Текст книги "Ночная Сторона Длинного Солнца"

Автор книги: Джин Родман Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

– Амбион.

– Верно. Я никогда не говорила об этом здесь, потому что – мы обе знали – другие девочки начали бы говорить всякое о ней и мне, за нашими спинами. Но ты скажешь им завтра. С амбиона. И высечешь на ее камне.

– Сделаю, – кивнул Шелк.

Размашистыми взмахами пера Орхидея выписала чек.

– Завтра, верно? Когда?

– Я думаю, в одиннадцать.

– Я там буду. – Лицо Орхидеи опять затвердело. – Мы все там будем.

* * *

Шелк все еще тряс головой, когда закрывал за собой дверь Орхидеи. Синель ждала снаружи; он спросил себя, подслушивала ли она, и если да, то сколько услышала.

– Ты хотел поговорить со мной? – спросила Синель.

– Не здесь.

– Я ждала в своей комнате. Ты не пришел, и я пришла сюда, посмотреть, что происходит.

– Конечно. – Он все еще держал в руке чек Орхидеи на сто карт; он сложил его и убрал в карман сутаны. – Я сказал тебе, что буду у тебя через несколько минут, верно? Боюсь, мне потребовалось намного больше времени. Я могу только извиниться.

– Ты все еще хочешь поговорить со мной в моей комнате?

Шелк поколебался, потом кивнул:

– Мы должны поговорить наедине, я бы хотел узнать, где она находится.

Глава одиннадцатая
Вызванная

– Орхидея живет в комнатах прежнего владельца дома и его жены, – объяснила Синель. – Их дети занимали соседние комнаты, далее располагались высшие слуги, а потом служанки, как мне кажется. Я на полпути, на внутренней стороне. Не так плохо.

Она повернула налево; Шелк шел следом по плохо пахнувшему коридору.

– Половина окон выходят на двор, как и мои. Это не так хорошо, как звучит, потому что во дворе иногда устраивают большие вечеринки, и в комнате действительно шумно, если ты не остаешься до конца, а я, обычно, нет. Берешь этих пьяниц наверх, в свою комнату, и там их рвет – а потом тебе никак не избавиться от запаха. Могет быть, ты думаешь, что запах исчез, но дождись дождливой ночи.

Они завернули за угол.

– Иногда они охотятся за девушками, бегают по сходням и очень шумят. Но внешние комнаты в этой части дома имеют окна, выходящие на переулок. В них еще меньше света и плохо пахнет.

– Понимаю, – сказал Шелк.

– Так что это не очень-то хорошо, и еще у них решетки на окнах. Я, скорее, держусь за то, что имею. – Синель остановилась, вытащила ключ, висевший на шнурке между ее огромных грудей, и открыла дверь.

– А за твоей комнатой есть пустые?

– Если бы. Не думаю, что в заведении есть хотя бы одна пустая комната. Уже где-то месяц, как она отказывает всем. У меня есть подруга, которая хотела бы переехать сюда, и я обязательно скажу ей, как только кто-нибудь уедет.

– Возможно, она могла бы занять комнату Элодеи. – Комната Синель была вдвое меньше спальни Орхидеи, причем большую ее часть занимала огромная кровать. Вдоль стены стояло несколько сундуков и старый платяной шкаф, к которому добавили засов и висячий замок.

– Ага. Может быть. Я скажу ей. Хочешь, я оставлю дверь открытой?

– Сомневаюсь, что это будет разумно.

– Хорошо. – Она закрыла ее. – Я не хочу запираться. Я вообще не запираюсь, когда мужчина внутри, это плохая мысль. Хочешь сесть на кровать рядом со мной?

Шелк покачал головой.

– Делай, как тебе удобнее. – Она уселась, и он благодарно опустился на один из сундуков, зажав коленями трость с головой львицы.

– Ну, что ты хочешь сказать?

Шелк поглядел на открытое окно:

– Мне кажется, что кто-нибудь легко мог бы встать там, на галерее, так, чтобы мы его не видели. Было бы благоразумно проверить, нет ли там кого.

– Гляди здесь. – Она ткнула в него пальцем. – У меня нет ни одной твоей вещи, ты мне не платишь, даже пару бит. Элодея была мне кем-то вроде подруги, в любом случае мы почти не дрались, и я считаю очень клевым то, что ты сделал для нее; так что, когда ты сказал, что хочешь поговорить со мной, я сказала «хорошо». Но мне сегодня надо кое-что сделать, и я должна вернуться сюда ночью и вспотеть, как свинья. Так что говори, и тебе же будет лучше, если мне понравится то, что ты скажешь.

– А что ты сделаешь, если нет, Синель? – тихо сказал Шелк. – Заколешь меня? Я так не думаю; теперь у тебя нет кинжала.

Ярко раскрашенный рот открылся, потом губы опять крепко сжались.

Шелк прислонился спиной к стене.

– Это ясно как день. Если бы сообщили гражданской гвардии, что, как я думаю, надо было сделать, они бы мгновенно поняли, что здесь произошло. Мне потребовалась минута или две, но я очень мало знаю о таких вещах.

Ее глаза вспыхнули:

– Она сама это сделала! Ты видел. Заколола себя. – Синель ткнула пальцем в свою талию.

– Я видел ее руку на рукоятке твоего кинжала, безусловно. Это ты положила ее туда? Или она, умирая, пыталась вытащить его?

– Ты не сможешь ничего доказать!

Шелк вздохнул:

– Пожалуйста, не будь такой глупой. Сколько тебе лет? Только честно.

– И что это изменит?

– Ничего, я думаю. Просто ты заставляешь меня чувствовать себя старым и мудрым, как делают дети в нашей палестре. Мне кажется, что ты не намного старше некоторых из них.

Несколько секунд Синель жевала губу.

– Девятнадцать, – наконец сказала она. – Я так думаю, лилия. Насколько я знаю, мне около девятнадцати. Я старше, чем большая часть здешних девушек.

– Мне двадцать три, – сказал ей Шелк. – Кстати, ты не могла бы называть меня «патера»? Это помогает мне помнить, кто я такой. Или что я такое, если тебе хочется.

Синель покачала головой:

– Ты думаешь, что я – дерьмовая шлюха, которую ты можешь заставить пососать все, что ты хочешь? Послушай, я знаю много того, о чем ты никогда и не мечтал. Я не убивала Элодею. Клянусь Сфингс, я это не делала. И в любом случае ты не можешь этого доказать. Так зачем ты пришел?

– Главным образом за тобой. Я хочу помочь тебе, если смогу. Все боги – особенно Внешний – знают, что кто-то должен, и уже давно.

– Помочь!

Шелк поднял плечи и дал им упасть.

– Да, немного помочь; но мы даже не начали. Ты говоришь, что знаешь намного больше меня. Ты умеешь читать?

Синель покачала головой, плотно сжав губы.

– Вот видишь, хотя ты знаешь многое из того, что не знаю я, – я этого не отрицаю, – мы знаем разные вещи. Ты настолько умна, например, что ложно поклялась именем Сфингс; ты знаешь, что с тобой ничего не случится, несмотря на это, и я начинаю чувствовать, что тоже должен этому научиться. Вчера утром я бы не осмелился сделать так. На самом деле я бы и сейчас не осмелился.

– Я не вру!

– Конечно врешь. – Шелк положил трость Крови на колени и какое-то время глядел на голову львицы. – Ты сказала, что я не могу ничего доказать. В каком-то смысле ты права. Если бы ты была женщиной с богатством и положением, я бы не смог доказать свое обвинение в суде. А ты – нет, но я и не собираюсь подавать на тебя в любой суд. Однако я легко могу убедить Орхидею или Кровь. Я бы добавил, что, на самом деле, ты уже признала свою вину. У Орхидеи есть лысый человек, который, кажется, живет здесь и может побить тебя и заставить тебя уйти. Я даже не могу себе представить, что сделает Кровь. Ничего, возможно.

Девушка с малиновыми волосами все еще сидела на кровати и не смотрела ему в глаза.

– Я могу убедить и гражданскую гвардию, если понадобится. Это будет совсем легко, Синель, потому что никому нет дела до тебя. Скорее всего, никому и раньше не было дела, и поэтому ты здесь, в этом доме, и живешь так, как живешь.

– Я здесь, потому что в этом заведении я могу делать хорошие бабки, – сказала она.

– Это ненадолго. Я думаю, что большой лысый человек – я никак не могу запомнить его имя – выбьет тебе зуб или два. А о том, что сделает с тобой Мускус, если Кровь даст ему волю, я предпочитаю даже не думать. Мне он не нравится, и я, может быть, необъективен. Я уверен, что ты знаешь его лучше.

Девушка на кровати тихо, почти неслышно вздохнула.

– Тебя нелегко заставить заплакать, а?

Она покачала головой.

– Меня тоже. – Шелк улыбнулся и опять пожал плечами. – Еще одна из моих слишком многочисленных ошибок. Но с того времени, как я вошел в ваше заведение, сейчас я ближе всего к тому, чтобы расплакаться, и, боюсь, боль в щиколотке мне не помощник. Ты простишь меня?

Он снял черный носок и повязку доктора Журавля. Она все еще была теплой, но он с силой ударил ее об пол и поставил на место.

– Должен ли я объяснить, что произошло, или ты предпочтешь рассказать мне?

– Я не собираюсь ничего рассказывать тебе.

– Я надеюсь, что сумею заставить тебя передумать. Совершенно необходимо, чтобы со временем ты рассказала мне все. – Шелк на мгновение замолчал, собирая разбежавшиеся мысли. – Очень хорошо, тогда начну я. Этому несчастливому дому докучает некая бесовка. Мы будем пока называть ее так, хотя я думаю, что могу назвать ее имя. Насколько я понимаю, время от времени она вселяется в нескольких людей. Кстати, а они все живут здесь? Или клиенты тоже вовлечены? Но даже если ответ «да», об этом никто не говорил.

– Только девушки.

– Понял. А что об Орхидее? Ею кто-нибудь завладевал? Она этого не упоминала.

Синель опять покачала головой.

– Элодея? Была одной из них?

Она не ответила. Шелк спросил опять, со слегка большим ударением:

– Элодея?

Дверь открылась, и внутрь заглянул доктор Журавль:

– А, ты здесь! Они сказали, что ты где-то недалеко. Как твоя щиколотка?

– Болит, – сказал ему Шелк. – Вначале повязка, которую ты мне ссудил, очень помогла, но…

Журавль присел на корточки и пощупал ее.

– Хорошая и горячая. Значит, ты слишком много ходил. Разве я не говорил тебе, чтобы ты поменьше оставался на ногах?

– Я стараюсь, – скованно сказал Шелк, – насколько могу.

– Старайся лучше. Когда боль станет слишком сильной, тебе все равно придется. Как идет экзорцизм?

– Я еще не начинал. Я собираюсь исповедовать Синель, и это намного более важно.

Глядя на Журавля, Синель покачала головой.

– Она этого еще не знает, но я собираюсь, – объявил Шелк.

– Понимаю. Хорошо, тогда мне лучше всего оставить вас наедине и дать тебе это сделать. – И маленький целитель ушел, закрыв за собой дверь.

– Ты спрашивал об Элодее, – сказала Синель. – Насколько я знаю, она никогда не бывала одержимой.

– Давай не будем так быстро менять тему, – сказал Шелк. – Ты можешь мне сказать, почему доктор так интересуется тобой?

– Он не интересуется.

Шелк иронически хмыкнул:

– Не может быть. Очевидно, что интересуется. Неужели ты думаешь, что я поверю в то, что он явился сюда из-за моей ноги? Он пришел к тебе. Только Орхидея могла бы сказать ему, где я, но я ушел из ее комнат несколько минут назад; и перед самым уходом она сказала, что хочет побыть одна. Я надеюсь, что интерес доктора Журавля чисто дружеский. Тебе нужны друзья.

– Он мой врач, и это все.

– Нет, – сказал Шелк. – Он действительно твой врач, но это не все. Когда Орхидея и я услышали чей-то крик и выскочили во двор, ты была полностью одета. Это было очень заметно, потому что все остальные женщины были раздеты, в разной степени.

– Я собиралась наружу!

– Да, именно. Ты собиралась и поэтому оделась, и это я обнаружил с большим облегчением – усмехайся, если хочешь. Я не стал, конечно, спрашивать себя, почему ты оделась, а другие нет; ответы были бы достаточно безобидные и простые. Прошлой ночью они легли поздно. Более того, они ожидали визита доктора Журавля, который в любом случае заставил бы их раздеться, так что не было никаких причин одеваться, пока он не ушел.

Журавль и я появились вместе всего несколько минут назад, тем не менее ты была полностью одета; вот почему я заметил тебя и попросил принести что-нибудь, чтобы накрыть тело бедной Элодеи. Очевидный вывод – тебя он уже проверил; и если так, ты, безусловно, была первой. Вполне возможно, что Журавль начал с дальнего конца коридора, но он этого не сделал – эта комната только на полдороге в старый мантейон на задней стороне дома. Почему он осмотрел тебя первой?

– Не знаю, – сказала Синель. – Я даже не знала, что была первой. Я ждала его, и он пришел. Если нет ничего плохого, осмотр занимает несколько секунд.

– Он продает тебе ржавчину, верно?

Синель, удивленная, расхохоталась.

– Я вижу, что ошибся – чересчур грубо для специалиста по логике. Но у Журавля есть ржавчина; он упоминал о ней сегодня утром как об одном из средств, которое может заставить меня почувствовать себя лучше. Орхидея и один из моих друзей, который знает тебя, оба сказали мне, что ты принимаешь ржавчину, и ни у кого из них нет причин лгать. Более того, когда ты наткнулась на Элодею, ты вела себя так, как будто приняла ржавчину.

Синель, по-видимому, собралась заговорить, и Шелк ждал, пока в душной комнате царило молчание.

– Я буду с тобой откровенной, патера. Если я дам тебе лилейное слово, ты поверишь мне?

– Если ты скажешь мне правду? Да, конечно.

– Хорошо. Журавль не продает мне, или кому-нибудь другому, ржавчину. Иначе Кровь съест его с потрохами. Если уж тебе так хочется, следует купить ее у Орхидеи. Но некоторые девушки иногда покупают ее снаружи. Я сама так делаю, время от времени. Не говори никому.

– Не скажу, – уверил ее Шелк.

– Но ты абсолютно прав, у Журавля она есть, и, иногда, он дает мне, как сегодня. Мы друзья, знаешь, что я имею в виду? Я оказываю ему услуги, изредка, и не беру за это денег. Так что он всегда осматривает меня первой и иногда преподносит маленький подарок.

– Спасибо тебе, – сказал Шелк. – И спасибо, что ты назвала меня патерой. Я заметил это и оценил, поверь мне. Не хочешь ли рассказать мне об Элодее?

Синель упрямо покачала головой.

– Очень хорошо, тогда расскажу я. Ты сказала, что Элодея никогда не бывала одержима, но это ложь – на самом деле она была одержима в момент смерти. – Шелк почувствовал, что настало время немного преувеличить правду, с благими намерениями. – Неужели ты действительно считаешь, что я, помазанный авгур, могу увидеть тело и не понять этого? Когда Журавль ушел, ты приняла немного ржавчины, которую он тебе дал, оделась, вышла из комнаты через другую дверь и прошла на галерею, которую ты называешь сходни. – Шелк замолчал, ожидая возражений.

– Я не знаю, где ты держала свой кинжал, но в прошлом году мы обнаружили, что одна девочка из нашей школы носила кинжал, привязанный к бедру. Во всяком случае, ты спустилась вниз по деревянной лестнице и обнаружила себя лицом к лицу с Элодеей, кем-то одержимой. Если бы ты не приняла ржавчину, которую дал тебе Журавль, ты бы, скорее всего, закричала и убежала; но ржавчина делает людей наглыми и склонными к насилию. Именно из-за этого я сломал себе щиколотку прошлой ночью – я повстречал женщину, которая приняла ржавчину.

Тем не менее, несмотря на ржавчину, внешний вид Элодеи испугал тебя; ты сообразила, что оказалась лицом к лицу с бесовкой, испугалась до глубины души, и у тебя осталась только одна мысль – убить ее. Ты вытащила кинжал и ударила ее один раз, прямо под ребра, направив клинок вверх.

– Она сказала, что я прекрасна, – прошептала Синель. – Она попыталась коснуться меня, погладить мое лицо. Это была не Элодея – я могла бы ударить Элодею, но не за это. Я отпрыгнула. А она продолжала, и тогда я ударила ее. Я ударила ножом бесовку, а на лестницу упала Элодея, мертвая.

– Я понимаю, – кивнул Шелк.

– Ты вычислил мой кинжал, верно? Я не думала о нем, пока не стало слишком поздно.

– Ты имеешь в виду, что изображение намекает на твое имя? Да, действительно. Я думал об имени Элодеи с того мгновения, как услышал его. Нет смысла объяснять его здесь, но я нашел ответ. Кинжал тебе дал Журавль, верно? Мгновение назад ты сказала, время от времени он делал тебе маленькие подарки. Твой кинжал, наверняка, был одним из них.

– Ты думаешь, что он дал его мне, чтобы навлечь на меня неприятности, – сказала Синель. – Это было совсем не так.

– А как?

– У одной из девочек был такой. И как только он появился у нее, большинство из нас добыли себе такой же – ты действительно хочешь все это знать?

– Да, – сказал Шелк. – Хочу.

– Однажды ночью она вышла наружу. Мне кажется, она собиралась встретиться с кем-то и поесть, но тут двое идиотов прыгнули на нее и попытались завалить. Она выхватила кинжал и порезала их обоих. Так она сказала. И она прибежала сюда, во всю прыть, вся в крови.

И я тоже захотела один для себя, для выходов наружу, но я совсем не разбираюсь в них; и я спросила Журавля, где я могу достать хороший, где меня не обманут. Он сказал, что тоже не знает, но он спросит у Мускуса, потому что Мускус знает все о ножах и всем таком, и в следующий раз он принес мне его. Нож был сделан специально для меня, во всяком случае картинка точно для меня.

– Понимаю.

– Ты знаешь, патера, что я никогда не видела синель, во всяком случае не знала, как выглядит мой цветок, пока прошлой весной друг не принес мне букет в комнату. И цветок мне понравился – вот почему я выкрасила волосы в этот цвет. Он сказал, что иногда этот цветок называют горящий кошачий хвост. Мы посмеялись над этим, когда я попросила его достать мне кинжал. Быки часто покупают девчонкам такие красивые штуковины; таким образом они показывают, что доверяют им и ничего не боятся.

– Доктор Журавль – это друг, которого ты имела в виду?

– Нет. Кое-кто помоложе. Не заставляй говорить меня кто, если не хочешь сделать мне еще больнее. – Синель замолчала, поджав губы. – Это шиза. И могет причинить мне большой вред, понимаешь? Но если я не расскажу, он поможет мне, если смогет.

– Тогда я не буду тебя о нем спрашивать, – сказал Шелк. – И я не собираюсь говорить об этом Орхидее или Крови, если не понадобится кого-нибудь спасти. Если гвардия будет расследовать это дело, то мне придется рассказать об этом следователю, но, как мне кажется, будет намного большей несправедливостью отдать тебя Крови, чем разрешить тебе остаться безнаказанной. А раз так, я позволю тебе остаться безнаказанной, или почти безнаказанной, если ты сделаешь то, что я попрошу. Служба по Элодее будет проходить завтра в моем мантейоне на Солнечной улице. Орхидея собирается потребовать от всех вас, чтобы вы пришли, и, без сомнения, многие из вас придут. Я хочу, чтобы ты была среди тех, кто придет.

Синель кивнула:

– Ага. Конечно, патера.

– И я хочу, чтобы во время службы ты помолилась за Элодею и Орхидею, а также за себя. Ты знаешь, кому ты должна молиться?

– Гиераксу? Хорошо, патера, если ты подскажешь мне слова.

Шелк схватил трость Крови и рассеянно покрутил ее в руках.

– Гиеракс действительно бог смерти и кальде мертвых, и поэтому его надо особенно почитать во время каждой такой службы. Однако служба будет в сцилладень, и наше жертвоприношение будет не ему одному.

– Угу. Но я знаю только одну молитву – ее называют короткой литанией. Этого хватит?

Шелк отложил в сторону трость и наклонился к Синель, он принял решение.

– Есть еще один бог, которому ты будешь молиться – очень могущественный бог, способный помочь как тебе, так и Орхидее и бедной Элодее. Его называют Внешний. Ты знаешь о нем что-нибудь?

Синель покачала головой:

– За исключением Паса и Ехидны, а еще дней и месяцев, я не знаю их имен.

– Завтра ты должна открыть ему свое сердце, – сказал Шелк, – и помолиться так, как никогда не молилась раньше. Поблагодари его за доброту ко мне и скажи ему, насколько сильно ты – насколько сильно все мы в этой четверти нуждаемся в его помощи. Если ты это сделаешь, если твои молитвы будут правдивыми и идущими из самого сердца, то не будет иметь значения, что ты сказала.

– Внешний. Хорошо.

– А теперь я собираюсь отпустить тебе грехи, снять с тебя вину за смерть Элодеи и за все другие преступления, которые ты совершила. Встань на колени. Ты не должна глядеть на меня.

* * *

Половина бывшего мантейона была превращена в маленький театр.

– Старое Окно все еще там, – объяснила Синель, указывая на него. – Сейчас оно вроде как задник сцены, и мы всегда закрываем его занавесом. Там четыре или пять занавесов, мне кажется. Во всяком случае, когда мы заходим за Окно, чтобы вытереть пыль, там на полу много всяких кишок и еще больше свисает из него.

Шелк на мгновенье остолбенел и только потом сообразил, что «кишки» – на самом деле священные кабели.

– Я понял, – сказал он, – но то, что ты описала, может быть очень опасным. Кто-нибудь пострадал?

– Однажды одна девчонка упала со сцены и сломала руку, но она была пьяна в дупель.

– Да, сила Паса на самом деле ушла из этого места. И неудивительно. Очень хорошо. – Он положил свою сумку и триптих на сидения. – Спасибо тебе, Синель. Ты можешь уйти, если хочешь, хотя я бы предпочел, чтобы ты осталась и приняла участие в экзорцизме.

– Если ты хочешь, я останусь, патера. Ничего, если я перехвачу чего-нибудь?

– Конечно.

Он посмотрел, как она идет, потом за ней захлопнулась дверь во двор. Упоминание о еде напомнило ему не только о том, что он отдал птице сыр, которым собирался пообедать, но и о жареных помидорах. Без сомнения, Синель пойдет в кондитерскую на той стороне улицы. Он пожал плечами и открыл сумку, решив отвлечь внимание от еды.

Однако в доме вроде бы есть кухня; если Кровь еще не ел, вполне возможно, что, когда экзорцизм закончится, он пригласит его пообедать. Сколько времени прошло с того момента, как он сидел под смоковницей и глядел, как майтера Роза ест свежие булочки? Несколько часов, не меньше, но он не сумел позавтракать с ней; так она его наказала.

– Я не буду есть, – прошептал он себе, вынимая стеклянные лампы и маленький пузырек с маслом, – пока кто-нибудь не пригласит меня; тогда и только тогда я буду свободен от этого обета. О Могучая Сфингс, надежда в испытаниях! Услышь меня сейчас.

Возможно, Орхидея захочет поговорить с ним о приготовлениях к завтрашней церемонии; судя по ее внешности (и это, напомнил он себе, возможно, очень несправедливо), она ест часто и хорошо. Она легко могла бы заказать чашу с виноградом или блюдо персиковых оладий…

Главным образом для того, чтобы отвлечься от еды, он крикнул:

– Ты здесь, Мукор? Ты слышишь меня?

Никакого ответа.

– Видишь ли, я знаю, что ты здесь. Ты следуешь за мной, как ты и сказала прошлой ночью. Этим утром ты вселилась в отца Ворсянки – я узнал твое лицо. Это ты пила ее кровь? А днем я опять узнал твое лицо, в бедной Элодее.

Он подождал, но никто не прошептал ему в ухо, и ничей голос, за исключением его собственного, не отразился от голых стен из коркамня.

– Скажи что-нибудь!

Покинутый мантейон наполнило гробовое молчание.

– Прошлой ночью в этом доме кричала женщина, и именно тогда, когда я был в поплавке – слишком вовремя для простой случайности. Бесовка здесь, потому что я здесь – и эта бесовка ты, Мукор. Я не понимаю, как ты делаешь то, что ты делаешь, но я знаю, что это делаешь ты.

Стеклянные лампы были обернуты тряпками. Развернув одну, он заметил то, что почти могло быть мертвенной усмешкой черепа Мукор. Неся в каждой руке по лампе, он прихромал на сцену, чтобы более внимательно посмотреть на раскрашенный холст – это и было, предположительно, то, что Синель назвала задним занавесом.

Сцена представляла собой грубую насмешку над знаменитой картиной Лихниса «Пас на троне». Здесь Пас имел не только две головы, но и два эрегированных члена; бог сжимал рукой каждый из них. Прямо перед ним верующие занимались всеми извращениями, о которых Шелк слышал, и еще несколькими, совершенно неизвестными ему. В оригинальной картине два талоса Паса, могучие механизмы странного, но приятного сливочно-желтого цвета, работали над витком, сажая священный ракитник за троном Паса. Здесь талосы были снабжены непристойными боевыми таранами, а цветущее священное дерево было заменено на гигантский фаллос. Громадные тусклые лица святого Паса глядели на зрителей злобно и с вожделением.

Аккуратно установив синие лампы на краю сцены, Шелк достал из-под туники азот Гиацинт. Ему хотелось искромсать вдоль и поперек ненавистную вещь, но тогда он уничтожил бы то, что могло остаться от Священного Окна, находившегося за ней. Шелк нажал на демона и хирургически точным ударом из стороны в сторону разрезал верхушку раскрашенного холста. Мерзкая картина с грохотом упала на сцену, подняв облако пыли.

Кровь появился в то время, когда он устанавливал триптих перед пустым темным лицом Окна. Обетные лампы уже горели перед заброшенным Окном, лучи их яркого пламени, прямые, как мечи, били вверх, вылетая из-под синего стекла; на всех четырех углах сцены стояли кадила, из которых поднимались вверх узкие бледные столбы сладкого дыма.

– Для чего ты сделал это? – спросил Кровь.

Шелк поглядел вверх:

– Сделал что?

– Уничтожил декорации. – Кровь поднялся на сцену по трем ступенькам. – Разве ты не знаешь, что все это стоит денег?

– Не знаю, – ответил Шелк. – И не хочу знать. Ты собираешься заработать тринадцать тысяч карт на моем мантейоне. Если хочешь, можешь использовать часть и заменить то, что я уничтожил. Но я не советую.

Кровь пнул кучу холста.

– Никто из остальных авгуров не делал такого.

– И поэтому их экзорцизм оказался неэффективным. А мой будет – у меня есть причина верить в это. – Установив триптих точно между лампами, Шелк повернулся к Крови. – Ты страдаешь от бесов – или, по меньшей мере, от одной бесовки. Сейчас я не собираюсь тебе объяснять, кто эта бесовка, но знаешь ли ты, каким образом место или человек – любой человек – попадает под власть бесов?

– Тьфу! Я не верю в них, патера. Не больше, чем в твоих богов.

– Ты серьезно? – Шелк наклонился и взял трость, которую Кровь подарил ему. – Ты уже говорил что-то в этом роде вчера утром, но перед твоей виллой стоит великолепная статуя Сциллы. Я ее видел.

– Она уже была, когда я приобрел имение. Но если бы ее не было, я, признаюсь, поставил бы что-нибудь в этом роде. Я – лояльный сын Вайрона и люблю это показывать. – Кровь наклонился, чтобы рассмотреть триптих. – А где Пас?

Шелк показал.

– Вот этот вихрь? Я думал, что он старик с двумя головами.

– Любое изображение бога – ложь, – объяснил Шелк. – Может быть, удобная ложь, даже почтительная ложь, но в конечном счете все равно ложь. Великий Пас может появиться как старик или как вихрь – это его старейшее изображение. Ни одно из этих изображений не ближе к правде, чем другие, и не более правдиво, чем другие, – просто более соответствует ситуации.

Кровь выпрямился.

– Ты собирался рассказать мне о бесах.

– Но не расскажу, по меньшей мере сейчас. Это займет время, и в любом случае ты мне не поверишь. Однако ты можешь спасти меня от крайне нежелательной ходьбы. Я хочу, чтобы ты собрал в этом театре всех, кто есть в доме. Себя, Мускуса, если он вернулся, Журавля, Орхидею, Синель, лысого мужчину, всех юных женщин и вообще всех, кто только есть. За то время, что ты собираешь их, я закончу приготовления.

Кровь промокнул вспотевшее лицо платком.

– Ты мне не начальник, патера.

– Тогда я расскажу тебе кое-что о бесах. – Шелк дал волю воображению и почувствовал, как оно воспарило. – Они здесь, и уже убили одну девушку. Они попробовали крови, и она им понравилась. Я должен добавить, что нет ничего необычного, если выяснится, что они действуют по словарному подобию, понятию, которое ты и я считаем обычным каламбуром. Никак нельзя исключить, что если обычная кровь хороша для них, то кровь Крови может быть еще лучше. Было бы разумно не забывать об этом.

* * *

Женщины приходили парами-тройками, заинтересованные, и более-менее добровольно, слегка подгоняемые Мускусом и мускулистым лысым человеком, которого, кажется, звали Окунь; вскоре к ним присоединились Голец и Сеслерия из мантейона Шелка, оба напуганные; они очень обрадовались, когда увидели Шелка.

Наконец Журавль и мрачная Орхидея с сухими глазами заняли место в последнем ряду. Шелк дождался, когда к ним присоединились Кровь, Окунь и Мускус, и начал:

– Разрешите мне описать…

Его слова утонули в болтовне женщин.

– Тихо! – Орхидея встала. – Заткнитесь, вы, шлюхи!

– Разрешите мне описать, – опять начал Шелк, – что здесь произошло и что мы попытаемся сделать. Весь виток с самого начала находится под покровительством Великого Паса, Отца Богов. Иначе он не смог бы существовать.

Он замолчал, сосредоточенно изучая лица двадцати с лишним юных женщин, сидевших перед ним, и чувствуя себя так, как будто он находится в палестре и обращается к классу майтеры Мята.

– Великий Пас составил план каждой части витка, после чего виток был создан рабами под его руководством. Именно так были проложены русла всех рек и выкопано само озеро Лимна. Именно так были посажены самые древние деревья и построены мантейоны, благодаря которым мы знаем о нем. Вы сидите, конечно, в одном из таких мантейонов. Когда виток был закончен, Пас благословил его.

Шелк опять остановился и мысленно сосчитал до трех, как часто делал, выступая с амбиона; сейчас он искал среди лиц слушателей одно, которое напоминало, хотя бы отдаленно, лицо сумасшедшей девушки.

– Даже если вы склонны не соглашаться с тем, что я сказал, я требую принять это, хотя бы на время, ради экзорцизма. Есть кто-нибудь, кто не может это принять? Если есть, пожалуйста, встаньте. – Он пристально поглядел на Кровь, но тот не встал.

– Очень хорошо, – продолжал Шелк. – Пожалуйста, поймите, что Пас благословил не только сам виток: все на нем получило благословение Паса и находится под его защитой. Каждая часть тоже получила его, и большинство из них сохранило его до сих пор.

Но временами, не без основания, Пас перестает защищать некоторые части созданного им витка. Это может быть дерево, поле, животное, человек или даже целый город. В нашем случае речь идет о строении – том самом, в котором мы все находимся; с тех пор, как оно стало частью этого дома, Пас перестал защищать весь дом.

Он дал мысли просочиться в них, пока его глаза перебегали с одного лица на другое. Все женщины Орхидеи были достаточно молодыми, а некоторые потрясающе красивыми; многие, если не большинство, выглядели очень симпатичными. И ни одна не напоминала Мукор, ни в малейшей степени.

– И что, вы спросите, это означает? Значит ли это, что дерево умрет и город сгорит? Нет, не значит. Допустим, что у кого-то из вас есть кот, который кусает и царапает вас, пока наконец вы, с отвращением, не выбрасываете его на улицу и не захлопываете за ним дверь. Этот кот, который был вашим, он не умрет – или, по меньшей мере, не умрет сразу. Но когда на него нападут собаки, не будет никого, кто бы защитил его, и любой прохожий, который захочет бросить в него камень или претендовать на него, может сделать это безнаказанно.

Именно это происходит с теми из нас, кто лишается благословения Паса. Некоторые из вас, я точно знаю, были одержимы, и через несколько секунд я попрошу ту из вас, которая была одержима, описать это.

Маленькая темноволосая женщина в конце первого ряда усмехнулась, и хотя ее лицо изменилось совсем немного, Шелку показалось, что из-под него выглядывает череп. Он расслабился и только сейчас понял, что его ладони покрыты потом, резная рукоятка трости Крови стала скользкой и на лбу набухли капли испарины, угрожающие стечь ему в глаза. Он вытер их рукавом сутаны.