Текст книги "Ночная Сторона Длинного Солнца"

Автор книги: Джин Родман Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Гагарка что-то ответил, но водитель подслушал прощание Шелка, и между ними уже поднялся прозрачный купол колпака; щелкнули запоры, и голос Гагарки утонул в реве воздуходувок.

– Держи ухо востро, разговаривая с типами вроде этого, патера, – заметил водитель, покачав головой. – Этот меч только для вида, и под грязной туникой он прячет игломет. Хочешь пари?

– Ты бы выиграл, я уверен, – согласился Шелк, – но никакой игломет не может превратить хорошего человека в исчадие зла. Даже бесы не могут такого сделать.

– Поэтому мы и хотим увидеть дом Орхидеи, патера? Я вроде как удивился.

– Боюсь, что я не понимаю тебя. – В это мгновение загадка Журавля особенно больно ударила Шелка, и он, поерзав, уселся немного по-другому. Решив, что никакого вреда не будет, если он раскроет уже известный план Крови, он добавил: – Завтра в полдень я встречаюсь там с твоим хозяином и хочу быть уверенным, что приду в правильный дом. Желтого цвета, верно? Дом Орхидеи? Мне кажется, что он упомянул женское имя Орхидея.

– Ты прав, патера. Она им владеет. Только, на самом деле, домом владеет он, или, может быть, он владеет ей. Ты понимаешь, что я имею в виду?

– Да, мне кажется. Да, конечно. – Шелк вспомнил, что формально мантейон купил не Кровь, а Мускус. – Возможно, Кровь владеет закладной на этот дом и за него просрочен платеж. – Ясно, что Кровь должен каким-то образом защитить свои интересы на случай смерти владельца.

– Да, мне кажется, что-то в этом роде, патера. Во всяком случае, ты говорил о бесах, и я думаю, что ты попал в точку.

Волоски на загривке Шелка вздыбились. Это было смешно («Как если бы я был собакой», – сказал он себе позже), но так оно и было; он попытался пригладить их ладонью.

– Быть может, будет полезно, если ты расскажешь мне все, что знаешь об этом деле, сын мой, – полезно как твоему хозяину, так и мне. – Преподаватели в схоле строго-настрого приказывали ему, как и всем другим аколитам, никогда не смеяться, когда кто-то упоминает духов (после того, как Кровь упомянул экзорцизм, он уже предвидел обычный простодушный рассказ о призрачных шагах и завернутых в саван фигурах) или бесов. Возможно, потому, что он очень устал, ему совершенно не хотелось смеяться.

– Я никогда не видел их собственными глазами, – признался водитель. – Я очень редко бывал внутри. Одни говорят одно, другие – другое. Знаешь, что я имею в виду, патера?

– Конечно.

– Там полный бардак. Например, девушка собирается надеть свое лучшее платье, глядь – а рукава оторваны и платье распорото спереди. Иногда люди, ну, вроде как сходят с ума. Понимаешь? А потом это проходит.

– Перемежающаяся одержимость, – сказал Шелк.

– Вот и я так думаю, патера. В любом случае через минуту ты увидишь сам. Мы почти приехали.

– Отлично. Спасибо тебе, сын мой. – Шелк изучал затылок водителя. Поскольку водитель думал, что Шелк – гость Крови, по-видимому ничего страшного не случится, если он увидит предмет, который передал Шелку доктор Журавль; вместе с тем есть вероятность, хотя и слабая, что кто-то допросит водителя, когда тот вернется в виллу Крови. Однако как раз сейчас водитель был очень занят, ведя поплавок во все более плотном потоке людей и возов, и ему не до взглядов назад. Шелк вынул предмет.

Как он и подозревал, это оказался азот. Шелк покосился на слабые огоньки у самых ног, которые заметил раньше, и опустил азот пониже, чтобы водитель не увидел его, даже если посмотрит через плечо. Демон был неограненной багровой геммой, и можно было с полной уверенностью предположить, что это тот самый азот, который он вынул из ящика Гиацинт, а она выхватила из веревочного пояса, обмотанного вокруг его талии. Исследуя азот, Шелк подумал, что демон должен быть голубой геммой, гиацинтом. Значит, азот не был украшен в стиле, предназначенном, чтобы польстить Гиацинт, как игломет в его кармане. Возможно, он вообще не ее.

Почти незаметно покачнувшись, поплавок стал замедляться и наконец сел на дорогу.

– Вот это заведение Орхидеи, патера.

– Вот это? Благодарю тебя, сын мой. – Шелк сунул азот в носок своей здоровой ноги и прикрыл сверху брючиной; какое облегчение иметь возможность удобно откинуться назад.

– Неплохое местечко, патера. Но, как я тебе уже говорил, я был внутри всего пару раз.

– Я весьма признателен тебе за то, что ты привез меня сюда, – пробормотал Шелк.

Заведение Орхидеи оказалось совершенно обычным городским домом, старым и большим – неуклюжий куб из коркамня с раскрашенным фасадом; его канареечного цвета арки и ребристые колонны были фантасмагорией кисти какого-то умершего художника. Внутри должен быть двор – скорее всего, с высохшим прудом в центре, – окаймленный тенистыми галереями.

– Сзади только один этаж, патера. Можно входить и оттуда, с Музыкальной улицы. Быть может, так тебе будет ближе.

– Нет, – рассеянно сказал Шелк. Он не будет входить с заднего входа, как торговец.

Какое-то время он изучал дом и улицу, представляя их такими, какими они будут днем. Эта лавка с белыми ставнями, по-видимому, кондитерская. Через час-два здесь будут стулья и столы для тех посетителей, которые захотят съесть покупки на месте, запахи мате и крепкого кофе, пирожные и горячие булочки в окнах. Пока Шелк разглядывал лавку, ставни распахнулись.

– Там, – водитель ткнул пальцем в желтый дом, – готовятся ко сну. И проспят до полудня, скорее всего. – Он потянулся и широко зевнул. – И я, если смогу.

Шелк устало кивнул, соглашаясь.

– А что они там делают?

– В заведении Орхидеи? – Водитель повернулся и поглядел на него. – Все знают о заведении Орхидеи, патера.

– Но не я, сын мой. Вот почему я спросил.

– Это… ну, ты знаешь, патера. Там тридцать девиц или около того. Они устраивают представления, ну, ты знаешь, и много вечеринок. Ну, я имею в виду, для других людей. И люди им за это платят.

– Полагаю, очень приятная жизнь, – вздохнул Шелк.

– Бывает намного хуже, патера. Только…

Внутри желтого дома кто-то закричал, потом раздался звон разбитого стекла.

Мотор, взревев, вернулся к жизни, тряся поплавок, как собака крысу. И прежде чем Шелк успел запротестовать, поплавок прыгнул в воздух и помчался по Ламповой улице, рассеивая идущих мужчин и женщин; он с таким громким треском задел тележку, запряженную ослом, что на мгновение Шелк решил, что она развалится.

– Подожди! – закричал он.

Огибая угол, поплавок чуть ли не лег на бок и потерял высоту; его капот пробороздил пыль.

– Может быть… наверняка, там что-то случилось. – Шелк отчаянно держался за перекладину обеими руками, позабыв о боле и ране, нанесенной ему белоголовым. – Возвращайся и высади меня там.

Возы перегородили улицу. Поплавок полетел медленнее, потом протиснулся между стеной портняжной лавки и парой нагруженных лошадей.

– Патера, они могут позаботиться о себе. Не в первый раз, как я тебе говорил.

– Я думаю… – начал было Шелк.

– У тебя по-настоящему скверная рука, а нога – еще хуже, – прервал его водитель. – Что будет, если кто-то увидит, как ты входишь в такое место – и ночью? Даже завтра в полдень это будет достаточно плохо.

Шелк отпустил обтянутую кожей перекладину.

– Неужели ты действительно плыл так быстро только для того, чтобы спасти мою репутацию? Мне трудно в это поверить.

– Я туда не вернусь, патера, – упрямо сказал водитель, – и не думаю, что ты сможешь туда дойти, даже если попытаешься. Как доехать отсюда? В твой мантейон, я имею в виду. – Поплавок, колеблясь в воздухе, поплыл медленнее.

Они были на Солнечной улице; не прошло и получаса, как они выплыли через открытые талосом ворота. Шелк попытался сориентироваться относительно поста гражданской гвардии и грязной статуи Советника Долгопята.

– Налево, – рассеянно сказал он. – Я должен приказать Рогу – у него хороший вкус – и некоторым старшим ученикам расписать фасад мантейона. Нет, сначала палестры, а уже потом мантейона.

– Что ты сказал, патера?

– Боюсь, я говорил с собой, сын мой. – «Наверняка они были раскрашены; скорее всего, можно даже отыскать запись о первоначальном дизайне среди залежей бумаг на чердаке дома авгура. Если удастся найти деньги на кисти и краску, то…»

– Еще далеко, патера?

– Шесть четвертей, по-моему.

Через минуту он выйдет наружу. Когда он выходил из зала приемов Крови, он вообразил себе, что ночь посерела и скоро тенеподъем. Сейчас воображения больше не требовалось; ночь почти кончилась, а он даже не ложился. Вскоре придется выйти из поплавка – возможно, что он все-таки вздремнул на мягком сидении, когда была возможность. Возможно, еще есть время, чтобы поспать два-три часа, хотя, конечно, не больше, чем два-три часа.

Мужчина, везший тележку с кирпичами, что-то крикнул им и упал на колени, хотя, что бы он там ни кричал, все равно ничего не было слышно. Но это напомнило Шелку, что он пообещал благословить водителя. Должен ли он оставить трость в поплавке? В конце концов, это трость Крови. Кровь хотел, чтобы он сохранил ее, но хочет ли он сам иметь хоть что-нибудь, принадлежащее Крови? Да, мантейон, но только потому, что, на самом деле, мантейон его, а не Крови, что бы там ни говорил закон или даже Капитул. Раньше мантейоном владел патера Щука, по меньшей мере морально, и патера Щука передал ему бразды правления, сделал его ответственным за мантейон на всю оставшуюся жизнь.

Поплавок опять замедлился, водитель изучал здания, мимо которых они плыли.

Шелк решил, что он сохранит и мантейон, и трость – по крайней мере до тех пор, пока не получит мантейон назад.

– Там, впереди, крытая дранкой крыша. Видишь? – Он схватил трость и убедился, что ее кончик не будет скользить по полу поплавка; уже почти пора выходить.

Поплавок заколебался в воздухе.

– Здесь, патера?

– Нет. Одна, две, на три двери дальше.

– Ты – тот самый авгур, о котором все говорят, патера? Тот, который получил просветление? Так мне сказали в имении.

Шелк кивнул:

– Да, полагаю, что так, если нас не двое.

– Говорят, что ты собираешься вернуть кальде. Я не хотел спрашивать тебя об этом, знаешь? Я надеялся, что это само всплывет в разговоре. А ты действительно?..

– Собираюсь восстановить кальде? Ты об этом спрашиваешь? Нет, это не то, что мне поручили.

– Поручил бог. – Поплавок сел на дорогу, его колпак раскрылся и соскользнул вниз.

Шелк с трудом встал на ноги.

– Да.

Водитель вышел и открыл перед ним дверь.

– Я не думал, что боги вообще существуют. На самом деле.

– Тем не менее они верят в тебя. – При помощи водителя Шелк, преодолевая боль, шагнул на первую истертую ступеньку входа в мантейон с улицы. Он дома. – Кажется, ты веришь в бесов, но не веришь в бессмертных богов. Это глупо, сын мой. В действительности, это верх глупости.

Внезапно водитель упал на колени. Опираясь на трость, Шелк произнес самое короткое из широко используемых благословений и начертал знак сложения над головой водителя.

Водитель встал.

– Я могу помочь тебе, патера. Ты идешь в… дом, или что-то в этом роде, а? Я могу помочь тебе добраться.

– Я доберусь, – сказал ему Шелк. – А тебе лучше всего вернуться обратно и лечь спать.

Водитель любезно подождал, пока Шелк не отошел подальше, и только потом включил воздуходувки. Шелк, ковыляя к узким садовым воротам, входя в них и запирая за собой, обнаружил, что его поврежденная нога закостенела. Добравшись до беседки, он спросил себя, неужели он был настолько глуп, что отказался от помощи водителя. Он очень хотел отдохнуть, хотя бы минуту, на одной из удобных скамеек под лозами, на которых сидел чуть ли не каждый день, разговаривая с майтерой Мрамор.

Но голод гнал его вперед; еда и отдых были так близко. Кровь, подумал он, мог бы проявить к нему побольше гостеприимства и дать что-нибудь поесть. Крепкий напиток не самое лучшее предложение для человека с пустым желудком.

В голове гудело, и он сказал себе, что немного еды поможет ему почувствовать себя лучше. А потом он пойдет в кровать и заснет. И будет спать до тех пор, пока кто-нибудь не разбудит его. Это была правда: пока кто-нибудь не разбудит его. А вся сила – в правде.

Знакомый затхлый запах дома – как поцелуй. Он опустился на стул, вытащил азот из носка и прижал к губам, потом уставился на него. Он видел его в ее руке, и, если верить врачу, это ее прощальный подарок. Как нелепо, что у него должна быть эта вещь, такая красивая, такая драгоценная и такая смертельная! Наполненная забытым знанием более раннего мира. Ее надо спрятать, и хорошо спрятать, прежде, чем он уснет; он совсем не был уверен, что сможет вскарабкаться по крутой и кривой лестнице на верхний этаж, и еще меньше, что сумеет вновь спуститься для приготовления еды и не упасть; но он безусловно был уверен, что не сумеет заснуть, пока азот будет рядом, – разве только сможет убедить себя, как бы его ни одолевали сомнения, что азот не украдут.

Со стонами и приглушенными мольбами к Сфингс («Уже наступил сфингсдень, – решил Шелк, – а Сфингс, в любом случае, богиня храбрости перед лицом боли»), он медленно поднялся наверх, достал из-под кровати заржавленный и совершенно пустой сейф, в котором предполагалось хранить дополнительные фонды мантейона, запер в нем азот и вернул ключ в тайник под кувшином для воды, стоявшим на ночном столике.

Оказалось, что спускаться легче, чем он думал. Перенеся большую часть веса на трость и перила и передвигая здоровую ногу на один шаг за раз, он двигался довольно быстро с минимумом боли.

Опьяненный успехом, он проковылял в кухню, поставил трость в угол и, слегка поработав насосом, вымыл руки. Тенеподъем заглядывал в каждое окно, и, хотя Шелк всегда просыпался довольно рано, стояло более раннее и поэтому более свежее утро, чем он видел за последнее время. Шелк, с восторгом, обнаружил, что не очень устал и даже не очень хочет спать.

Он еще раз поработал насосом, плеснул воды на лицо и волосы и почувствовал себя лучше. Да, он устал и зверски голоден. Тем не менее он сможет справиться с этим новым днем. Быть может, даже будет ошибкой, если он пойдет спать сразу после еды.

Зеленые помидоры ждали его на подоконнике, но вроде бы их было четыре? Ошеломленный, он порылся в памяти.

Сейчас осталось только три. Может ли такое быть, что кто-то вошел в сад, собираясь украсть единственный незрелый помидор. Майтера Мрамор готовит для сивилл. Шелк мгновенно представил себе, как она склоняется над дымящейся сковородкой и шевелит его помидор, нарезанный вместе с грудинкой и луком. Рот наполнился слюной, но не было ничего менее вероятного, чем майтера Мрамор, ворующая его помидор.

Морщась на каждом шагу и посмеиваясь над собственными гримасами, он прихромал к окну и внимательно оглядел подоконник. Там лежали остатки четвертого помидора: дюжина зернышек и куски кожицы. Более того, в третьем была проедена – нет, просверлена – дыра.

Крысы, конечно, хотя это не выглядело как работа крыс. Он вырезал поврежденную часть, разрезал оставшуюся и два непострадавших помидора – и только тут, с опозданием, сообразил, что надо зажечь огонь в печи.

Угли были безжизненно серыми, без единого проблеска, и Шелку показалось, что они всегда были такими. Другие говорили, что обычно зажигают новый огонь от тлеющих угольков предыдущего; его собственный никогда не оставлял после себя эти легендарные долгоживущие угли. Он положил несколько припасенных кусочков использованной бумаги на холодные угли и сверху добавил растопки из ящика рядом с печью. Дождь раскаленных добела искр, вылетевший из воспламенителя, вскоре зажег прекрасное пламя.

Подойдя к поленице, он почувствовал вороватое движение, остановился и, быстро обернувшись, сумел посмотреть назад. Что-то черное быстро и крадучись двигалось по верху кухонного шкафа. Шелк очень живо вспомнил белоголового грифа, сидевшего на верхушке дымовой трубы; но это могла быть только крыса. Крысы уже жили в доме, когда он пришел сюда из схолы, как и, без сомнения, когда из схолы пришел патера Щука.

Потрескивающий трут ждать не будет, крысы или не крысы. Шелк выбрал несколько хорошо выглядящих поленьев, перенес их внутрь (один раз едва не упав) и тщательно расставил. Крыса, несомненно, уже ушла, но он все же взял трость Крови из угла и, на обратном пути, остановился у окна на Серебряную улицу, чтобы рассмотреть непонятную побитую голову на конце остроугольной рукоятки. Быть может, собака или, возможно…

Он повернул трость и поднял ее повыше, чтобы поймать сероватый свет дня.

Или, возможно, львица. Слегка поколебавшись, он решил считать ее головой львицы; львица была символом Сфингс, сегодня – ее день, и эта мысль обрадовала его.

Львы – большие коты, а большие коты нужны там, где крысы; эти твари слишком велики и сильны, чтобы обычные кошки могли справиться с ними. Без настоящей надежды на успех, он пошуровал по верху кухонного шкафа.

Кто-то вспорхнул, послышался звук, похожий на клекот. Еще один удар, и вниз спланировало одинокое черное перо.

Шелку пришло в голову, что крыса могла утащить туда мертвую птицу, чтобы спокойно съесть. Возможно, в одной из стенок шкафа есть крысиная дыра, но, с другой стороны, птица была слишком велика, чтобы ее можно было протащить через нее.

Он замер, прислушиваясь. Крысы не клекочут, это точно. Потом он взглянул в мусорное ведро; птицы там не было.

Если бы не сломанная щиколотка, он бы взобрался на стул; но сейчас дела (и он сам) были таковы, что об этом не могло быть и речи.

– Ты там, наверху, птица? – спросил он. – Отвечай!

Никакого ответа. Вслепую он опять пошуровал тростью по верху шкафа, и на этот раз отчетливо услышал клекот.

– Спускайся, – твердо сказал Шелк.

– Нет, нет! – ответил хриплый голос птицы.

– Я думал, что ты умер.

Молчание на верхушке шкафа.

– Ты украл мой помидор, а? И сейчас ты думаешь, что за это я сделаю тебе больно. Обещаю, я тебя не трону. Прощу тебе воровство. – Шелк попробовал вспомнить, что едят ночные клушицы. Семена? Нет, птица оставила семена. Падаль, вне всякого сомнения.

– Резать я, – гортанно предположила птица.

– Принести тебя в жертву? Нет, клянусь. Писания запрещают бесплодные жертвы, и я не собираюсь пробовать еще раз. Я считаю, что меня очень жестоко наказал за это один из вашего рода. Я не настолько глуп, чтобы пытаться это повторить.

Шелк постоял неподвижно, слушая. Через пару секунд он почувствовал уверенность, что слышит невидимые движения, несмотря на щелканье кнутов и грохот тележек, доносившиеся из окна на Серебряную улицу.

– Спускайся, – повторил он.

Птица не ответила, и Шелк отвернулся. Огонь в печи уже разгорелся, желтое пламя выпрыгивало из конфорки. Он достал из раковины сковородку, протер ее, вылил на нее все оставшееся масло – вытряхнув последнюю задержавшуюся каплю из горла графинчика – и поставил на плиту.

Помидоры будут сальными, если он положит их в холодное масло, и будут неприятно пахнуть, если в чересчур горячее. Прислонив трость Крови к двери шкафа, он собрал твердые зеленые ломти, прихромал с ними к плите и аккуратно распределил их по всей поверхности сковородки, получив в награду облако шипящего душистого пара.

С верхушки шкафа донесся слабый клекот.

– Я могу убить тебя тогда, когда захочу, просто постучав тростью, – сказал птице Шелк. – Покажись, или я это сделаю.

На мгновение наверху появился длинный багровый клюв и блестящий черный глаз.

– Я, – коротко сказала ночная клушица и тут же исчезла.

– Хорошо. – Окно в сад было уже открыто; Шелк поднял тяжелый шпингалет окна на Серебряную улицу и открыл его. – Сейчас тенеподъем, скоро будет намного светлее. Как мне кажется, твой вид предпочитает темноту. Тебе лучше улететь прямо сейчас.

– Нет летать.

– Да, летать. Я не сделаю тебе ничего плохого. Ты спокойно можешь улететь.

Шелк мгновение подождал, потом решил, что птица, вероятно, надеется, что он положит трость Крови. Он кинул ее в угол, взял вилку и принялся переворачивать помидорные ломтики; они шипели и дымились, и он добавил щепотку соли.

В дверь, ведущую в сад, постучали. Шелк поспешно снял сковородку с огня.

– Полминуты. – Кто-то умирает, безусловно, и перед смертью хочет получить Прощение Паса.

Дверь открылась прежде, чем он смог доковылять до нее, и внутрь заглянула майтера Роза.

– Ты очень рано встал, патера. Что-то случилось? – Взгляд ее глаз пробежал по кухне, не слишком хороших глаз. В одном не было зрачка, и, насколько знал Шелк, этим глазом она не видела; второй – протез из хрусталя и огня.

– Доброе утро, майтера. – К сожалению, вилка и дымящаяся сковородка остались в руках Шелка; поставить их было некуда. – Боюсь, прошлой ночью со мной случилась маленькая неприятность. Я упал. Нога все еще болит, и я не могу спать. – Он поздравил себя – все это было абсолютной правдой.

– И ты уже делаешь себе завтрак. Мы, в киновии, еще не ели. – Майтера Роза голодно вдохнула, сухой, механический вдох. – Мрамор все еще валяет дурака в кухне. У этой девицы даже самая маленькая вещь занимает целую вечность.

– Я совершенно уверен, что майтера Мрамор сделает все, что в ее силах, – сухо сказал Шелк.

Майтера Роза не обратила внимания на его слова.

– Если ты захочешь дать мне сковородку, я отнесу ей. Она присмотрит за ней, пока ты не вернешься.

– Я уверен, что в этом нет необходимости. – Чувствуя, что он должен съесть свои помидоры сейчас, если вообще хочет их съесть, Шелк разрезал напополам вилкой самый тонкий ломоть. – Должен ли я идти прямо сейчас? Я едва могу ходить.

– Ее зовут Ворсянка, она из стада Мрамор. – Майтера Роза опять вдохнула. – Так сказал ее отец. Я ее не знаю.

Шелк (который знал) застыл, пол-ломтя помидора на полпути в рот.

– Ворсянка?

– Ее отец пришел и стал барабанить в нашу дверь раньше, чем мы встали. С ней сидит мать, сказал он. Сначала он постучал сюда, но ты не ответил.

– Ты должна была немедленно прийти, майтера.

– Что толку, если он не сумел разбудить тебя? Я ждала, пока не увидела, что ты встал. – Зрячий глаз майтеры Роза глядел на половину ломтя. Она облизнула губы и вытерла рукавом рот. – Ты знаешь, где она живет?

Шелк жалобно кивнул и, во внезапной вспышке совершенно прискорбной жадности, отправил горячий ломтик себе в рот, прожевал и проглотил. Он никогда не пробовал что-нибудь более вкусное.

– Это недалеко. Я думаю, что смогу дойти, если должен.

– Я могу послать Мрамор за патерой Леопард, когда она закончит готовить. Она может показать ему, куда идти.

Шелк покачал головой.

– Значит, ты собираешься идти, несмотря ни на что? – Мгновением позже майтера Роза добавила: – Патера.

Шелк кивнул.

– Хочешь, чтобы я это взяла?

– Нет, благодарю тебя, – сказал Шелк, чувствуя себя несчастным из-за того, что был таким эгоистичным. – Мне нужна сутана, воротник и все остальное. Тебе лучше вернуться в киновию, майтера, иначе ты пропустишь завтрак. – Он поддел на вилку один из ломтей поменьше.

– Что произошло с твоей туникой?

– И чистая туника. Спасибо тебе. Ты права, майтера. Ты совершенно права. – Шелк закрыл дверь прямо перед ее лицом, щелкнул засовом и отправил шипящий ломтик в рот. Майтера Роза никогда не простит его за то, что он только что сделал, но он уже сделал по меньшей мере сотню вещей, за которые она тоже не простит его. Пятно зла может навек запачкать его душу, и он глубоко и искренне раскаивается; но с практической точки зрения разницы нет.

Он проглотил добрую часть куска и энергично сжевал остальное.

– Ведьма, – каркнул приглушенный голос.

– Иди, – пробормотал Шелк. Он опять сглотнул. – Лети домой, в горы. Ты свободен.

Он перевернул остальные ломти, пожарил их еще полминуты, быстро съел (и насладился их слегка масляным запахом почти так, как надеялся), соскреб плесень с остатков хлеба, поджарил его в оставшейся жидкости и съел, после чего поднялся по лестнице в спальню.

– Прощай! – каркнула снизу птица, а потом: – Пока! Пока! – с верхушки шкафа.