Текст книги "Врата Абаддона"

Автор книги: Джеймс С. А. Кори

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)

ГЛАВА 24
АННА

Она никогда не любила эсхатологического раздела теологии. На вопросы прихожан об Армагеддоне отвечала, что сам Господь довольно уклончив в этом вопросе, так что не стоит особо беспокоиться. Верь, что Бог знает, как лучше, и не навлекай его гнева – этого довольно для верующего. В душе она издавна таила несогласие с милленаристскими ожиданиями. Не с самой теологией, которая имела полное право толковать по мере возможности пророчества о конце времен, а с восторгом разрушения, который иной раз закрадывался в подобные толкования. Это особенно относилось к некоторым сектам, чья литература была полна картин Армагеддона. Анна не понимала, как можно радоваться зрелищу перепуганных людей, бегущих от пожара, охватившего мир, в то время как последователи – безусловно, правильной религии – из безопасного места взирают на господню месть.

Показать бы им «Принца Томаса»!

Когда это случилось, она читала, поставив терминал на грудь и подперев подушкой, а руки заложив за голову. Три ноты перегрузочной тревоги прозвучали слишком поздно. Ее уже вмяло в амортизатор с такой силой, что сквозь двадцать сантиметров геля почувствовалось пластиковое основание койки. Ручной терминал проехался по груди, став вдруг тяжелее подросшей Нами. Он оставил полосу синяков на грудине и до крови разбил подбородок. Подушка продавила живот как десятикилограммовый мешок, выдавив в горло желудочную кислоту.

Но хуже всего пришлось плечам. Обе руки вдавило в постель, вывихнув суставы. Когда истекли бесконечно долгие секунды торможения, суставы встали на место, и это оказалось больнее самого вывиха. Гель койки не был рассчитан на такую нагрузку и, вместо того чтобы удерживать ее после возвращения в прежнюю форму, выбросил к потолку. Попытка выставить вперед руки отозвалась страшной болью в плечах, так что Анна ударилась о потолок лицом. От разбитого подбородка на пенковой обшивке осталось кровяное пятно.

Анна вела тихую жизнь. Она ни разу не дралась, никогда не попадала в серьезные аварии. Болезненными были только роды, но выброс эндорфинов почти стер эту боль из памяти. Сейчас вместе с ошеломлением она испытывала бессмысленную злость. Нечестно, человек не должен так страдать! Ей хотелось заорать на предавшую ее койку, пнуть ударивший ее потолок – а ведь она в жизни никого не пинала, да и сил на пинок не было. Когда перестала кружиться голова, Анна отправилась искать помощи и обнаружила, что в коридорах еще хуже.

В нескольких метрах от двери каюты раздавило молодого парня. Тело выглядело так, словно на него наступил и размазал каблуком какой-то великан. Мальчика не только расплющило, но и порвало, скорчило так, что в нем едва можно было узнать человека. Кровь выплеснулась на пол и плавала кругом жуткими елочными шариками.

Анна закричала. Ей ответил булькающий крик боли. Кричали дальше по коридору. Анна осторожно оттолкнулась от своей двери и поплыла на голос. Через две каюты от нее наполовину свесился со своей койки мужчина. Должно быть, в начале торможения он как раз вставал с постели, и ему раздробило таз и все, что ниже. Верхняя половина туловища еще лежала на кровати, он слабо махал руками, мучительно кривил лицо.

– Помогите, – выговорил он и выкашлял комок кровавой мокроты, поднявшийся над ним красно-зеленым шаром. Анна всплыла над полом, чтобы, не двигая рукой, дотянуться до панели связи. Связь не работала. И освещение горело только аварийное – остальное, похоже, отключилось. – Помогите, – повторил мужчина. В голосе его прибавилось боли и булькающих хрипов. Анна узнала Алонсо Гусмана, знаменитого южноамериканского поэта. Он был любимчиком генерального секретаря, если верить слухам.

– Сейчас, – сказала Анна, даже не пытаясь сдержать слез. Она вытерла щеку о плечо и попросила: – Потерпите, я найду помощь. У меня вывихнуты плечи, но я кого-нибудь найду.

Мужчина тихо заплакал. Анна пальцами ног толкнулась к двери и выплыла в коридор, на поиски уцелевших среди бойни.

Вот этого эсхатологи никогда не рисовали на своих картинках.

Они любили изображать праведного Бога, карающего грешный человеческий род. Охотно изображали избранников божьих, из безопасности взирающих, как мир убеждается в их правоте. А вот как это будет, не показывали. Не показывали, как плачут люди, раздавленные и умирающие в луже, вытекшей из их тел. Молодых ребят, превращенных в груду мяса. Женщину, разрезанную пополам, потому что в момент катастрофы она спускалась в люк.

Вот это – Армагеддон. Так он выглядит. Кровь, раны и крики о помощи.

На скрещении коридоров у Анны кончились силы. Боль не давала двинуться с места. А на все четыре стороны тянулись приметы насильственной смерти. Это было слишком. Анна на несколько минут зависла в пустоте – а потом ее тихо отнесло к стене и прижало. Движение. Корабль пришел в движение. Очень медленно, но достаточно, чтобы прижать ее к стене. Оттолкнувшись, она снова всплыла. Значит, ускорения больше нет.

Поняв, что интерес к маневрам корабля – всего лишь попытка психики отвлечься от реальности кругом, Анна снова расплакалась. Мысль, что она не вернется из этого рейса, была слишком тяжела. Впервые ей представилось, что она больше не увидит Нами, не вдохнет запах ее волос. Не поцелует Ноно, не заберется к ней в теплую постель, не обнимет. Эта мысль оказалась мучительнее боли. Анна не утирала слепивших глаза слез. Так казалось лучше. Лучше было ничего не видеть.

Что-то схватило ее сзади, развернуло, и она напряглась, предчувствуя новые ужасы.

Это была Тилли.

– Ох, слава богу! – Тилли крепко обняла Анну, взметнув новую волну боли в плечах. – Я зашла к тебе, а там на стенах кровь, и тебя нет, и прямо перед дверью мертвец…

Не в силах ответить на объятия, Анна коротко прижалась щекой к щеке Тилли. Та отстранилась на вытянутую руку, но не выпустила подругу.

– Ты как?

Она смотрела на ссадину на подбородке.

– С лицом ничего, просто ободрала. Плечам хуже, я почти не могу шевельнуть руками. Надо позвать помощь. Алонсо Гусман тяжело ранен. По-настоящему тяжело. Ты поняла, что случилось?

– Пока не видела никого, кто бы понимал, – покачала головой Тилли, поворачивая Анну из стороны в сторону и критически оглядывая. – Пошевели руками. Так, согни в локтях. – Она ощупала плечи подруги. – Вывиха нет.

– Был, на секунду. – Анна задохнулась от боли. – И все остальное болит. Но надо спешить.

Тилли, кивнув, потянула с плеча красно-белый ранец. Внутри оказались десятки пластиковых пакетов с черными буквами инструкций. Тилли достала несколько штук, прочитала и положила обратно. Нашла наконец нужный, ободрала упаковку и вынула три шприц-тюбика.

– Это что? – спросила Анна, но Тилли уже уколола ее тремя сразу.

Анну омыла волна блаженства. Боль в плечах прекратилась. Ничегобольше не болело. Даже страх никогда не увидеть родных отдалился и уменьшился в размерах.

– Я спала, – рассказывала Тилли, забрасывая ампулы в ранец, – а проснулась – на меня словно автопогрузчик наехал. Думала, ребра полопаются, и дышать не могла. Вот я и откопала это из аварийного шкафа в каюте.

– А я и не подумала туда заглянуть, – с удивлением призналась Анна. Она смутно помнила, как глушила ее боль, но сейчас-то ей было прекрасно,как никогда. Она чувствовала себя умной и бодрой. Как глупо – при аварии и забыть об аварийном запасе. Ей хотелось надавать себе пощечин за глупость. Тилли опять держала ее за руки. Зачем это? Им надо спешить. Найти врачей, послать их к поэту.

– Эй, детка, – обратилась к ней Тилли, – пережди секундочку, пока первый кайф схлынет. Я целую минуту пыталась воскресить красный фарш, пока прочухала, что не в себе.

– Что это? – Анна повертела головой, отчего лицо Тилли расплылось перед глазами. Та пожала плечами.

– Военная аптечка. Наверное, амфетамины и обезболивающие. Противовоспалительное я тебе тоже вколола на всякий случай.

– Ты врач? – восхитилась Анна.

– Нет, но прочитать инструкцию на упаковке способна.

– Хорошо, – серьезно закивала Анна, – хорошо.

– Пойдем, поищем, не разобрался ли кто, что тут творится. – Тилли потянула Анну по коридору.

– А потом мне надо будет найти своих, – сказала Анна, послушно двигаясь за подругой.

– Ты что, еще не соображаешь? Ноно с Нами дома, в Москве!

– Нет, не то. Моих прихожан. Криса, и еще одного парня, и десантницу. Она злая, но, по-моему, я могла бы ее разговорить. Надо их разыскать.

– Пожалуй, я вколола тебе слишком большую дозу, – вздохнула Тилли. – Ладно, и их найдем. Но сперва поищем, кто бы нам помог.

Анна вспомнила поэта, и по щекам снова хлынули слезы. Она чувствовала грусть – значит, наверное, действие лекарств заканчивалось. В этой мысли мелькнуло сожаление.

Тилли задержалась у схемы палубы, повешенной рядом с черной оглохшей панелью связи. «Конечно, на военном корабле все предусмотрено», – подумалось Анне. Предусмотрено, что при попадании снаряда оборудование может отказать. И от этой мысли ей стало грустно. Сохранившийся где-то в глубине рассудок подсказывал, что ее качает на волнах наркотического опьянения, но справиться с настроением было не в ее силах. Анна снова заплакала.

Тилли ткнула пальцем в схему:

– Отдел безопасности.

Она опять потянула Анну за собой по коридору. Через два поворота они попали в маленькую комнату, забитую людьми, оружием и работающими компьютерами. Мрачный немолодой мужчина с сединой в волосах подчеркнуто не замечал женщин. Остальные четверо в этой комнате были моложе, и они тоже не поднимали голов.

– Первым делом откройте С-тридцать пять, – приказал старший двум молодым мужчинам, парящим слева от него, и указал на карту. – Там полно цивильных.

– Медперсонал? – спросил один из молодых.

– Свободный отсутствует, да и в том камбузе нет амортизаторов. Там всё в кашу, но лейтенант велел проверить.

– Есть, – ответил молодой и вместе с напарником вылетел из комнаты, мельком глянув на Анну с Тилли.

– Вы двое прочесывайте коридор, – приказал старший оставшимся в комнате матросам. – Собирайте, если есть что собирать, снимайте на видео и соскребайте, если нечего. Все сведения посылайте в рубку в срочном порядке. Ясно?

– Так точно, – отозвался один, и оба выплыли в дверь.

– В двести девяносто пятой человек нуждается в помощи, – обратилась к офицеру Анна. – Тяжело ранен. Он поэт.

Безопасник отстучал что-то на своем терминале и ответил:

– Есть, поставлен на очередь. Медики доберутся до него, как только освободятся. В офицерской столовой организован временный спасательный пункт. Вам, леди, я предлагаю немедленно отправиться туда.

– Что это было? – спросила Тилли, вцепившись в захват для рук, словно подчеркивая, что никуда не сбирается уходить.

Анна дотянулась до первой попавшейся опоры – это оказалась оружейная стойка. Офицер с ног до головы оглядел Тилли и, как видно, решил, что лучше ответить, а то не отвяжется.

– Чтоб я знал! Затормозились намертво меньше чем в пять секунд. Все травмы вызваны перегрузкой. То, что нас схватило, вцепилось только в обшивку, а на содержимое корабля ему плевать.

– Изменения в медленной зоне? – спросила Тилли. Анна посмотрела на оружие в стойке. Она уже лучше владела собой, но мысли все еще неслись вскачь. Здесь было полно самых разных пистолетов. Больших, тяжелых, с толстыми стволами и плоскими магазинами. И поменьше, какие показывают в полицейских боевиках. И на отдельной стойке – тазеры, как у нее на Европе. Нет, у нее был немножко другой, эти – военного образца. Серые, узкие, опасные на вид, и аккумуляторные гнезда заметно больше. Хоть и задуманы как нелетальное оружие, а выглядят угрожающе. Тот, что был у Анны дома, напоминал маленький фен для волос.

– Не трогайте, – сказал офицер, и только тогда Анна заметила, что тянется к оружию.

– Значит, чертовски много потерь, – сказала Тилли, и Анна поняла, что пропустила часть разговора.

– На «Принце» – сотни, – согласился офицер, – и разогнаться до прежнего максимума не светит. Некоторые корабли попытались. Связи с ними больше нет.

Анна разглядывала работающие в кабинете терминалы. Сообщения об ущербе, сводки, приказы – она мало что в этом понимала. Почти все в сокращениях или зашифровано. Военный жаргон. На одном маленьком мониторе сменялись изображения людей. Анна узнала Джеймса Холдена с клочковатой бородкой. Извещения о розыске? Остальные были незнакомы, пока не появилась модель девушки, которую помощница Холдена, Наоми, обвинила в диверсии.

– Может, это девушка из космоса, – вырвалось у Анны. Она плохо понимала, что говорит, и с трудом сдерживала истерический смешок.

Безопасник с Тилли дружно уставились на нее.

Анна указала на экран.

– Джули Мао, девушка с Эроса. Та, которую обвинил «Росинант». Может, это ее работа.

Безопасник вместе с Тилли обернулся к экрану. Через несколько секунд изображение космической Джули пропало, сменившись другим, незнакомым.

– Заполучить бы Джеймса Холдена на допрос, тогда быстро разберемся, кого в чем обвинять, – проворчал офицер.

Тилли в ответ расхохоталась.

– Они обвиняют ее? – спросила она, отсмеявшись. – Так это не Джули Мао. А Клари никак не могла здесь оказаться.

– Клари? – в один голос повторили безопасник и Анна.

– Девушку зовут Клари. Кларисса Мао, младшая сестренка Джули. Последний раз, когда я о ней слышала, она жила с матерью на Луне. Но это точно не Джули.

– Ты уверена? – спросила Анна. – Старпом с «Росинанта» сказала…

– Я в свое время обеих качала на коленях. Мао постоянно гостили у нас в Бахе. Привозили на лето детей – поплавать и поесть рыбных тако. Так вот, это Клари, а не Джули.

– Ох, – выговорила Анна, и ее подстегнутый наркотиком ум разом охватил всю интригу. Бешеная девушка в столовой, взрыв корабля ООН, нелепое заявление от лица Холдена, последовавшее за ним опровержение… – Это она. Она взорвала корабль.

– Какой? – спросил безопасник.

– Корабль ООН. Тот, из-за которого астерский корабль обстрелял Холдена. А потом мы все бросились в Кольцо, и она здесь! Она сейчас на этом корабле! Я видела ее в столовой и сразу поняла, что она не в себе. Она меня напугала, я должна была что-то сказать, но не стала, подумала: с какой стати?

Тилли с безопасником всё разглядывали ее. Анна чувствовала, что мысли разбегаются и язык мелет сам по себе. На нее смотрели как на сумасшедшую.

– Она здесь, – повторила Анна и заставила себя закрыть рот.

– Клари? – нахмурившись, спросила Тилли.

– Я видела ее в столовой. Она мне угрожала. Она была на этом корабле.

Безопасник, оскалившись, застучал по терминалу, выругался, нажал что-то еще.

– Будь я проклят. Корабельная система распознавания говорит, ее копия сейчас в ангаре В.

– Ее надо арестовать! – крикнула Анна.

– Ангар В числится в аварийном списке, – ответил офицер. – Возможно, она среди выживших, с пятью переломами. Если это вообще она. Такие паршивые копии дают много ошибок.

– У вас есть программа, которая могла ее сразу найти? – поразилась Тилли. – И вы не проверили?

– Мэм, когда чертов Холден велит прыгать, мы не спрашиваем, высоко ли, – проворчал в ответ офицер.

– Там есть шлюз. – Анна ткнула пальцем в экран. – Она может уйти. Сбежит.

– И куда же? – съязвил офицер.

Словно назло ему, на экране загорелся зеленый огонек – шлюз задействован.

– Надо до нее добраться. – Анна дернула подругу за руку.

– Вам надо в офицерскую столовую, – возразил безопасник. – Я пошлю за ней, как только у нас кровь уймется. Не до нее, когда вокруг такое. Подождет.

– Но…

В кабинет вплыл парень с залитым кровью лицом.

– Нужен врач в шестой-альфа, сэр. Десять штатских.

– Попробую кого-нибудь высвободить, – отозвался офицер. – Состояние пострадавших известно?

– Кости торчат наружу, но живы.

Анна вытащила Тилли в коридор.

– Нельзя ждать, она опасна. Она уже убивала людей – когда взорвала тот корабль.

– Ты не в себе, – ответила Тилли, выдернув руку и налетев на стену в коридоре. – Не соображаешь, что делаешь. Если Клари Мао и впрямь террористка и сейчас здесь, что ты сделаешь? Она взорвала корабль. Ты думаешь забить ее Библией?

Анна, наполовину вытащив из кармана, показала ей тазер. Тилли со свистом втянула воздух сквозь зубы.

– Украла? – громким шепотом спросила она. – С ума сошла?

– Я ее найду, – ответила Анна. Наркотик, поющий в ее крови, сводил все к одной-единственной точке. Она не сомневалась: если остановить эту Клари, она не потеряет дочь. Идея была совершенно безумной, но придавала ей силы. – Мне надо с ней поговорить.

– Она тебя убьет. – Тилли, кажется, чуть не плакала. – Ты предупредила службу безопасности, и хватит с тебя. Ты же священница, а не коп!

– Мне нужен вакуумный скафандр с ранцем. Ты не знаешь, где их хранят? Где-нибудь рядом со шлюзами?

– Сумасшедшая, – сказала Тилли. – Я с тобой не пойду.

– Ничего, – утешила ее Анна, – я вернусь.

ГЛАВА 25
ХОЛДЕН

– Наоми, – позвал Холден, – подключайся. Пожалуйста, пожалуйста, отвечай.

Умолкшая рация пугала Холдена. Миллер ждал молча, понурый и виноватый. Холден задумался, скольким людям приходилось видеть именно это выражение на лице старого детектива. Оно точь-в-точь подходило к словам: «несчастный случай» и «ДНК совпадает с ДНК вашего сына». Руки у Холдена дрожали – это ничего не значило.

– «Росинант»! Наоми, подключайся!

– Может, она цела, а рация вышла из строя, – заговорил Миллер. – Или она занята, что-то чинит.

– Или медленно умирает, – договорил Холден. – Я ухожу. Мне надо возвращаться к ней.

Миллер покачал головой.

– Возвращение окажется дольше, чем путь сюда. Так быстро двигаться ты уже не сможешь. Пока доберешься, она уже наладит все сама.

«Или умрет» – этого Миллер не сказал. Любопытно: протомолекула держит его на ладони, как куклу, а все же детектив способен думать о том, чтобы не причинять боли.

– Я хотя бы попробую.

Миллер вздохнул. В его зрачках мигнуло голубое сияние, словно в глазных яблоках проплыла глубоководная рыба.

– Ты хочешь ей помочь? Хочешь помочь всем? Идем со мной. Немедленно. Вернешься сейчас домой – мы так и не узнаем, что случилось. И не факт, что ты сумеешь вернуться. Не говоря уже о том, что твои дружки наверняка готовятся к новой атаке и, если поймают, аккуратненько повыдергают тебе руки-ноги.

В сознании Холдена словно сошлись два человека. Может быть, Наоми ранена. Или погибла. Алекс с Амосом тоже. Ради них ему надо вернуться. Но маленький тихий голосок в душе твердил, что Миллер прав. Поздно.

– Ты можешь сказать Станции, что на тех кораблях – люди, – сказал он. – Попроси ее помочь.

– Я могу сказать булыжнику, что он генеральный секретарь. Только услышит ли булыжник? Все это… – Миллер обвел рукой темные стены, – глухо. Утилитарное устройство. Не способно к творчеству и сложному анализу.

– Правда? – Сквозь злобу и страх пробилось любопытство. – Почему так?

– Бывают случаи, когда важнее предсказуемость. Никому не нужна станция с собственными идеями. Идем скорей.

– Куда? – спросил Холден, тяжело переводя дыхание.

Он слишком долго прожил при малых g,а тренировать мышцы времени не хватало. Сердце ослабло. Вот чем грозят богатство и лень.

– Ты мне нужен для одного дела, – ответил Миллер. – Мне необходим доступ к… черт, назовем это «записями».

Отдышавшись, Холден распрямился и кивнул Миллеру, показывая, что можно идти дальше. Двинувшись по плавно уходящему вниз коридору, он спросил:

– Ты разве не подключен?

– Я более или менее в курсе. Но Станция закрыта, а основного пароля, так сказать, мне не дали. Ты мне для того и нужен, чтобы ее открыть.

– Вряд ли я смогу то, что не под силу тебе, – усомнился Холден. – Разве что составить компанию за обедом.

Миллер остановился – вроде бы в тупике, – тронул стену, и проход раскрылся диафрагмой. Он пропустил Холдена вперед, прошел сам и закрыл за собой дверь. Они оказались в новой просторной камере, более-менее восьмиугольной, со сторонами метров по пятьдесят. Здесь было полно таких же насекомоподобных мехов, а вот стеклянные колонны отсутствовали. Вместо них середину помещения занимала массивная конструкция из сияющего голубоватого металла, тоже восьмиугольная, повторяющая очертания зала. Светилась она не ярче стен, однако Холден ощутил нечто, исходящее от нее, словно материальная преграда мешала подойти ближе. Скафандр сообщил об изменении атмосферы, теперь она наполнилась сложной органикой и азотом.

– Иной раз само обладание телом определяет твой статус. В низшем мире невозможно разгуливать свободно, не добившись чертовски серьезного доверия.

– В «низшем мире»?

Миллер пожал плечами и уперся ладонью в стену. Совершенно человеческий, беспомощный жест. Сияющий мох на стене нисколько не промялся от прикосновения. Губы у Миллера стали наливаться чернотой.

– Низший мир. Субстрат. Материя.

– Ты в порядке? – спросил Холден.

Миллер кивнул, хоть и выглядел так, будто сдерживал рвоту.

– Иной раз я начинаю знать такое, что не лезет мне в голову. Здесь, внутри, лучше, но будут и вопросы не по моей мерке. При всем дерьме, подключившемся к моим мозгам, даже думать – жесткий спорт, а если я переполнюсь, вполне возможно, что меня… ну, скажем, перезагрузят. То есть, ясное дело, сознание – это иллюзия и все такое, но я предпочел бы его сохранить. Не знаю, много ли буду помнить я следующий.

Холден резко остановился и с силой пихнул Миллера в плечо. Обоих шатнуло назад.

– Как по мне, ты кажешься вполне реальным.

– Кажешься! – поднял палец Миллер. – Подходящий глагол. Ты не задумывался, почему я исчезал, едва появлялся кто-то третий?

– Я – особенный?

– Ну, я бы так сильно не выражался.

– Хорошо, – кивнул Холден. – Попробую разобраться. Почему остальные тебя не видят?

– Не знаю, есть ли у нас время на такие разговоры, но… – Миллер снял свою шляпу и почесал в затылке. – Так вот, у тебя в мозгу сто миллиардов клеток и около пятисот триллионов синапсов.

– Хочешь проверить?

– Не вредничай, – небрежно бросил Миллер и снова напялил шляпу. – Так вот, вся эта дрянь – индивидуальной выделки. Нет двух одинаковых мозгов. Представляешь, какие мощности нужны, чтобы смоделировать хотя бы один человеческий мозг? Собери вместе все компьютеры – не справятся, даже если и не будут углубляться в содержимое каждой клетки.

– Ну и?..

– А теперь представь эти синапсы кнопками на клавиатуре. Пятьсот триллионов кнопок. Скажем, если мозг что-то видит и обдумывает. Мысль «вот цветок» нажимает пару миллиардов кнопочек в совершенно определенной последовательности. Причем то, что я сказал, – еще страшное упрощение. Это ведь не просто цветок, с ним связана уйма ассоциаций. Запахи, ощущение стебля в пальцах, букет, однажды принесенный тобой мамочке или подаренный девушке… Цветок, на который ты случайно наступил и пожалел о нем. А жалость выводит к уйме новых ассоциаций.

– Дошло, – примирительно поднял руки Холден. – Все сложно.

– А теперь представь, что тебе нужно нажать те самые кнопочки, чтобы заставить мозг думать о конкретном человеке, услышать голос, вспомнить, какую одежду он носил, чем пахнул и как снимал шляпу, когда чесал в затылке.

– Постой, – насторожился Холден, – так у меня в мозгу орудует протомолекула?

– Не совсем. Может, ты заметил, что я не в локалке.

– Это что за чертовщина?

– Ну, – взмолился Миллер, – можно ли объяснить обезьяне устройство микроволновки?

– Эту метафору я никогда вслух не выговаривал. Если ты не намерен пугать меня до чертиков, попробуй что-нибудь другое.

– А, да. Прямо сейчас, ради того, чтобы мы могли притвориться, будто я здесь, рядом с тобой, задействован самый сложный в Солнечной системе симулятор. Чтобы смоделировать подходящие реакции. Чтобы ты, черт тебя побери, сделал то, чего я от тебя добиваюсь.

– И что же это?

– Коснись той большой штуковины в центре.

Холден снова взглянул на конструкцию, ощутил исходящее от нее почти осязаемое давление.

– Зачем?

– Затем, – тоном взрослого, поучающего глупого ребенка, ответил Миллер, – что здесь все закрыто. Чтобы установить удаленную связь, нужен уровень авторизации, которого у меня нет.

– А у меня есть?

– Тебе не нужна удаленная связь, ты и так здесь. Материально. В некоторых отношениях это очень важно.

– Но я просто пришел сюда…

– Тебе помогли. Я заглушил охрану, чтобы тебя пропустили так далеко.

– Так это и десантников ты впустил?

– Брось! Что отперто, то отперто.

Чем ближе подходил Холден к восьмиугольной конструкции, тем труднее становилось идти. Дело было не только в страхе, хотя ужас забил ему глотку и тек ручьями пота по спине. Требовалось физическое усилие, как для преодоления магнитного поля.

Углы конструкции были выщерблены, на боках просматривался волосяной узор – знаки или нити грибницы, а возможно, то и другое. Холден протянул руку, и у него заныли зубы.

– И что будет? – спросил он.

– Ты хорошо разбираешься в квантовых механизмах?

– А ты? – ответил вопросом Холден.

– Оказалось, порядочно, – криво усмехнулся Миллер. – Ну, давай же.

– Я не загорюсь, не взорвусь, а?

Миллер ладонью, по-астерски, «пожал плечами».

– Не думаю. Я не в курсе всех охранных устройств, но полагаю, что нет.

– Так, – протянул Холден. – Но может быть?

– Угу.

– Понял. – Вздохнув, Холден протянул руку к грани машины и снова остановился. – Ты, собственно, не ответил на вопрос.

– Тянешь время, – заметил Миллер. – Какой вопрос?

– Почему никто, кроме меня, тебя не видит. Хотя настоящий вопрос: «Почему вижу я?» То есть предположим, вы влезли ко мне в мозги, потрудились на совесть, а если мне приходится взаимодействовать с другими людьми, работа становится слишком сложной и все такое. Но почему именно ко мне? Почему не к Наоми или не, скажем, к генеральному секретарю?

Миллер кивнул, показывая, что понял вопрос. Нахмурился, вздохнул.

– Миллеру ты вроде как нравился. Он считал тебя приличным парнем.

– И всё?

– А тебе этого мало?

Холден прижал ладонь к ближайшей грани. И не взорвался. Сквозь перчатку скафандра передалось легкое электрическое покалывание, потом все исчезло. Он плавал в пустоте. Попытался заорать – не вышло.

– Прости, – сказал у него в голове голос, похожий на голос Миллера. – Не собирался тебя сюда затаскивать. Попробуй расслабиться, а?

Холден хотел кивнуть – и тоже не сумел. У него не было головы.

Ощущение тела изменилось, сместилось, невообразимо разрослось. Огромность ошеломляла. Он чувствовал в себе звезды, огромные просторы космоса. Он мог переключить внимание на незнакомое солнце с чужими планетами так же легко, как ощутить свои пальцы или затылок. Каждый свет имел свой вкус, свой запах. Ему хотелось закрыть глаза, отгородиться от потока ощущений, но он не мог, не было у него такого простого устройства – глаз. Он стал неизмеримо велик, богат, странен. Тысячи, миллионы, миллиарды голосов сливались в хоре, и он ощущал себя их песней. Сердцевиной его было место, где сходились все нити его существа. Станцию он воспринимал теперь не видом, а глубоким биением сердца. Средоточием энергии миллионов солнц. Это была ступица колеса миров, чудо познания и власти, дарившее ему пристанище. Это был его Вавилон.

И звезда погасла.

В этом не было ничего особенного. Не было красоты. Несколько из многих квадриллионов голосов замолкли, но он не уловил перемены в звучании уменьшившегося хора. И все же по нему прошла рябь. Цвета его сознания смешались и потемнели. Тревога, любопытство, забота. И даже восторг. Впервые за тысячелетие случилось что-то новое.

Мигнула и погасла еще одна звезда. Смолкло еще несколько голосов хора. На этот раз что-то изменилось – медленно и в то же время мгновенно. Он ощутил в себе великий спор. Ощутил как болезнь, как лихорадку. Так долго он был неподвластен никакой угрозе, что рефлексы самосохранения ослабли, атрофировались. Холден ощутил страх и понял, что это его страх – страх человека, запертого в машине, – потому что его громадное «я», как было видно, не помнило страха. Безмерный парламент бушевал, сливая и развивая мысли и мнения, аналитику и поэзию. Это казалось прекрасным, как радуга на нефтяной пленке, – и одновременно ужасало.

Погасли три солнца, и Холден наконец ощутил, что уменьшается в размерах. Ущерб был крошечным, почти незаметным. Белая точка на ладони – незаживающий ожог. Первый симптом чумы, которую его огромное «я» уже не могло не замечать.

От своей сердцевины, от Станции, он потянулся вовне, к потерянным для него солнцам, проник к ним сквозь огненные порталы. Павшие звезды стали теперь простой материей, пустой и мертвой, бессмысленной. Он наполнил их системы яростью жара и излучения, сдернул электроны с каждого атома. Взрыв. Их окончательная гибель отозвалась эхом, и Холден ощутил горестный покой. Раковая опухоль нанесла удар и выгорела. Пропали разумы, их уже не воскресишь. Изгнанная смертность вернулась, но ее выжгли огнем.

Погасла сотня звезд.

Песня перешла в вопль. Холден ощутил корчи своего тела, словно в нем бился и погибал запертый в ловушку пчелиный рой. Ошеломленная выгоранием сотен солнц Станция бросала сквозь порталы огненные удары по наступающей тьме, но тень все росла, и в ней гасли звезды, смолкали голоса. Смерть неслась в пустоте быстрее света, и ее было не остановить.

Решение, словно зародыш кристалла, придавало форму окружавшему его хаосу, становилось плотным, жестким, окончательным. Отчаяние, горе, миллионы прощаний, одно за другим. Ему явилось слово – «карантин» – и принесло с собой, согласно странной логике сновидения, груз нестерпимого ужаса. И как последний голос из шкатулки Пандоры – надежду на воссоединение. Рано или поздно найдется решение, и все потерянное будет обретено вновь. Врата опять откроются. Великий разум восстановится.

Миг разрыва, предрешенный и внезапный. Холдена разорвало на части.

Вокруг было темно. Он – опустошенный, крошечный, потерянный – ждал исполнения обещанной надежды, ждал безмолвного хора, шепчущего, что Армагеддон остановлен, что не все пропало. И молчание было нарушено.

«Ого, – подумал ему Миллер, – ну и дела!»

Холден, словно проскользив по бесконечному тоннелю света, вернулся в свое тело и целое мгновенье ожидал, что эта крошечная скорлупка из мяса и кожи взорвется, не в силах вместить его.

А потом в нем осталась одна только слабость, и Холден тяжело опустился на пол.

– Так, – заговорил Миллер, растирая себе ладонями щеки. – Ну, для начала кое-что. Вроде как все объяснилось, а вроде как и нет. Заноза в заднице.

Холден перекатился на спину. Он чувствовал себя так, словно его пропустили через мясорубку, а потом кое-как слепили заново. От попытки вспомнить, каково быть размером с галактику, начиналась головная боль, так что он оставил это.

– Расскажи мне, что же это за «все», которое объяснилось, – сказал он, как только вспомнил, что такое «говорить». Двигать влажными мясистыми валиками для образования слов представлялось интимным и неприличным.