Текст книги "Светские преступления"
Автор книги: Джейн Стэнтон Хичкок
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)
– Ну и каково в совете директоров?
– Скучно, но сказочно.
– Разве? Ты в самом деле находишь, что заседания скучны? Вот уж никогда бы не подумала…
Моника повела плечами и сменила тему.
– Как вспомню, сколько ты натерпелась, сердце так и разрывается! – сказала она липким, как патока, голосом. – Я тебе глубоко сочувствую. Есть какие-нибудь хорошие новости?
– Нет. Сделай одолжение, не касайся этого, – пробормотала я, встревоженная тем, что вымышленная болезнь успела совершенно вылететь у меня из головы.
Остальную часть пути мы ехали в молчании.
Глава 32
Около часу дня мы с Моникой вошли в кафе «У мопса». Здесь всегда было как-то особенно уютно благодаря цветным фотографиям собак по стенам, белым передникам официанток и длинным скамьям с кожаной обивкой. Метрдотель лично усадил нас за круглый стол в передней части зала, у панорамного окна, то есть на самом престижном пятачке зала (по крайней мере для тех, кому не все равно, где сидеть). Меня порадовало не только то, что он меня еще помнит, но и возможность попасться на глаза какой-нибудь завзятой сплетнице.
Я заказала стакан белого вина, а Моника – минеральную воду перье. Я расценила это как верный признак интенсивной светской жизни. В том кругу, где она теперь вращалась, за популярность расплачиваются отказом от маленьких удовольствий. Сомнительное внимание папарацци вынуждает женщину свести спиртное к минимуму, а то и вовсе забыть о нем. Я годами не прикасалась к алкоголю, пока мы с Люциусом бывали в свете (зато теперь только и делала, что смотрела в стакан).
– Посмотрим, нет ли на дне какой истины, – заметила я, когда принесли заказ.
Моника даже не улыбнулась. Я совсем забыла, что у нее плоховато с чувством умора. Когда подали еду (мясной пирог, фирменное блюдо заведения), она не сразу принялась за свою порцию, а некоторое время ерзала по скамье, стараясь заглянуть в каждый уголок зала.
Ленч оказался для меня занимательным во многих отношениях сразу. В прежние времена Моника таила от меня важный секрет, поэтому ее речи, манеры, шарм – все было тонко рассчитанным и насквозь фальшивым. Она пребывала на сцене, а я простодушно внимала ей и верила каждому слову. Теперь мы поменялись ролями, вот почему мне не составило труда быть до тошноты любезной и покладистой. Моника переняла от меня стиль, а я от нее – наглость и теперь кривлялась вовсю, изображая прежнюю Джо, наивную, как ребенок.
Сторонний наблюдатель решил бы, что мы едва знакомы и лишь пытаемся завязать отношения. За едой мы говорили только о светской жизни: где Моника бывает, кого видит, что планирует. Обсудили наших общих знакомых, причем я узнала много нового и занятного. Это было очень кстати, ведь я так долго была за пределами светского общества, что совсем потеряла с ним связь. Зато Моника вполне усвоила искусство сплетни и взахлеб делилась со мной последними новостями. В числе прочего выяснилось, что Дик Бромир выпутался и был теперь вне опасности.
Постепенно мне удалось перевести разговор на дела домашние. Я осведомилась, каково иметь сразу два места жительства, и Моника с готовностью пустилась в рассказы о Пятой авеню и Саутгемптоне. Выходило, что часть моего бывшего персонала, в том числе садовник и повар, взяли расчет. Это позволило ей к слову вставить, что «хорошей прислуги теперь не найти».
Моника говорила, а я жадно впивала информацию о том, кто у нее работает, какие имеет обязанности, когда приходит и уходит – особенно в нью-йоркской квартире. В скором времени это должно было мне пригодиться. Например, я узнала, что Моника не любит держать прислугу прямо в квартире и потому сняла для двух своих горничных, сестричек из Сальвадора, комнатку из числа подсобных помещений, где ютился обслуживающий персонал здания: ремонтники, мойщики окон и тому подобное. Одна из сестер каждое утро в половине девятого приходила подать ей завтрак.
– Ты же знаешь, я не в состоянии проснуться, пока не выпью кофе с молоком. Эта девица – полная идиотка, но кофе варит такой, что ложка стоит, и квартиру вылизывает чуть ли не языком.
– Повезло! Помнится, я звонила тебе, и трубку взял какой-то англичанин. Очень внушительный голос.
– А, это Трейвис, в прошлом дворецкий у кого-то из королевского семейства. Я пыталась расспросить, но он отмалчивается. Вообрази себе, подписал обязательство о неразглашении. Я заставила его подписать такое же. Он просто находка!
Как оказалось, Трейвис появлялся в квартире не раньше десяти. Антея, секретарша с чирикающим голосом, приходила в час дня, а новый повар и вовсе вечером, кроме тех случаев, когда кто-то бывал приглашен на ленч.
Складывалось впечатление, что Моника и впрямь, как мечтала, достигла вершины мира и теперь она выше таких приземленных чувств, как досада, зависть и мелочность. Однако чем дальше шел разговор, тем больше в нем появлялось словесных колючек. Поначалу редкие и довольно безобидные, они становились все острее, пока за десертом Моника не впала в откровенную агрессивность. Мы как раз говорили о Саутгемптоне, когда она вдруг заявила:
– Ненавижу воспоминания о том лете! Это было ужасно! Все помыкали мной, в том числе ты, Джо.
– Я?!
– А разве нет? Я бы даже сказала, особенно ты!
– Каким образом?
Я была совершенно сбита с толку. С моей точки зрения, я носилась с Моникой больше, чем с кем бы то ни было.
– Ты видела во мне служанку! Мне приходилось отвечать на звонки, разбирать твои дела.
– Но ведь ты сама предложила мне помощь в награду за гостеприимство! По крайней мере я так это поняла.
– Я не собиралась быть девочкой на побегушках, а этим-то и кончилось, – заявила Моника, пылая негодованием.
Что это, очередное притворство? Или она в самом деле расценила мое радушие таким образом? Я не знала, что хуже.
– Ты воспользовалась тем, что я бедна и что у меня в Америке никого нет! – возмущалась Моника. – Ты бы никогда не посмела так обращаться с Бетти или Джун, потому что они тебе ровня! Ты самым бессовестным образом извлекала личную выгоду из моей жизни у вас! Признай это!
Я не могла поверить своим ушам. Никогда еще мне не приходилось сталкиваться с таким законченным свинством. Женщина, под моей кровлей раздвигавшая ноги для моего мужа и позже ограбившая меня до нитки, теперь бросала мне в лицо обвинения. К счастью, мне удалось не потерять самообладания. Вместо того чтобы напомнить, что это Люциус задумал ввести ее в наш дом в качестве секретарши, то есть в какой-то мере девочки на побегушках, я просто молча ждала, когда она выдохнется. Это случилось не сразу.
– О, я помню всех, кто обошелся со мной пренебрежительно! Когда-то ты любила повторять: «Можно забыть о самой услуге, но не о том, что она была оказана». А я думаю, помнить нужно все! И я помню, ты уж мне поверь… хотя и не таю зла, даже против тебя, Джо. Если любой из моих обидчиков умрет, я приду на похороны, словно он был мне дорог.
Я внимала этой бессвязной тираде, не зная, что и думать. Моника пыталась доказать свое – но не мне, а тому, кто, невидимый, присутствовал рядом. Передо мной как бы заново проигрывалась давняя драма – возможно даже, драма детских лет. Внезапно меня осенило нечто очень странное: кошмар, через который мне пришлось пройти, был чем-то вроде ритуальной мести, а я просто подвернулась под руку как воплощение прошлого. И что хуже всего, не все из задуманного удалось. Топор войны так и не был зарыт. Расправившись со мной, Моника не примирилась с прошлым.
– Знаешь, Джо, я ведь тогда в самом деле к тебе привязалась, – говорила она, – а ты… ты предала мои чувства своим откровенным снисхождением. Скажи, ты ведь понимаешь это?
– Я вижу все иначе. Жаль, что у нас разные точки зрения.
Мои возражения не могли пробиться сквозь оболочку самовлюбленности и эгоцентризма. Для Моники весь окружающий мир был только зеркалом, в котором она могла любоваться своим отражением. Пришлось и дальше выслушивать это бесконечное нытье. Когда подали кофе, я была уже совершенно опустошена. Чтобы хоть немного взбодриться, пришлось всыпать туда три ложки сахару. Тут Моника наконец вспомнила об ожерелье.
– Оно осталось дома, – ответила я.
– Что?! – воскликнула она в полный голос.
За соседними столами оглянулись.
– Я не отважилась взять его на работу. И потом, мы договорились заехать ко мне после ленча.
– Разве?
– Значит, я что-то путаю.
– Договор был такой: я приношу чек, а ты – ожерелье, – процедила Моника. – Чек у меня с собой!
– Прости, ради Бога! В последнее время я немного рассеянна. Так ты хочешь ожерелье или нет? Если да, идем ко мне домой.
– Не могу. У меня встреча!
– Когда? – спросила я, холодея.
– В половине третьего.
Вот несчастье! Как раз в это время Оливе предстояло войти в контору миссис Маккласки.
– А что за встреча? – уточнила я, глотнув переслащенного эспрессо, чтобы не сидеть с вытянутым лицом. – Нельзя ее немного отложить?
Моника порылась в сумочке и достала крохотный мобильный телефон, больше похожий на пудреницу. Нажав только одну кнопку, она поднесла его к уху: в памяти этот абонент имел наивысший приоритет. Я заказала еще кофе, слушая шепот Моники:
– Нейт, дорогой, я немного задержусь… точнее не знаю… не позже половины четвертого… да… да… нет, мы встретимся прямо там… разумеется, расскажу, как же иначе… я тоже… прекрасно, дорогой! – Она спрятала телефон и пояснила. – Это был Нейт.
– Я так и поняла. Кстати, когда венчание?
– Точная дата еще не определена. Сегодня мы как раз встречаемся в «Пирсе», чтобы выбрать кольцо.
– Ни даты, ни кольца… а в газетах писали, что скоро свадьба!
– Хотелось самой выбрать кольцо, да вот все никак не подберу. На этот раз пусть будет не с бриллиантом, а с изумрудом.
Я отметила «на этот раз», но не подала виду.
– Говорят, изумруд в обручальном кольце приносит несчастье.
– Кто говорит? Наверняка только те, кому изумруды не по карману!
Между тем я взвесила это новое осложнение и, как уже бывало, пришла к выводу, что оно может пойти мне скорее на пользу, чем во вред. Если Нейт все же возьмется оспаривать завещание и сумеет довести дело до суда, то вынужден будет признать, что в указанный день Моника звонила ему и предупреждала, что задержится. Разумеется, она расскажет ему, что из кафе мы поехали ко мне домой, но доказать он ничего не сможет, потому что я под присягой поклянусь, что сразу после ленча она простилась со мной и отправилась на какую-то важную встречу.
Я представила себя на свидетельской скамье и слышала собственный голос: «Точно не знаю, но речь шла о каком-то адвокате…»
Чтобы выгадать больше времени, я поторопила официантку со счетом. Моника заплатила картой, я – наличными (я почти забыла, как выглядит кредитная карточка). Где-то около двух мы двинулись к выходу из кафе и на пороге столкнулись с Бетти и Джун, которая не слишком мне обрадовалась: она все еще живо помнила историю с неудачными торгами. Иное дело Бетти. Одолженные мне десять тысяч давно вылетели у нее из головы, судя по теплой улыбке, которой она меня одарила.
– О, сладкая парочка! – неудачно ляпнула она.
– Привет, Бетти, Джун! – сказала я.
Моника, поскольку ей так и не удалось по-настоящему сблизиться с моими бывшими друзьями, буркнула что-то маловразумительное и поспешила прочь. Я склонилась к уху Джун и прошептала:
– Я тебе такое скажу – не поверишь! Жди звонка.
Мы разошлись, и Бетти с Джун направились в кафе, на ходу обсуждая последний званый ужин. Я хорошо знала этот вид беседы. Он начинался за здравие, а кончался за упокой – едкой критикой хозяйки дома. Я шла за Моникой, вне себя от радости, что судьба послала нам именно этих двух глашатаев любого мало-мальски занимательного события.
Помимо этого, я выбрала кафе «У мопса» потому, что оттуда можно было добраться до моей квартиры пешком. Пока мы шли, я украдкой оглядывалась, нет ли свидетелей. Все было чисто. Мы без помех добрались до парадного.
Моника, неэлегантно пыхтя, последовала за мной на верхний этаж.
– Поверить не могу, что ты здесь обитаешь!
– Осторожно, ступеньки ветхие! Держись за перила.
Как и в случае с Оливой, я была благодарна судьбе за отсутствие консьержки. Нас никто не видел.
Когда до моей площадки оставалось несколько ступенек, я разыграла обморок: пошатнулась и сделала вид, что падаю. Как бы в попытке удержать равновесие, я схватилась за перила – как раз там, где на них лежала рука Моники, – и точно рассчитанным движением вонзила в нее острый край колечка от ключей, которое накануне слегка разжала.
Моника с криком схватилась за руку. Я выпрямилась, причем не без труда: этот акт сознательного насилия потряс меня уже до непритворной дурноты. Сквозь шум в ушах пробились стоны Моники. Я увидела у нее между пальцами кровь.
– Боже мой! Мне так жаль, мне так жаль!
– Черт! – процедила она сквозь зубы. – От тебя одни неприятности! Что ты мне воткнула? Нож?
– Моника, ради Бога, не говори так! Это всего лишь колечко от ключей! Я не хотела, я… все эти лекарства… они влияют на координацию движений!
– Надеюсь, у тебя есть бинт?
Моника заглянула под пальцы. Похоже, первоначальный шок миновал, и она поняла, что ничего страшного не случилось.
Я отперла дверь, пропустила ее вперед и махнула в сторону кухни.
– Туда!
Моника застыла сразу за порогом, совсем забыв о раненой руке, и медленно обвела взглядом жалкий интерьер квартиры. Я избавилась от большей части коробок и навела сравнительный порядок, но даже капитальный ремонт не сумел бы замаскировать того, что это трущоба.
– Джо, я и не подозревала!..
– Это всего лишь первое впечатление, на самом деле все не так плохо. Человек ко всему привыкает.
– Только не к такому! – сказала Моника себе под нос.
Я сделала вид, что не слышу, и повела ее на кухню.
– Большая часть человечества сочтет эту квартиру вполне подходящим жильем, – заметила я, открывая холодную воду (отчего-то мне показалось уместным выступить в защиту своего теперешнего обиталища). – Подставляй руку!
Когда струя ударила по ране, Моника зашипела и поморщилась. На тыльной стороне ее руки виднелась глубокая царапина, а вокруг все припухло.
Я еще раз повторила, что мне жаль, нисколько не покривив при этом душой. Вообще говоря, я не могла поверить, что сделала это. Бинтуя руку Моники таким же бинтом, что и Олива, я не могла отогнать воспоминание о случившемся на лестнице.
Затем я предложила ей сесть в кресло, и Моника опустилась в него медленно, как одурманенная. Она и выглядела именно так: приоткрытый рот, пустой взгляд. Про себя я назвала это передозировкой жестокой действительности.
– Мне очень жаль… – начала я.
– Хватит извиняться! – вдруг прикрикнула она. – Ты мне действуешь на нервы!
– Хочешь чего-нибудь? Воды?
– Принеси наконец ожерелье. Господи, не хватало мне еще шрама! Хорошо, что обручальное кольцо носят на левой, иначе… воображаю, как бы я его сегодня примеряла… Забирай свои деньги!
Левой рукой она достала из сумочки чек и бросила на столик.
– Сейчас.
Я вернулась на кухню и полезла в холодильник.
– Только не говори, что держишь ожерелье там! – крикнула Моника из гостиной.
– Это ничем не хуже сейфа. Взгляни!
Она неохотно выбралась из кресла, подошла и с довольно угрюмой усмешкой следила, как я открываю коробку для завтраков, как разматываю бумагу. Когда сафьяновый футляр оказался у нее в руках, Моника воскликнула: «Какой холодный!» Но при виде ожерелья все забылось. Глаза ее вспыхнули.
– Fantastique!
– Ты все еще хочешь его приобрести? Я не настаиваю, ты знаешь.
– Что за вопрос?! Я столько об этом мечтала!
– Так примерь.
– Нет времени…
– Это ненадолго. Неужели ты просто спрячешь его?
Моника бросила взгляд на часы и заколебалась.
– Ну же! – искушала я.
– Тогда скорее!
Для полноты эффекта сбросив жакет, она позволила мне застегнуть на шее замочек ожерелья (ей самой все равно не управиться бы одной рукой). Разумеется, я не торопилась. Мы постояли в спальне, перед зеркалом гардероба, единственным, где можно было увидеть себя в полный рост. Моника расстегнула несколько верхних пуговок блузки и принимала одну позу за другой, восхищаясь игрой камней.
– Великолепно, великолепно! – повторяла она сияя. – Подлинно королевское украшение!
Надо признаться, и я восхищалась – если не самой Моникой, то ожерельем у нее на груди. Снимая его, я постаралась растянуть этот процесс подольше.
– Что ты копаешься! – нервничала она. – Мне давно пора бежать!
Наконец ожерелье перекочевало в футляр, а футляр – в сумочку. Моника при этом морщилась (очевидно, ранка еще болела).
– Возьмешь такси? – полюбопытствовала я как бы между прочим.
– А здесь это возможно?
– На твоем месте я дошла бы до Лексингтон-авеню.
Я сказала это с дальним прицелом – чтобы никакой таксист не мог потом утверждать, что Моника села к нему машину у моего дома. Проводив ее, я выждала пару минут, потом выглянула снова. Ни одного желтого пятна в потоке машин. Судьба по-прежнему была на моей стороне. Я видела, как Моника идет к перекрестку. Постояв там, она продолжила путь, видимо, решив пешком добраться до «Пирса», который был всего в паре кварталов.
Провожая ее взглядом, я размышляла над тем, насколько удачно прошла другая, параллельная часть плана.
Глава 33
По дороге на работу, желая создать себе алиби, я заглянула в «Блуминдейл», а затем в банк, где положила деньги на свой счет. У меня не было и тени сомнения, что первым делом Моника расскажет Нейту, что произошло в этот день между ней и мной. Я собиралась упорно отрицать все, что касалось ее визита ко мне домой. Официальная версия была такова: «Моника принесла чек, а я – ожерелье. Мы обменялись, потом немного поговорили. Она сказала, что хочет кое-кого повидать, и позвонила Нейту предупредить, что задержится. Сразу после этого мы распрощались, и я отправилась за покупками».
Если надо, я готова была поклясться на Библии, что понятия не имею ни о какой травме. «За ленчем ее рука была в полном порядке!»
В тот день я задержалась на работе допоздна, с одной стороны, чтобы задобрить начальника, с другой – из страха остаться наедине с собой. Я все еще не могла поверить в то, что совершила. Хотя эта маленькая жестокость была существенной деталью плана, я не хотела вспоминать, как поранила Монику. И вот как раз это меня беспокоило. Если даже такая малость лежит на совести тяжким грузом, как я намерена совершить убийство? Слава Богу, существует ротинал! Он сделает это за меня.
А пока был самый подходящий момент заронить зерно новой сплетни – пусть длинные языки высшего общества для разнообразия поработают на меня. Я позвонила Джун, этой патологической болтушке. Холодок в ее тоне растаял сразу, как только я намекнула на сочный кусочек информации, которым собираюсь с ней поделиться. Разумеется, для начала я взяла с Джун слово держать все в строжайшем секрете (примерно то же самое, что взять с воробья слово не чирикать).
– Могила?
– Могила, могила! – выдохнула она, изнемогая от любопытства.
– Так слушай! – Я понизила голос. – Когда мы с Моникой сегодня были «У мопса», она призналась, что…
– Беременна?! – ахнула Джун.
– Да нет! Неизлечимо больна.
– Что?! – Несколько мгновений длилось потрясенное молчание. – Шутишь! А что у нее?
– Она еще не знает, но подозревает, что это…
– Рак! – крикнула Джун. – Что же еще? Сейчас это сплошь и рядом. Просто эпидемия какая-то! Она, конечно, уже была у врача?
– Вот именно, что не была. Она до смерти боится, что ее страхи подтвердятся.
– Скажи, пусть немедленно обратится к хорошему врачу! Чем раньше ей поставят диагноз, тем больше надежды. Помнишь мой шрам? – Джун имела в виду шрам на груди, где ей вырезали опухоль в начальной стадии. – Надо бы Монике записаться в мой кружок «Пережившие рак». Мы поможем ей справиться с болезнью.
– Я уже посоветовала ей одного хорошего доктора, но не уверена, что она пойдет.
– Ничего удивительного! Она же француженка, а французские врачи – настоящие коновалы. Когда мы с Чарли отдыхали в Провансе, они чуть не отправили его на тот свет: прописали от фарингита ингалятор на кортизоновой основе. С него беднягу Чарли раздуло, как – баллон! – Джун помолчала, пораженная неожиданной мыслью. – Знаешь, а странно, что из всех своих знакомых Моника сказала это именно тебе… Мы с Бетти до сих пор не можем опомниться от того, что видели вас вдвоем. Ты же знаешь Бетти! Она сказала: «Гитлер и Черчилль за круглым столом!»
– Если честно, мне кажется, что Монику мучает совесть. Ты не представляешь, как ласково она держалась со мной за ленчем. Совершенно как в прежние времена! Несколько раз повторила, что как-нибудь воздаст мне за все пережитое. Уж не знаю, что имелось в виду, но эта неожиданная перемена как-то… как-то тронула меня. Жаль Монику.
– Джо, ты само великодушие!
– Что ты! Просто когда она сказала, что неизлечимо больна и что это, быть может, расплата свыше…
– Она так и сказала?!
– Слово в слово.
– Кто знает, – вздохнула Джун. – Может, и расплата.
Закончив разговор, я знала, что в самом скором времени слухи о неизлечимой болезни графини де Пасси и о том, что мы с ней снова на дружеской ноге, обойдут весь наш круг.
Олива появилась у меня около восьми вечера. Она выглядела совершенно неузнаваемой в короткой юбке-стрейч, облегающем свитере и белокуром парике. Я сочла за лучшее не задавать лишних вопросов и просто принесла ей мартини, который держала наготове в холодильнике. В обмен она протянула мне бумажный пакет с костюмом и шляпкой.
– Как все прошло?
– В лучшем виде.
Она устроилась на диване, а я, едва сдерживая любопытство, присела на краешек кресла. Наступило молчание.
– Ну, рассказывай! – не выдержала я.
Олива не подала виду, что слышит этот крик души. Отставив стакан, она не спеша закурила.
– Малышка Маккласки и в самом деле головастая баба, – заметила она наконец.
– Ну и?..
– Я проделала все, как мы договорились. Ты сама-то была у нее в конторе?
– Нет.
– У нее там сплошь бонсаи – ну, ты знаешь, такие деревца-недоростки, в точности как настоящие. Похожи на нее как две капли воды. Еще там подборка оккультных предметов какого-то индейского племени. Каждую зиму она выезжает на Таос, а на рабочем столе, в пластиковой клетке, держит живого скорпиона по имени Фред. Говорит, поймала его у себя дома. Это вроде бы ее второе «я». Да, и еще у нее на стене висит фотография с личным автографом. Угадай чья!
Я отмахнулась – это было мне глубоко безразлично.
– Оперного певца… как же его?.. черт, забыла! Такой смазливый… нет, не помню.
– Как все прошло?!
– Спокойно, сладенькая, спокойно. Держи себя в руках. Хорошая актриса ценит красивые декорации. Так вот, ты советовала очаровать ее, и я, мать твою, постаралась! Да так, что чуть не нарвалась на объяснение в любви с первого взгляда. Ты знала, что она лейсба?
Я испустила вздох досады. Олива, хмыкнув, перешла к делу:
– Между прочим, она с ходу поинтересовалась, что у меня с рукой.
– А ты?
– Как и было задумано, уклонилась от ответа. «Нелепая случайность, не стоит внимания». Тогда она усадила меня и втянула в светскую беседу обо всем на свете. Вопросов задала не меньше сотни, в том числе насчет Нейта.
– Как же ты выкручивалась?
– Помаленьку. Подала дело так, что Нейт, мол, отличный парень, но есть в нем эдакая неприятная струнка, которая и вызывает у меня подозрения. Я, мол, хочу определенных гарантий. Короче, общие слова, как в гороскопе. От кофе я отказалась, от сигареты тоже – не хотелось оставлять ей на память образец слюны, тем более при полном отсутствии отпечатков пальцев.
– Обо мне она не упоминала?
– Ни словом.
– Вот и хорошо.
– Потом мы наконец перешли к брачному контракту. Поверь, эта крошка знает свое дело. Заявила, что брак с мужчиной – петля на шее женщины. Короче, некоторое время я ее с интересом слушала, потом начала поглядывать на часы и в конце концов сказала, что время поджимает. Начала подниматься, сделала вид, что кое-что пришло в голову, и выложила ей все то, что мы так долго репетировали: поездка, завещание. Сказала, что не знаю, к кому с этим обратиться. Не посоветует ли она? Она так и прыгнула на приманку. Предложила оформить это дело заодно, раз уж я там. Я едва успела кивнуть, как, будто из-под земли, появилась еще куча народу, и наше дельце было обделано быстро и без проблем.
– И без удостоверения личности?
– Точно.
– Она прочла завещание?
– Бросила взгляд в ту часть, где стоит имя душеприказчика, наверняка чтобы убедиться, что это и в самом деле Нейт. По-моему, она втайне злорадствовала: я же сказала, что он не одобрит моего поступка, и несколько раз повторила, что визит должен остаться в тайне. Кроме нее, было еще трое, и все мы сидели за симпатичным круглым столом. Меня спросили, действительно ли я Моника де Пасси и проживаю по адресу: Пятая авеню, восемьсот пятнадцать. Я ответила: «Да, да, мадам!»
– Не шути так!
– А ты расслабься. К тому времени это была пустая формальность. Я ее совсем заморочила, ты уж поверь. Еще меня спрашивали, известно ли мне содержание завещания. Я ответила: конечно, ведь я его и составила. Затем эта Маккласки попросила дать одному из тех троих указание подписать бумагу от моего имени. Я дала. Он подписал. Другие двое подписались как свидетели. Эти трое попрощались и исчезли. Маккласки спросила, не желаю ли я оставить завещание у нее в конторе на хранение. Я сказала: отличная мысль! Мы вернулись к брачным контрактам. Не против ли я, если она прямо сейчас набросает для меня контракт в общих чертах? Я сказала, что должна бежать, но свяжусь с ней при первой же возможности. И ушла.
– В котором часу?
– В три сорок.
– Хорошо. Великолепно!
– Всегда к вашим услугам. О, чуть не забыла! Тебе понравится. Перед самым моим уходом она сказала, что несколько месяцев назад видела меня на одном вечере и как раз с твоим приятелем Натаниелем.
– Да что ты!
– Ей-богу! Сказала, что для нее большое удовольствие снова меня видеть. А теперь, конфетка, выкладывай денежки.
– Сначала копию завещания!
– Сначала деньги.
Я передала ей серый конторский конверт с пятью тысячами долларов в стодолларовых купюрах. Олива достала пачку, лизнула указательный палец и пересчитала деньги, пожалуй, быстрее, чем счетный автомат. Похоже, крупная сумма была ей не внове.
– Ты работала в банке? – не удержалась я.
– В казино, – был ответ.
Она разделила деньги пополам, скатала каждую стопку в тугой рулон, стянула резинкой и так ловко запрятала под пояс юбки, что невозможно было ничего заподозрить.
– Боишься, что вырвут сумочку?
– Нет, просто мне нравится держать деньги поближе к телу. – Олива оглядела себя, уперла руку в бок и усмехнулась. – На данный момент заплачено десять тысяч. За тобой остается миллион.
– Что, прости?!
– Я не стану торопить тебя с платой, конфетка. Наверняка твоя подружка графиня не сразу сыграет в ящик. Но уж когда сыграет, не сомневайся – я напомню про этот маленький должок.
Мне едва удалось проглотить сухой ком в горле.
– Слушай, в ближайшее время тебе нужно держаться от меня подальше! Как будто мы вообще не знакомы, понимаешь? Если тебя заметят…
– Я понимаю, сладенькая, понимаю. – Олива потрепала меня по щеке и пошла к двери, но остановилась на пороге. – Ты уж извини, я не отдам тебе копию завещания. Я ее приберегу, так, на всякий случай. Мало что придет тебе в голову.
– Это мой экземпляр!
– Знаю. Ты его получишь сразу, как только расплатишься со мной. Помни, за тобой миллион. Один знакомый как-то сказал, что я всегда выскакиваю, как чертик из табакерки, когда меньше всего этого ожидаешь.
Я решительно не знала, что сказать. Олива держала меня за горло, и мы обе это понимали.
– Вот еще что, сладенькая…
– Что?!
– Маккласки сказала, что отправит мне счет на дом. На твоем месте я бы над этим поразмыслила.
Я долго следила из окна, как она идет по улице в меркнущем свете дня. Теперь уже не имело значения, откуда она взялась и куда уходила. Когда снова явится, думала я, тогда я ею и займусь.
Той же ночью я разрезала на куски костюм и шляпку и выбросила обрезки в три разных мусорных бака, в двух кварталах от моего дома и в квартале друг от друга. Было до слез обидно уничтожать дорогие, отлично сработанные вещи, но от улик приходится избавляться, и это правило превыше всего.
В общих чертах ситуация виделась мне так: очень скоро Моника получит от миссис Маккласки счет за услуги, и вся моя затея пойдет прахом – значит, придется махнуть рукой на осторожность и нанести удар немедленно.
Я уже остановилась на ротинале как на самом легком и надежном способе убийства, а теперь окончательно пришла к выводу, что не способна на насилие и просто не сумею столкнуть Монику с балкона. Я высыпала содержимое пяти пилюль в конвертик (вот и все приготовления к решительной атаке), а на другой день позвонила Монике.
– Привет, Джо! – ответила она без малейшего воодушевления.
Думаю, ей была ненавистна мысль о том, чтобы и впредь поддерживать со мной отношения – ведь с меня уже нечего было взять. Что ж, ее симпатия была мне без надобности, довольно было, если она снизойдет до меня. Приходилось снова взывать к алчности.
– Как рука? – осведомилась я в качестве прелюдии к разговору.
– Пройдет. Что тебе нужно?
– Ничего. Наоборот, хочу тебе кое-что предложить.
– Что бы это ни было, вряд ли оно меня заинтересует.
– Даже если это рубиновые подвески в тон ожерелью? Это ведь был гарнитур.
– Вот как? – послышалось в трубке после короткой паузы.
– Я их так ни разу и не надела – слишком тяжелы для моих ушей.
– Странно. Почему же ты не попробовала продать все вместе как гарнитур? Это повысило бы цену.
– Должна же я была что-то сберечь от прежней жизни! Теперь это уже не важно. Послушай, ожерелье прекрасно и само по себе, но с подвесками становится просто ослепительным.
– И сколько ты за них хочешь?
– Ничего. Это подарок.
– Неужели?
– А на что они мне теперь, скажи на милость? По крайней мере сделаю последний красивый жест в моей жизни.
– Как трогательно… – пробормотала Моника с сомнением.
Я подумала, что все это звучит не слишком убедительно, и решила добавить красок:
– Я много думала о том, что узнала тогда за ленчем: что тебе горько вспоминать то лето, потому что я тобой помыкала. Как ни тяжело это признать, я в самом деле могла – сама того не ведая – держаться с тобой не совсем на равных. Я ведь искренне верила, что богатство и положение ставят человека выше тех, кому не так повезло. Это своего рода комплекс неполноценности. Теперь-то я понимаю, что не в деньгах счастье. Все бриллианты и рубины мира не смогут вернуть мне утраченное здоровье, значит, они мне ни к чему.
– Какое здравомыслие! – воскликнула Моника фальшивым тоном.
На этот раз пауза длилась значительно дольше.
– Я к тебе больше не пойду, – сказала она наконец. – Приходи ты.
