Текст книги "Ночная Сторона Длинного Солнца"

Автор книги: Джин Родман Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Глава девятая
Орев и остальные

Ворсянка лежала на спине с открытым ртом и закрытыми глазами. Черные волосы, разметанные по подушке, подчеркивали бледность ее лица. Шелк, склонившийся над ней, молился, отчетливо видя обтянутые кожей кости лица, выпирающие скулы, глазницы и высокий, странно квадратный лоб. Вопреки подступающему пеклу дня, мать до подбородка укрыла ее красным одеялом, толстым и шерстяным, которое в освещенной солнцем комнате пылало как печка; лоб был усеян каплями пота, и только этот пот, вновь появлявшийся после того, как его вытирала мать, убеждал, что Ворсянка еще жива.

– Я слышала, что она заплакала, патера, как будто ее укололи в палец, – сказала мать, когда Шелк, помахав четками, запел последнюю из положенных молитв. – Это было посреди ночи, так что я подумала, что ей приснился какой-то кошмар. Я встала с кровати и подошла к ней. Все остальные дети спали, и она тоже продолжала спать. Я тряхнула ее за плечо, она проснулась и попросила пить. Я должна была сказать ей, чтобы она сама налила себе воды.

– Нет, – сказал Шелк.

– Только я так не сделала, патера. Я подошла к кувшину и налила чашку воды, она выпила и закрыла глаза, – спустя мгновение добавила мать Ворсянки. – Врач не придет. Куница уже попытался пригласить его.

Шелк кивнул:

– Я сделаю все, что смогу.

– Если бы ты опять поговорил с ним, патера…

– В последний раз он не впустил меня в дом, но я попробую.

Мать Ворсянки вздохнула и посмотрела на дочь.

– На ее подушке кровь, патера. Не много. Я не видела до тенеподъема. Я подумала, что это из ее уха, но нет. И ее била холодная дрожь.

Внезапно Ворсянка открыла глаза, удивив их обоих.

– Ужасный старик, – слабым голосом сказала она.

Мать наклонилась к ней:

– Что?

– Пить.

– Дай ей еще воды, – сказал Шелк, и мать Ворсянки засуетилась. – Старик ранил тебя?

– Крылья, – глаза Ворсянки повернулись к окну и опять закрылись.

Они находились на четвертом этаже, о чем Шелк, который самостоятельно поднялся на все четыре, несмотря на ужасную боль в правой щиколотке, очень хорошо знал. Он встал, подковылял к окну и выглянул наружу. Далеко внизу виднелся маленький грязный дворик, прямо над ними – мансарда. Тонкие, ничем не украшенные стены из желтоватого, обожженного солнцем кирпича.

Легенда гласила, что разговор с бесами приносит несчастье.

– Он говорил с тобой, Ворсянка? Или ты с ним? – спросил Шелк.

Она не ответила.

Ее мать вернулась с водой. Шелк помог ей усадить Ворсянку; он ожидал, что им с трудом удастся напоить девочку, но она жадно осушила всю глиняную кружку, как только та оказалась у ее губ.

– Принеси еще, – сказал он и, как только мать Ворсянки ушла, перекатил несопротивляющуюся девочку на бок.

Когда Ворсянка выпила еще, мать спросила:

– Это бес, патера?

Шелк опять сел на стул, который она ранее принесла для него.

– Да, я так думаю. – Он покачал головой. – У нас слишком много настоящих болезней. Окажется полным ужасом… – Он не закончил мысль.

– Что мы можем сделать?

– Ухаживать за ней и как следует кормить. Следить, чтобы она пила, когда захочет. Мне кажется, что она потеряла много крови. – Шелк снял полый крест с цепочки, висевшей на шее, и коснулся пальцами его острых стальных краев. – Патера Щука рассказывал мне об этом виде бесов. Это было… – он закрыл глаза, вспоминая. – За месяц до того, как он умер. Я не поверил ему, но выслушал, из вежливости. И сейчас я очень рад, что это сделал.

Мать Ворсянки горячо кивнула:

– Он сказал тебе, как отогнать их?

– Сейчас бес далеко, – рассеянно сказал Шелк. – Наша задача – не дать ему вернуться. Я могу сделать то, что сказал патера Щука. Я не знаю, откуда он об этом узнал и сработает ли это, но он сказал, что тогда ребенка не потревожат во второй раз.

Помогая себе тростью Крови, Шелк прихромал к окну, уселся на подоконник и наклонился наружу, держась свободной рукой за обветренную старую раму. Окно оказалось довольно маленьким, и он без труда смог дотянуться до крошащихся кирпичей над ним. Острым концом одной из четырех гамм, образующих крест, он нацарапал на кирпичах знак сложения.

– Я держу тебя, патера. – Отец Ворсянки схватил его ноги выше коленей.

– Спасибо, – сказал Шелк. Он нацарапал имя патеры Щука слева от наклонного Х. Патера Щука всегда подписывал свои работы; так он говорил.

– Я притащил тележку для тебя, патера. Я рассказал хефе о тебе, и он сказал, что все будет в порядке.

Чуть поколебавшись, Шелк добавил собственное имя с другой стороны Х.

– Благодарю тебя. – Он нырнул обратно в комнату.

– Я хочу, чтобы вы оба помолились Фэа. Исцеление – по ее части, и что бы ни случилось с вашей дочкой, случилось в конце ее дня.

Родители Ворсянки дружно кивнули.

– И еще Сфингс, потому что сегодня – ее день, и Жгучей Сцилле, не только потому, что наш город посвящен ей, но потому, что ваша дочка просила воду. И последнее, я хочу, чтобы вы с истинным рвением помолились Внешнему.

– Почему, патера? – спросила мать Ворсянки.

– Потому что я вам так сказал, – резко ответил Шелк. – Не думаю, что вы знаете какую-нибудь из положенных ему молитв, и, на самом деле, их действительно немного. Сочините свои. Он примет их, если ваши молитвы будут искренними.

Пока он спускался по лестнице на улицу, одна крутая болезненная ступенька за раз, за его спиной послышался голос Мукор:

– Это было интересно. Что ты собираешься делать дальше?

Он повернулся так быстро, как только смог. Как во сне, он посмотрел на оскал черепа безумной девушки и на глаза, которые никогда не принадлежали грубому сгорбленному отцу Ворсянки. Она исчезла, пока он во все глаза глядел на нее, и мужчина, который следовал за ним по лестнице, встряхнулся.

– Что с тобой, Куница? – спросил Шелк.

– Что-то странное, патера. Даже не знаю, что нашло на меня.

Шелк кивнул, начертил в воздухе знак сложения и прошептал благословение.

– Счас я в порядке, или так думаю. Могет быть, слишком переволновался из-за Ворс. Как будто кролик насрал на мою могилу.

* * *

Раньше Шелк вносил таз с водой по лестнице в спальню и мылся в пристойной уединенности; сейчас об этом не могло быть и речи. Закрыв на засов обе двери, он завесил окно на Серебряную улицу тряпкой для мытья посуды и кухонным полотенцем, а окно в сад (которое смотрело на киновию) тяжелым серым одеялом, которое он хранил на самой высокой полке шкафа, стоявшего в селлариуме[43]43
  Селлариум (лат.) – комната или зал со стульями.


[Закрыть], на случай, если вернется зима.

Отступив в самый темный уголок кухни, почти к лестнице, он снял одежду и принял холодную ванну, о которой так долго мечтал, намылился с головы до верхушки гипса, а потом смыл пену чистой холодной водой из колодца.

Мокрый и слегка освежившийся, но настолько усталый, что всерьез подумывал о том, чтобы лечь спать прямо на полу кухни, он оглядел разбросанную одежду. Штаны, решил он, еще можно спасти: немного заштопать, и их опять можно будет носить, как он носил их, когда латал крышу мантейона или делал другие подобные дела. Он опустошил карманы, выложив четки, две карты Крови и все остальное на старый поцарапанный кухонный стол. Тунику починить невозможно, но после хорошей стирки она пойдет на тряпки; он бросил ее в корзину для белья поверх исподнего и штанов, вытерся чистым кухонным полотенцем там, где обжигающее тепло кухни еще не высушило его тело, и отправился в кровать. Если бы не боль в щиколотке, он бы почти заснул, не дойдя до двери спальни.

* * *

Его осел заблудился в желтом доме. Под его копытами трещали осколки бокала, который Кровь разбил выстрелом из золотого игломета Гиацинт, и рогатая сова, большая, как летун, кружилась над головой, ожидая случая напасть. Увидев полускрытый волосами двойной укус, который сова оставила на шее Ворсянки, он вздрогнул.

Осел, как собака, вонзил зубы в его щиколотку. Хотя он стегнул животное тростью Сфингс, оно и не подумало отпустить ногу.

Мать ехала в дамском седле на большом сером осле Гагарки – он видел ее через застекленные крыши, но не мог крикнуть. Когда он добрался до дома, принадлежавший ей старый деревянный бюст кальде лежал среди упавших листьев; он подобрал его, и бюст превратился в мяч. Он сунул его в карман и проснулся.

* * *

В наполненной светом солнца спальне было жарко, по его обнаженному телу потек пот. Усевшись, он выпил тепловатой воды из кувшина. Заржавленный ключ от сейфа все еще был на месте, и это было очень важно. Когда он снова лег, то вспомнил, что внутри он закрыл Гиацинт.

Одетый в черное черт, с кроваво-красным мечом в руке, стоял на его груди и, склонив голову на сторону, изучал его. Шелк пошевелился, и черт убежал, трепеща как маленький флажок.

Сильный сухой дождь хлестал в окно и тек по полу, не принося с собой ни ветра, ни передышки от жары. Шелк застонал и зарыл вспотевшее лицо в подушку.

Наконец его разбудила майтера Мрамор, позвав через открытое окно. Медленно соображая после сна, он попытался угадать, сколько проспал, и решил, что не слишком долго.

Шатаясь, он встал на ноги. Деятельные маленькие часы рядом с триптихом объявили, что одиннадцать уже миновало, сейчас почти полдень. Он попытался вспомнить положение стрелок, когда разрешил себе упасть в кровать. Восемь, или после восьми, возможно восемь тридцать. Ворсянка, бедная маленькая Ворсянка, укушенная совой – или бесом. Бес с крыльями, если это был он, влетел в ее окно, и, таким образом, этот бес вдвойне неправдоподобный. Шелк мигнул, зевнул и потер глаза.

– Патера? Ты наверху?

Она увидит его, если он подойдет к окну. Нащупав в ящике чистое исподнее, он крикнул:

– Что там, майтера?

– Доктор! Он сказал, что пришел осмотреть тебя! Ты болен, патера?

– Погоди минутку. – Шелк натянул лучшие штаны, единственную оставшуюся пару, и подошел к окну, дважды болезненно оступившись.

Майтера Мрамор ждала на маленькой тропинке, ее приподнятое лицо сверкало в горячем свете солнца. Рядом с ней стоял доктор Журавль, держа в руке поношенную медицинскую сумку.

– Пусть этим утром каждый бог благословит вас обоих, – вежливо сказал Шелк.

Журавль махнул в ответ свободной рукой:

– Сфингсдень и гиераксдень, помнишь? В эти дни я приезжаю в эту четверть города! Сегодня сфингсдень. Дай мне войти.

– Как только оденусь, – пообещал Шелк.

Помогая себе львиноголовой тростью Крови, он проковылял вниз. Рука и нога болели как никогда; он твердо сказал себе, что это только потому, что действие болеутоляющего лекарства, которое Журавль дал ему прошлой ночью, и крепкой выпивки, которую он неосторожно разрешил себе, кончилось.

Хромая и морщась, он поспешил в кухню. Разнородная коллекция вещей, которую он оставил на столе, быстро перешла в карманы чистых штанов; только на мгновение он заколебался над сияющим иглометом Гиацинт.

– Патера?

Одеяло все еще прикрывало окно; сопротивляясь искушению сдернуть его, он болезненно прихромал в селлариум, открыл окно и представил доктора Журавля:

– Майтера, это доктор Журавль…

Майтера Мрамор сдержанно кивнула.

– Мы уже встретились, – сказал целитель. – Я бросил гравий в твое окно – был совершенно уверен, что оно твое, потому что слышал, как ты храпел наверху, – и тут Мрамор обнаружила меня и представилась.

– Ты посылал за ним, патера? – спросила майтера Мрамор. – Наверно, он новичок в нашей четверти.

– Я живу не здесь, – объяснил Журавль. – И приезжаю сюда два раза в неделю, чтобы проведать некоторых моих пациентов. Другие мои пациенты ложатся поздно, – он подмигнул Шелку, – но я надеялся, что Шелк встал.

Шелк уныло посмотрел на него:

– Боюсь, что я сам лег поздно, по меньшей мере сегодня.

– Извини, что разбудил, но я подумал, что смогу осмотреть тебя, пока мы в вашем доме – не очень хорошо для тебя ходить слишком много на этой щиколотке. – Журавль указал на селлариум. – Мне бы хотелось, чтобы ты сел. Мы можем войти внутрь?

– Могу ли я тоже посмотреть на тебя, патера? – рискнула майтера Мрамор. – Через дверь?..

– Да, – сказал Шелк. У него еще будет возможность поговорить с Журавлем наедине по дороге в желтый дом. – Конечно, майтера, если хочешь.

– Я не уверена. Майтера Роза рассказала за завтраком майтере Мята и мне, хотя она, кажется, знает не слишком много. Ты… ты разозлил ее, мне кажется.

– Да, похоже на то. – Шелк печально кивнул и отступил в селлариум, вина перекрывала боль в щиколотке. Майтера Роза была голодна, без сомнений, и он выставил ее прочь. Она была и любознательна, конечно, но и тут он не смог помочь ей. Нет сомнения, что у нее были только хорошие намерения – по меньшей мере нет сомнения, что она так говорила себе и верила в это. Как самоотверженно она служила мантейону шестьдесят лет! Тем не менее этим утром он отказал ей.

Он упал на ближайший жесткий старый стул, потом опять встал и подвинул его на два кубита, чтобы майтера Мрамор могла смотреть из проема двери.

– Ничего, если я положу мою сумку на этот маленький столик слева? – Журавль подошел к нему слева, подальше от двери. Здесь не было стола, но он открыл сумку и достал бесформенный черный узел, который Шелк мог видеть (а майтера Мрамор – нет), положил его на пол и поставил сумку рядом с ним. – Отлично. Я думаю, что первым делом мы посмотрим твою руку.

Шелк, закатав рукав, протянул ему раненую руку.

Блестящие ножницы, которые Шелк помнил по предыдущей ночи, разрезали повязку.

– Ты, вероятно, думаешь, что со щиколоткой дело обстоит намного хуже; так оно и есть. Но у тебя имеется замечательная возможность получить заражение крови, а это не шутка. Щиколотка не убьет тебя – только если нам совсем не повезет. – Журавль тщательно изучил рану, осветив ее крошечным ярким светом, что-то пробормотал себе и наклонился, чтобы понюхать ее. – Пока все в порядке, но я собираюсь вколоть тебе вторичную инъекцию антигена.

– Мне очень жаль, что этим утром я пропустил молитву, – сказал Шелк, чтобы отвлечься от ампулы. – Который час, майтера?

– Почти полдень. Майтера Роза сказала, что ты… это птица, патера?

– Не дергайся! – рявкнул Журавль.

– Я думаю… что это сделала птица, – слабо закончил Шелк.

– Дергаясь так, ты сломаешь мне иглу! Хочешь, чтобы я вылавливал ее из твоей руки?

– Это птица! – крикнула майтера Мрамор. – Она там прыгает. В твоей кухне, как мне кажется, патера.

– На самом деле у лестницы, – сказал ей Шелк. – Удивительно, что она еще там.

– Это большая черная птица, и, как мне кажется, одно крыло у нее сломано. Она не то что волочит его, но и не держит правильно, если ты знаешь, что я имею в виду. Это та самая птица?.. Которая?..

– Сиди спокойно, – сказал доктор Журавль. Он заново перевязал руку Шелка.

– Ничего удивительного, что она не захотела улететь, – сказал Шелк, и майтера Мрамор вопросительно поглядела на него. – Это та самая птица, которую я собирался принести в жертву, майтера. Она только упала в обморок, или у нее случился приступ, или еще что-нибудь такое, что происходит с птицами. Утром я открыл окно кухни, чтобы она могла улететь, но, наверно, я сломал ей крыло, когда стучал тростью по верху кухонного шкафа.

Он поднял трость и показал ей. Трость напомнила ему о Крови, а мысль о Крови напомнила ему, что он собирался объяснить майтере Мрамор – и, если не повезет, майтере Роза и майтере Мята, – как именно он получил раны.

– На верхушке шкафа, патера?

– Да. Птица была там. – Все еще думая об объяснении, которого ждут сивиллы, он добавил: – Она туда взлетела, как мне кажется.

Доктор Журавль подтянул скамеечку для ног и сел на нее.

– Теперь задери тунику. Хорошо. Ослабь немного пояс.

Майтера Мрамор деликатно отвернулась.

– Если я сумею схватить птицу, – спросил Шелк, – ты сможешь вправить ей крыло?

– Я не слишком много понимаю в лечении животных, но могу попробовать. Я пару раз осматривал соколов Мускуса.

Шелк прочистил горло, решив как можно меньше обманывать майтеру Мрамор, но не открывать ей настоящую причину, по которой он решил посетить виллу.

– Видишь ли, майтера, после того, как я увидел… увидел друга майтеры Мята, ты знаешь, кого я имею в виду, я подумал, что будет мудро поговорить с Кровью. Ты помнишь Кровь? Вчера ты показывала ему мантейон и все вокруг.

– Конечно, патера, – кивнула майтера Мрамор. – Как я могу забыть?

– Когда мы впоследствии разговаривали в беседке, мы говорили о том, что наши здания снесут – или, возможно, не снесут, но нам придется уйти. И я подумал, что будет мудро поговорить по душам с новым владельцем. Он живет за городом, и, боюсь, для этого пришлось потратить намного больше времени, чем я предполагал.

– Отклонись назад еще немножко, – сказал Журавль. Он промыл грудь и живот Шелка синим раствором.

Майтера Мрамор с сомнением кивнула:

– Хорошая мысль, патера. На самом деле даже замечательная, хотя у меня не создалось впечатления, что он…

Шелк отклонился назад, как только смог, выставив вперед бедра.

– Но он это сделал, майтера. Он дал мне – он дал нам, должен я сказать, – по меньшей мере месяц. Вполне возможно, что мы вообще отсюда не уедем.

– О, патера! – Майтера Мрамор настолько забылась, что даже посмотрела на него.

– И я хочу объяснить тебе, – поторопился сказать Шелк, – что человек, который работает на Кровь, держит несколько больших птиц, своих домашних любимцев. Я думаю, что их по меньшей мере несколько, судя по тому, как он и Кровь говорили о них.

Журавль рассеянно кивнул.

– И одну из них он подарил Крови, – продолжал Шелк. – Конечно, было темно, и, боюсь, я подошел к ней слишком близко. Кровь очень любезно попросил доктора Журавля приехать сегодня и посмотреть мои раны.

– О, патера, как замечательно с его стороны! – Глаза майтеры Мрамор так восхищенно засияли при этом проявлении дипломатического таланта Шелка, что у того вспыхнули щеки.

– Это часть моей работы, – скромно сказал Журавль, возвращая пробку в синюю бутылку.

Шелк сглотнул и глубоко вздохнул, надеясь, что это подходящий момент.

– Прежде, чем мы уйдем, есть еще кое-что, доктор, что я должен сказать тебе. Секунду назад ты сказал, что попробуешь вылечить раненую птицу, если я сумею поймать ее. Ты очень добр, и это совершенно точно.

Журавль устало кивнул и встал:

– Извини меня. Мне надо взять мой резак.

– Сегодня утром, – продолжал Шелк, – меня позвали принести прощение богов маленькой девочке по имени Ворсянка.

Майтера Мрамор закостенела.

– Она близка к смерти, но я верю – я осмеливаюсь надеяться, – что она сможет выздороветь, если получит самую элементарную медицинскую помощь. Ее родители очень бедны, и у них много других детей.

– Вытяни ногу. – Журавль сел на скамеечку для ног и положил ногу Шелка на колени. Резак зажужжал.

– Они не могут заплатить тебе, – упрямо продолжал Шелк. – И я не могу, только молитвами. Но без твоей помощи Ворсянка может умереть. На самом деле ее родители ожидают, что она умрет – иначе ее отец не пришел бы сюда до тенеподъема, разыскивая меня. В нашей четверти только два врача, и никто из них не будет лечить, если не заплатить ему вперед. Я пообещал матери Ворсянки, что я сделаю все, чтобы привести к ней врача, и ты – моя единственная надежда.

Журавль поднял глаза. Было в них что-то, проблеск расчета и замысловатого размышления, Шелк не понял, чего именно.

– Ты был там сегодня утром?

Шелк кивнул:

– Вот почему я пошел спать так поздно. Ее отец пришел в киновию прежде, чем я вернулся сюда после разговора с Кровью, и когда майтера Роза увидела, что я дома, она пришла и сказала мне. Я немедленно пошел. – Воспоминание о зеленых помидорах укусило его, как шершень. – Или почти немедленно, – слабо добавил он.

– Ты должен посмотреть ее, доктор, – вмешалась майтера Мрамор. – На самом деле должен.

Журавль, не обращая на нее внимания, почесал бороду:

– И ты сказал им, что попробуешь привести врача для как-там-ее-зовут?

У Шелка расцвела надежда.

– Да, сказал. И я буду у тебя в долгу до тех пор, пока Пас не уничтожит этот виток, и я с радостью покажу тебе, где она живет. Мы могли бы остановиться там по пути в желтый дом.

– Патера! – выдохнула майтера Мрамор. – Все эти ступеньки!

Журавль опять наклонился над гипсом; резак заныл, и половина гипса отвалилась.

– Тебе не следует взбираться по ступенькам. Не с такой щиколоткой. Мрамор покажет мне…

– О, да! – Майтера Мрамор заплясала на месте от нетерпения. – Я должна посмотреть на нее. Она – одна из моих.

– Или ты можешь дать мне ее адрес, – закончил Журавль. – Мои носильщики должны знать, где это. Я посмотрю ее и вернусь сюда за тобой. – Он убрал остаток гипса. – Тебе очень больно?

– Не настолько, как от тревоги за Ворсянку, – сказал ему Шелк. – Но ты позаботишься о ней или, по меньшей мере, сумеешь предотвратить самое худшее. Я никогда не смогу в полной мере отблагодарить тебя.

– Мне не нужны твои благодарности, – сказал Журавль. Он опять встал и стряхнул остатки гипса со своих брючин. – Я хочу, чтобы ты следовал моим инструкциям. Я собираюсь дать тебе лечебную повязку. Она очень дорогая и повторно используемая, и я хочу, чтобы ты вернул мне ее обратно, когда щиколотка заживет. И еще я хочу, чтобы ты использовал ее в точности так, как я скажу тебе.

– Да, обещаю, – кивнул Шелк.

– А ты, Мрамор, – Журавль повернулся к ней, – поедешь со мной. Спасу тебя от ходьбы. Я хочу, чтобы ты объяснила родителям девочки, что я делаю это не из-за доброго сердца, поскольку не желаю, чтобы нищие докучали мне день и ночь. Только ради Шелка – патеры Шелка, так вы называете его? И только один раз.

Майтера Мрамор робко кивнула.

Маленький целитель опять подошел к своей сумке и вынул оттуда вещь, больше всего похожую на широкую полоску из тонкой желтой замши.

– Видел когда-нибудь одну из таких?

Шелк покачал головой.

– По ним надо бить ногами. – Журавль пнул повязку, которая взлетела и ударилась о противоположную стену комнаты. – Ты можешь бросить ее пару раз или ударить о что-либо гладкое, вроде этой скамеечки. – Он подобрал повязку и помахал ею. – Если так сделать, она разогреется. И ты обвяжешь ей сломанную кость. Ты понял меня? Вот, пощупай.

Шелк так и сделал. Повязка казалась даже слишком горячей и покалывала.

– Тепло заставит твою щиколотку почувствовать себя лучше, а звук – ты его не слышишь, но он есть – ускорит процесс исцеления. Больше того, она почувствует перелом в твоей медиальной лодыжке и обмотается вокруг нее, чтобы кость не могла двигаться. – Журавль заколебался. – Ты не сможешь достать такую нигде, но я взял эту для тебя. Обычно я не рассказываю людям о ней.

– Я позабочусь о ней, – пообещал Шелк, – и верну, когда ты попросишь.

– Не пора ли нам идти? – осмелилась сказать майтера Мрамор.

– Через минуту. Обмотай ее вокруг щиколотки, патера. Потуже. Ты не должен завязывать ее или что-нибудь такое – она будет держаться до тех пор, пока чувствует сломанную кость.

Повязка, казалось, сама обвилась вокруг ноги Шелка; она сильно, но приятно грела ногу. Боль в щиколотке стала исчезать.

– Ты узнаешь, когда она перестанет работать. Как только это произойдет, я хочу, чтобы ты снял ее и ударил о стену, как я показал тебе, или о ковер. – Врач коснулся бороды. – Так, давай посмотрим. Сегодня сфингсдень. Я вернусь в гиераксдень, и мы поглядим. Тем не менее примерно через неделю ты должен ходить почти нормально. Если я не заберу ее в гиераксдень, то возьму потом. Но до этого я хочу, чтобы ты носил ее столько, сколько сможешь. Если надо, используй костыль. И абсолютно никаких прыжков или бега. Ты слушаешь меня?

Шелк кивнул:

– Да, конечно. Но ты сказал Крови, что понадобится пять…

– Перелом не такой неприятный, как я думал, вот и все. Просто ошибся с диагнозом. Ваш главный авгур… Как его называют, Пролокьютор? Разве ты не заметил, что, когда он заболевает, он вызывает врача, но не меня? Ну, вот именно поэтому. Время от времени я делаю ошибки. Врачи, которых он использует, их никогда не делают. Просто спроси их.

– Как ты себя чувствуешь, патера? – поинтересовалась майтера Мрамор.

– Чудесно! Меня подмывает сказать, что моя щиколотка никогда не ломалась, но на самом деле все еще лучше. Как если бы я получил новую щиколотку, намного лучшую, чем та, которую сломал.

– Я мог бы дать тебе дюжины средств, которые заставили бы тебя почувствовать себя лучше, – сказал ему Журавль, – начиная с укола «чистоты» и кончая щепоткой ржавчины. Но это средство действительно поможет тебе, и оно намного сильнее. Ну, что с твоей птицей? Если я собираюсь вылечить ее, я должен сделать это раньше, чем мы уйдем. Что это за птица?

– Ночная клушица, – сказал ему Шелк.

– Она может говорить?

Шелк кивнул.

– Тогда я попытаюсь поймать ее сам. Майтера, не скажешь ли моим носильщикам, чтобы они пришли на Солнечную улицу? Сейчас они на Серебряной. Скажи им, что ты пойдешь со мной и что мы выходим через пару минут.

Майтера Мрамор пустилась рысью.

Целитель погрозил пальцем Шелку.

– Ты сидишь, молодой человек. Я сам найду ее. – И он исчез за лестницей. Вскоре Шелк услышал его голос из кухни, хотя и не смог разобрать слова.

– Ты сказал Крови, что потребуется долгое лечение, для того, чтобы у меня было побольше времени, верно? – сказал Шелк. – Спасибо, доктор.

Никакого ответа. Повязка все еще жгла, но странно приятно. Шелк негромко начал полдневную молитву Сфингс Храброй. Жирная муха с синей спинкой пронеслась, жужжа, через открытую дверь, порыскала в поисках еды и с размаха ударилась о стекло ближайшего окна на Солнечную улицу.

– Шелк, подойди на минутку, – крикнул из кухни Журавль.

– Конечно. – Шелк встал и пошел, почти нормально, к двери кухни, с босой правой ногой и повязкой, туго обвившейся вокруг лодыжки.

– Она прячется там, – Журавль указал на верх кухонного шкафа. – Я немного поговорил с ней, но она не хочет спускаться вниз и разрешить мне посмотреть ее крыло, если ты не пообещаешь, что ей больше не сделают больно.

– Неужели? – спросил Шелк.

Ночная клушица подтверждающе каркнула с верхушки шкафа, Журавль кивнул и подмигнул.

– Я обещаю. Пускай Великий Пас осудит меня, если я причиню тебе вред или разрешу другим так сделать.

– Нет резать? – каркнула птица. – Нет палка?

– Правильно, – объявил Шелк. – Я не буду приносить тебя в жертву или причинять тебе зло каким-нибудь другим способом.

– Дом птица?

– Пока твое крыло не заживет и ты не сможешь летать. Тогда ты будешь свободна.

– Нет клетка?

Журавль подтолкнул локтем руку Шелка, чтобы привлечь его внимание, и покачал головой.

– Правильно. Нет клетка. – Шелк взял со стола клетку и поднял ее над головой настолько высоко, чтобы птица ее увидела. – Теперь смотри. – Он изо всех сил бросил ее на пол, тонкие прутья взорвались, как хлопушка. Он наступил на нее здоровой ногой, затем подобрал разломанные остатки и бросил их в ящик для растопки.

Журавль опять покачал головой:

– Мне кажется, что ты об этом пожалеешь. Иногда они причиняют много неприятностей.

Яростно махая здоровым крылом, большая черная птица спустилась со шкафа на стол.

– Хорошая птица! – сказал ей Журавль. – Он сел на кухонный стул. – Я собираюсь взять тебя в руки и хочу, чтобы ты минутку спокойно посидела. Я не сделаю тебе больно больше, чем я должен.

– Прошлой ночью я сам был пленником, – заметил Шелк, наполовину самому себе. – Даже хотя на самом деле клетки не было, мне это не понравилось.

Журавль умело взял несопротивляющуюся птицу, крепко, но нежно.

– Принеси мою сумку, хорошо?

Шелк кивнул и вернулся в селлариум. Закрыв дверь в сад, он взял в руку темный сверток, который выставил напоказ доктор Журавль. Как он и ожидал, в нем была его сутана, со старым пеналом в кармане; сутана была обмотана вокруг ботинка. Хотя у него и не было носка на правой ноге, он надел оба ботинка, поднял коричневую медицинскую сумку и принес в кухню.

Птица вопила и трепыхалась, пока Журавль занимался ее раненым крылом.

– Вывихнуто, – сказал он. – Как если бы ты вывихнул локоть. Я поставил его на место, но я хочу наложить шину, чтобы она не могла двигать им прежде, чем оно заживет. Тем временем ей лучше оставаться внутри дома, иначе о ней позаботятся кошки.

– Тогда она, наверно, осталась внутри по своей воле, – сказал Шелк.

– Внутри, – повторила птица.

– Твоя клетка сломана, – строго сказал Шелк, – и я, конечно, не собираюсь закрывать все эти окна и испечься от жары только для того, чтобы ты не могла вылететь.

– Нет летать, – уверила его птица. Журавль порылся в сумке.

– Надеюсь, что нет. – Шелк снял одеяло с окна в сад, открыл окно и свернул одеяло.

– Когда ты должен встретиться с Кровью в желтом доме? – спросил Журавль.

– В час дня, в точности. – Шелк отнес одеяло в селлариум; вернувшись, он добавил: – Похоже, я опоздаю, но сомневаюсь, что он сделает мне что-то более плохое, чем пожалуется на это.

– Молодец. Он сам опоздает, насколько я его знаю. Он любит, чтобы все уже были на месте, когда он появляется. Сомневаюсь, что он придет раньше двух.

Подойдя к окну на Серебряную улицу, Шелк снял тряпку для мытья посуды и кухонное полотенце и открыл окно. Оно было зарешечено, от воров, и ему пришло в голову, что он сам в буквальном смысле слова сидит в клетке, в старом четырехкомнатном здании, которое его научили называть домом. Он отогнал от себя эту мысль. Если носилки Журавля и были на Серебряной улице, сейчас их там уже не было; нет сомнения, что майтера Мрамор справилась с поручением и они ждут на Солнечной улице.

– Это надо было сделать. – Журавль покрутил в руках маленький кусок какого-то синего пластика. – Ты будешь готов, когда я вернусь?

Шелк кивнул, потом пощупал свою челюсть.

– Я должен побриться. И буду готов.

– Отлично. Я опоздаю, и девицы чокнутся, если не смогут пройтись по магазинам. – Журавль использовал последнюю, почти невидимую ленту, которая должна была удерживать маленькую шину на месте. – Это свалится через несколько дней. Тогда дай ей полетать, если она захочет. Если она любит соколов, то быстро обнаружит – любой сокол хороший судья в том, чего она может и чего нет.

– Нет летать, – объявила птица.

– Не сейчас, это точно. Если бы я был тобой, сегодня я бы даже не двигал этим крылом.

Шелк уже думал о другом:

– Бесовская одержимость, верно? В желтом доме?

Журавль повернул к нему лицо:

– Не знаю. Что бы это ни было, я надеюсь, что тебе с этим больше повезет, чем мне.

– А что там происходит? Прошлой ночью мой водитель и я слышали там крик, но мы не вошли внутрь.

Маленький целитель приложил палец к губам:

– Есть тысячи причин, почему девушки могут кричать, особенно одна из этих девушек. Может быть, пятно на ее любимом платье, плохой сон или паук.

Крошечная иголочка боли проникла из-под повязки; Шелк открыл узкий шкаф, закрывавший острый северный угол кухни, и вынул табуретку, на которой сидел патера Щука во время еды.

– Вряд ли Кровь хочет, чтобы я изгнал бесов из снов его женщин.

Журавль с треском закрыл медицинскую сумку.