Текст книги "Ночная Сторона Длинного Солнца"

Автор книги: Джин Родман Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

– Не имеет значения, – сказал Шелк.

– А теперь я разрешаю тебе украсть его у меня. Пять карт, патера. Ты можешь, – скажи что-нибудь, ты, мелкий урод, – ты можешь пройти через весь рынок, если хочешь, и если ты найдешь прекрасного катахреста, вроде этого, и дешевле, принеси его сюда и я подгоню цену. Пять карт, вот что мы скажем. Тебе не удастся даже коснуться чегой-нибудь наполовину такого хорошего за пять карт. Уверяю тебя, а ведь я – человек слова. Спроси кого хошь.

– Нет, сын мой.

– Мне очень нужны деньги, патера. Похоже, я не должен тебе это говорить, но я скажу. Человек должен иметь деньги на покупку животных, поэтому он взял кое-что продать, посекуха? – Он опять заговорил, так тихо, что Шелк с трудом его слышал. – Я вложил свои в несколько холодных делишек. Понял, патера? Только они разогрелись и стали горячими раньше, чем я сумел вернуть бабки. Так что вот, что я тебе скажу – пять карт, причем одна из них в долг. Четыре на стол, прямо сейчас. И одна карта потом, когда я увижу тебя; надеюсь, я буду здесь в молпадень, который сразу после сцилладня, патера.

– Нет, – повторил Шелк.

– Спиц[21]21
  Птица.


[Закрыть], – отчетливо сказал маленький катахрест. – Гажь спиц, ты, блох пчёл[22]22
  Покажи птицу, ты, плохой человек.


[Закрыть].

– Не называй меня плохим человеком. – Узкое лезвие скользнуло в проволочную клетку, и продавец ткнул кончиком ножа в крошечный розовый нос катахреста. – Почтенного авгура не интересует никакая глупая птица, ты, маленький блохастый сосунок. – Он с надеждой посмотрел на Шелка. – Или интересует, а, патера? У меня есть и говорящая птица. Естественно, она не выглядит в точности, как ребенок. Но она хорошо говорит – ценное животное.

Шелк заколебался.

– Печень блох спиц[23]23
  Очень плохая птица.


[Закрыть], – злобно сказал ему катахрест, схватившись за сетку своей клетки. – Взад![24]24
  Назад.


[Закрыть] – Он потряс сетку коготками – черными и острыми, как булавки, – появившимися на кончиках его белых лапок. – Блох спиц![25]25
  Плохая птица.


[Закрыть] – повторил он. – Блох клёв[26]26
  Плохой клюв.


[Закрыть]!

В последний раз бог говорил через Священное Окно старого мантейона на Солнечной улице задолго до того, как Шелк родился, и слова катахреста были предзнаменованием, вне всякого сомнения: такие пророческие фразы боги вставляют временами в самый банальный разговор при помощи способов, которые ни одно простое человеческое существо не может даже надеяться понять.

Спокойно, как только мог, Шелк сказал:

– Давай, покажи мне твою говорящую птицу. Поскольку я здесь, я вполне могу посмотреть на нее. – Он взглянул на сузившееся солнце, как если бы собирался уходить. – Но вскоре мне надо возвращаться.

– Это ночная клушица, патера, – сказал ему продавец. – Единственная ночная клушица, которую я приобрел в этом году. – Тут же из-под стола появилась клетка. Птица, замкнутая в ней, оказалась большой и блестяще-черной, с ярко-красными ногами и пучком розовых перьев на горле; «блох клёв» из предсказания катахреста оказался сердитым багровым клювом, длинным и острым.

– Она говорит? – спросил Шелк, хотя уже решил купить птицу, говорит она или нет.

– Они все говорят, патера, – уверил его продавец, – все ночные клушицы. Видишь ли, они учатся друг от друга там, где живут, в болотах вокруг Палустрии. У меня и раньше было несколько штук, но эта говорит лучше, чем большинство из них, судя по тому, что я слышал.

Шелк внимательно изучил птицу. То, что маленький оранжево-белый катахрест мог говорить, было весьма ожидаемо: несмотря на мех, он, на самом деле, очень напоминал ребенка. Но в этой унылой птице не было ничего такого. Скорее она походила на большую ворону.

– Кто-то научил первого из них говорить еще во времена короткого солнца, – объяснил продавец. – Во всяком случае, так говорится в истории, которую о них рассказывают. Мне-то кажется, что он устал слушать его тарабарщину и позволил ему уйти – или, могет быть, дал улететь, поскольку у них есть для этого клевые крылья, – и тот почапал домой и научил остальных. Я купил его у одного охотника на птиц, который пришел с юга. В последний фэадень, неделю назад. Отдал за него карту.

Шелк усмехнулся:

– У тебя прекрасный язык для лжеца, сын мой, но дела выдают тебя с головой. Ты заплатил самое большее десять битов. Ты это имел в виду?

Продавец почувствовал добычу, и его глаза заблестели.

– Ну, я не мог дать ему уйти с полной картой, верно, патера? Я бы потерял на этом, и именно тогда, когда отчаянно нуждаюсь в бабках. Но ты посмотри на птицу. Молодая и подходящая, как раз такая, какую ты просил, и выросшая в дикой природе. И он привез ее прямо из Палустрии. Сегодня на рынке птица обойдется тебе в карту – и ни одним битом меньше, а могет быть и больше. Одна клетка будет тебе стоить двадцать или тридцать битов.

– Ага! – воскликнул Шелк, потирая руки. – Значит, клетка входит в цену?

Клюв ночной клушицы громко щелкнул, и она пробормотала:

– Нет, нет.

– Вот, патера! – Продавец был готов запрыгать от радости. – Слышал? Понимает все, о чем мы говорили. Знает, почему ты хочешь ее! Карта, патера. Полная карта, и я не уступлю ни одного бита, не могу себе позволить. Но ты отдай мне то, что я заплатил охотнику, и птица твоя, прекрасная жертва, от которой не отказался бы сам Пролокьютор, и всего за одну маленькую карту.

Шелк сделал вид, что думает, опять посмотрел на солнце, потом на пыльный переполненный рынок. Гвардейцы в зеленой форме прокладывали себе дорогу через толпу, расчищая путь рукоятками карабинов; без сомнения, они преследовали того самого юнца, на которого Шелк обратил внимание раньше.

– Эта птица тоже краденая, верно? – спросил Шелк. – Иначе ты бы не держал ее под столом вместе с катахрестом. Наверняка ты угрожал бедняге, который продал ее тебе. «Настучу прыгунам», ты так ему сказал, сын мой?

Продавец отвел глаза.

– Я не самый головастый пацан, но с тех пор, как меня перевели в этот мантейон, я немного выучил язык воров. Это означает, что ты угрожал сообщить о нем гражданской гвардии, верно? Предположим, что сейчас я угрожаю тебе тем же самым. Это будет более чем справедливо, наверняка.

Продавец наклонился к Шелку, как раньше, его голова склонилась набок, как будто он был птицей, хотя, возможно, чтобы не дышать прямо в лицо чесноком, которым от него несло.

– Это только для того, чтобы они подумали, будто мы заключили сделку, патера. А ты заключишь, зуб даю.

* * *

Уже настал час для собрания в палестре, когда Шелк вернулся с ночной клушицей. Поспешное жертвоприношение, решил он, может быть хуже, чем никакое, и живая птица станет разорительным развлечением. В доме авгура были двери, выходившие на Солнечную и Серебряную улицы, но он держал их закрытыми на засов, как и патера Щука. Шелк вошел в ворота сада, прошел по посыпанной гравием дорожке между западной стеной мантейона и больной смоковницей, повернул налево между виноградной беседкой и огородом майтеры Мрамор и взобрался по маленькой лестнице в дом, перепрыгивая через разрушенные ступеньки. Открыв дверь кухни, он поставил клетку с птицей на шаткий деревянный стол и стал энергично работать помпой, пока не пошла холодная и чистая вода; налив полную чашку, он оставил ее в пределах досягаемости большого багрового клюва. И тут же услышал, как воспитанники идут в мантейон. Пригладив волосы мокрой рукой, он помчался побеседовать с ними на исходе дня.

Низкая дверь в задней стене мантейона была открыта, для вентиляции. Шелк прошел через нее, поднялся по короткой лестнице, чьи ступеньки были скошены и выщерблены торопливыми ногами многих поколений авгуров, и вошел в темное святилище за Священным Окном. Все еще думая о рынке и угрюмой черной птице, которую он оставил на кухне, и, одновременно, роясь в памяти, пытаясь найти что-нибудь по-настоящему важное, достойное быть сказанным семидесяти трем ученикам в возрасте от восьми до шестнадцати, Шелк проверил память и регистры Священного Окна. Все было пусто. Неужели Великий Пас действительно появлялся в этом самом Окне? Как и любой другой бог? Неужели Великий Пас, как часто утверждал патера Щука, как-то раз поздравил и приободрил его, потребовав, чтобы он был готов к часу (который скоро придет, или, во всяком случае, Пас намекнул на это), когда нынешний виток закончится, останется позади?

Такое казалось невозможным. Проверив соединения угловатой рукояткой полого креста, который он носил на шее, Шелк истово помолился; потом – осторожно переступив через извивающийся главный кабель, на чью изоляцию больше нельзя было полагаться – глубоко вздохнул и занял место за треснувшим амбионом[27]27
  Амбион (греч.) – кафедра.


[Закрыть], рядом с Окном, там, где так много раз стоял патера Щука.

Где Щука спит сейчас, добрый старик, верный старый служитель, который так плохо спал, который клевал носом мгновение-другое – только мгновение-другое! – над каждым блюдом, которое они делили? Который обижал и любил, одновременно, высокого юного аколита, навязанного ему после многих лет, многих медленных десятилетий, прожитых в одиночестве, и которого, в конце концов, он полюбил так, как того любила только мать.

Где же он теперь, старый патера Щука? Где он спит, и выспался ли он наконец? Или он просыпается, как делал всегда, шевелится в длинной спальне рядом со спальней Шелка, и его старая кровать скрипит и скрипит? Быть может, он молится в полночь или всю ночь до тенеподъема, когда небоземли тают, молится, когда Вайрон гасит костры, фонари и многосвечные канделябры, молится, когда они уступают место показывающемуся солнцу. Молится, когда опять появляются неопределенные тени дня и занимают свои привычные места, когда сверкает утреннее великолепие и длинные белые раструбы ночи молчаливо складываются сами в себя.

Почивая среди богов, пробуждается ли старый патера Щука, чтобы напомнить богам их обязанности?

Стоя за амбионом, рядом со светящейся серой пустотой Священного Окна, Шелк, прежде чем начать, какое-то мгновение смотрел на учеников. Он знал, что все они из бедных семей и что для многих из них полуденная трапеза, которую полдюжины матерей готовили в кухне палестры, – первая за день. Тем не менее большинство было почти чисто одето, и все они – под острыми взглядами майтеры Роза, майтеры Мрамор и майтеры Мята – хорошо себя вели.

Когда начался новый год, он забрал более старших мальчиков от майтеры Мята и отдал их майтере Роза: поменял порядок, установленный патерой Щука. Глядя на это сейчас, Шелк решил, что это было неумно. Более старшие мальчики, по большей части, подчинялись робкой майтере Мята из-за странного, только наполовину сформировавшегося благородства, навязываемого, в случае необходимости, лидерами вроде Рога; но у них не было такого уважения к майтере Роза, и она сама наводила жесткий безжалостный порядок, самый худший из возможных примеров для старших мальчиков, которые так скоро (не сегодня-завтра) будут поддерживать порядок в собственных семьях.

Шелк отвернулся от учеников и посмотрел на изображения Паса и его супруги, Ехидны: Двухголовый Пас был изображен с молниями, Ехидна – со змеями. Это сработало: шепот юных голосов растаял, сменившись ожидающим молчанием. У задней стены мантейона стояла майтера Мрамор; из-под ее чепца сверкали глаза, фиолетовые искры, и Шелк знал, что они глядят на него. Майтера Мрамор могла бы многое одобрить в нем, но тем не менее она не питала доверия к его способности говорить с амбиона – по ее мнению, он выставлял себя дураком.

– Сегодня, на этом собрании, не будет жертвоприношения, – начал он, – хотя все мы знаем, что оно должно быть. – Он улыбнулся, заметив, что вызвал у них интерес. – В этом месяце начался первый год для одиннадцати из вас. Но даже и так, вы, вероятно, знаете, что на наших собраниях мы редко приносим жертвы.

Возможно, некоторые из вас спрашивают себя, почему я упомянул об этом сегодня. Дело в том, что сегодня ситуация отчасти другая – жертва будет принесена здесь, в мантейоне, после того, как вы все пойдете домой. Я совершенно уверен, что все вы подумали о ягнятах.

Около половины кивнули.

– Мне кажется, что вы знаете, на какие деньги я их покупал: часть из них я накопил, пока учился в схоле – их посылала мне мама, – и часть сохранил из зарплаты, которую мне платит Капитул. Все ли из вас понимают, что наш мантейон работает в убыток?

Судя по их лицам, более старшие дети это понимали.

– Подношений, которые мы получаем на сцилладень и, иногда, в другие дни, не хватает даже для того, чтобы платить очень маленькие зарплаты нашим сивиллам и мне, – продолжал Шелк. – Мы не в состоянии заплатить налоги – это означает, что мы должны деньги Хузгадо[28]28
  Хузгадо (исп.) – муниципальный суд.


[Закрыть], и еще у нас много разных долгов. Иногда нам предлагают животных благодетели – люди, которые надеются на благосклонность милосердных богов. Возможно, среди них есть и ваши родители, и, если так, мы им очень благодарны. Когда жертв никто не дарит, наши сивиллы и я отдаем часть наших зарплат, чтобы купить жертву на сцилладень, обычно голубя.

Но, как я сказал, тех ягнят я купил сам. Как ты думаешь, почему я это сделал, Аддакс[29]29
  Аддакс – антилопа мендес, антилопа пятнистоносая.


[Закрыть]?

Аддакс, сверстник Рога, волосы которого были почти такого же цвета, как у Шелка, встал:

– Чтобы предсказать будущее, патера.

Шелк кивнул, когда Аддакс опять сел.

– Да, чтобы узнать будущее мантейона. И вы все знаете, что внутренности ягнят сказали мне: оно будет блестящим. Но главным образом я купил их потому, что я ищу милость различных богов и надеюсь снискать ее подарками. – Шелк поглядел на Священное Окно рядом с собой. – Я предложил первого ягненка Пасу, а второго – Сцилле, покровительнице нашего города. Все, что у меня было тогда, – деньги на одного белого ягненка, дар Всемогущему Пасу, и еще на одного, для Сциллы. И должен вам сказать, я попросил особую милость – я попросил, чтобы они опять явились нам, как делали в старину. Я страстно желал заверений их любви, не думая о том, насколько они бесполезны, потому что многочисленные заверения можно найти в Хресмологических Писаниях. – Он коснулся потрепанной книги, лежавшей перед ним на амбионе.

– Я понял это только поздно вечером, когда читал Писания. Я читал их с отрочества – и за все это время так и не понял, как сильно боги любят нас, хотя они говорили мне об этом снова и снова. И если это так, какой смысл мне иметь собственную копию? Я продал ее, но на полученные двадцать битов я не стал покупать еще одного белого ягненка, для Паса, равно как и черного, для Фэа, хотя был ее день. Вместо этого я купил серого ягненка и предложил его всем богам, и внутренности серого ягненка содержали то же послание надежды, которое я уже читал в белых ягнятах. Вот тогда я должен был бы понять, хотя и не понял, что никто из Девяти не говорит с нами через ягнят. Как раз сегодня я узнал нужного нам бога, но я не скажу вам его имя; слишком многого я еще не понимаю. – Шелк взял в руки Писания, какое-то время глядел на переплет и только потом опять заговорил:

– Это копия, принадлежащая мантейону. Сейчас я читаю только ее, и она лучше – лучше напечатана, с более обширными комментариями, – чем моя старая, которую я продал, чтобы сделать дар всем богам. В ней много уроков, и я надеюсь, что каждый из вас усвоит их. Сражайтесь с ними, если поначалу они покажутся вам слишком трудными, и никогда не забывайте, что наша палестра была основана много лет назад именно для того, чтобы научить вас этим сражениям.

Да, Лисенок? Что ты хочешь сказать?

– Патера, а этот бог действительно собирается прийти?

Некоторые из учеников постарше засмеялись. Патера подождал, пока они успокоятся, и только потом ответил:

– Да, Лисенок. Какой-нибудь бог обязательно появится в нашем Священном Окне, хотя мы можем прождать его очень долго. Но нам не нужно ждать – у нас есть любовь и мудрость всех богов, прямо здесь. Открой Писания в любом месте, Лисенок, и ты найдешь абзац, подходящий к твоему нынешнему состоянию – к тем трудностям, которые у тебя есть сегодня или с которыми тебе придется столкнуться завтра. Как такое возможно? Кто скажет мне? – Шелк изучил пустые лица перед собой и только потом обратился к девочке, которая смеялась громче всех: – Ответь, Имбирь.

Она недовольно встала и пригладила юбку.

– Потому что все связано со всем, патера? – Это было одно из его любимых изречений.

– Ты не знаешь, Имбирь?

– Потому что все связано.

Шелк покачал головой:

– То, что в витке все зависит от всего – безусловно правда. Но если бы это был ответ на мой вопрос, мы бы нашли абзац, подходящий к нашему состоянию, в любой книге, а не только в Хресмологических Писаниях. Достаточно посмотреть в любую книгу в произвольном месте и убедиться, что это не так. Но, – и он опять коснулся пальцем потрепанной обложки, – что мы найдем, когда откроем эту книгу?

Он так и сделал, драматически, и прочел вслух строчку в начале страницы:

– Действительно ли ради песни нужно продать десять птиц?

Совершенно ясный намек на недавние события на рынке потряс Шелка, и его мысли заметались, как испуганные птицы. Он сглотнул и продолжил: – Вы можете вымазать Орева[30]30
  Орев (ивр.) – ворон.


[Закрыть]-ворона, но можете ли вы заставить его петь?

– Одно мгновение, и я истолкую вам, что это означает, – пообещал он. – Но сначала я хочу объяснить вам, что авторы этих Писаний знали не только состояние витка в их время – и раньше, – но знали и то, что произойдет.

– Я имею в виду, – он выдержал паузу, его глаза остановились на каждом лице, – План Паса. Любой, кто понимает План Паса, понимает будущее. Ясно ли я выразился? План Паса – это и есть будущее; понимать его, следовать ему – главный долг любого мужчины, любой женщины и любого ребенка.

Зная План Паса, как я сказал, хресматики понимали, что лучше послужит нам каждый раз, когда эта книга будет открыта, – что твердо поставит ваши и мои ноги на Ослепительный Путь.

Шелк опять остановился, чтобы изучить юные лица перед ним; он заметил проблеск интереса там и здесь, но не больше, чем проблеск. Он вздохнул.

– Сейчас мы возвращаемся к самим строчкам. Первая – Действительно ли ради песни нужно продать десять птиц? – имеет по меньшей мере три значения. Когда вы станете старше и научитесь думать более глубоко, вы узнаете, что каждая строчка Писаний имеет по меньшей мере два смысла. Одно из значений применимо ко мне лично. Чуть позже я объясню это значение. Остальные два применимы ко всем нам, и вначале я расскажу о них.

Итак, мы должны предположить, что птицы, о которых говорит эта строчка – певчие. Отметим, что в следующей строчке, которая не имеет в виду умеющих петь птиц, это становится совершенно ясно. И тогда, что символизируют эти десять поющих птиц? Безусловно, самая очевидная интерпретация – дети в классе, то есть вы сами. Вас можно назвать так, потому что вы читаете вслух нашим добрым сивиллам, вашим учителям, звонкими голосами, похожими на щебет певчих птиц. Выражение «купить что-либо ради песни» означает «купить это дешево». Тогда значение, как мы видим, такое: надо ли продать, очень дешево, много юных учеников? Ответ: конечно нет. Вспомните, дети, как много вещей ценит Великий Пас, и как он опять и опять рассказывает нам, что ценит любое живое существо в витке, каждую ягоду каждого цвета и вида, каждую бабочку и больше всех – человеческие существа. Нет, птиц не продают ради песни; птицы драгоценны для Паса. Мы бы не жертвовали птиц и других животных бессмертным богам, если бы они не имели ценности, верно? Это было бы оскорблением для всех богов.

Действительно ли ради песни нужно продать десять птиц? Нет. Нет, дети существуют не для того, чтобы их дешево продавали.

Сейчас они заинтересовались. Все проснулись, и многие даже наклонились вперед со своих сидений.

– Теперь давайте на секунду рассмотрим вторую интерпретацию. Заметим, что десять поющих птиц легко могут спеть не десять, а десять тысяч песен. – На мгновение перед его внутренним взглядом возникла картина, которую, возможно, видел давно умерший автор Хресмологических Писаний: маленький садик в патио, фонтан и много цветов, над ним раскинута сеть, которая удерживает соловьев, дроздов, жаворонков и щеглов; их голоса сплетают богатое полотно мелодии, которая, не прерываясь, тянется через десятилетия и, возможно, столетия, пока, наконец, сеть не сгниет и птицы, освободившись, не улетят.

Но даже и тогда, почему бы им иногда не возвращаться? Что не дает им вернуться, отважно влететь через прорехи в сети, напиться из звенящего фонтана и свить гнездо в безопасности садика патио? Их длинный концерт закончился, но продолжится после своего окончания, подобно оркестру, играющему, когда все зрители уже ушли из театра. Почему бы им не играть все дальше и дальше, ради наслаждения музыкой, когда последний театрал ушел домой, когда зевающие капельдинеры задувают свечи и гасят огни рампы, когда актеры и актрисы смывают грим, снимают то, что они носили на работе и надевают обычные одежды – коричневые рубашки и брюки, скучные блузки, туники и пальто, – в которых они пришли в театр, пришли на работу, как и многие другие, которые ходят на работу в таких же скучных коричневых одеяниях, простых, как коричневые перья соловья?

– Но если птиц продать, – продолжил Шелк (актеры и актрисы, театр и зрители, садик, фонтан, сеть и певчие птицы уже исчезли из его сознания), – как могут зазвучать песни? Мы, прежде столь богатые песнями, стали бедняками. Даже если мы вымажем ворона, вымажем черную птицу тонкой красотой жаворонка или скромной коричневой краской соловья, это нам не поможет, как авторы-прорицатели и указывают нам в следующей строке. Он не запоет, даже если позолотить его, как золотого щегла. Он все равно останется вороном.

Шелк глубоко вздохнул.

– Как вы знаете, дети, любой невежественный человек может занять пост, который даст ему почитание и власть. Предположим, например, что некий необразованный человек, – хотя честный и достойный, скажем один из тех мальчиков, которых майтера Мрамор исключила из своего класса и которые не смогут получить образование, – благодаря какой-нибудь случайности стал Его Святейшеством Пролокьютором. Он может есть и спать в большом дворце Его Святейшества на Палантине. Он может держать скипетр и носить украшенную драгоценными камнями одежду, и все остальные из нас будут вставать на колени, ожидая его благословения. Но он не сможет передать нам мудрость, передавать которую – его долг. Он будет как каркающий ворон, вымазанный разноцветной краской.

Мысленно считая до трех, Шелк глядел на пыльные балки мантейона, давая картине врезаться в память слушателей.

– Вы, я надеюсь, поняли, что следует из моих слов – ваше образование должно продолжаться. И я надеюсь, вы тоже поймете, что, хотя я взял пример из Капитула, я мог бы так же легко взять его из обычной жизни, говорить о торговце или купце, управляющем или комиссаре. Вам нужно учиться, дети, потому что однажды виток будет нуждаться в вас.

Шелк опять выдержал паузу, держа обе руки на старом треснувшем камне амбиона. Солнечный свет, струившийся через высокое окно над широкой дверью на Солнечную улицу, заметно потускнел.

– Таким образом, Писания сказали нам избыточно ясно: ваша палестра не будет продана из-за долгов или по какой-нибудь другой причине. Я слышал слух, что она будет продана, и многие в это поверили. Повторяю, это не наш случай.

Какое-то мгновение он грелся в их улыбках.

– А теперь я расскажу вам, какое значение имеет этот абзац для меня. Именно я открыл Писания, и, как вы понимаете, этот отрывок содержит значение как для меня, так и для всех вас. Сегодня, пока вы учились, я был на рынке. Там я приобрел прекрасную говорящую птицу, ночную клушицу, для личного жертвоприношения – того самого, которое я совершу, когда вы уйдете домой.

Я уже рассказал вам, что, когда я покупал ягнят, которым вы так радовались, я надеялся, что какой-нибудь бог, довольный нами, появится в этом Окне, как это случалось в прошлом. И я попытался показать вам, насколько я был глуп. И вместо этого мне дали другой подарок, намного больший – подарок, который нельзя купить на всех ягнят, продающихся на рынке. Я сказал, что не собираюсь рассказывать вам о нем сегодня, но все-таки скажу, что получил его не из-за моих молитв, жертвоприношений или другого хорошего поступка. Но получив его, я их сделал.

Прежде чем Шелк выговорил первое следующее слово, старая майтера Роза кашлянула; сухой, скептический звук, донесшийся из механизма, заменявшего ей гортань.

– Я знал, что я, и только я один, могу предложить благодарственную жертву за это, хотя я уже потратил на ягнят все деньги, которые имел. Я очень хотел бы объяснить вам, что у меня был некий хитроумный план, который мог помочь разрешить мою дилемму – мою проблему – но у меня его не было. Зная только, что жертва необходима, я бросился на рынок, доверяя милосердным богам. И они не бросили меня в беде. По дороге я встретил незнакомого человека, который дал мне деньги для великолепной жертвы, говорящей ночной клушицы, о которой я рассказал вам раньше, птице, похожей на ворона.

Как видите, я обнаружил, что птиц продают не для песни. И мне дали знак – такова щедрость милосердных богов к тем, кто обращается к ним с просьбой, – что, когда я принесу жертву, бог действительно появится в этом Священном Окне. Быть может, это будет очень нескоро, как я и сказал Лисенку, и нам нужно запастись терпением. Мы должны верить и всегда помнить, что у богов есть много других способов поговорить с нами и что, даже если наше Окно молчит, другие – нет. Боги говорят с нами в знамениях, снах и видениях, как они делали, когда наши отцы и деды были молодыми. Всякий раз, когда мы хотим принести жертву, они говорят с нами напрямик через прорицания; кроме того, Писания всегда здесь, с нами, и мы в любое мгновение можем посоветоваться с ними, если нам нужна помощь. И пусть нам будет стыдно, если мы скажем, как иногда делают некоторые люди, что в эту эпоху мы как лодки без весел.

За окнами прогрохотал гром, заглушив крики нищих и продавцов на Солнечной улице; дети смущенно зашевелились. Прочитав вместе с ними короткую молитву, Шелк отпустил их.

За дверями мантейона первые горячие и тяжелые капли дождя уже превращали желтую пыль в грязь. Дети помчались вверх и вниз по Солнечной улице, на этот раз не задержавшись, как они иногда делали, чтобы поболтать или поиграть.

Все три сивиллы остались в мантейоне, чтобы помочь с жертвоприношением. Шелк сбегал в дом, натянул кожаные рукавицы для жертвоприношений и вынул ночную клушицу из клетки. Птица тут же ударила его багровым клювом в глаз, как гадюка, промахнувшись на ширину пальца.

Он схватил ее голову рукой в рукавице, мрачно напомнив себе, сколько авгуров было убито предназначенными к жертвоприношению животными; прошло не больше года с тех пор, как где-то в городе какого-то неудачливого авгура забодал бык или олень.

– Больше не пытайся, ты, плохая птица, – сказал он наполовину для себя. – Неужели ты не знаешь, что будешь проклята навеки, если ранишь меня? Тебя забьют камнями до смерти, и твоей душой завладеют бесы.

Клюв ночной клушицы щелкнул; она обреченно махала крыльями, пока Шелк не обхватил бьющееся тело левой рукой снизу.

* * *

Сивиллы, оставшиеся в тусклой и душной жаре мантейона, разожгли на алтаре жертвенный огонь. Когда вернувшийся Шелк мрачно пошел по центральному проходу, они начали свой медленный танец; их широкие черные юбки развевались, их немелодичные голоса слились в жуткий ритуальный вой, старый, как сам виток.

Огонь был небольшим, но душистая щепка кедра горела слишком быстро; Шелк сказал себе, что должен действовать быстро, если не хочет, чтобы жертвоприношение прошло при умирающем огне – всегда плохое предзнаменование.

Быстро пронеся птицу над огнем, он произнес самое короткое заклинание и, торопливо и неритмично, стал давать указания клушице:

– Птица, ты должна поговорить с каждым богом и богиней, которых повстречаешь; расскажи им о нашей вере, огромной любви и верности. Скажи, насколько я благодарен за огромное и незаслуженное снисхождение, оказанное мне; скажи им, насколько серьезно мы желаем божественного присутствия здесь, в нашем Священном Окне.

Птица, ты должна поговорить с Великим Пасом, отцом Богов.

Птица, ты должна также поговорить с Извилистой Ехидной, супругой Великого Паса. Ты должна поговорить со Жгучей Сциллой, Удивительной Молпой, Черным Тартаром, Молчаливым Гиераксом, Обворожительной Фелксиопой, Вечно-празднующей Фэа, Пустынной Сфингс и любым другим богом, которого ты можешь встретить в Главном Компьютере – но особенно с Внешним, который оказал мне огромную милость; скажи ему, что до конца моих дней я буду выполнять его волю. Что я преклоняю колени перед ним.

– Нет, нет, – пробормотала ночная клушица, как и на рынке. И потом добавила: – Жалей. Нет.

Шелк выговорил последние слова:

– Не говори с бесами, птица. И не задерживайся в любом месте, где они находятся.

Схватив отчаянно бьющуюся ночную клушицу за шею, он протянул правую руку к майтере Роза, самой старшей из сивилл, и та вложила в рукавицу нож с костяной рукояткой, предназначенный для жертвоприношений; в свое время патера Щука унаследовал его от своего предшественника. Длинный, странно изогнутый клинок потемнел от времени и неискоренимых пятен крови, но обе кромки были отполированными и острыми.

Клюв ночной клушицы широко раскрылся. Птица яростно забилась. Последний придушенный получеловеческий крик отразился от выцветших стен мантейона, и несчастная ночная клушица повисла в руке Шелка. Прервав ритуал, Шелк поднес безвольное тело к уху, потом большим пальцем открыл кроваво-красный глаз.

– Она мертва, – сказал Шелк воющим женщинам. На мгновение он потерял дар речи. Потом беспомощно пробормотал: – Такое со мной никогда не случалось. Уже мертва, прежде, чем я смог принести ее в жертву.

Сивиллы прекратили свой шаркающий танец.

– Без сомнения, она уже несет твои благодарности богам, патера, – дипломатично сказала майтера Мрамор.

Майтера Роза громко фыркнула и потребовала обратно нож для жертвоприношений.

– Ты собираешься сжечь ее, патера? – робко спросила маленькая майтера Мята.

Шелк покачал головой:

– Несчастья такого рода описаны в пояснениях, майтера, хотя, должен признаться, я никогда не думал, что мне придется применять на деле эти особые указания. Они недвусмысленно утверждают, что, если невозможно немедленно заменить животное, жертвоприношение отменяется. Другими словами, мы не можем бросить эту мертвую птицу в священный огонь. Все равно как бросить в огонь какую-нибудь вещь, которую дети подобрали на улице.

Он хотел избавиться от тела, пока говорил, – швырнуть его на пол между скамьями или спустить в мусоропровод, в который майтера Мрамор и майтера Мята со временем сгребут все еще священный пепел алтарного огня. С усилием овладев собой, он добавил: