Текст книги "Ночная Сторона Длинного Солнца"

Автор книги: Джин Родман Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Тончайшие золотые нити еще сверкали там и здесь среди скользящих по ветру облаков; край поднимающейся чернильно-черной тени обрывал их одну за другой. Пока он смотрел, они все погасли; небоземли, парившие за длинным солнцем как стая призраков, ярко светились во всей своей красоте и величии: сверкающие озера, колеблемые невидимым ветром леса, клетчатые поля и светящиеся города.

Ламповая улица привела его в Ориллу, являвшуюся краем озера в то время, когда Вайрон был молод. Вот эта крошащаяся стена, наполовину скрытая навесами, когда-то была оживленным причалом, а эти темные и неуклюжие старые здания – складами. Несомненно, здесь были засолочные цеха, канатные мастерские и прочие вещи; но все эти непрочные постройки исчезли перед последним кальде[31]31
  Происходит, возможно, от испанского алькальд (старшина общины, судья в Испании, Португалии и странах Латинской Америки). Слово, в свою очередь, происходит от арабского al-qaadii (судья).


[Закрыть]: сгнили, упали и, в конце концов, были растащены на дрова. Даже сорняки, которые появились на их месте, высохли, и в подвале каждого разрушенного дома из коркамня обосновалась таверна.

Услышав злые голоса, которые доносились из ближайшей из них, Шелк спросил себя, почему кто-то ходит туда. Какую жизнь ведут пятьдесят или сто мужчин и женщин, предпочитающих такие места? Вселяющая ужас мысль.

Он остановился у верхней площадки лестницы, чтобы разобраться в рисунке мелом на мрачной стене рядом с собой – свирепая птица с распростертыми крыльями. Орел? Только не с такими шпорами. Боевой петух наверняка; и как раз «Петух» был одним из мест, предложенных майтерой Мята; таверна (так сказала майтера Мрамор), которую, как она помнит, упоминал Гагарка.

Крутые сломанные ступеньки пахли мочой; Шелк, задержав дыхание, спустился вниз, двигаясь на ощупь – слабое желтое сияние, лившееся из открытой двери, почти не помогало. Остановившись прямо перед дверным проемом, он оперся спиной о стену и оглядел низкую комнату. Похоже, никто не обратил на него ни малейшего внимания.

Помещение оказалось больше, чем он ожидал, но мебели было не так много. Там и сям стояли несуразные столы из сосновых досок, обособленные, но окруженные креслами, стульями и скамьями, тоже неортодоксальными, на которых развалилось несколько молчаливых фигур. Коптили отвратительные свечи, закопченный воск капал с них на некоторые (хотя и не на все) столы, зелено-оранжевый лампион с изорванным абажуром раскачивался под потолком в середине комнаты, трепеща, казалось, от пронзительных злых голосов, раздававшихся под ним. Спины сгрудившихся зрителей закрывали то, что там происходило.

– Поцелуй меня в зад, ты, шлюха! – закричала женщина.

– Выскочи из своей юбки, дорогуша, и, могет быть, она так и сделает, – предположил мужской голос, слегка невнятный из-за пива, чье быстрое шипение выдавало присутствие в нем бледно-коричневого порошка, называвшегося «ржавчина».

Взрыв смеха. Кто-то ударил по столу, раздался грохот бьющегося стекла.

– Эй! Эй! – Быстро, но не торопливо, огромный человек, настоящий великан, с отвратительными шрамами на лице, пробрался через толпу, держа в руке старую кеглю. – НАРУЖУ, сейчас же. НАРУЖУ! – Зрители расступились, явив двух женщин в грязных платьях с растрепанными волосами.

– Наружу ее! – завизжала одна из женщин.

– НАРУЖУ, обе. – Великан умело схватил визжащую женщину за воротник, почти нежно стукнул ее кеглей и толкнул тело к двери.

Один из зрителей шагнул вперед, поднял руку и указал на вторую женщину, которая, как показалось Шелку, была слишком пьяна, чтобы стоять.

– Ее, тоже, – твердо сказал великан с кеглей непрошеному защитнику.

Тот покачал головой.

– Ее, тоже! И ты! – Великан, на голову выше зрителя, навис над ним. – НАРУЖУ!

Сверкнула сталь, и мелькнула в воздухе кегля, падая на голову. В первый раз за всю жизнь Шелк услышал отвратительный хруст ломающихся костей, за которым последовал высокий резкий треск игломета, как будто щелкнул детский кнут. Игломет (Шелк мгновенно решил, что выстрелили из игломета) взлетел в воздух, и один из зрителей рухнул на пол.

И прежде чем Шелк сообразил, что делает, он уже стоял на коленях перед упавшим человеком, а четки качались в воздухе на полдлины, раз за разом рисуя знак сложения.

– Я приношу тебе, сын мой, прощение от имени всех богов. Вспомни слова Паса…

– Он еще жив, приятель. Ты авгур? – Это был великан с изрезанным шрамами лицом. Его правая рука кровоточила, темная кровь сочилась через грязную тряпку, которую он плотно прижимал к порезу.

– Во имя всех богов ты прощен навсегда, сын мой. Я говорю о Великом Пасе, Божественной Ехидне, Жгучей Сцилле…

– Выбрось его наружу, – рявкнул кто-то; Шелк не мог сказать, имел ли тот в виду мертвеца или его самого. Мертвец кровоточил меньше, чем великан, ровная неприметная струйка из правого виска. Тем не менее он, безусловно, был мертв; Шелк, проговаривая Последнюю Формулу и махая четками, проверил левой рукой пульс и не нашел его.

– Его друзья позаботятся о нем, патера. Больше с ним ничего не случится.

Два друга мертвеца уже взяли его за ноги.

– …и могучей Сфингс. А также во имя всех младших богов. – Шелк заколебался. В Формуле этой строчки не было, но разве эти люди поймут? Не все ли им равно? Прежде чем встать, он закончил шепотом: – Внешний тоже прощает тебя, сын мой, независимо от того, сколько зла ты сделал в жизни.

Таверна была почти пуста. Человек, которого ударили кеглей, стонал и дергался. Пьяная женщина стояла на коленях перед ним, в точности так же, как Шелк стоял на коленях перед мертвецом; опираясь одной рукой о грязный пол, она покачивалась даже в таком положении. Не было ни следа игломета, взлетевшего в воздух, ни ножа, которым орудовал раненый.

– Хочешь красную наклейку, патера?

Шелк покачал головой.

– Конечно хочешь. За мой счет, за то, что ты сделал. – Великан обмотал жгутом тряпку на ране и ловко завязал тугой узел левой рукой и зубами.

– Мне нужно кое-что узнать, – сказал Шелк, возвращая четки в карман, – и я бы хотел этого намного больше, чем бесплатную выпивку. Я ищу человека по имени Гагарка. Он здесь? Можешь ли ты сказать, где я могу найти его?

Великан ухмыльнулся, показав дыру из двух недостающих зубов.

– Ты сказал Гагарка, патера? Я знаю не слишком много людей с таким именем. Ты должен ему деньги? Откуда ты знаешь, что я – не Гагарка?

– Потому что я знаю его, сын мой. Его внешность, должен я сказать. Он почти такой же высокий, как и ты, с маленькими глазами, тяжелой челюстью и большими ушами. И, как мне кажется, он лет на пять-шесть моложе тебя. Каждый сцилладень он приходит на наши жертвоприношения.

– Он был здесь. – Великан, казалось, уставился в самый темный угол комнаты, потом, внезапно, сказал: – Да, Гагарка еще здесь, патера. Ты же не говорил мне, что видел, как он ушел?

– Нет, – начал Шелк. – Я…

– Там. – Великан указал на угол, где одинокая фигура сидела за столом, ненамного большим, чем его стул.

– Спасибо тебе, сын мой, – громко сказал Шелк. Он пересек комнату, огибая длинный грязный стол. – Гагарка? Я – патера Шелк, из мантейона на Солнечной улице.

– Спасибо за что? – поинтересовался человек, которого назвали Гагаркой.

– За то, что ты согласился поговорить со мной. Ты просигналил ему каким-то образом – я полагаю, махнул рукой или что-то в этом роде. Я не видел, но, очевидно, ты должен был это сделать.

– Садись, патера.

Другого стула не было. Шелк принес табурет от длинного стола и сел.

– Тебя кто-то послал?

Шелк кивнул:

– Майтера Мята, сын мой. Но я хочу, чтобы ты понял меня правильно. Я пришел не для того, чтобы оказать услугу ей или тебе, кстати. Майтера оказала мне услугу, сказав, где найти тебя, и я пришел попросить тебя об еще одной, сын мой. Исповедать.

– Думаешь, я нуждаюсь в этом, а, патера? – В голосе Гагарки не было и следа юмора.

– У меня нет возможности узнать это, сын мой. А ты как думаешь?

Гагарка, похоже, задумался:

– Могет быть, да. Могет быть, нет.

Шелк кивнул – понимающе, он надеялся. Оказалось, что он очень нервничает, разговаривая в темноте с крепким бандитом, выражение лица которого он не в состоянии увидеть.

Великан с раненой рукой поставил перед Шелком на удивление изысканный стакан:

– Лучшее, что у нас есть, патера. – Он вернулся к стойке.

– Спасибо тебе, сын мой. – Повернувшись на табурете, Шелк посмотрел назад; под лампионом больше не было ни раненого, ни пьяной женщины, хотя он не слышал, как они ушли.

– Майтера Мята любит тебя, патера, – заметил Гагарка. – Иногда она рассказывает о тебе кое-что. Вроде того случая, когда ты налетел на эту бабу-кошачьемясо, разозлившуюся на тебя.

– Ты имеешь в виду Ложнодождевик? – Шелк почувствовал, как краснеет, и внезапно обрадовался, что Гагарка не может хорошо разглядеть его. – Это прекрасная женщина – добрая и по-настоящему религиозная. Боюсь, я торопился и повел себя бестактно.

– Она действительно вывалила на тебя всю корзину?

Шелк печально кивнул:

– Самое странное, что потом я нашел кусок э… кошачьего мяса, кажется ты так назвал его, обмотавшийся вокруг шеи. Он ужасно вонял.

Гагарка негромко засмеялся глубоким приятным смехом, и Шелк почувствовал, что парень ему нравится.

– Тогда я решил, что меня глубоко унизили, – продолжал Шелк. – Это случилось в фелксдень, и я встал на колени и поблагодарил богиню, что моя бедная мать не дожила до этого дня и не услышала об этом. Я думал, видишь ли, что она бы ужасно огорчилась, как и я тогда. Сейчас я понимаю, что она бы только слегка поддразнила меня. – Он глотнул из изящного маленького стакана, стоявшего перед ним; вероятно, бренди, решил он, и к тому же хорошее. – Я бы дал Ложнодождевик раскрасить меня голубой краской и протащить через всю Аламеду[32]32
  Аламеда (исп.) – тополиная роща, аллея, бульвар. В испанских городах так называют места для прогулки, обсаженные с обеих сторон тополями.


[Закрыть], если бы это вернуло мою маму назад.

– Я никогда не знал свою мать, и майтера Мята заменила мне ее, – сказал Гагарка. – Я обычно называю ее так – она разрешает – когда мы наедине. Пару лет я вообще так и думал. Она сказала тебе?

– Майтера Мрамор сказала что-то похожее, – покачал головой Шелк и добавил: – Боюсь, я не обратил на это никакого внимания.

– Нас, мальчиков, вырастил Старик, и он с нами не сюсюкался. Это – самый лучший способ. Я видел много таких, которых вырастили иначе, и я знаю.

– Я уверен, что знаешь.

– Очень часто я говорил себе, что должен воткнуть в нее мой нож и избавиться от нее, а также от ее слов в моей башке. Знаешь, что я имею в виду?

Шелк кивнул, хотя не был уверен, что крепкий мужчина по другую сторону стола заметил это.

– Мне кажется, даже лучше, чем ты сам. Я знаю, что на самом деле ты не причинишь ей зла. А если причинишь, то не по этой причине. Я даже наполовину не так стар, как патера Щука, и не обладаю даже десятой частью его мудрости, но это я знаю.

– Я бы не поставил на это хорошие денежки.

Шелк не сказал ничего, просто глядел на смутное белое пятно, бывшее на месте лица Гагарки, и на мгновение ему показалось, что он заметил тень морды, как будто невидимое лицо принадлежало волку или медведю.

«Безусловно, – подумал он, – этого человека не могли звать Гагаркой с рождения. Безусловно, «Гагарка» – имя, которое он сам себе присвоил».

Он представил себе, как майтера Мята вводит мальчика Гагарку в класс на цепи, а потом ее предупреждает майтера Роза: он бросится на тебя, когда вырастет. Он опять глотнул бренди, чтобы избавиться от глупой фантазии. Скорее всего, Гагаркой его назвала мать; маленькие гагарки с озера Лимна не летали, и матери, которые дают такое имя своим сыновьям, надеются, что те не бросят их. Но мать Гагарки умерла, когда он был совсем молод.

– Но не здесь. – Кулак Гагарки с такой силой ударил по столу, что едва не перевернул его. – Я приду в мантейон в сцилладень, послезавтра, и там ты отпустишь мне грехи. Порядок?

– Нет, сын мой, – сказал Шелк. – Это должно быть сделано сегодня ночью.

– Ты не доверяешь…

– Боюсь, что ты не понял меня, – прервал его Шелк. – Я пришел сюда не для того, чтобы исповедовать тебя, хотя я с наслаждением сделаю это, если хочешь, и, я уверен, майтера Мята будет очень счастлива, когда я расскажу ей об этом. Нет, ты должен исповедовать меня, Гагарка, и сегодня ночью. Именно для этого я пришел сюда. Однако не здесь, как ты и сказал. В более уединенном месте.

– Я не могу сделать это!

– Можешь, сын мой, – негромко, но настойчиво сказал Шелк. – И, я надеюсь, сделаешь. Тебя учила майтера Мята, и она должна была научить тебя, что любой, кто свободен от глубокой порчи, может принести прощение богов тому, кому угрожает немедленная смерть.

– Если ты думаешь, что я собираюсь убить тебя, патера, или Мурсак, там…

Шелк покачал головой:

– Я все объясню тебе в более уединенном месте.

– Однажды мне отпустил грехи патера Щука. Майтера все время гонялась за мной, и в конце концов я сдался. Я рассказал ему кучу того, чего не должен был говорить никому.

– И сейчас ты спрашиваешь себя, не рассказал ли он мне что-нибудь из этого, – сказал Шелк, – и ты считаешь, будто я боюсь, что тебе придется убить меня, когда ты узнаешь, что я передал твои слова кому-то другому. Нет, Гагарка. Патера не только ничего не рассказал мне, но даже не рассказал, что исповедовал тебя. Я узнал об этом от майтеры Мрамор, которая, в свою очередь, узнала об этом от майтеры Мята, а та узнала об этом от тебя.

Шелк опять пригубил бренди, обнаружив, что ему трудно продолжать.

– Сегодня ночью я собираюсь совершить преступление – или попытаться совершить. Меня могут убить; на самом деле я этого и жду. Конечно, я бы мог исповедаться майтере Мрамор или майтере Мята, но я не хочу, чтобы кто-нибудь из них знал об этом. Майтера Мрамор упомянула тебя, и я сразу понял, что ты идеально подойдешь. Исповедуешь ли ты меня, Гагарка? Я тебя прошу.

Гагарка медленно расслабился; спустя несколько мгновений он опять положил на стол правую руку.

– Ты не копаешь под меня, а, патера?

Шелк покачал головой.

– Если это не туфта, то очень близко.

– Не гоню я туфту. Я имею в виду именно то, что сказал.

Гагарка кивнул и встал:

– Тогда нам лучше пойти в другое место, как ты хочешь. Жаль, сегодня ночью я собирался слегка поработать.

Он провел Шелка к задней стене полутемного подвала, потом вверх по лестнице в черную пещеру, в которой там и сям стояли пирамиды бочек и тюков, и, наконец, в глухой переулок, вымощенный отходами нескольких улиц, и в заднюю часть того, что казалось пустой лавкой. Звук их шагов вызвал слабое зеленое сияние в одном из углов очень длинного помещения. Шелк увидел койку с мятыми грязными простынями; ночной горшок; стол, который мог попасть сюда из таверны, из которой они вышли; два простых деревянных стула; и, на противоположной стене, все еще работоспособное стекло. Окна по сторонам от двери забиты досками; дешевое цветное изображение Сциллы, восьмирукой и улыбающейся, прикреплено к доскам.

– Ты здесь живешь? – спросил он.

– Я не живу в каком-то одном месте, патера. У меня много мест, и это ближе всех. Садись. Ты все еще хочешь исповедоваться мне?

Шелк кивнул.

– Тогда тебе придется сперва исповедовать меня, чтобы я сделал это правильно. Мне кажется, ты знал об этом. Я постараюсь не забыть ничего.

Шелк опять кивнул:

– Сделай это, пожалуйста.

Быстро и без лишних движений – удивительно для такого большого человека – Гагарка встал на колени перед ним.

– Очисти меня, патера, потому что я оскорбил Паса и других богов.

Глядя на улыбающееся изображение Сциллы – подальше от тяжелого жесткого лица Гагарки, – Шелк пробормотал ритуальные слова:

– Расскажи мне, сын мой, и я принесу тебе прощение из колодца его безграничного сострадания.

– Сегодня вечером я убил человека, патера. Ты это видел. Его звали Выдра. Морской Петух хотел заколоть Мурсака, но тот его ударил…

– Кеглей, – тихо подсказал Шелк.

– Лилия, патера. Но я вынул игломет только тогда, когда Выдра вынул свой.

– Он собирался застрелить Мурсака, верно?

– Я так думаю, патера. Он работает с Морским Петухом внутри и снаружи. Во всяком случае, работал.

– Тогда в том, что ты сделал, Гагарка, нет греха.

– Спасибо, патера.

После чего Гагарка надолго замолчал. Шелк ждал и молча молился, вполуха слушая злые голоса на улице и грохочущие колеса проезжавших повозок, его мысли вспархивали и возвращались к спокойным, довольным и слегка печальным голосам, которые он слышал на игровой площадке, к мячу, который он все еще носил в кармане, и к тем бесчисленным вещам, которым хозяин голосов хотел научить его.

– Я ограбил несколько домов на Палатине. Я пытаюсь вспомнить сколько. Двадцать, точно. Но может быть больше. И я побил женщину, девушку, которую зовут…

– Ты не должен называть мне ее имя, Гагарка.

– Очень сильно побил. Она попыталась получить от меня больше, хотя я уже дал ей по-настоящему красивую брошь. Я слишком много выпил, и я ударил ее. Разбил ей рот. Она закричала, я опять ударил ее и сбил на пол. Она сказала, потом, что не могла работать неделю. Я не должен был это делать, патера.

– Да, – согласился Шелк.

– Она лучше, чем многие другие, выше, толще и симпатичнее. Понимаешь, что я имею в виду, патера? Вот почему я дал ей брошь. И когда она захотела больше…

– Понимаю.

– Я собирался ударить ее ногой. Я этого не сделал, иначе убил бы ее на месте. Однажды я до смерти забил человека ногами. Это часть того, что я рассказал патере Щука.

Шелк кивнул, заставив себя отвести глаза от тяжелых ботинок Гагарки.

– Если патера принес тебе прощение за этот поступок, ты не должен повторять это мне; и, поскольку ты удержался и не ударил ногой эту неудачливую женщину, ты заработал милость богов – особенно Сциллы и ее сестер – за сдержанность.

Гагарка вздохнул:

– Это все, что я сделал с последнего раза, патера. Вскрыл эти дома и побил Синель. И я бы не сделал этого, патера, если бы не знал, что деньги ей нужны на ржавчину. Иначе, мне кажется, я не стал бы ее бить.

– Ты понимаешь, что домушничать нехорошо, Гагарка. Ты должен это понимать, иначе ты бы не рассказал мне об этом. Это нехорошо, и когда ты входишь в дом, чтобы ограбить его, тебя легко могут убить, и ты умрешь грешником. А вот это будет очень плохо. Я хочу, чтобы ты пообещал мне, что поищешь другой способ жить, получше. Ты сделаешь это, Гагарка? Дашь ли ты мне слово?

– Да, патера, я клянусь, что поищу. Я уже занимаюсь этим. Покупаю вещи и продаю. Вроде того.

Шелк решил, что лучше не спрашивать, что за вещи он продает и откуда они взялись у продавцов.

– Женщина, которую ты побил, Гагарка. Ты сказал, что она употребляет ржавчину. Прав ли я, предполагая, что она безнравственная женщина?

– Она не хуже многих других, патера. Она работает в заведении Орхидеи.

Шелк кивнул себе:

– Это место того самого сорта, который я предполагаю?

– Нет, патера, это самое лучшее из таких мест. Они не разрешают драки или что-нибудь в таком роде, и у них все на самом деле чисто. Некоторые из девушек Орхидеи даже пошли в гору.

– Тем не менее, Гагарка, ты не должен ходить в такие места. Ты выглядишь не так плохо, ты силен, и у тебя есть некоторое образование. Тебе не составит труда найти достойную девушку, и достойная девушка сможет принести тебе много добра.

Гагарка зашевелился, и Шелк почувствовал, что стоящий на коленях мужчина глядит на него, хотя он сам не разрешил взгляду оторваться от Сциллы.

– Ты имеешь в виду, что должен отпустить ей грехи, патера? И ты бы не хотел, чтобы одна из них имела дело с человеком, вроде меня. Ты бы сказал ей, что она заслуживает кого-то получше. Твою мать, ты бы так и сказал!

На мгновение Шелку показалось, что вся глупость и безмозглость витка обрушилась ему на плечи.

– Поверь мне, Гагарка, многие из таких девушек выходят замуж за мужчин намного хуже тебя. – Он тяжело вздохнул. – В наказание за зло, которое ты сделал, Гагарка, завтра ты должен совершить три похвальных поступка до наступления этого часа. Должен ли я объяснять тебе, что такое похвальные поступки?

– Нет, патера. Я помню и совершу их.

– Очень хорошо. Тогда я приношу тебе, Гагарка, прощение от имени всех богов. Во имя Великого Паса, ты прощен. Во имя Ехидны, ты прощен. Во имя Сциллы, ты прощен… – Вскоре пришел решающий момент. – Во имя Внешнего и всех младших богов, ты прощен властью, доверенной мне.

Никаких возражений со стороны Гагарки. Шелк нарисовал в воздухе над его головой знак сложения.

– Теперь мой черед, Гагарка. Исповедуешь ли ты меня, как я исповедовал тебя?

Двое мужчин поменялись местами.

– Очисти меня, друг, – сказал Шелк, – потому что мне грозит смерть и я могу оскорбить Паса и других богов.

Рука Гагарки коснулась его плеча:

– Я никогда не делал этого раньше, патера. Надеюсь, я сделаю все правильно.

– Расскажи мне… – подсказал Шелк.

– Ага. Расскажи мне, патера, и я принесу тебе прощение из колодца безграничного сострадания Паса.

– Сегодня ночью мне, быть может, придется вломиться в один дом, Гагарка. Я надеюсь, что не придется, но если владелец дома не пожелает встретиться со мной или не сделает то, что некий бог – Внешний, возможно ты о нем знаешь – хочет, чтобы он сделал, тогда я попытаюсь заставить его.

– Чей…

– Если он будет один, я собираюсь угрожать его жизни до тех пор, пока он не сделает то, чего от него требует бог. Но, откровенно говоря, я сомневаюсь, что он вообще захочет видеть меня.

– Кто это, патера? Кому ты собираешься угрожать?

– Ты смотришь на меня, Гагарка? Предполагается, что ты не должен.

– Все в порядке, больше не смотрю. Кто это, патера? Чей это дом?

– Я не должен рассказывать это тебе, Гагарка. Прости мне мое намерение, пожалуйста.

– Боюсь, что не могу, сын мой, – сказал Гагарка, входя в роль. – Я должен знать, кто это и почему ты собираешься сделать это. Может быть, риск будет не такой большой, как ты думаешь, сечешь? Я тот, кто может судить об этом, лады?

– Да, – согласился Шелк.

– И теперь я понимаю, почему ты искал меня: я могу сделать это лучше любого другого. Только я должен знать, потому что, если это легче легкого, я должен буду сказать тебе, чтобы после этой исповеди ты обратился к настоящему авгуру, а обо мне забыл. Есть дома и есть Дома. Ну, кто это и где это, патера?

– Его зовут Кровь, – сказал Шелк и почувствовал, как напряглась рука Гагарки, лежавшая на его плече. – Я полагаю, что он живет где-то на Палатине. Во всяком случае, у него есть личный поплавок и он нанял человека, который водит механизм.

Гагарка хмыкнул.

– Я думаю, что это может быть опасным, – продолжал Шелк. – Я чувствую это.

– Ты победил, патера. Я исповедую тебя. Но ты должен рассказать мне об этом все. Мне нужно знать, что происходит.

– Аюнтамьенто продало этому человеку наш мантейон.

Шелк услышал выдох Гагарки.

– Это не принесет ему практически ничего, ты же понимаешь. Доход от мантейона должен был бы компенсировать расходы на палестру; плата за обучение не покрывает наши затраты, и в любом случае большинство родителей вообще не платят. В идеале должно оставаться достаточно, чтобы мы могли заплатить налоги Хузгадо, но наше Окно пусто уже очень давно.

– Наверно, у остальных дела обстоят лучше, – предположил Гагарка.

– Да, и в некоторых случаях намного лучше, хотя прошло много лет с тех пор, как бог посетил какое-нибудь Окно в городе.

– Тогда они – их авгуры – могли бы дать тебе немного, патера.

Шелк кивнул, вспомнив свои малоуспешные походы в платежеспособные мантейоны.

– Временами они действительно помогают, Гагарка. Я боюсь, Капитул решил покончить с нами. Он отдал наш мантейон Хузгадо в зачет за неуплаченные долги, и Аюнтамьенто продало собственность человеку по имени Кровь. По меньшей мере мне так представляется.

– Мы все платим бармену, когда приходит тенеподъем, – дипломатично пробормотал Гагарка.

– Люди нуждаются в нас, Гагарка. Вся четверть. Я надеялся, что ты… неважно. Сегодня ночью я собираюсь украсть наш мантейон у него, если смогу, и ты должен отпустить мне этот грех.

Сидящий человек какое-то время молчал.

– Город хранит записи о домах и все такое, патера, – наконец сказал он. – Тебе надо пойти в Хузгадо, дать одному из тамошних клерков сущую мелочь, и они много чего выведут на свое стекло. Я так и делаю. Монитор даст тебе имя покупателя или того, кто напрямую связан с ним.

– И я смогу проверить сделку, ты хочешь сказать.

– Оно самое, патера. Надо быть уверенным, что ты действительно знаешь правду, прежде чем дать убить себя.

Шелк почувствовал невольное облегчение.

– Я сделаю, как ты предлагаешь, при условии, что Хузгадо еще открыто.

– Клерки уже ушли, патера. Хузгадо закрывается в то же время, что и рынок.

Он с трудом заставил себя говорить:

– Тогда я должен идти. Я должен сделать все сегодня ночью. – Он колебался, пока боязливая часть его сознания билась в стены из слоновой кости, которые ограждали его. – Конечно, это может быть не тот Кровь, которого ты знаешь, Гагарка. Есть много людей с таким именем. Мог ли Кровь – тот Кровь, которого ты знаешь – купить наш мантейон? Он должен стоить не меньше двадцати тысяч карт.

– Десять, – пробормотал Гагарка. – Двенадцать, может быть, но только если он заплатил налог. Как он выглядит, патера?

– Высокий крупный человек. Злой взгляд, я бы сказал, хотя может быть только потому, что у него красное лицо. Широкие скулы под толстыми щеками, или мне так кажется.

– Много колец?

Шелк сосредоточился, вспоминая толстые гладкие пальцы респектабельно выглядящего человека.

– Да, – сказал он. – Несколько, по меньшей мере.

– Ты почувствовал его запах?

– Ты спрашиваешь, не вонял ли он чем-то? Нет, определенно нет. На самом деле…

Гагарка хмыкнул:

– Ну?

– Я не уверен, но запах напомнил мне пахучее масло – без сомнения, ты обращал внимание – в лампе перед Сциллой, в нашем мантейоне. Сладкий сильный аромат, но не такой острый, как у благовоний.

– Он называет его мускусной розой, – сухо сказал Гагарка. – Мускус – это бык, который работает на него.

– Тогда это тот самый Кровь, которого ты знаешь.

– Да, он. А сейчас помолчи минутку, патера. Я должен вспомнить слова. – Гагарка качнулся вперед и назад. Потом он потер свою массивную челюсть, раздался слабый звук, как будто песок заскрипел на коркамне. – В наказание за зло, которое ты готов сделать, патера, ты должен совершить два-три похвальных поступка, о которых я скажу тебе сегодня вечером.

– Это слишком легкое наказание, – запротестовал Шелк.

– Не взвешивай перья со мной, патера, ты еще не знаешь, что это за поступки. Ты их совершишь, а?

– Да, Гагарка, – смиренно сказал Шелк.

– Хорошо. Только не забудь. Все в порядке. Я приношу тебе, патера, прощение от имени всех богов. Во имя Великого Паса, ты прощен. Во имя Ехидны, ты прощен. Во имя Сциллы, Молпы, Тартара, Гиеракса, Фелксиопы, Сфингс, Фэа и всех младших богов, ты прощен, патера, властью, доверенной мне.

Шелк начертил знак сложения, надеясь, что огромный человек сделает то же самое над его головой.

Великан прочистил горло:

– Я все сделал как надо?

– Да, – сказал Шелк, вставая. – На самом деле просто замечательно, для мирянина.

– Спасибо. Теперь о Крови. Ты сказал, что собираешься обчистить его дом, но ты даже не знаешь, где это.

– Я могу спросить, когда окажусь на Палатине. – Шелк стряхнул пыль с колен. – Надеюсь, Кровь не твой личный друг.

Гагарка покачал головой:

– Он живет не на Палатине. Я был у него пару раз, и это приводит нас к одному из похвальных поступков, которые ты мне обещал. Ты должен дать мне провести тебя туда.

– Если это необременительно…

– Это херня – извини меня, патера. И избавит меня от кучи проблем; но ты должен разрешить мне действовать по-своему, если ты действительно хочешь попасть к Крови. Если ты этого не сделаешь, то без вариантов заблудишься, пытаясь найти его. Или кто-нибудь узнает тебя, и это будет еще хуже. Но сначала ты свистнешь Крови с моего стекла, ясно? Могет быть, он поговорит с тобой или, если захочет увидеть тебя, пошлет кого-нибудь.

Гагарка пересек комнату и хлопнул в ладоши; из глубины стекла появилось бесцветное лицо монитора.

– Мне нужен Кровь, – сказал ему Гагарка. – Говорит бык, с которым он столкнулся на старой Палустрийской дороге. – Он повернулся к Шелку. – Иди сюда, патера. Встань перед стеклом. Я не хочу, чтобы они зыркали на меня.

Шелк сделал, как ему сказали. Он уже говорил через стекла раньше (одно висело в комнатах прелата в схоле), хотя не часто. Сейчас он обнаружил, что во рту пересохло. Он облизал губы.

– Кровь недоступен, сэр, – бесстрастно сказал монитор. – Может быть, кого-либо другого?

– Мускус, возможно, – сказал Шелк, вспомнив имя, которое упомянул Гагарка.

– Боюсь, только через несколько минут, сэр.

– Я подожду, – сказал Шелк. Изображение растаяло, стекло стало опалово-серым.

– Хочешь посидеть, патера? – Гагарка подтолкнул к его ногам стул. Шелк сел, пробормотав благодарности.

– Не думаю, что было слишком умно попросить Мускуса. Но, может быть, ты знаешь, что делаешь.

Все еще глядя на стекло, Шелк покачал головой:

– Ты сказал, что он работает на Кровь, вот и все.

– Только не говори, что ты со мной, ладно?

– Не скажу.

На этот раз Гагарка промолчал, и их обоих окутало молчание. Такое же, как молчание Окна, подумал Шелк, как молчание богов: нависающее, ждущее. Стекло Гагарки было очень похоже на Окно; все стекла такие, хотя они намного меньше. В конце концов, как и Окна, стекла были чудесными творениями времен Короткого Солнца. Что о них говорила майтера Мрамор?

Сама майтера, бесчисленные неподвижные солдаты, которых показал Внешний, и вообще все похожие личности – все хэмы любого вида – были прямо или косвенно чудесными вещами, непостижимым образом созданными в Витке Короткого Солнца, и со временем (возможно очень скоро) должны были уйти. Их женщины редко рожали детей, и в случае майтеры это было…

Шелк тряхнул плечами, сурово напомнив себе, что, скорее всего, майтера Мрамор намного переживет его – он может умереть еще до тенеподъема, если решит не обращать внимания на указания Внешнего.

Монитор появился вновь:

– Сэр, не хотите ли выслушать несколько предложений? Пока вы ждете?

– Нет, благодарю вас.

– Я мог бы слегка выпрямить ваш нос и что-нибудь сделать с прической. Мне кажется, вам бы это понравилось.

– Нет, – повторил Шелк и добавил, скорее себе, чем монитору: – Я должен подумать.

Серое лицо монитора тут же почернело. Казалось, все стекло полностью исчезло. Черные маслянистые волосы курчавились над сверкающими глазами, от которых Шелк в ужасе оторвал свой взгляд.

Как пловец, который вырывается из волны и обнаруживает, что глядит на предмет, который он не выбирал, – летнее солнце, облако или верхушку дерева, – так и Шелк обнаружил, что глядит на рот Мускуса, на его губы, более красные, полные и нежные, чем у любой девушки.

Приглушая страх, он сказал себе, что подождет, когда заговорит Мускус; и когда тот не нарушил молчания, заставил себя начать:

– Сын мой, меня зовут патера Шелк. – Подбородок задрожал; прежде чем продолжить, он стиснул зубы. – Мой мантейон находится на Солнечной улице. Или, я должен сказать, уже не мой, вот почему я хочу поговорить с Кровью.