Текст книги "Ночная Сторона Длинного Солнца"

Автор книги: Джин Родман Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

– Не сомневаюсь. – Кровь опять пересчитал карты, его губы двигались, его жирные, украшенные кольцами пальцы неохотно отделялись от каждого тонкого сверкающего прямоугольника. – Минуту назад ты собирался рассказать мне о просветлении, патера. Сказал, что помолишься за меня.

– Да, – горячо подтвердил Шелк, – именно это я и имел в виду. И сделаю.

Кровь засмеялся:

– Не бери в голову. Но мне интересно, и раньше у меня никогда не было такой хорошей возможности поспрашивать такого, как ты. Это просветление, оно сильно похоже на одержимость?

– Не совсем так, сэр. – Шелк пожевал нижнюю губу. – Знаете, сэр, в схоле мы заучивали наизусть простые, удовлетворяющие всех ответы на эти вопросы. Мы должны были продекламировать их вслух, чтобы сдать экзамен, и меня подмывает продекламировать их вам. Но на самом деле просветление и одержимость совсем не простые вещи. Или, по меньшей мере, просветление. Об одержимости я знаю не слишком много, и некоторые из самых уважаемых теологов придерживаются мнения, что оно существует в потенциале, но не на самом деле.

– Предполагается, что бог натягивает на себя человека, как тунику, – так говорят. Ну, некоторые люди так могут, почему не бог? – Глядя на выражение лица Шелка, Кровь снова засмеялся: – Ты не веришь мне, а, патера?

– Никогда не слышал о таких людях, сэр, – ответил Шелк. – Не могу сказать, что их нет, потому что вы утверждаете, что они есть, но мне это кажется невозможным.

– Ты еще слишком молод, патера. Если хочешь избежать множества ошибок, не забывай об этом. – Кровь искоса взглянул на водителя. – Отгони этих придурков, Гризон. Пускай держат свои грязные лапы подальше от моего поплавка.

– Просветление… – Шелк потер щеку, вспоминая.

– Мне кажется, что это должно быть просто. Разве сейчас ты не знаешь кучу того, чего не знал раньше? – Кровь на мгновение замолчал, его глаза сверлили лицо Шелка. – Того, что ты не мог объяснить или тебе не было разрешено знать?

Прошел патруль гвардейцев, карабины за спиной, левые руки покоятся на рукоятках мечей. Один коснулся козырька своей щегольской зеленой фуражки, приветствуя Кровь.

– Трудно объяснить, – сказал Шелк. – В одержимости всегда есть немного обучения, для добра или зла. Или, во всяком случае, так нас учили, хотя я в это не верю. В просветлении есть намного больше. Я бы сказал столько, сколько может вынести теодидакт.

– Значит, это случилось с тобой, – тихо сказал Кровь. – Многие из вас так говорят, но ты не врешь, лилия[13]13
  Лилия, лилейный – честно, честный. Воровской жаргон.


[Закрыть]. Тебя просветили, или ты думаешь, что просветили. И ты веришь, что это было на самом деле.

Шелк отступил на шаг, стукнувшись об одного из зевак.

– Я бы не назвал себя просветленным, сэр.

– Ты и не должен. Я выслушал тебя. Теперь ты выслушай меня. Я не дам тебе эти карты, ни для священного жертвоприношения, ни для чего-нибудь другого. Но я заплачу тебе за ответы на мои вопросы, и вот последний. Я хочу, чтобы ты рассказал мне, прямо сейчас, что такое просветление, когда и почему ты получил его. Вот они. – Он снова показал их. – Расскажи мне, патера, и они твои.

Шелк задумался, потом вырвал карты из руки Крови.

– Все так, как вы и сказали. Просветление означает понимание всех вещей так, как понимает их бог, сотворивший их. Кто ты такой, и кто любой другой, на самом деле. На одно мгновение ты видишь совершенно ясно все, что, как ты раньше думал, понимал, и знаешь, что на самом деле не понимал ничего.

Зеваки зашептались, каждый прошептал что-то соседу. Некоторые указали на Шелка. Один махнул человеку, везшему ручную тележку.

– Только на мгновение, – сказал Кровь.

– Да, только на мгновение. Но остается воспоминание, и ты знаешь, что знал. – Шелк все еще держал все три карты в руке; внезапно он испугался, что один из толпы оборванцев, обступившей их, выхватит у него карты, и сунул их в карман.

– И когда это случилось с тобой? На прошлой неделе? В прошлом году?

Шелк покачал головой и взглянул на солнце. Его как раз коснулась тонкая черная линия тени.

– Сегодня. Час назад. Мяч – я играл с мальчиками…

Кровь отмахнулся от игры.

– …И это произошло. Внезапно все замерло. Я не могу сказать, длилось ли это одну секунду, день или год, или вообще какой-то период времени – сильно сомневаюсь, что какой-нибудь период будет здесь уместен. Возможно, именно поэтому мы и называем его Внешним: он всегда стоит вне времени.

– Угу. – Кровь одарил Шелка жалостливой улыбкой. – Я уверен, что это все дым. Некоторая разновидность сна наяву. Но ты так рассказал о нем, что я готов допустить, будто это интересный дым. Я никогда не слышал ничего похожего.

– В схоле нас учили совсем другому, – признался Шелк, – но я сердцем чувствую, что это правда. – Он заколебался. – Я имею в виду то, что он показал мне – одну из бесконечных панорам событий. Каким-то образом он вне нашего витка, во всех отношениях, но и, одновременно, внутри, вместе с нами. Я думаю, что остальные боги только внутри, какими бы великими они не казались.

Кровь пожал плечами, его взгляд перебежал на оборванных слушателей.

– Ну, эти тебе верят, во всяком случае. Но поскольку мы тоже внутри, какая нам на хрен разница, патера?

– Возможно, есть, или будет, в будущем. На самом деле я не знаю. Я еще даже не начал об этом думать. – Шелк опять посмотрел вверх; солнечная золотая дорога, пересекающая небо, стала заметно уже. – А возможно, это изменит весь виток, – сказал он. – Я думаю, что изменит.

– Не вижу как.

– Ты должен подождать и увидишь, сын мой, – и я тоже. – Шелк вздрогнул, как и раньше. – Ты хотел знать, почему именно я получил это благословение, верно? Твой последний вопрос: почему что-то настолько грандиозное случилось с кем-то настолько незначительным, как я. Не правда ли?

– Да, если этот твой бог разрешит тебе это сказать.

Кровь усмехнулся, показав кривые обесцвеченные зубы; и Шелк, внезапно и без малейшего желания, увидел в мужчине перед собой голодного, испуганного и коварного юнца, которым был Кровь поколение назад.

– И если у тебя есть яйца, патера.

– Есть яйца?

– Если ты не возражаешь. Если ты не чувствуешь, что переступишь его волю.

– Я понял. – Шелк прочистил горло. – Я не возражаю, но удовлетворительного ответа у меня нет. Вот почему я выхватил три карты из твоей руки, и вот почему я нуждаюсь в них – или их части. Быть может, у него есть задача для меня. У него есть, я знаю, и надеюсь, что все дело в этом. Или, возможно, он собирается уничтожить меня и чувствует, что должен был дать мне просветление перед ударом. Я не знаю.

Кровь вошел в пассажирский салон и вытер лицо и шею надушенным платком, как и раньше.

– Спасибо, патера. Мы квиты. Ты собираешься на рынок?

– Да, купить прекрасную жертву на те карты, которые ты мне дал.

– Которыми тебе заплатил. Я уеду из твоего мантейона прежде, чем ты вернешься, патера. Во всяком случае, надеюсь, что уеду. – Кровь упал на бархатное сидение поплавка. – Гризон, подними колпак.

– Погоди! – внезапно крикнул Шелк.

Кровь, удивленный, опять встал:

– Что случилось, патера? Без обид, я надеюсь.

– Я солгал тебе, сын мой, – или по меньшей мере сбил с толку, хотя и не собирался. Он – Внешний – сказал мне почему, и я вспомнил об этом несколько минут назад, когда разговаривал с мальчиком по имени Рог, учеником в нашей палестре. – Шелк подошел ближе, потом еще ближе, и уставился в глаза Крови поверх края приподнятого колпака. – Все из-за того человека, который был авгуром нашего мантейона, когда я пришел туда, патеры Щука. Очень хорошего человека, и очень святого.

– Но ты сказал, что он уже умер.

– Да. Да, так оно и есть. Но, прежде чем умереть, он молился – молился Внешнему, по какой-то причине. И тот его услышал. И пообещал исполнить его молитву. Все это бог объяснил мне во время просветления, и сейчас я должен рассказать это тебе, потому что это – часть нашей сделки.

– Тогда ты должен объяснить это мне. Но сделай это как можно быстрее.

– Он молился о помощи. – Шелк пробежался пальцами по непокорной копне волос соломенного цвета. – Когда мы – когда ты молишь его, Внешнего, о помощи, он посылает ее.

– Очень мило с его стороны.

– Но не всегда – нет, редко – того вида, которого мы хотим или ожидаем. Патера Щука, добрый старик, искренне молился. И Внешний…

– Гризон, поехали.

Воздуходувки с ревом вернулись к жизни. Черный поплавок Крови, опасно раскачиваясь, стал неловко подниматься, корма выше носа.

– …послал меня на помощь, чтобы спасти мантейон и палестру, – закончил Шелк. Он закашлялся и отступил на шаг, окруженный поднявшимся облаком пыли. Наполовину для себя и наполовину для оборванной толпы, вставшей на колени вокруг него, он добавил: – Я не ожидал помощи от него. Я сам – помощь.

Даже если кто-нибудь из них понял, то не показал этого. Все еще кашляя, Шелк начертил в воздухе знак сложения и пробормотал краткую формулу благословения, начав с Самого Священного имени – с Паса, Отца Богов, – и закончив старшей дочкой Паса, Сциллой, Покровительницей Нашего Священного Города, Вайрона.

* * *

Подходя к рынку, Шелк размышлял о вероятности повстречаться с преуспевающим человеком из поплавка. Кровь, так водитель называл его. Три карты были чересчур большой платой за ответы на несколько простых вопросов, и в любом случае авгурам не платят за их ответы; можно, конечно, сделать подарок, если кто-то очень благодарен. Три полные карты, но там ли они еще?

Он сунул руку в карман; его пальцы нащупали гладкую эластичную поверхность мяча. Шелк вытащил его наружу, и вместе с ним вылетела одна из карт, сверкнула в свете солнца и упала у его ног.

Он подобрал ее так же быстро, как выхватил мяч из рук Рога. Это плохая четверть, напомнил он себе, хотя в ней живет много хороших людей. Здесь нет закона, и даже хорошие люди воруют: их собственность исчезла, их единственное спасение – украсть, в свою очередь, у кого-то другого. Что бы подумала его мать, если бы дожила до этого времени и узнала, где Капитул назначил ему жить. Она умерла в последний год его учебы в схоле, все еще веря, что его пошлют в один из богатых мантейонов на Палатине и, однажды, он станет Пролокьютором[14]14
  Пролокьютор – название руководителя некоторых коллегиальных учреждений, выборных органов, добровольных обществ и т. п. В Англии так назывался председатель нижней палаты конвокации, т. е. собрания англиканского духовенства, вроде православных соборов, созывавшегося для рассмотрения и решения особо важных дел Церкви.


[Закрыть].

– Ты так хорошо выглядишь, – говорила она ему, поднимаясь на цыпочки, чтобы пригладить его непокорные волосы. – Такой высокий! О, Шелк, мой сын! Мой самый-самый дорогой сын!

(И он пригнулся, чтобы дать ей поцеловать себя.)

И он научился говорить «сын мой» мирянам, даже тем, которые были в три раза старше его, если они не были ну уж очень высокопоставленными особами; для таких у него были наготове другие вежливые обращения, вроде Полковник, Комиссар или даже Советник, хотя он никогда не встречал ни одного из этой троицы и в этой четверти никогда не встретит; однако даже здесь висел плакат с изображением симпатичного советника Лори, секретаря Аюнтамьенто[15]15
  Аюнтамьенто (исп.) – муниципалитет в Испании.


[Закрыть], хотя его лицо изрезал ножом какой-то варвар, да еще несколько раз пронзил его насквозь.

Шелк внезапно обрадовался, что является членом Капитула, а не занимается политикой, хотя вначале мать выбрала для него именно политику. Никто, конечно, не режет лицо Его Святейшества Пролокьютора и не втыкает в него нож.

Он подкинул мяч правой рукой, поймал левой и сунул в карман. Карты все еще лежали там: одна, вторая, третья. Многие люди в четверти, которые работали от тенеподъема до темноты – носили кирпичи или укладывали коробки, резали скот, таскали, как волы, тяжелые тележки или бегали с носилками богачей, подметали и мыли полы – были бы счастливы, если бы зарабатывали три карты в год. Его мать получала шесть от какого-то фонда фиска[16]16
  Фиск – государственная казна в древнем Риме.


[Закрыть], фонда, который исчез вместе с ее жизнью; вполне достаточно, чтобы женщина и ребенок жили скромно, но достойно. Она не была бы счастлива, если бы увидела его идущим по улице этой четверти, такого же бедного, как и многие из ее обитателей. В любом случае она никогда не была счастлива, в ее больших темных глазах слишком часто блестели слезы по причинам еще более загадочным, чем фиск, ее крошечное тело сотрясалось от рыданий, и он не мог ничего сделать, чтобы смягчить их.

(О, Шелк! Мой бедный мальчик! Сын мой!)

Вначале он назвал Кровь сэром, а потом сыном моим, и сам не осознал перемены. Но почему? Сэр, потому, конечно, что Кровь ехал на поплавке; только самые богатые люди могут позволить себе личный поплавок. Потом сын мой. «Тогда старый дурень мертв, а?.. Какая нам на хрен разница, патера?.. Очень мило с его стороны». Кровь почти открыто презирал богов и говорил такими словами и фразами, которые плохо сочетаются с поплавком; он говорил лучше – намного лучше, – чем большинство людей четверти, но не как привилегированный и благовоспитанный человек, которого Шелк ожидал встретить в частном поплавке.

Он пожал плечами и достал из кармана три карты.

Существует немалая вероятность того, что карта (и еще скорее бит) будет фальшивой. Шелк даже допускал возможность того, что состоятельно выглядящий человек в поплавке – этот старик Кровь – специально держит фальшивые карты в кармане, как раз для такого случая. Тем не менее все три казались совершенно настоящими, прямоугольники с острой кромкой, два дюйма на три, их сложные золотые лабиринты были покрыты каким-то замечательным, практически неразрушимым материалом, однако почти невидимым. Говорили, что если два таких замысловатых золотых узора совпадают, по меньшей мере один из них фальшивый. Шелк остановился, сравнил их, потом тряхнул головой и опять быстро пошел к рынку. Если эти карты достаточно хороши, чтобы обмануть продавцов животных, остальное не имеет значения, хотя он будет вором, последователем Мрачного Тартара, старшего сына Паса, ужасного бога темноты и воров.

* * *

Майтера Мрамор сидела у задней стены своего класса, наблюдая за детьми. Было время, давным-давно, когда она могла бы стоять; было и время, когда ее ученики работали на клавиатурах, а не на грифельных досках. Сегодня, сейчас – какой же сейчас год… Какой же…

Ее хронологическая функция не вызывалась; она попыталась вспомнить, когда это случалось раньше.

Майтера Мрамор могла, если бы захотела, вызвать список неработающих или неисправных компонентов, хотя вот уже пять или пятьдесят лет не вызывала его. Что толку? Почему она – почему любая другая – должна делать себя более несчастной, чем боги решили сделать ее? Разве боги и так недостаточно жестоки? Вот уже много лет, декад, дней и апатичных, наполовину остановившихся часов они остаются глухи к ее молитвам. Пас, Великий Пас, бог механизмов, как и всего остального. Возможно, он слишком занят, чтобы замечать ее.

Она представила себе, как он стоит в мантейоне, высокий, как талос[17]17
  Талос – герой критских легенд, медный великан, сын эпонима острова Крит Креса. В некоторых мифах сделанный Гефестом Талос называется медным человеком, в других – медным быком. Талос был подарен Зевсом Миносу (вариант: Европе) для охраны Крита. Три раза в день Талос обходил остров и, когда приближались корабли чужестранцев, бросал в них огромные камни.


[Закрыть], его гладкие члены вырезаны из какого-нибудь белого камня, более мелкозернистого, чем коркамень; у него серьезные невидящие глаза и благородные брови. «Пас, сжалься надо мной, – взмолилась она, – смертной девушкой, которая сейчас взывает к тебе, но вскоре навсегда остановится».

С каждым годом ее правая нога болит все больше и больше, и временами кажется, что, даже когда она сидит так тихо…

Мальчик девочке:

– Она спит!

…когда она сидит так тихо, как сейчас, наблюдая, как дети вычитают девятнадцать из двадцати девяти и получают девять, как добавляют семь к семнадцати и получают двадцать три, – когда она сидит так тихо, как сейчас, ее зрение больше не такое острое, как было Тогда, хотя она все еще может видеть заблудившиеся меловые цифры на их досках, когда дети пишут крупным почерком, а все дети их возраста пишут крупным почерком, хотя их глаза лучше, чем ее собственные.

Кажется, что она всегда находится в точке перегрева или, в любом случае, в палящем зное. Пас, Великий Пас, Бог Неба, Солнца и Шторма, пошли снег! Пошли холодный ветер!

Это бесконечное лето, без снега, без осенних дождей, когда пора для них уже почти прошла, на носу время для снега, но снега нет. Жара, пыль и пустые желтые облака. О чем думает Пас, Лорд Пас, Муж Подательницы Зерна Ехидны и Отец Семи?

Девочка:

– Смотри – она спит!

Другая:

– Не думаю, что они спят.

Стук в выходящую на Солнечную улицу дверь палестры.

– Я открою, – голос Асфодели.

– Нет, я! – А это Медоед.

Ароматные белые цветы и острые белые зубы. Майтера Мрамор задумалась об именах. Цветы – или по меньшей мере какие-то растения – для биодевушек; животные или продукты из животных – для биоюношей. Металлы или камни – для нас.

Оба вместе:

– Дай мне!

Ее старое имя было —

Ее старое имя было…

Треск, стул упал. Майтера Мрамор скованно встала, держась одной рукой за подоконник.

– Немедленно прекратите!

Она могла бы, если бы захотела, вызвать список неработающих или неисправных компонентов. Она не делала этого почти столетие; но время от времени, чаще всего, когда киновия[18]18
  Киновия (греч.) – общежительный братский монастырь. Здесь: здание, в котором живут сивиллы.


[Закрыть] находилась на ночьстороне длинного солнца, список сам всплывал в ее голове.

– Падуба! Разними этих двоих, пока я не потеряла терпение.

Майтера Мрамор могла вспомнить короткое солнце, диск оранжевого огня; кажется, главным преимуществом этого старого солнца было то, что его лучи не вызывали никаких незваных списков и меню.

Оба хором:

– Сив, я хочу…

– Никто из вас не пойдет, – сказала им майтера Мрамор.

Еще один стук, слишком громкий для костяшек пальцев и кожи. Она должна поторопиться, или майтера Роза может пойти сама, может ответить на стук, и тогда у нее появится возможность для жалобы, которая переживет снег. Если снег когда-нибудь пойдет.

– Я пойду сама. Ворсянка, будешь управлять классом, пока я не вернусь. И чтобы все работали, каждый из них. – Чтобы придать последним словам больше веса, майтера Мрамор сделала настолько долгую паузу, насколько осмелилась. – Я ожидаю, что ты назовешь мне тех, кто будет плохо себя вести.

Хороший шаг к двери. Силовой привод в правой ноге иногда заедает, если он больше часа бездействует, но сейчас, похоже, работает почти приемлемо. Еще один шаг, и еще один. Хорошо, хорошо! Хвала тебе, Великий Пас.

Она остановилась за дверью класса, прислушалась к беспорядку, происходящему снаружи, потом похромала по коридору к входной двери.

Мясистый, состоятельно выглядящий человек, почти такой же высокий, как патера Шелк, колотил по панелям резной рукояткой трости.

– Пусть каждый бог благословит вас этим утром, – сказала майтера Мрамор. – Чем я могу помочь вам?

– Мое имя Кровь, – объявил человек. – Я осматриваю это имущество. Я уже осмотрел сад и все, что в нем, но другие здания закрыты. Я бы хотел, чтобы ты провела меня по ним и показала мне все.

– Я не могу впустить вас в нашу киновию, – твердо сказала майтера Мрамор. – И я не могу разрешить вам войти одному в дом авгура. Но я буду счастлива показать вам наш мантейон и палестру – при условии, что у вас есть веская причина желать увидеть их.

Красное лицо Крови стало еще краснее.

– Я проверяю состояние зданий. Судя по тому, что я уже видел, над ними надо как следует поработать.

Майтера Мрамор кивнула:

– Боюсь, вы совершенно правы, хотя мы делаем все, что в наших силах. Патера Шелк чинит крышу мантейона. Это самое срочное. Правда ли…

– Киновия – это маленький дом на Серебряной улице? – прервал ее Кровь.

Она кивнула.

– Дом авгура – это там, где сходятся Солнечная и Серебряная улицы? Маленький треугольный дом в западной части сада?

– Совершенно верно. Правда ли, что все имущество выставлено на продажу? Об этом говорят некоторые из детей.

Кровь странно поглядел на нее:

– Майтера Роза слышала об этом?

– Я думаю, что до нее дошел слух, если вы это имеете в виду. Но я не говорила с ней на эту тему.

Кровь кивнул, небольшой наклон головы, быть может он сам не заметил его.

– Я не сказал этого вашему светловолосому мяснику. Он выглядит как тип, от которого можно ждать одних неприятностей. Но ты можешь сказать майтере Роза, что слух справедлив, слышишь? Скажи ей, сив, что здание уже продано. Продано мне.

«Нам придется уехать до того, как пойдет снег, – подумала майтера Мрамор, слыша в тоне Крови свое будущее и будущее их всех. – Уехать до начала зимы и жить где-нибудь в другом месте, там, где Солнечная улица будет только воспоминанием».

Благословенный снег охладит ее бедра. Она представила себе, как мирно сидит, а у нее на коленях только что выпавший снег.

– Скажи ей мое имя, – добавил Кровь.

Глава вторая
Жертвоприношение

Как и в каждый день недели, за исключением сцилладня, «от полудня до мгновения, когда солнце станет тоньше некуда» рынок был переполнен. Сюда, для продажи или обмена, стекались все продукты, которые выращивались на полях и в садах Вайрона: батат, аррорут, горный картофель; обычный лук, зеленый лук и лук-порей; кабачки – желтые, оранжевые, красные и белые; солнцелюбивая спаржа; бобы, черные как ночь или пятнистые, как гончие; жеруха, с которой еще текла вода пересыхающих речушек, впадающих в озеро Лимна; салат-латук и сотни сортов зеленых суккулентов; жгучие перцы; пшеница, пшено, рис и ячмень; кукуруза – желтая, белая, голубая и красная, переполнявшая мешки, корзины и глиняные горшки, – хотя патера Шелк с неудовольствием отметил, что цены были выше, чем он когда-либо видел, и во многих малорослых початках отсутствовали зерна.

Несмотря на засуху, здесь были финики и виноград, апельсины и лимоны, горох, папайи, гранаты и маленькие красные бананы; ангелика, иссоп, лакричник, кервель, кардамон, анис, базилик, мандрагора, огуречник, душица, коровяк, петрушка, камнеломка и множество других растений.

Здесь парфюмеры размахивали высокими веерами из раскрашенной пампасной травы, распространяя в перегретом воздухе ароматы, соответствующие каждому мыслимому женскому имени; а там эти ароматы соперничали с вкусными запахами жарящегося мяса и булькающего рагу, а также вонью от животных, людей и испражнений тех и других. Здесь говяжьи бока и целые свиные туши свисали с жестоко выглядящих крюков из кованого железа; а там (когда Шелк повернул налево, в поисках тех, кто продает живых животных и птиц) предлагали богатый урожай озера: рыб с разинутыми ртами, серебряными боками и выпученными глазами; мидий; извивающихся угрей; раздражительных черных раков с клешнями как клещи, с рубиновыми глазами и жирными хвостами, более длинными, чем человеческая рука; спокойных серых гусей и уток, богато одетых в коричневое, зеленое и черное; и еще редких странно-голубых речных птиц, которых называют чирками. Раскладные столы и толстые многоцветные одеяла, разложенные на вытоптанной неровной земле, содержали браслеты и декоративные булавки, сверкающие кольца и ниспадающие ожерелья, элегантные мечи и прямые обоюдоострые кинжалы с рукоятками из редкой древесины или раскрашенной кожи; а еще молоты, секиры, колуны и молотки.

Быстро проложив дорогу через толпу, главным образом благодаря росту, немалой силе и сану авгура, Шелк задержался понаблюдать, как нервная зеленая обезьянка предсказывает судьбу за биткарту и как ткачиха соединяет восемь или девять ниток, завязывая десятитысячный узел в ковре; ему показалось, что ее руки работали независимо от пустого маленького лица.

И все это время, пока он стоял, глазея, или проталкивался через толпу, Шелк заглядывал глубоко в глаза тех, кто пришел купить или продать; он пытался заглянуть в их сердца, напоминая себе (когда такие подсказки были необходимы), что Пас дорожит каждым из них. Великий Пас, который понимает намного больше обычного человека, считает эту увядшую домохозяйку с корзиной в руке более ценной, чем любую статуэтку, вырезанную из слоновой кости; а этот угрюмый рябой мальчик (так Шелк подумал о нем, хотя тот был всего на год-два моложе его), готовый схватить медную серьгу или яйцо, стоит больше, чем все товары, которые все такие мальчики надеются украсть. Пас построил виток для Людей, а не создал мужчин, женщин и детей для витка.

– Найди сегодня! – крикнуло полдюжины голосов практически одновременно по доброй воле Певучей Молпы (или случайно, без конца повторяя одно и то же). Следуя на звук, Шелк обнаружил, что нашел продавцов, которых искал. Стреноженные олени становились на дыбы и вырывались, их кроткие коричневые глаза были дикими от страха; огромная змея поднимала плоскую злобную голову и шипела, как чайник на плите; живые лососи плескались в мрачных резервуарах со стеклянной передней стенкой; свиньи хрюкали, барашки блеяли, цыплята пронзительно пищали, беспорядочно толкущиеся в загоне козы глазели на проходящих мимо с любопытством и острым подозрением. Есть ли здесь кто-нибудь, кто будет достойным благодарственным подношением Внешнему? Этому одинокому непонятному богу, загадочному, милосердному и суровому, чьим компаньоном он был, казалось, меньше, чем мгновение, и дольше, чем век? Шелк застыл на краю бурлящей толпы, прижав ногу к неочищенным шестам, ограждавшим коз; он обыскал все хранилище пыльных знаний, так тяжело приобретенных в схоле за восемь лет, и ничего не нашел.

На другой стороне загона с козами хорошо заметный молодой ослик бродил по кругу, меняя направление каждый раз, когда его владелец хлопал в ладоши, и кланялся (передняя нога вытянута вперед, широкий лоб в пыли), когда тот свистел. Такое отлично обученное животное, подумал Шелк, будет великолепной жертвой любому богу; но ослик стоит карт тридцать, а не три.

Жирный бык, который напоминал состоятельно выглядящего человека по имени Кровь, вполне мог получить три карты Крови, но только после долгого горячего спора. Многие авгуры выбирали таких жертв, когда могли: то, что оставалось после жертвоприношения, могло обеспечить кухню палестры по меньшей мере на неделю, накормить майтеру Роза, майтеру Мята и его, а также многих воспитанников, но Шелк не мог поверить, что такое раздувшееся, откормленное в стойле животное, как бы роскошно оно ни было, может понравиться богу; да и он сам не часто баловал себя едой такого рода.

Ягнята – абсолютно черные для Мрачного Тартара, Рокового Гиеракса и Беспощадной Фэа, чисто белые для оставшихся Девяти – были жертвами, которые чаще всего упоминались в Хресмологических Писаниях, но он уже пожертвовал несколько таких ягнят и не привлек божественного внимания к Священному Окну. Разве будет такой ягненок – или даже целое стадо ягнят, потому что с картами Крови он мог приобрести немалых размеров стадо – достойной благодарностью занавешенному вуалью неподкупному богу, который сегодня оказал ему такую милость?

А вот эта собакоголовая обезьяна, наученная освещать путь хозяину факелом или фонарем и защищать его (согласно неграмотно написанной афише) от разбойников и убийц, стоит по меньшей мере столько же, сколько осел. Покачав головой, Шелк прошел мимо.

Летун – возможно тот же самый – безмятежно проплыл над головой, на этот раз его широкие просвечивающие крылья были отчетливо видны, тело казалось темным крестом на фоне темнеющей полосы солнца. Дородный бородатый человек рядом с Шелком потряс кулаком, и несколько человек прошептали проклятия.

– Никто никогда не хочет дождя, – философски заметил самый ближний из продавцов животных, – но все хотят жрать.

Шелк согласно кивнул:

– Боги насмехаются над нами, сын мой, или по меньшей мере так написано. Удивительно, что они не смеются во весь голос.

– Как ты думаешь, патера, они действительно шпионят за нами, как трезвонит Аюнтамьенто? Или они приносят дождь? Дождь и бури, так обычно говорил мой старый отец, а раньше его отец. Я заметил, что это довольно часто подтверждается. Лорд Пас должен знать, что мы можем использовать некоторые из этих дней.

– Я действительно не знаю, – признался Шелк. – Я видел одного около полудня, но дождя еще нет. А если он шпион, то что этот летун может увидеть такого, что не может увидеть любой приезжий?

– Ничего такого не знаю. – Продавец сплюнул. – Предполагается, что он должен принести дождь, патера. Давай надеяться, что на этот раз сработает. Ищешь хорошую жертву, а?

Должно быть, лицо Шелка выдало его удивление, потому что продавец усмехнулся, показав сломанный передний зуб.

– Я знаю тебя, патера, – старый мантейон на Солнечной улице. Но сегодня ты прошел мимо загона для овец. Похоже, тебя они не устраивают.

Шелк постарался остаться равнодушным:

– Я узнаю нужное мне животное, как только увижу его.

– Конечно узнаешь – дай мне показать тебе мое. – Продавец поднял грязный палец. – Нет, погоди. Дай-ка мне спросить тебя. Я не шибко много знаю, патера, но разве не ребенок – самое лучшее жертвоприношение? Самый лучший дар, который человек или даже целый город может сделать богам? Величайший и высочайший?

Шелк пожал плечами:

– Так написано, хотя на памяти живых ни одна такая жертва здесь не предлагалась. Я не верю, что могу сделать это сам, и в любом случае это против закона.

– Прям в точку! – Продавец, как заговорщик, осторожно оглянулся. – А что самое близкое к ребенку? И на правильной стороне закона? Что это такое, я тебя спрашиваю, патера, – ты и я головастые взрослые мужики, а не какая-нибудь мелюзга, которую половина этих породистых самок на Палатине нагуляла на стороне? Катахрест[19]19
  Дальше катахрест говорит, очень своеобразно, меняя слова на похожие по звучанию, но далекие по смыслу. Поскольку смысл не так-то просто понять, к каждому из его высказываний я даю «перевод».


[Закрыть], верно?

И продавец жестом фокусника запустил руку под грязную красную скатерть, покрывавшую его стол, и вытащил маленькую проволочную клетку с оранжево-белым катахрестом. Шелк не был знатоком этих животных, но ему показалось, что этот еще котенок.

Продавец наклонился вперед и понизил голос до хриплого шепота:

– Краденый, патера. Краденый, иначе я бы не смог продать его даже тебе за… – Он облизал губы, его беспокойный взгляд оценил выцветшую черную сутану Шелка и задержался на его лице. – Всего за шесть маленьких карт. Он говорит. Иногда он ходит на задних ногах и достает своими маленькими лапками еду. Как настоящий ребенок. Увидишь.

Глядя в расплавленные синие глаза катахреста (длинные зрачки ночного животного быстро сузились под светом солнца), Шелк почти поверил ему.

Продавец попробовал пальцем кончик ножа с длинным лезвием.

– Ты помнишь его, верно, Клещ? Тогда тебе лучше говорить, когда я прикажу тебе, и не пытаться удрать, когда я отдам тебя.

Шелк покачал головой.

Продавец, даже если и увидел жест, предпочел его не заметить.

– Скажи дом. Давай, говори для почтенного авгура, Клещ. Скажи дом! – Он ткнул несчастного маленького катахреста кончиком ножа. – Дом! Скажи это!

– Не имеет значения, – устало сказал Шелк. – Я не собираюсь покупать его.

– Он будет прекрасной жертвой, патера, – самой прекрасной, какую ты можешь достать, в рамках закона. Какую цену я назвал тебе? Семь карт, верно? Тогда я скажу тебе кое-что. Я сделаю тебе шесть, но только сегодня. Ровно шесть карт, потому что я слышал о тебе много хорошего и надеюсь в будущем заключить с тобой еще не одну сделку.

Шелк опять покачал головой.

– Я тебе говорил, что Клещ краденый? Я это знаю, и, поверь мне, я надавил на парня, который это сделал, иначе мне бы пришлось заплатить за Клеща вдвое дороже. Сказал, что настучу прыгунам[20]20
  Прыгуны, зеленые (по цвету мундиров) – гражданская гвардия, играющая роль полиции.


[Закрыть] и все такое.