целые каскады вопросов, – причем с такой скоростью, что у нее не было ни малейшего шанса ответить хотя бы на один из них, – двое старших братьев получили время оправиться от удивления, вызванного появлением сестры, и теперь приближались к ней с такими выражениями на лицах, что стало ясно: основное гостеприимство еще впереди. Создавалось даже впечатление, что они будут драться между собой за право первого «рукопожатия» с сестрицей.
Надежда, питаемая Джорджиной относительно того, что братья не причинят ей серьезного вреда, – слабенькая, признаться, надежда, – улетучилась как дымок, когда она увидела, с какой решимостью на лицах они наступают на нее. Она оторвала себя от объятий Бойда, развернула его спиной к себе – откуда только силы взялись, – толкнула вперед Дрю, а сама спряталась за ними, сомкнувшимися плечом к плечу, как стена.
Выглядывая из-за плеча Бойда – кстати, нелегкое занятие: Бойд, как и Томас, почти шести футов ростом и, тем не менее, на полголовы ниже Дрю, – Джорджина крикнула первым делом Клинтону:
– Я могу все объяснить! – Затем добавила для Уоррена, уже отчаянней: – Правда, могу!
Они никак не отреагировали на эту мольбу и не остановились, а, подойдя к Дрю и Бойду, стали огибать каждый со своей стороны эту ее баррикаду. Тогда она протиснулась между младшими братьями и бросилась прямо к письменному столу Клинтона. Обежала его кругом и только тогда запоздало поняла, что стол не помеха для братьев, твердо решивших добраться до нее, и что, бегая от них, она только распаляет их гнев.
Но вдруг и внутри нее заклокотало негодование. Она увидела, что Дрю, положивший было свою руку на плечо Уорренну с целью задержать его продвижение, едва успел уклониться от удара, последовавшего в наказание за это поползновение.
– Черт вас возьми, вы несправедливы! – крикнула она.
– Замолчи, Джорджи! – проревел Уоррен.
– Не замолчу! Я не обязана отвечать тебе, раз здесь присутствует Клинтон! Так что ты можешь остановиться там, или я… – Она схватила первую попавшуюся вещь с письменного стола и замахнулась ею как башмаком, который хотят метнуть в крысу. – Или я дам тебе по башке!
Он и впрямь остановился. То ли потому, что изумился ее бунту против него, чего никогда прежде не было, то ли потому, что поверил в серьезность ее угрозы. Клинтон также остановился. У них у обоих была тревога на лицах.
– Поставь вазу на стол, Джорджи, – едва слышно проговорил Клинтон. – Она слишком дорого стоила, чтобы разбить ее вот так просто об голову Уоррена.
– Дорого стоила? – крикнула она. – А он, по-моему, так не думает!
– Думаю, – тоже тихо проговорил Уоррен, потрясенный дерзостью сестры. – Думаю.
– Боже, Джорджи! – взмолился с другого конца кабинета Бойд. – Ты даже не видишь, что у тебя в руке! Ну послушайся ты Клинтона!
Дрю глянул на бледное лицо своего младшего брата, затем на две широченные спины перед ним, затем на сестренку, застывшую у стола с вазой в руке, как с дубинкой. Вдруг он не удержался и разразился хохотом.
– Тебе удалось их потрясти, Джорджи, девочка! Черт возьми, тебе удалось! – сквозь смех воскликнул он.
Она лишь на какую-то долю секунды скосила на него холодный взгляд.
– Я сейчас не в настроении выслушивать твои остроты, Дрю, – жестко сказала она, но после паузы добавила: – Что ты имел в виду?
– Ты их застала врасплох, вот что! Теперь они, как миленькие, выслушают тебя, вот увидишь. Спроси их сама.
Она перевела полный надежды взгляд на старшего брата.
– Правда, Клинтон?
Еще полминуты назад тот размышлял бы над тем, какой подход к сестре мог быть наиболее удачным: жесткость или мягкие уговоры. Но неожиданное и нежелательное вмешательство Дрю сбило напряжение.
– Я… Хорошо, я готов тебя послушать, если только ты…
– Никаких «если», – оборвала она. – Да или…
– Черт возьми, Джорджина! – взорвался наконец Уоррен.
– Дайте мне…
– Замолчи, Уоррен, – прошипел Клинтон. – Ты дождешься, что она выпустит себя из рук, и тогда я лишусь вазы. – Он обратился к сестре: – Ты хоть посмотри, Джорджи, что ты собираешься метнуть в Уоррена.
Она скосила взгляд на вазу, которую продолжала держать в готовом для броска положении. У нее вырвался непроизвольный тихий возглас восхищения – никогда еще не приходилось ей видеть что-либо столь утонченное и красивое. Фарфор был настолько тонок, что просвечивал на свету, а на его поверхности чистым золотом по белому фону шел рисунок на восточный сюжет с множеством изысканных деталей. Она все поняла, и ее первым желанием было поскорее поставить обратно этот великолепный образчик античного фарфорового искусства, пока она случайно не обронила и не разбила его.
И она почти сделала это: поставила вазу на стол, боясь дохнуть на вещь, столь изысканную и удивительную. Но коллективный вздох, раздавшийся при этом ее движении, заставил Джорджину изменить свое решение в последний момент.
Чуть приподняв бровь и наклонив голову, – жест, подмеченный ею как-то у одного английского капитана и вызвавший у нее тогда большое раздражение, она спросила у Клинтона:
– Говоришь, дорого стоила?
В кабинете раздался стон, вырвавшийся у Бойда. Уоррен развернулся к ней спиной, чтобы она не могла слышать его проклятий, но она расслышала их достаточно хорошо, ибо он произносил в голос каждое слово. Дрю только приглушенно хихикнул. Зато Клинтон вновь вошел в состояние страшного гнева.
– Это шантаж, Джорджина, – прошипел он сквозь зубы.
– Вовсе нет. Просто мера, принятая для безопасности с моей стороны. Кроме того, мне хочется еще полюбоваться на эту…
– Ты добилась своего, девочка. Может, мы лучше все сядем, и тогда ты сможешь не выпускать из своей ладошки вазу.
– С удовольствием.
Когда он высказывал свое предложение, Клинтон никак не ожидал, что сестра предпочтет занять его собственное место за письменным столом. Место старшего брата. Кровь заметно прилила к его лицу, когда она села. Глаза полыхнули злее. Джорджина поняла, что перегнула палку, но ее всю заполнили пьянящие. чувства исключительности и превосходства надо всеми. Это была уникальная ситуация в семье. Разумеется, для ее безопасности достаточно было просто не выпускать из рук вазы, о которой так беспокоились братья.
– Могу я, наконец, узнать, почему вы все набросились на меня? Я только-то и сделала, что поехала в…
– Англию! – воскликнул Бойд. – Не куда-нибудь, а в Англию, Джорджи, пойми! Это земля, из которой произошел сам сатана, и ты это прекрасно знаешь!
– Там было не так уж и плохо…
– И одна! – заметил Клинтон горячо. – Ты отправилась туда одна, черт возьми! Где была твоя голова?
– Со мной был Мак.
– Он не является твоим братом.
– О, ладно тебе, Клинтон! Ты же знаешь, что он всем нам почти что как отец!
– Но он не умеет быть твердым, когда дело касается тебя. Он позволяет тебе обводить его вокруг пальца.
Она не могла с чистой совестью отрицать это, и все братья знали об этом. Поэтому-то на щеках ее выступил румянец стыда. Особенно ей стало стыдно, когда она осознала, что не потеряла бы невинности и сердца с таким англичанином-плутом, каким был Джеймс Мэлори, если бы в поездку с ней отправился не Мак, а кто-нибудь из братьев. Да что там! Она даже не имела бы возможности встретиться с Джеймсом, изведать с ним счастья. Или беды… И малютка не рос бы сейчас у нее под сердцем. Малютка, который грозил скандалом, подобного которому не знал Бриджпорт за всю свою историю.
