Текст книги "Ночная Сторона Длинного Солнца"

Автор книги: Джин Родман Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

– Предмет за мной когда-то был Священным Окном – сомневаюсь, что среди присутствующих есть кто-то настолько невежественный, что этого не знает. Когда-то через такие Окна лорд Пас говорил с человечеством. Так что оно для богов, и каждый из вас это знает – боги говорят с нами при помощи Окон, которые Великий Пас построил для них и нас. Есть и другие способы, конечно, и один из них – авгуры. Но это не изменяет того факта, что Окно – важнейший из них. И разве можно удивляться, что Пас перестал защищать это место, если мы разрешили Окну прийти в негодность? Я говорю «мы», потому что я включаю самого себя; мы, каждый мужчина и каждая женщина в Вайроне, дали случиться этому кошмарному событию.

Готовясь к экзорцизму, я сделал все, чтобы исправить ваше Окно. Я почистил и укрепил контакты, вновь соединил порванные кабели и попытался сделать некоторые более сложные починки. Как видите, я не преуспел. Ваше Окно осталось темным и безжизненным. Оно закрыто для Паса, и мы можем только надеяться, что он проявит добрую волю и вернет этому дому свое благословение в ответ на наши молитвы.

Некоторые из юных женщин начертили в воздухе знак сложения.

Шелк одобрительно кивнул, потом посмотрел прямо на темноволосую женщину:

– А теперь я собираюсь поговорить прямо с бесовкой, которая приходит к нам, потому что я знаю, что она здесь и слышит меня.

Самый могущественный из богов, Внешний, отдал тебя в мою власть. У тебя тоже есть окно, мы оба это знаем. Я могу закрыть его, замкнуть для тебя, если я захочу. Уйди из этого дома навсегда, или я так и сделаю! – Шелк ударил по сцене тростью Крови. – Уходи!

Юные женщины вздрогнули и затаили дыхание, а усмешка темноволосой растаяла. Как будто (сказал себе Шелк) у нее была лихорадка; пока он глядел на нее, лихорадка прошла, и вместе с ней бред.

– Итак, я уже сказал достаточно. Орхидея, недавно я спросил Синель, была ли ты одержима, и она сказала, что нет. Это верно?

Орхидея кивнула.

– Встань, пожалуйста, и скажи это громко, чтобы мы все услышали тебя.

Орхидея встала и прочистила горло:

– Да, патера. Это никогда не случалось со мной. И я не хочу, чтобы случилось.

Некоторые из юных женщин хихикнули.

– Ни с кем из вас больше такое не произойдет. Я верю, что могу вам это пообещать, и я это делаю. Орхидея, ты знаешь тех, с кем это уже случилось. Кто это?

– Фиалка и Крассула.

Шелк ткнул тростью в сторону зала:

– Могут ли они встать, пожалуйста?

Они, неохотно, встали. Фиалка оказалась выше большинства девушек, с гладкими черными волосами и сверкающими глазами; Крассула была тонкая и почти плоская.

– Это не все, – сказал Шелк. – Я знаю, что была еще одна, по меньшей мере. Если кто-то из вас был одержим, пожалуйста, встаньте, даже если Орхидея не назвала ваши имена.

Кровь, на заднем ряду, улыбнулся; он подтолкнул локтем Мускуса, который улыбнулся в ответ, продолжая чистить ногти ножом с длинным лезвием. Женщины поглядели друг на друга; некоторые зашептались. Наконец, медленно, маленькая темноволосая женщина встала.

– Спасибо тебе, дочь моя, – сказал Шелк. – Да, это ты. Ушла ли бесовка?

– Да, как мне кажется.

– И я так думаю. Как тебя зовут, дочь моя?

– Мак, патера. Но я еще не чувствую себя так, как обычно.

– Я вижу. Ты знаешь, Мак, мне кажется, что Орхидея упомянула тебя, когда мы с ней разговаривали… – он едва не сказал, что это потому, что физически она является полной противоположностью Синель; в последнее мгновение он поправил себя: – …потому, что ты очень привлекательна. И это как-то связано с твоей одержимостью, хотя я не могу быть полностью уверен. Когда ты была одержима, Мак?

– Только что.

– Говори громче. Не думаю, что кто-нибудь услышал тебя.

– Только что, – громко сказала Мак. – Перед тем, как ты сказал ей уйти, патера.

– И как ты это почувствовала, Мак?

Маленькая темноволосая девушка задрожала.

– Если это тебя так пугает, ты не должна нам рассказывать об этом. Может быть, ты предпочитаешь сесть?

– Я почувствовала себя так, как будто умерла. Мне стало все безразлично, я была здесь и, одновременно, далеко. Я видела те же самые предметы, но они означали совсем другое, я не могу объяснить. Люди стали пустыми, вроде одежды, под которой нет ничего, все, за исключением тебя.

– А я вынула из волос мои самые лучшие заколки и положила одну на умывальник, – сказала Фиалка. – Я не хотела, но так и сделала, а потом вода добралась до нее и сливное отверстие съело ее, по-настоящему хорошую заколку с бирюзовой головкой; и я подумала, что это было забавно.

Шелк кивнул.

– А ты, Крассула?

– А мне захотелось полетать, и я так и сделала. Встала в кровати, подпрыгнула и вроде как полетела по комнате. Клиент ударил меня, но мне было наплевать.

– Это произошло прошлой ночью? Одна из вас была одержима прошлой ночью. Ты, Крассула?

Худая женщина молча кивнула.

– Это ты кричала прошлой ночью? Я был здесь – снаружи, на Ламповой улице, и слышал чей-то крик.

– Кричала Элодея. Это вернулось, и я стала бросать предметы. Полет был в первый раз, месяц назад.

Шелк кивнул, задумчиво глядя на девушку:

– Спасибо тебе, Крассула. Я также должен поблагодарить Мак и Фиалку, и я это делаю. Раньше у меня никогда не было возможности поговорить с теми, кто был одержим, и то, что ты мне рассказала, может мне помочь.

Мукор исчезла; по меньшей мере он больше не видел ее ни в одном лице. Когда они встретились с Кровью на Солнечной улице, тот сказал ему, что бывают человеческие существа, которые могут завладеть другими, и Шелк спросил себя, действительно ли Кровь подозревал, что бесовка, которая тревожит этот дом, – его дочь. Шелк решил, что самое лучшее – не дать ему времени даже подумать об этом.

– А теперь мы споем песню, которую всегда поют в ходе церемонии. Встаньте, все вы, и соедините руки. Кровь, Мускус и остальные должны петь вместе с нами. Выйдите вперед и соедините руки.

Большинство из них не знало Гимн Всем Богам, но Шелк научил их припеву и первым трем куплетам, и они исполнили Гимн на удивление хорошо, причем Мускус, который вообще редко говорил, спел отличным тенором.

– Хорошо. Это была репетиция, и через мгновение мы начнем церемонию. И начнем мы ее снаружи. Вот этот маленький кувшин с краской и эта кисть… – Шелк показал их, – уже благословлены и освящены. Пятеро из вас, выбранные среди тех, кто живет в доме, будут участвовать в восстановлении пустого креста над дверью на Музыкальную улицу, в то время как все остальные будут петь. Было бы лучше всего, если те трое, которые были одержимы, окажутся среди этих пяти. После чего мы три раза подряд обойдем весь дом и опять соберемся здесь, чтобы закончить изгнание бесовки.

Они вышли наружу. Пока удивленные мальчишки глядели во все глаза и указывали пальцами на женщин, многие из которых были полуодеты, Шелк выбрал двух стройных девушек из всех тех, кто, казалось, относился к процедуре самым серьезным образом.

На открытом воздухе Музыкальной улицы Гимн Всем Богам звучал неясно и слабо, но все наблюдавшие за ними зеваки снимали шляпы, когда Кровь и Окунь, по очереди, тяжело поднимали каждую из пяти девушек на плечи. Гамма за гаммой, и почти стертый гаммадион, пустой крест, вернулся на место. Когда под ним появилась основа, Шелк сжег кисть и остаток краски в большом кадиле.

– Ты собираешься принести что-нибудь в жертву? – спросила Орхидея. – Другие приносили.

– Уже, – ответил Шелк. – Не обязательно приносить в жертву именно животное, и ты только что была свидетелем того, что без этого можно обойтись. Вот если потребуется второй экзорцизм, мы используем животное и прочтем божественный замысел по его крови. Ты понимаешь, о какой жертве я говорю и почему мы делаем все это? Я предполагаю, что зло входило в твой дом через дверь на Музыкальную улицу, потому что это единственный вход в оскверненный мантейон.

Орхидея нерешительно кивнула.

– Отлично. – Шелк улыбнулся. – Что касается второй части экзорцизма, мы пойдем торжественной процессией и три раза обогнем здание; все это время я буду читать вслух абзацы из Хресмологических Писаний. Было бы лучше всего, если бы ты пошла рядом со мной, а четверо мужчин заняли такие положения, с которых они могли бы поддерживать порядок.

Он заговорил громче, чтобы его услышали все женщины:

– Нет необходимости идти в ногу, как труперы. Но вы должны идти вереницей и слушать то, что я буду читать.

Он снял очки, вытер их рукавом и опять надел. Одна из юных женщин нервно хихикнула.

Засмеялась бы Гиацинт, если бы она увидела его в этих маленьких и почему-то всегда запачканных линзах? Конечно – она смеялась и над менее смешными вещами, когда они были вместе. В первый раз ему пришло в голову, что она могла смеяться так потому, что была счастлива. Тогда и он чувствовал себя счастливым, без всякой причины.

Прочистив горло, он попытался восстановить в памяти те чувства. Нет, не счастливым – он чувствовал радость.

Радость. Шелк попытался представить себе, как его мать предлагает Гиацинт бледный зеленоватый лаймад, который они пили каждый год в самую жару, и не сумел.

– «Первый раз бес совершает насилие над собой, когда становится нарывом и, так сказать, раком витка, насколько это возможно; для того, чтобы разъяриться на все, что есть в витке, ему должно отделить себя от этого витка и от своей в конечном счете полубожественной природы, в некоторой части которой содержатся различные природы всех остальных вещей. Во второй раз бес совершает насилие над собой, когда отвращает душу от любого хорошего человека и движется к нему с намерением причинить ему зло».

Шелк рискнул оглянуться. Руки Орхидеи были сложены для молитвы; более молодые женщины следовали за ними в пристойном порядке, некоторые из них даже вытягивали шеи, пытаясь расслышать его слова. Он стал читать громче:

– «В третий раз бес совершает насилие над собой, когда поддается искушению причинять боль. В четвертый, когда играет роль, действуя или глаголя лицемерно или лживо. В пятый, когда действует или движется совершенно бесцельно…»

Они заканчивали половину третьего и последнего обхода, когда окно над их головами разлетелось на куски, осыпав Журавля, шедшего почти в конце колонны, стеклянным дождем.

– Бесовка уже изгнана, – уверил Шелк женщин вокруг себя. – Только не начинайте кричать.

Орхидея остановилась и уставилась на разбитое окно:

– Это одна из моих комнат!

Из окна раздался энергичный и твердый женский голос, похожий на гром:

– Пошлите вашего авгура ко мне!

Глава двенадцатая
Ужин с Гагаркой

Самое красивое лицо, которое Шелк когда-либо видел. Оно парило за стеклом в селлариуме Орхидеи, над намеком на шею и плечи; его улыбка была одновременно и невинной, и приглашающей, и чувственной; все три сливались в новое качество, неведомое и непостижимое, желанное и ужасающее.

– Я наблюдала тебя… Нет, наблюдала за тобой. Шелк? Шелк! Что за милое имя! Я всегда, всегда любила шелк, Шелк. Иди сюда и садись. Я вижу, ты хромаешь. Подвинь стул к стеклу. Ты исправил наше разбитое Окно, совсем немного, но, все равно, теперь оно часть этого дома, ты бы так сказал, Шелк.

Он встал на колено и опустил голову.

– Пожалуйста, садись. Я хочу видеть твое лицо. Разве ты не почитаешь меня? Ты должен делать то, что я прошу.

– Да, о Великая Богиня, – сказал он и встал. Не Ехидна, точно; эта богиня слишком прекрасна и кажется слишком доброй. У Сциллы восемь, десять или двенадцать рук, но руки этой не видны. Сфингс – сегодня сфингсдень…

– Садись. Рядом с тобою маленький стул, Шелк. Я его вижу. Ты поступил очень мило, исправив наш терминал.

Он никогда не видел такой цвет глаз – настолько глубоко-синий, что казался почти черным, хотя не был ни черным, ни даже темным, – и настолько тяжелые веки, что она казалась слепой.

– Я бы показалась тебе тогда, если бы могла. Я могла видеть и слышать тебя, но это – нет. Я думаю, что не хватает мощности для сигнала. Окно все еще не горит. Такое разочарование. Может быть, ты сможешь сделать больше?

Он молча кивнул.

– Спасибо тебе. Я знаю, ты попытаешься. Я думаю, что, исправив там, ты исправил здесь. Это все пыль. – Она засмеялась, и ее смех показался перезвоном далеких колокольчиков, сделанных из металла более драгоценного, чем золото. – Разве это не смешно? Я смогла сломать окно. Сделав правильный звук. И удерживая его, пока стекло не разбилось. Потому что я услышала, как ты снаружи что-то читаешь. И ты не остановился в первый раз, когда я позвала. Наверно, ты не услышал меня?

Ему захотелось убежать, но он только покачал головой:

– Да, Великая Богиня. Я очень прошу простить меня.

– Но я не могу вытереть от пыли стекло. Вытри стекло, Шелк, для меня. И я прощу тебя.

– Если вы… Мой носовой платок весь в крови, Великая Богиня. Возможно, чем-нибудь другим…

– Не имеет значения. Если он все еще мокрый. Делай, как я сказала. Давай не будем спорить, ладно?

Шелк вынул платок, запятнанный кровью Элодеи. Он пошел к стеклу, и на каждом шагу он чувствовал себя так, как будто вот-вот взорвется или растает в воздухе, как дым.

– Я видела, как однажды он убил тысячу. Мужчин, главным образом. На площади. Я смотрела с балкона. Они становились перед ним на колени, и некоторые все еще опускались, хотя были уже мертвы.

Ему казалось неслыханным богохульством проводить своим рваным и окровавленным носовым платком вверх и вниз по этим совершенным чертам, которые, когда пыль исчезла, показались более реальными, чем его. Не Молпа; у Молпы волосы падают на лицо. Не…

– Я бы хотела упасть в обморок. Но он смотрел на меня со своего балкона. Много выше моего, и над ним развевался флаг. Маленькая стена. Тогда я жила в доме его друга. И видела очень многое. Сейчас мне уже все равно. Ты что-нибудь пожертвовал мне сегодня? Или вчера? Каких-нибудь больших белых кроликов или белую птицу?

Жертвы позволили ему узнать ее.

– Нет, Киприда, – сказал Шелк. – Моя вина. Но я пожертвую, как только смогу.

Она засмеялась, еще волнующе, чем раньше:

– Не утруждай себя. Или дай сделать это женщинам. От тебя я хочу другой службы. Ты хромаешь. Почему бы тебе не сесть? Для меня? За тобой стоит стул.

Шелк кивнул и сглотнул; оказывается, очень трудно находить слова в присутствии богини, и еще труднее, когда при этом твои глаза не могут оторваться от ее лица. Он попытался вспомнить ее признаки.

– Я повредил щиколотку, о Великая Богиня Киприда. Прошлой ночью.

– Выпрыгнув из окна Гиацинт. – На мгновение ее улыбка стала шире. – Ты выглядел как большой черный кролик. На самом деле ты не был должен. Ты это знаешь, Шелк? Ги не хотела ранить тебя. Ни большим мечом, ни чем-нибудь другим. Она любит тебя, Шелк. Я была в ней, я знаю.

Он глубоко вздохнул:

– Я должен был, Восхитительная Киприда, для того, чтобы сохранить целомудрие, благодаря которому я вижу тебя.

– Благодаря тому, что Ехидна разрешила тебе увидеть нас в Священных Окнах. Как ребенку.

– Да, Восхитительная Киприда; она это сделала из-за великой любви к нам.

– И я первая, Шелк? Ты еще никогда не видел бога?

– Видел, Восхитительная Киприда. Но не так. Я надеялся, что, однажды, когда стану старым, как патера Щука. Вчера на площадке для игры… И прошлой ночью. Я вошел без стука в женскую гардеробную и увидел на стекле цвета, похожие на Священные Оттенки. Я еще никогда не видел их, но нам рассказывали о них – мы должны были запомнить их описание и рассказывать о них вслух. – Шелк остановился и вдохнул воздуха. – И мне казалось – мне всегда казалось с тех пор, как я пользовался стеклом в схоле, – что бог может использовать стекло. Могу ли я рассказать об этом в схоле?

Киприда какое-то время задумчиво молчала.

– Не думаю… Нет. Нет, Шелк. Не говори никому.

Он, не вставая, поклонился.

– Я была там прошлой ночью. Да. Но не ради тебя. Иногда я играю с Ги. Она напоминает мне ту, кем была я, но все это скоро пройдет. Ей уже двадцать три. А тебе Шелк? Сколько тебе лет?

– Двадцать три, Восхитительная Киприда.

– Надо же. Видишь. Я подтолкнула тебя. Я знаю, что подтолкнула. – Она почти незаметно покачала головой. – Все это воздержание! Теперь ты видел богиню. Меня. Оно того стоило?

– Да, Любвеобильная Киприда.

Она опять рассмеялась, восхищенная:

– Почему?

Вопрос висел в тишине раскаленного селлариума, пока Шелк лихорадочно пытался заставить свой интеллект проснуться.

– Мы слишком похожи на животных, Киприда, – наконец, запинаясь, выговорил он. – Мы едим и растем, потом размножаемся и умираем. Самое скромное участие в более высоком существовании стоит любой жертвы.

Он подождал, скажет ли она что-нибудь, но она промолчала.

– То, что просит от нас Ехидна, на самом деле не такая уж и большая жертва, даже для мужчин. Я всегда считал его знаком, маленькой жертвой, которая должна показать ей, – показать всем вам, – что мы серьезны. Мы избавляемся от тысяч ссор и унижений, и, поскольку у нас нет своих детей, все дети – наши.

С ее восхитительного лица исчезла улыбка, ее место заняла печаль, которая заставила сжаться его сердце.

– Я больше не буду говорить с тобой, Шелк. Или, по меньшей мере, не очень скоро. Нет, скоро. За мной охотятся… – И ее совершенные черты лица превратились в танцующие цвета.

Он встал и обнаружил, что весь покрыт холодным потом – туника и сутана промокли насквозь, несмотря на жару, царившую в комнате. Он бессмысленно уставился на разбитое окно, то самое, которое он открыл, когда говорил с Орхидеей. Возможно, боги – сама Киприда – подтолкнула его открыть именно это окно; но Орхидея закрыла его, как только он ушел, и ему следовало знать, что она так и сделает.

Он вздрогнул и почувствовал себя так, как будто проснулся от восхитительного сна.

Ужасное молчание наполняло пустой дом, и он смутно вспомнил чьи-то слова: в домах с привидениями тише всего тогда, когда по ним ходят призраки. Все жители находились снаружи, ожидая его на Ламповой улице, там, где он оставил их; и он ничего не сможет им рассказать.

Он представил себе их, молча стоявших колонной, ни на кого не глядя, или глядящих друг на друга. Много ли они услышали через окно? Возможно, ничего.

Ему захотелось подпрыгнуть и закричать, и выбросить из окна нетронутый бокал Орхидеи или пустой стакан. Вместо этого он встал на колени и нарисовал знак сложения; затем опять поднялся, при помощи трости Крови.

* * *

Кровь захотел узнать, кто позвал его, но Шелк только покачал головой.

– Ты не хочешь сказать мне?

– Ты же не веришь ни в богов, ни в бесов. Почему я должен говорить тебе что-то, что заставит тебя только насмехаться надо мной?

– Это была не бесовка! – воскликнула женщина, чьи волосы настолько выгорели, что стали желтыми, как у Шелка.

– Ты должна молчать о том, что ты слышала, – сказал ей Шелк. – И ты не должна была ничего слышать.

– Вроде бы Муск и Окунь нашли всех женщин, которые живут в заведении, и заставили их прийти на твою церемонию, – сказал Кровь. – Если они кого-то пропустили, я хочу об этом знать. – Он повернулся к Орхидее. – Ты знаешь своих девиц. Они все здесь?

Она кивнула, с окаменевшим лицом:

– Все, кроме Элодеи.

Мускус посмотрел на Шелка так, словно хотел убить его; Шелк встретился с ним глазами, потом отвернулся и громко сказал всем:

– Мы еще не закончили третий обход. Крайне необходимо, чтобы мы его сделали. Возвращайтесь на свои места, пожалуйста. – Он коснулся плеча Крови. – И ты возвращайся на свое место в колонне.

Орхидея все еще держала Писания, ее палец находился в том месте, где он перестал читать. Шелк взял у нее тяжелый том и начал идти и читать, каждый шаг – одно слово, как предписывал ритуал:

– «Человек сам творит условия, необходимые для продолжения борьбы с его животными желаниями; тем не менее его природа, опыт духа и материальные нужды никогда не исчезают. Его мука зависит только от него, но последствия этой муки всегда достаточно печальны. Вы должны подумать об этом».

Слова ничего не значили; перед глазами стояло сверхъестественно красивое лицо Киприды. Она казалась полностью отличной от Внешнего, и тем не менее он чувствовал, что они – одно, что Внешний, который говорил многими голосами, сейчас заговорил еще одним. Шелк напомнил себе, как делал много раз с того бесконечного мгновения на площадке для игры в мяч, что Внешний предостерег его: не жди помощи; и тем не менее он получил ее, и скоро получит еще. Руки тряслись, и голос ломался, как у мальчика.

– «…имеет целиком интеллектуальные амбиции и стремления».

Вот и дверь в покинутый мантейон, над которой сверкает свежий полый крест, нарисованный еще не высохшей черной краской. Он с силой захлопнул Писания, открыл дверь и похромал вперед, по ступенькам, на сцену, которая раньше была святилищем.

– Пожалуйста, садитесь. Не имеет значения, с кем вы сядете, это ненадолго. Мы почти закончили.

Опираясь на трость Крови, он подождал, пока все рассядутся.

– Итак, сейчас я прикажу бесовке уйти. Я вижу, что последний человек в нашей процессии – Окунь, я полагаю – закрыл за собой дверь. Для этой части церемонии она должна быть открыта. – Как удачно, он вспомнил имя тонкой женщины. – Крассула, ты сидишь ближе всех. Не откроешь ли ее для нас, пожалуйста?

– Спасибо тебе. Поскольку ты сама была одержима, будет замечательно, если мы начнем последний этап экзорцизма с тебя. У тебя хорошая память?

Крассула решительно покачала головой.

– Ладно. А у кого хорошая?

Встала Синель:

– У меня, патера. Очень хорошая, и я не выпила ни капли с прошлой ночи.

Шелк заколебался.

– Можно?

Шелк медленно кивнул. Очень похвально с ее стороны; он мог только надеяться, что она не подведет.

– Вот формула, которую будут использовать все из нас: «Уходи, во имя этих богов, и никогда не возвращайся». Возможно, тебе стоит повторить ее.

– Уходи, во имя этих богов, и никогда не возвращайся.

– Очень хорошо. Я надеюсь, что все тебя слышали. Когда я закончу, я укажу на тебя. Произнеси свое имя вслух, потом повтори формулу: «Уходи, во имя этих богов, и никогда не возвращайся». Потом я укажу на следующего, женщину рядом с тобой, и она должна будет сказать свое имя и повторить формулу, которую только что услышала от тебя. Есть кто-нибудь, кто не понял?

Он пробежался взглядом по всем лицам, как уже делал раньше, но не нашел и следа Мукор.

– Очень хорошо.

Шелк заставил себя встать совершенно прямо.

– Если в этом доме есть кто-нибудь, кто пришел не во имя богов, да уйдет он. Я говорю от имени Великого Паса, Сильной Сфингс, Жгучей Сциллы… – Звучавшие имена казались простыми словами, пустыми и бесполезными, как вздохи горячего ветра, который, начиная с весны, время от времени обрушивался на город; и он не смог заставить себя произнести имя Ехидны. – От имени Внешнего и Восхитительной Киприды. Я, Шелк, говорю тебе. Уходи! Уходи, во имя этих богов, и никогда не возвращайся.

Он указал на женщину с волосами малинового цвета, и та громко сказала:

– Синель! Уходи, во имя этих богов, и никогда не возвращайся.

– Волчье лыко! Уходи, во имя этих богов, и никогда не возвращайся.

Орхидея говорила после более молодой женщины, твердым ясным голосом. После нее прогрохотал Кровь – в этом человеке, решил Шелк, была настоящая актерская жилка. Мускус проговорил формулу едва слышным голосом; Шелку даже показалось, что он взывает к бесам, а не изгоняет их.

Шелк ждал на самой высокой ступеньке из трех; наконец он указал на Окуня, который, запинаясь, произнес свое имя и намного громче формулу.

Шелк начал спускаться по ступенькам, торопясь, несмотря на боль.

– Журавль! Уходи, во имя этих богов, и никогда не возвращайся, – сказал доктор Журавль, последний. – И сейчас…

Шелк захлопнул дверь на Музыкальную улицу и закрыл ее на засов.

– …я изгоняю сам себя. Я уже опаздываю. Береги щиколотку!

– До свидания, – сказал ему Шелк, – и благодарю тебя за лечение. – Он повысил голос. – Вы все можете уйти. Экзорцизм закончен.

Он уселся на второй ступеньке, внезапно почувствовав себя до предела уставшим, и развязал повязку. Все юные женщины заговорили разом.

Он ударил повязкой по бледно-красным плиткам пола и потом, вспомнив Журавля, бросил ее так сильно, как только мог, в ближайшую стену.

Тараторящие женщины вышли во двор, и наступила тишина; заменив повязку, он решил, что остался один. Он посмотрел вверх и увидел Мускуса, стоявшего прямо перед ним, как всегда молчаливого, руки вдоль туловища.

– Да, сын мой. В чем дело?

– Ты видел когда-нибудь, как сокол убивает кролика?

– Нет. Боюсь, я провел все детство, за исключением одного года, в городе. Ты хочешь поговорить со мной?

Мускус покачал головой:

– Нет, я хочу показать тебе, как сокол убивает кролика.

– Очень хорошо, – сказал Шелк. – Я смотрю.

Мускус не ответил; через полминуты Шелк встал, опираясь на трость Крови. Из ниоткуда появился нож с длинным лезвием – появился в руке Мускуса, как будто призванный кивком Паса. Мускус ударил, и Шелк почувствовал в груди вспышку боли. Он пошатнулся и уронил трость; пятка ударилась о ступеньку за ним, и он упал. К тому времени, когда Шелк сумел встать, Мускус исчез. Азот Гиацинт находился в руке Шелка, хотя он не помнил, как доставал его. Он в недоумении уставился на него, уронил на пол и схватился за грудь; потом распахнул сутану. На тунике не было ни разреза, ни крови; он подтянул ее вверх и осторожно пощупал пятно на груди – оно было воспалено и очень болело. Единственная капля темно-багровой крови появилась на поверхности и скатилась вниз.

Он дал тунике упасть, подобрал азот и исследовал головку его эфеса, пробежав пальцами по граненой гемме. Так и есть, никакого чуда не произошло. Мускус перевернул нож слишком быстрым, практически незаметным движением и сильно ударил головкой эфеса, которая сама была, наверно, в некоторой мере заострена или с острыми углами.

И он сам, патера Шелк, слуга Внешнего, был готов убить Мускуса, считая, что Мускус убил его. Он не знал, что может так легко проникнуться желанием убить. Он должен сдерживать свой нрав, особенно по отношению к Мускусу.

Гемма, которой полагалось быть бесцветной, поймала луч света из божьих врат крыши и полыхнула бледно-зеленым. По какой-то причине это напомнило ему ее глаза. Он прижал гемму к губам, его мысли были полны видений событий, которые никогда не произойдут.

* * *

Оберегая сломанную щиколотку, он подождал, пока Сеслерия закончила обмывать и одевать тело, чтобы он смог вернуться в мантейон в фургоне Гольца.

Понадобятся гроб и лед. Лед стоил очень дорого, но, имея в кармане сто карт от Орхидеи, он не мог отказать во льду ее дочери. Плакальщиц, наоборот, можно нанять легко и дешево. С другой стороны…

Фургон Гольца накренился и остановился, и Шелк с изумлением посмотрел на обветренный фасад собственного мантейона.

– Положить ее на алтарь, патера? – поинтересовался Голец.

Он кивнул; они всегда так делали.

– Разреши мне помочь тебе спуститься, патера. А что с моим гонораром?..

Фиск был закрыт, конечно; завтра, в сцилладень, он вообще не откроется.

– Завтра после жертвоприношения, – сказал Шелк. – Нет, в молпадень. Не раньше. – Продавцы льда могут обналичить чек Орхидеи, если он купит достаточно много льда, но нет смысла полагаться на это.

Из мантейона вышел Гагарка, приветливо махнул рукой и подставил клин под открытую дверь; его вид оторвал Шелка от денежных вычислений.

– Прости, что я опоздал, – сказал Шелк. – Смерть.

На тяжелом жестком лице Гагарки появилось озабоченное выражение:

– Твой друг, патера?

– Нет, – ответил Шелк. – Я не знал ее.

Гагарка улыбнулся. Он помог Гольцу перенести завернутое тело Элодеи внутрь, туда, где новый гроб, простой, но на вид крепкий, ждал на катафалке.

Из теней встала майтера Мрамор, серебряный блеск ее лица казался почти таинственным.

– Я распорядилась об этом, патера. Человек, которого ты послал, сказал, что они потребуются. Их можно вернуть, если они не подойдут.

– Завтра нам понадобится гроб получше. – Шелк пошарил в карманах и нашел чек Орхидеи. – Возьми вот это, пожалуйста. Это чек на предъявителя. Купи лед, полтележки льда, и посмотри, быть может они обналичат его. И цветы. И закажи могилу, если еще не поздно.

Едва заметное, но резкое и нескоординированное движение головы майтеры Мрамор выдало ее удивление при виде чека.

– Ты права. – Шелк кивнул, когда она опять посмотрела на него. – Большая сумма. Завтра утром я куплю животных для жертвоприношения: белую телку, если смогу ее найти, и кролика для Киприды – несколько, я должен сказать. И черного ягненка и черного петуха для Тартара; прошлой ночью я дал обет. Но лед мы должны получить сегодня вечером, и, если ты сможешь позаботиться об этом, майтера, я буду исключительно благодарен.

– Для Киприды?.. Хорошо, патера. Я постараюсь. – И она заторопилась прочь, быстрые удары ее ног казались негромким перестуком маленького барабана. Шелк покачал головой и оглянулся в поисках Гольца, но тот уже исчез, совершенно незаметно.

– Если в Вайроне есть лед, она его найдет. Она учит тебя, патера? – спросил Гагарка.

– Нет. Я бы хотел, чтобы учила – она и майтера Мята. Но я должен был попросить ее организовать плакальщиц. Ну хорошо, этим можно заняться завтра. Мы можем поговорить здесь, Гагарка, или ты предпочитаешь войти в дом?

– Ты уже ел, патера? Я надеялся поужинать с тобой, пока ты будешь мне рассказывать то, что произошло прошлой ночью.

– Боюсь, я не смогу оплатить свою долю.

– Я приглашаю тебя, патера. Я бы не дал тебе заплатить, даже если бы ты захотел. Но слушай здесь. – Голос Гагарки опустился до шепота. – Я во всем этом не меньше тебя. Я тебе помог. У меня есть право знать.

– Конечно. Конечно. – Шелк устало сел на стул рядом с катафалком. – Садись, пожалуйста. Мне вредно стоять, из-за щиколотки. Я расскажу тебе все, что ты захочешь узнать. Откровенно говоря, мне нужно кому-то все рассказать – о том, что случилось на вилле, и обо всем остальном. Обо всем, что случилось сегодня. И я бы очень хотел поужинать с тобой. Ты мне нравишься, и я ужасно голоден; но я не могу много ходить. Я бы очень оценил твою щедрость, возможно я приглашу тебя поужинать в другой вечер.

– Нам не нужно идти в Ориллу. Прямо на этой улице есть прекрасное местечко. У них подают самое нежное и сочное жаркое, какое ты когда-нибудь резал своей клешней. – Гагарка усмехнулся, показав квадратные желтые зубы, которые выглядели так, как будто ими можно было перекусить человеческую руку в запястье. – Допустим, я собираюсь купить авгуру – одному, которому это действительно нужно – вкусный плотный ужин. Какой он захочет. Это будет похвальный поступок – или как?

– Наверно, да. Тем не менее тебе надо подумать, достоин ли его авгур.

– Не боись, не забуду. – Гагарка подошел к гробу и стянул саван. – Кто она?