Текст книги "Том 26. Парик мертвеца"

Автор книги: Джеймс Чейз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

10

Зазвонил телефон. Сделав над собой усилие, Дэйв открыл глаза. Сумерки, пытающиеся представить себя дневным светом, осветили края занавесей. Он застонал с занемевшими ногами и руками. Казалось, что всего минуту назад он скинул одежду, пальцы все еще не отдохнули от руля, который он держал на протяжении стольких часов. Дэйв вскочил, схватил из шкафа покрывало, завернулся в него, потом сообразил, что надо идти к телефону. Его часы лежали на столе. Он взял их в руки: 6.17, а он вернулся сюда в 3.40.

Войдя на кухню, он схватил трубку, но она выскользнула у него из рук и стукнулась о стену. Дэйв нагнулся, поймал трубку и произнес свое имя.

– Зря старались, – сообщил Кэмпос. – Вроде бы выглядело весьма перспективно, но без толку. В ту ночь, когда утонул Оутс, этот парень был заперт в Окснарде.

– В тюрьме? За что?

Дуг раздвинул качающиеся двери из обеденного отсека и стоял, придерживая их. На нем был желтый купальный халат и резиновые тапочки. Волосы взъерошены. Одна рука у него была забинтована. В полутьме он казался очень похожим на Рода. Глаза у него были совсем такие же, прозрачные и сияющие. Сейчас они смотрели с упреком.

Кэмпос пояснил:

– Угон машины. За рулем был не он, просто решил прокатиться с другим болваном. Но его все равно задержали. До следующего утра. Поймали их на закате, а Оутс утонул лишь после наступления темноты.

– Правильно, но он доставлял наркотики?

– По пятьдесят долларов за порцию. У парня в комнате обнаружено почти три тысячи наличными. Оутс у него был не единственным покупателем. Благодарю за то, что вы поставили меня в известность.

– Рад стараться.

Дэйв положил трубку, повернулся, включил свет. Снял с плиты кофеварку, выбросил гущу, вымыл ее под струей воды в раковине. Дверь за его спиной захлопнулась. Вошел ли Дуг в кухню или вышел из нее? Какая разница!

Дэйв налил воду в нижнюю часть, засыпал кофе в верхнюю. Дверь снова закачалась. Он обернулся. Дуг протягивал ему старый замусоленный халат. Спросил:

– Ты давно приехал?

Дэйв поставил кофеварку на огонь.

– Мне нужно было вернуться.

– Ты не собирался, – заметил Дуг. – И ты обещал мне позвонить утром.

– Очевидно, мне следовало позвонить накануне вечером.

Дэйв взял халат и облачился в него.

– Это называется благоразумием, не так ли?

– Иногда это просто называют «хорошими манерами».

Дуг смотрел на голубой огонь.

– Что заставило тебя передумать?

– Девушка, совершенно одна в пустом доме на берегу. Неделю назад утонул человек, которого она любила. Я ей не нравлюсь. Я приношу ей новости, которые она не хотела бы слышать. Но сегодня вечером она попросила меня остаться с ней. Для того, чтобы выпить по рюмочке, сказала она, но в действительности она имела в виду нечто большее. Было очень темно. Любой мужчина ей бы не отказал, а ей было безразлично, к кому обращаться. Просто я был рядом… И тут… – он похлопал себя по карману в поисках сигареты. Дуг протянул ему свою пачку. Дэйв взял одну. – И тут я понял, каково оставаться одному. Действительно одному.

Он внимательно наблюдал за Дутом, тот тоже закуривал.

– Тебе это известно?

– Ты прекрасно знаешь, что известно.

Дуг бросил спичку в мусорное ведро.

– Лучше, чем тебе. Я с этим познакомился дважды.

Он говорил про Фокса Олсена. После того, как Жан-Поль разбился, Дуг бросил работу в НАТО и возвратился из Франции в Лос-Анджелес. И благодаря какой-то сумасшедшей случайности встретился с человеком, которого любил еще мальчишкой. Более, чем через двадцать лет. Но за эти годы с Олсеном случилось много чего. Они с Дугом урвали у судьбы несколько хороших дней. А потом он упал в тоннеле в темноте на подгнившие доски заброшенного увеселительного причала с кусками свинца в груди, которые остановили его сердце. И вот тут Дуг повстречался с Дэйвом.

– Все равно, – сказал Дэйв, – вот эта-то мысль и погнала меня сюда. Я сказал, что наши беды из-за какого-то недопонимания. Это плохо, но все-таки не самое худшее. Значительно хуже, если у человека вообще нет никого, кто его может недопонимать. И я здесь. Ошибка с моей стороны или нет? Сейчас не говори. Мне надо воспользоваться ванной. Если, конечно, она не занята твоим приятелем.

– Лораном? – Смех Дуга был кратким и ироническим. Он покачал головой. – Его здесь нет. Его уже не было, когда ты приходил в первый раз. Он уехал сразу после обеда. В спешке. Даже позабыл свою куртку. Похоже, что он не спит с мужчинами. Его страшно расстроило, когда я подумал, будто он ляжет со мной. Надеюсь, в городе имеется другое заведение типа «Европейских моторов»? По-моему, мне в «Моторы» путь заказан. Я не хочу лишних разговоров.

– Скверно, – произнес Дэйв. – Извини, мне нужно на минутку.

Выйдя из ванной, он посмотрел налево. Дверь в спальню была распахнута. За ней в полумраке поблескивала белая кровать. Она была слишком большой для такого маленького помещения. Настоящее произведение искусства, сплетение раковин, улиток, завитков, листочков сказочных цветов. Точеные ножки. Громоздкая игрушка, но сделанная на совесть, в отличие от прочей мебели, которую он приобретал одновременно с кроватью. Декабрь 1945 года. Он возвратился все еще в армейской форме, потому что оставленная дома одежда ему больше не годилась. Он больше не мог жить с отцом, вернее, с его бесконечными женщинами в тесной квартирке и использовал все деньги для приобретения вот этого дома, который уже тогда был старым. Он был расположен на тихой окраинной улочке. Требовалась какая-то обстановка, кровать, чтобы спать. Он купил первое, что предложил ему агент, невысокий, темноволосый, женоподобный человек по имени Род Флеминг, с которым он потом спал в этой нелепой кровати. Род был для него другом, слугой, сиделкой, самым близким человеком до самой его смерти, которая их разъединила. Мысль о том, что какой-то совершенно посторонний человек – Лоран – осмелился занять его место в этой кровати, заставила Дэйва яростно сжать кулаки.

Он их разжал, испытывая отвращение к самому себе. Рода больше нет и не будет, пора с этим смириться.

Дэйв повернулся и прошел снова в кухню, где находился Дуг. Он не улыбался. Он протягивал ему чашку кофе. Дэйв взял ее и кивнул головой.

Дуг спросил:

– Знаешь, чего я хотел, когда поранил вчера себе руку? Хотел, чтобы ты был здесь, со мной. Когда доктор накладывал швы, мне недоставало тебя. Не голос по телефону за семьдесят пять миль отсюда, обещающий позвонить на следующий день. Мне нужен был ты, тут, рядом.

– Я же сказал тебе, что сочувствую.

– Но ты возненавидел меня за то, что я не пожелал туда приехать… А когда ты положил трубку, я подумал, что ты не такой, как Жан-Поль. Тот бы сразу примчался, потому что я поранился. Вот и получается, что мне не хватало ни тебя, ни его. Умершего. Верно? А я был, как твоя девушка на берегу.

Он открыл холодильник, наклонился над ним и невесело рассмеялся.

– Мой выбор оказался не лучше твоего.

– Но ты же не один, – возразил Дэйв.

– Да? Я тоже так считал. А вот что думаешь ты, мне неизвестно. Ты забываешь, что я здесь чужой. Не знаю никого, кроме тебя.

Он наклонился над плитой, поставил на нее сковород-icy, чтобы поджарить бекон с яйцами.

– Дни кажутся бесконечно длинными.

– Они не будут такими длинными, если ты забудешь Францию. Сотрешь старые магнитофонные записи, выбросишь журналы, отделаешься, от машины. Машины были его страстью, Дуг, не твоей. Твоя мать сразу же мне сказала, что ты не в состоянии отличить распределительный вал от карбюратора. И до сих пор не умеешь. Вот почему тебе нужны «Европейские моторы». Будь же честным, оставь машину и оставь в покое Жан-Поля. Его больше нет, а жизнь продолжается.

Он повернулся. Дуг исчез. Дверь раскачивалась на петлях. Он начал переворачивать шипящий бекон на сковородке. Потом взял два яйца из коробки и принялся разбивать их.

Из-за двери послышался голос Дуга, который наводил порядок на столе.

– Я мог бы поспорить, что ты будешь именно таким, когда утратишь душевное спокойствие.

– Каким же?

– Спокойным, рассудительным и безжалостным. Телефон в спальне тихонечко бренчит, когда здесь набираешь номер. Он меня разбудил, когда ты вернулся домой в первый раз. Я ждал, когда ты закончишь разговор и придешь сюда. Но этого не случилось. Когда я услышал, как закрылась задняя дверь, как заработал мотор, и ты уехал, я вышел. И увидел куртку. Тогда мне в голову пришло много разных мыслей.

Он достал стаканы из комода и наполнил их из графина. Потом один протянул Дэйву, тот поднес его к губам.

– Больше всего я думал о том, как ты легко раним, как деликатен. Но на самом деле ведь это не так?

– Я безжалостный, – сказал Дэйв, опуская стакан на стол.

– Такой склад ума вырабатывается, раз твоя работа заключается в том, чтобы добиться истины, не принимая ее заменителей.

– Какова же истина?

– В данном случае…

Дэйв осторожно перевернул яичницу.

– Истина – я.

И тут же спросил:

– Ты хочешь подсушить бекон?

– Нет, не надо… Я тебя не понял.

Дэйв принялся раскладывать еду на тарелки.

– Все очень просто. Жан-Поль умер. Я же жив.

– Ничего простого в этом нет, черт возьми! – возразил Дуг.

– Давай поедим.

11

Флойд Кэллог – твидовый костюм, бакенбарды, пенковая трубка – поднялся из-за стола, заваленного стопками книг в ярких переплетах. Такие же книги заполняли полки, поднимающиеся до самого потолка у него за спиной. Он был сильным и крупным мужчиной, его рукопожатие чуть не раздавило руку Дэйва.

– Как поживаете, мистер Брендстеттер? Мы с вами давно не виделись. Как здоровье мистера Флеминга?

Они все еще задавали такие вопросы. Он очень бы хотел, чтобы они перестали.

– Умер, мистер Кэллог. В сентябре прошлого года. Рак.

– Ах, какая жалость! Он же был совсем еще молодым.

На секунду в глазах Кэллога мелькнул самый настоящий страх, потом он успокоился. Кто-то другой, на этот раз, не я.

– Смерти никто не минует. Я отложил для него несколько книг и все ждал, когда он у меня появится.

Он покачал головой и защелкал языком.

– Очень сожалею в отношении книг. Если желаете, могу их забрать.

– Нет, нет, этого не требуется. Я поставлю их обратно на полку. Не то, что вы любите… Жизнь Голливуда в сороковые годы. Фильмы, актеры. Такие вещи.

– Понятно.

Род бы обрадовался. Он бы разорвал оберточную бумагу уже в машине до того, как она бы тронулась с места. А дома, схватив кружку пива и кукурузные хлопья на кухне, он скинул бы обувь и устроился бы со всем этим в углу кушетки. Иногда он бы громко смеялся, то и дело бегал бы к Дэйву, чтобы показать ему фото артистов. А он? Он в подобных случаях хмурился, сидел в кресле, пытаясь сосредоточиться на какой-то «умной» книге. Сначала он смотрел бы на картинки, потом стал бы от них отмахиваться. И обиженный Род притих бы в своем углу. Но вскоре все начиналось бы сначала. Легкие смешки, желание поделиться своей радостью с другом.

Дело кончалось тем, что Дэйв в сердцах запускал свою книгу в голову Рода. Господи, когда он все это забудет? О чем говорит Кэллог? Что-то о снижении цен на письма Джеймса Джойса.

– Да, спасибо. Я возьму эту книгу. Но сегодня я вообще-то заглянул к вам за информацией.

Брови Кэллога поползли вверх:

– Больше у меня нет ни одного справочника, которого бы вы не видели.

– Информация другого рода. В отношении девушки, которая у вас работала. Эйприл Стэннард.

Кэллог кивнул.

– Очень славная девочка. Хотелось бы пригласить ее на постоянную работу. Прекрасно разбирается в книгах. Но она предпочитает работать в эльмолинском отделении. Там всего двое людей. Что же вы хотите узнать про нее?

Дэйв назвал число.

– В этот вечер она у вас работала?

– Могли бы спросить у нее. Она…

– Я ее уже спрашивал, теперь спрашиваю у вас.

Кэллог замер.

– Хорошо!

Он явно обиделся. Потер руки, уселся за стол, порылся в счетах и других бумагах в поисках своих очков, достал из ящика большую зеленую коробку и нашел в ней карточку, которую и протянул Дэйву.

– Все числа и количество отработанных часов здесь проставлены.

Дэйв тоже нацепил очки. Записи в карточке были сделаны разными почерками и разной пастой. Одна совпадала с днем смерти Джона Оутса. Время – с двенадцати часов дня и до девяти вечера. Он вернул назад карточку и тут заметил очертания тоненькой женской фигуры, затуманенной стеклами очков. Он поспешно снял их. Эйприл Стэннард. Она была одета в синее шерстяное платье, немного прикрывающее колени. Ее светлые волосы блестели. Она слегка подкрасила губы, но горе так и светилось в глазах. Она смотрела за тем, как Кэллог прячет карточку на место, потом перевела взгляд на Дэйва.

– Это моя карточка? Почему?

– Люди часто мне лгут, – ответил он. – Не все люди, но многие. Помогает, если я выясню, кто именно.

– И вы думали, что я могла бы…

Она замолчала, искоса посмотрев на Кэллога, потом на щеках у нее появились красные пятна. Она повернулась и вышла из комнаты.

– Одну минутку!

Сунув очки в карман, Дэйв побежал за ней, натыкаясь на мебель. Она шла торопливо, но вслепую, угодила в тупик: это был детский отдел, не имевший выхода. Длинные лампы дневного света испускали мертвый, неестественный свет на пестрые обложки книг. Он схватил ее за руку и повернул к себе, но она упорно отворачивала лицо, залитое слезами.

Эйприл медленно заговорила дрожащим голосом:

– Почему? Почему вы предполагаете ТАКИЕ вещи?

– Я ничего не предполагаю.

Он протянул ей свой носовой платок.

– Просто пытаюсь выяснить…

– И вас не трогает, кому вы при этом делаете больно?

– Я никому не причиню такую боль, которая выпала на долю Джона Оутса.

– Я не сделала ему ничего дурного. Почему бы я решилась на такое? Я любила его. Не могу понять, как работают ваши мысли. Вы говорите, что его убили из-за страховки. Я бы этих денег не получила. Полагаю, он собирался переписать ее на меня, но он этого не сделал.

– Моя работа показала мне, что именно деньги почти всегда являются мотивом для убийства. Но в списках полиции деньги сдвинуты на третье или четвертое место. Вы были ближе всех к нему. Любовники убивают друг друга с удручающей регулярностью, мисс Стэннард. Но по самым различным причинам.

– Вы ужасный человек! – сказала она.

Появился Кэллог.

– Что-то случилось?

– Мы с мисс Стэннард друзья. Временное недопонимание между нами вскоре рассеется.

Кэллог заморгал, пожевал челюстью и, явно нервничая, сделал шаг назад:

– Послушайте, почему бы вам не пройти куда-нибудь и не выпить по чашечке кофе?

– Именно это мы и сделаем, – заверил его Дэйв.

Она шла мрачная, безмолвная, рядом с ним, голова у нее поникла, как будто она рассматривала затейливые узоры, украшавшие стены кафе. Но она их не видела. На углу сверкающая белая никелированная стойка была выдвинута на улицу. Пока он заказывал кофе и слоеные пирожки, Эйприл уселась на высокий табурет лицом к окнам, освещенным веселым утренним солнцем. Губы у нее были сжаты, глаза полуприкрыты от негодования. Когда он поставил кофе и пирожки на стойку и сел на соседний табурет, она сказала:

– Мы вовсе не друзья.

– Капитан Кэмпос звонил вам?

– Да. Этот отвратительный парень не убивал Джона.

– Да, но он поставлял ему морфий. Где же Джон брал деньги, чтобы платить за него? Я проверил его банковский счет, точнее говоря, бывший счет, ибо он был закрыт уже давно. А сегодня утром я поручил проверить и ваш счет. Вы же нищая, мисс Стэннард.

– Я говорила вам об этом. Зачем спрашивать, если вы ничему не верите?

– Ваша карточка у Кэллога показывает, что вы работали чаще, чем я предполагал, но все равно недостаточно, чтобы оплачивать незаконно получаемый морфий. Откуда же он брал деньги?

– Не знаю.

Рука, державшая чашку, задрожала.

– Иногда мы с трудом наскребали себе на еду.

Она отпила кофе и потянулась за пирожком.

– Не могу поверить, чтобы Джон прятал от меня деньги ДЛЯ ЭТОГО.

– Вы забываете, что он даже решился забраться в аптеку, чтобы достать ЭТО. Наркотики толкают людей на самые кошмарные вещи.

Он достал из кармана новую пачку сигарет, сорвал обертку, извлек сигарету и протянул ее Эйприл, но та покачала головой. Тогда он закурил сам и попробовал кофе. Вкус был неважным, но он ничего не стал говорить по этому поводу и отвел глаза, когда она с жадностью потянулась за вторым пирожком. Наверное, с утра ничего не ела.

– Вчера вы показали мне письма, пришедшие на имя Джона Оутса после того, как он умер. Среди писем был счет за междугородные переговоры. Я хотел бы посмотреть на него.

– В самом деле? – она с удивлением нахмурилась. – Не понимаю…

Она не закончила, пожала плечами.

– Хорошо. Почему нет? Между прочим, я взяла его с собой. Получила деньги и решила пойти на почту; чтобы оплатить его во время ланча.

Ее сумочка была из мягкой натуральной кожи, украшенная ремешками более светлого цвета. Она достала сложенный пополам сине-голубой фирменный бланк и протянула ему.

Дэйв надел очки на нос и развернул счет. Там было записано всего два вызова, обозначены номера телефонов, даты и время. Он спросил:

– Вы звонили по этим номерам?

Она посмотрела.

– Нет. А Питер звонил только в свой театр, но это местный телефон. И, конечно, Джон не мог звонить.

– Почему?

– Но он же ни с кем не общался. Я же говорила: мы жили там одни. Сначала нас было трое… пока не уехал Питер, после этого – двое.

– А иногда, – Дэйв потянулся за пепельницей, стоявшей на подставке, – там оставался всего один из вас, когда вы уезжали на работу. Вам знакомы эти номера?

Она сделала еще глоток кофе и поставила чашку на стол, хмуро рассматривая счет.

– Дайте подумать. Один голливудский?

Она прикусила нижнюю губу, по-детски вздохнула и покачала головой:

– Нет, не помню. Наверное, звонила я еще в то время, когда работала у Оутса и Норвуда, но кому и по какому поводу – не могу сказать. А вот этот, – лицо у нее прояснилось, – наверняка телефон Двайта Инголлса. Он преподает в Колладосском колледже американскую литературу. Был нашим постоянным клиентом. Один из тех, кого Джон считал своим другом… до тех пор, пока он не перестал показываться после несчастного случая.

– Возможно, он и приезжал, – непонятно сказал Дэйв.

12

Дорога серпантином вилась по крутым склонам холмов, поросшим оранжево-розовой лантаной, голубым люпином – «солдатской радостью». Старые дубы бросали пятнистую тень на выветренные скалы. Подогретые полуденным зимним солнцем разлапистые японские сосны роняли иголки. Подальше от дороги в темной зимней зелени затаились домики с одинаковыми красными черепичными крышами, небольшими окнами, низкими крылечками, к которым либо поднимались деревянные ступеньки без перил, либо спускались ступени, вырубленные в земле. Такие жилища просто немыслимы без фуксий или, на худой конец, герани.

Самым трудным было определить имя владельца такого сказочного домика. Людей, как правило, не было видно. Зачастую паслась коза, прыгали кролики, иногда даже лошади. Но все они не могли заменить человека. Поэтому каждый раз приходилось отыскивать ящик для почты, который мог находиться где угодно.

Наконец Дэйв увидел нужное имя за воротами красного дерева, где стоял небольшой грузовичок, у которого был опущен один борт. Он повернул свою машину и остановился за грузовичком на пыльной дороге, вылез из нее, захлопнул дверцу и прочитал надпись на грузовичке: «Доставка продуктов для больных». Ворота были полуоткрыты. К ним была прикреплена надпись: «Продается».

Дэйв толкнул калитку. Тут он заметил двух людей в халатах, которые тащили ему навстречу секцию коричневой металлической кровати. Ниже, на квадратном крыльце, поблескивали хромированные части кресла на колесах. Рядом с ним лежали две кислородные подушки.

Дэйв шагнул в сторону, давая дорогу этим людям, низко опустившиеся ветви деревьев цеплялись за его плечи, под ногами у него трещали засохшие ягоды рябины.

Двайт Инголлс, часто моргая, смотрел на него через запыленное стекло двери. Это был толстый, лысый человек в свитере с высоким воротом, несколько раз завернутым на шее, в видавших виды плисовых брюках в рубчик и шлепанцах из аналогичной ткани. В одной руке у него был листок с напечатанным на машинке текстом, в другой – до половины опустошенный стакан молока. В уголке рта у него виднелся кусочек арахиса, он что-то быстро дожевал, проглотил и нахмурился.

– Мистер Брендстеттер? Еще нет часу дня… если я не ошибаюсь.

– Извините… Оказалось, что ехать сюда не так долго, как я предполагал.

Это было ложью. Дэйв прекрасно знал, что от шоссе до подножия Пасадены не более двадцати минут езды. Но когда ты приезжаешь к человеку раньше назначенного времени, ты можешь узнать что-то такое, что тебе не полагалось узнать. Как правило, это всякие пустяки, но иногда и они помогают.

И он предложил то, что всегда в подобных случаях предлагал, прекрасно понимая, что это пустые разговоры.

– Если желаете, я уеду и вернусь позднее.

– Нет необходимости. Входите. Я уже заканчиваю завтрак.

Инголлс допил свое молоко. Одновременно рукой, державшей бумагу, открыл стеклянную дверь.

– Могу ли я вам что-нибудь предложить? Что-то очень простое. Я не делаю культа из еды. Галету, сардины? В одиночестве не хочется тратить время на стряпню.

– Согласен, сам в таком же положении… – ответил Дэйв. – Спасибо, я поел.

Дверь за ним закрылась. Холла в доме не было. Они сразу оказались в просторной общей комнате с низким потолком, стены которой до половины были отделаны панелями красного дерева, а сверху обиты белым пластиком. Встроенные книжные шкафы. Кирпичный камин с аркой. Кресло, кушетка и кофейный столик, купленные примерно лет шестьдесят назад, удобные и прочные. Чехлы и подушки из веселого простого материала. Ковер можно было описать одним словом – огромный. Восточный рисунок яркий, кое-где слегка потертый, но все еще богатый. Краски ковра повторялись витражными стеклами в верхней части окон. Искусственные стилизованные цветы и листья.

– Садитесь, я выйду к вам через минуту.

Инголлс вышел в соседнее помещение. Старый водопровод издавал рычащие звуки, плескалась вода. Дэйв надел очки и принялся изучать книги на полках. Райт Морисе, Натаниэл Вест, Х.Л. Дэвтс и Томас Вулф, первое издание, виденное им в доме Эйприл Стэннард. Тут также имелось собрание писем Вулфа – толстенный том в мягком черном переплете. Рядом с ним тоненький томик в бежевой обложке. Западный журнал Томаса Вулфа. Потерянные страницы. Он взял его в руки и раскрыл. Введение и издание Двайта Инголлса. 1958 год.

Шлепанцы на войлочной подошве ступали бы совершенно бесшумно по толстому ковру, но скрип старых досок сказал Дэйву, что Инголлс сейчас подойдет. Наружная дверь открылась с характерным стоном, когда голос Инголлса зазвучал снаружи. Ему ответил один из грузчиков. Дэйв сунул очки обратно в карман. На крыльце загрохотало кресло на колесах, его, очевидно, тоже должны были увезти. Дэйв опустился на кушетку. Наружная дверь закрылась. Вернулся Инголлс.

– Так-то оно, – заговорил он живо, – так-то!

Он где-то оставил стакан из-под молока, недоеденный бутерброд и газеты. Сейчас он сел на стул возле лампы под абажуром в форме груши. Сама лампа представляла собой арабский кувшин для воды из меди, абажур на ней был из джутовой ткани коричневого цвета. Чистая экзотика. Стол, на котором находилась лампа, был завален книгами в бумажных переплетах, литературными еженедельниками, брошюрами. Среди них Инголлс разыскал скомканную пачку сигарет, запустил в нее пальцы, но ничего не выудил. Он смял ее окончательно и швырнул в пепельницу тоже чеканной работы, уже заполненную окурками.

Дэйв протянул ему пачку.

– Благодарю. Что вас интересует в отношении Джона Оутса?

– Он умер.

Дэйв чиркнул спичкой.

Инголлс нагнулся к нему, чтобы прикурить.

– Мне об этом сказали в книжном магазине. Утонул. Позор!

– Почему позор?

– Он прекрасно плавал.

– Совершенно верно. Он был замечательным пловцом. Поэтому моя компания не уверена, что это действительно несчастный случай. «Оутс и Норвуд» далеко отсюда, за сотню миль. Вы все еще ездите туда?

Я время от времени туда звоню. Ездить туда теперь пег смысла. После того, как ушел Джон, они сильно сдали свои позиции.

– Магазин мне тоже показался не процветающим, – согласился Дэйв. – Пыльно и грязно. На полках пустые места. Почему?

– Джон был знатоком книг, прирожденным книжным торговцем. Норвуд вошел в дело, только по дружбе. – Слабая улыбка. – Раньше он продавал страховки.

Улыбка стала задумчивой.

– Вообще-то у него есть хватка, он мог бы справиться, но то, что ему пришлось выплатить Джону его долю, истощило его денежные запасы.

– Вам известна сумма?

На крыльце зазвучали шаги, раздался звон и скрип. Очевидно, грузчики снова тащили что-то на машину. Инголлс повернул туда голову, прислушался к тому, что там творится. Прошло не меньше минуты. Потом, очевидно, с грохотом закрыли борт грузовика, хлопнула дверца, зачихал мотор. Инголлс продолжал слушать, пока не затихли все звуки. Тогда он вспомнил про Дэйва.

– Извините, что вы сказали?

– Не знаете ли вы, сколько Норвуд выплатил Оутсу?

– Мне только известно, что, когда я в последний раз был в книжной лавке, а было это, – он поднял глаза к потолку, – месяц, нет, пожалуй, шесть недель назад, Ева Оутс, как выражаются мои студенты, «ела поедом» Норвуда из-за этого. Они находились в задней комнате и не слышали, как я вошел в магазин. Она называла Норвуда «сентиментальным дураком» за то, что он слишком много дал денег ее мужу. Бывшему, разумеется, мужу.

– Все эти деньги ушли на оплату больничных счетов, – сказал Дэйв. – Сбережения Оутса и много сверх того.

– Именно это ей и говорил Норвуд. Она же возражала, говоря, что он лежал в окружной больнице. На средства мэрии. Бесплатно, иными словами. Поскольку у него уже не было доли в бизнесе и никаких других источников дохода, он имел право на средства благотворительности. Свои деньги он потратил неизвестно на что, выбросил на ветер.

– Восхитительная женщина, – сказал Дэйв.

– Она всегда была самым несгибаемым членом фирмы. В денежных вопросах она разбиралась лучше любого мужчины. Такой магазин, как этот, должен всегда располагать свободными средствами, чтобы иметь возможность приобретать антикварные книги. А это может случиться в любую минуту. Оутс и Норвуд пользовались хорошей репутацией. Прекрасные, редкие книги. Ах, я не знаю…

Инголлс вздохнул, рот у него скривился, на лице появилось жалобно-разочарованное выражение.

– Возможно, даже располагая капиталом, у Норвуда ничего не получилось. Книг он не знает. Все закупки производил Джон.

– А Ева?

Тот презрительно махнул рукой.

– Она умела только торговаться, ведала ценами. Но не знала, что купить, где и когда. Понимаете, это талант, инстинкт. Он у вас или есть, или его нет. У Джона он был. А поскольку Ева и Норвуд его начисто лишены, я не верю, что эта лавка еще долго просуществует. Раньше они всегда рассылали своим постоянным покупателям потрясающие каталоги.

Порывшись в ворохах печатного материала на столике, он, разогнав дым от сигареты, вытащил белый буклет и протянул его Дэйву.

– Вот вам пример удачного хода, которыми был так знаменит Джон, – сказал Инголлс. – И он делал это неоднократно. Не в каждом каталоге можно найти такую подборку книг. Отдельные экземпляры были первоклассными. Такие каталоги появлялись несколько раз в год. После того, как он ушел…

Он забрал у Дэйва буклет и положил его на место.

– Больше не было ни одного.

– Они пытаются что-то соорудить вместе, – сказал Дейв Я видел ящик с карточками у пишущей машинки. Возле стола пачками сложены какие-то книги… вместе с бутылками.

– Им необходим сильный список.

Инголлс вытащил сигарету изо рта и раздавил окурок в пепельнице.

– Они потеряли почву под ногами. А люди забывчивы.

– Вы – нет. Один-то раз вы точно туда ездили после ухода Джона. Это было третьего января, не так ли? В тот день, когда он позвонил вам.

Инголлс слегка повернул голову к нему. С минуту он внимательно смотрел на Дэйва, потом облизал губы.

– Ну-у, ух…

Он выжал из себя улыбку.

– Да, вроде я там был. Верно, припоминаю.

– А до того, как отправиться в лавку, вы виделись с Джоном в доме Эйприл Стэннард в Арене Бланка, правильно?

– Я не знаю, чей это был дом. Кроме Джона там никого не было. Да, в Арене Бланка. Эйприл Стэннард, вы говорите? Какое-то время она работала в лавке. Симпатичная девушка.

– Она говорит, что вы ни разу не заходили повидаться с Джоном, он сильно из-за этого переживал, потому что считал вас своим другом.

– Я тоже так считал. Но моя жена была больна, она болеет уже несколько лет. До прошлой весны здесь жила наша дочь и помогала мне за ней ухаживать. Но после того, как она вышла замуж, большую часть работы мне приходится выполнять одному. Джулия перенесла несколько ампутаций и становилась все более зависимой, так что у меня не было возможности отлучиться из дома. Я нанял женщину, чтобы она ухаживала за ней, но не на полный день. Профессорам немного платят, вы ведь знаете, мистер Брендстеттер. А операции в госпиталях потребовали больших денег. Ну да что говорить, зачем вам знать мои горести?

Его глаза на секунду обратились к входной двери.

– И как вы, несомненно, догадались, теперь они закончились. Сегодня приезжали из офиса, где я брал в аренду кое-что для Джулии. Она умерла десять дней тому назад. Нет, нет, не надо сожалений! Это было неизбежно. Я был к этому готов, если к такой вещи можно подготовиться. Во всяком случае, – он шумно вдохнул воздух и тут же выдохнул его, – я не мог его навещать. Я имею в виду Джона.

– Но вы же сразу поехали к нему, когда он позвонил. Почему?

Инголлс нахмурился, разгладил кустистые брови, не спуская глаз с Дэйва.

– Я не совсем понимаю цель этих вопросов. Меня в чем-то обвиняют? Следует ли мне позвать своего адвоката?

– Не знаю, почему вам в голову пришла такая мысль, – сказал Дэйв. – Джон Оутс привык к морфию в больнице и не смог избавиться от этой привычки. Денег у него не было, но он приобретал наркотики. Вот я и подумал, не пытался ли он занять у вас денег?

Инголлс не сразу ответил, но он перестал беспокоиться.

– Да. – Улыбка у него печальная. – Именно это ему и требовалось.

– Он получил деньги?

– Он сказал, что ему требуется пятьсот долларов. Я не смог ему столько дать. Поехал в колледж, взял в кассе авансом сто долларов и отдал их ему.

– Сказал ли он вам, зачем они ему нужны?

– Я не спрашивал.

Дэйв поднялся с кушетки и улыбнулся.

– Значит, Эйприл ошибалась. В конце-то концов у него был друг.

Он повернулся к выходу. Пружины кресла, в котором сидел Инголлс, тихонько заскрипели.

– До свидания, мистер Инголлс, – сказал Дэйв и вышел.