Текст книги "Едва замаскированная автобиография"
Автор книги: Джеймс Делингпоул
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)
– Нам здесь нравится, – говорю я средних лет женщине, делающей мне массаж головы. – Гораздо лучше, чем там.
Но она занята только массажем.
– Надо сказать, мы принимали грибы. Возможно, все из-за этого.
Женщина делает глубокие и задумчивые вдохи.
– Пока выступали Happy Mondays. Это, наверно, самое худшее.
– Ваш партнер любит поговорить, – говорит женщина, массирующая голову Молли.
– Это правда, – нежно говорит Молли.
Я тронут – не только тем, как она это сказала, но и тем, что она не стала исправлять слово «партнер». Сам бы я никогда не стал использовать такое слово. В конце концов, мы не юридическая фирма. Но есть какая-то прелесть в том, что нас принимают за пару и что Молли не возражает против этого.
Потом Молли говорит:
– Вообще-то это не мой парень.
– Да-да, – быстро вставляю я. – Моя девушка в Лондоне.
Следует долгое молчание, в течение которого наши массажистки переваривают эту информацию. Они, наверно, считают себя экстрасенсами. «Пусть не сегодня, но как-нибудь в другой раз. Потому что так предсказала Гея, богиня земли», – я почти уверен, что одна из них это произнесет. Но они продолжают молча массировать нам головы.
– Вы считаете, что много говорить плохо? – спрашиваю я.
– Нужно делать то, что кажется вам правильным, – произносит женщина, массирующая мне голову.
– Как вас зовут?
– Мармион.
– Ладно, хорошо. Дело в том, Мармион – черт возьми, какое замечательное имя, – дело в том, что я догадываюсь, что в таких ситуациях лучше всего ничего не говорить. Но когда все остальные молчат, я просто не могу удержаться. Я чувствую неистребимое желание заполнить пустоту.
– Молчать труднее, чем говорить, – произносит нараспев Утер, таинственно глядя в огонь.
– Хорошо, я постараюсь.
– Не нужно делать это из чувства обязанности. Это нужно делать по добровольному желанию, – говорит массажистка Молли.
– Дышите, – шепчет Мармион, – дышите глубже. А при выдохе представьте, что вся негативная энергия уходит прочь. А при вдохе почувствуйте, как позитивная энергия наполняет ваши легкие и вливается в ваше тело, подобно лучам золотистого света.
Я закрываю глаза и пытаюсь делать, как она говорит. Это довольно трудно, потому что мой мозг продолжает метаться повсюду, и чтобы успокоить его, мне нужен еще один косяк. Правда, я не заметил, чтобы кто-нибудь около этого костра курил травку, возможно, здесь это verboten. Но это просто удача! Находишь приятное и милое место, где можно поселиться, и вдруг оказывается, что это единственное место во всем Гластонбери, где они считают ниже своего достоинства курить травку. Чертовы хиппи. Они совсем сдурели, демонстрируя свою благочестивость – «дышите глубже», «нам больше не нужны наркотики, мы выше этого». Да пошли вы к черту, я не собираюсь «дышать глубже», не буду, не буду, я сейчас открою глаза и – Боже праведный, уж не косяк ли это, что мне передают?
Я глубоко затягиваюсь.
Теперь я готов шутки ради заняться этими дыхательными упражнениями.
Когда я вдыхаю, то могу представить себе все эти золотые лучи, прорывающиеся через мои легкие и льющиеся, как душистый мед, в темные, утомленные закоулки моего тела, наполняя их новой жизнью. А когда я выдыхаю, то выделяю все невзгоды дня. Удивительно, как они исчезают одна за другой: холод, сырость, боли в спине и суставах, страх и паранойя того момента, когда я смотрел Happy Mondays, клаустрофобная паника перехода через мост, что еще?..
У меня подергивает ногу. Странное вибрирующее ощущение в верхней части правого бедра – возможно, расслабляются мои напряженные мускулы.
Что еще… о да, это полисмен, чертов полисмен с собакой и скука от необходимости потратить дневное время на передачу материала…
И все равно, это странное дрожание. Может быть, если лучше сосредоточиться на нем, представить себе каждое мышечное волокно и как оно расслабляется, это ощущение пройдет?
Но нет. Чем более я на нем концентрируюсь, тем заметнее оно становится. Я могу точно указать его место – там, где карман джинсов касается ноги. Может быть, разные ключи и прочие вещи, которые я там храню, затормозили кровообращение? Я пытаюсь вытащить их. Скрученный сопливый носовой платок, пачка таблеток от сенной лихорадки, изломанная пачка табака, ручка, комплект ключей, пейджер.
Черт.
Этот проклятый пейджер. Два новых сообщения…
«Неприятности в КОТ! Позвони в отдел новостей», – говорится в первом, и я сразу понимаю, в чем дело. Это крохотный дефицит финансирования Королевского оперного театра, о котором говорилось на той скучной пресс-конференции Совета по искусствам. Одному из моих бессовестных соперников как-то удалось превратить это в крупный финансовый кризис, а затем передать материал в субботнюю газету, чтобы он выглядел внушительнее.
– Господи, – тяжело вздыхаю я, заранее репетируя свои объяснения: я потерял пейджер; он испортился под дождем; на меня напали; было слишком поздно; я не смог найти телефон.
Я переключаюсь на следующее сообщение.
«Или ты уволен», – говорится в нем.
Золотистые лучи поглощены тьмой, боли вернулись, страх возрос тысячекратно. Я смотрю, не отрываясь, на экран пейджера, проверяя, не галлюцинация ли это. Сообщения не исчезают.
– Милый, все в порядке? – говорит Молли.
– А что тебе пришло в голову? – говорю я. Потому что не нужно быть ясновидящим, чтобы угадать, кто этот бессовестный соперник. Прежде чем она успевает увязаться за мной, я ухожу на поиски ближайшего телефона.
Какая жалость, думаю я, сливаясь с толпой, что теперь некому показать ей дорогу к палатке.
Вверх по заднему проходу
Когда все это начинает сильно беспокоить, я решаю обратиться к психоаналитику. Идея, на самом деле, не моя, а Симоны. Я пока не очень распространялся относительно Симоны и, по правде, не собирался делать этого, пока она не проскользнула в предыдущую главу. Мне показалось, что все слишком осложнится, если придется рассказывать о вещах, на разговоры о которых я не хочу тратить место, типа где мы познакомились, о чем спорили, чего достигли в постели и как я ее трахал в попу и прочее, чего вам знать ни к чему.
Ладно. Я все же коротко расскажу об этом анальном случае, потому что это одна из тех запретных тем, о которых все думают, но никогда не говорят, потому что – ну, по правде говоря, это очень неприлично. Поэтому-то, конечно, очень многим так хочется попробовать это. Это сексуальный эквивалент ядерного сдерживания, это самый верх непристойности, тут присутствуют задница и, возможно, экскременты, это то, чем занимаются геи, это противозаконно, это нужно попробовать. Хотя бы раз.
Поэтому однажды сонным летним вечером, после очередной ссоры – у нас с Симоной постоянно происходят ссоры, – когда я на кровати и собираюсь взять Симону сзади, а она протягивает назад руку, берет мой член за основание и направляет его вверх со словами «не сюда, сюда!», у меня возникает мысль – фактически куча мыслей одновременно.
Одна из мыслей связана с неприятным ощущением выставленности на всеобщее обозрение. Лето в разгаре, и на улице еще очень светло, а траханье все же считается скорее ночной, чем дневной деятельностью. Кроме того, из-за невыносимой духоты мы распахнули окна, а поскольку мы живем в этой убогой конюшне с очень тонкими стенами и такой акустикой, что всем соседям по нашему тошнотворно тесному внутреннему дворику прекрасно слышно, что где происходит, от визга и «Как ты мог это сказать! Все, с меня хватит, хватит, черт возьми» из нашего последнего скандала и, очень возможно, до звуков срочно стягиваемых лямок бюстгальтера и лихорадочно расстегиваемой молнии на брюках, чавканья резины со смазкой на восставшей плоти и хлюпанья одного пальца, потом двух, потом трех в мокром влагалище, вплоть до сказанного шепотом «не сюда, сюда!», что служит указанием всем интересующимся, то есть абсолютно всем: «Джош имеет ее в зад. ДЖОШ ИМЕЕТ СВОЮ ДЕВУШКУ В ЗАД!»
Другая мысль связана с вспомнившимся вдруг рассказом приятеля по Оксфорду о том, как он «прочистил задний проход своей подруге». Самое удивительное, что он рассказывал об этом в ее присутствии, и оба они вели себя так, будто это очаровательная и смешная застольная история, весело поправляя друг друга, находя неточности – «Милая, ты преувеличиваешь. Он вошел очень легко». – «Да, но вспомни, это уже после вазелина», – краснея и хихикая в предвкушении веселой развязки. А развязка, в сущности, заключалась в том, что у девушки случилось расстройство животика и в результате мощного взрыва все вокруг оказалось забрызгано экскрементами. Даже с учетом широты взглядов, свойственной старшекурснику, я все же засомневался, следует ли человеку открыто сообщать такие истории своим друзьям. Но может быть, это была какая-то черта, свойственная высшим классам и мне недоступная…
Конечно, говно тоже приходит мне сейчас на ум.
То есть мало что может быть привлекательнее пары крепких и сочных ягодиц, но суровая правда состоит в том, что по крайней мере раз в день щель между ними служит для выпуска дерьма. И если владелица этих ягодиц не подмылась, то какие-то следы фекалий останутся. Некоторые из них могут попасть на твой кончик. Это несколько расхолаживает.
Но не настолько, чтобы я прекратил движение в этом направлении. Во-первых, на мне резиновая защита от какашек; во-вторых, не каждый день ваша подруга – ну, ваша, может быть, каждым, но не моя – активно поощряет вас вставить ей в анус. И вполне может оказаться, что больше никогда и никто вам этого не предложит. То, что она предложила это сейчас, уже некое чудо. Вы же никогда сами не предложили бы ей этого? Потому что слишком унизительно было бы услышать ее отказ. И вполне возможно, он означал бы, что всю оставшуюся жизнь вы проживете, так и не зная, каково это – трахать кого-то в зад.
Ну, хотя бы один предмет серьезного беспокойства я могу вычеркнуть из своего списка. Теперь я уже не сойду в могилу девственным в отношении анального секса. Потому что, будь я проклят, я действительно делаю это. В данный момент. Я трахаю свою девочку в задницу. И это…
Честно говоря, ощущения не очень отличаются от обычного секса. Пожалуй, несколько плотнее обжимает. И слюны нужно больше. И это означает, что свободный палец – при некоторой ловкости – имеет доступ к переднему отверстию, а девушка, судя по издаваемым ей шумам, очень довольна, что ее удовлетворяют через два отверстия одновременно. Жалко, что я не девушка. Отчасти. И все же я должен признать, что анальный секс не оправдывает ожиданий. Ты думаешь получить более сильный оргазм, исследовать таинственное, раздвинуть границы, пообщаться с дьяволом, встретить отряд полиции, который врывается в комнату и арестовывает тебя за нарушение законов ее величества, запрещающих анальный секс. А на самом деле – обычное траханье, только с большими сложностями.
Может быть, секрет в том, чтобы быть мальчиком у педераста, но я к этому никогда не стремился, особенно после того, как пришлось в Больнице тропических болезней сдавать ткань из прямой кишки на анализ, который выявляет бильгарциоз. Там на вас надевают халат с дыркой сзади, приходит врач и заставляет лечь на живот. «Возможно, вы почувствуете некоторый дискомфорт», – говорит он, натягивая перчатки. «Дискомфортом», как известно, эти доктора называют чертовскую боль. Затем его сестра, тоже в перчатках, начинает смазывать тебе дырку в попе, и ты думаешь: «Будь я извращенцем, наверно, это было бы даже приятно». Потом видишь, как доктор наносит смазку на зловещего вида предмет типа стеклянного дилдо с каким-то металлическим захватным приспособлением внутри. Только не это. Нет. Точно нет? Только не в мою – брр. И-уп! Пошел вверх, как огромная какашка, движущаяся в обратном направлении. Это… ничего подобного никогда не ощущал. Ужас, но какого-то особого рода ужас. Ужас физического проникновения чего-то холодного, твердого и нехорошего в твою нежную плоть. На самом деле не больно. Пока врач не объявляет, что сейчас он возьмет образец, и, господи, это действительно больно это больно это больно, когда эти жуткие щипчики на конце стеклянного – а может, металлического, я уже забыл, стараюсь вытравить весь этот ужас, наверно – пенисообразного устройства начинают щипать твою кишку – один раз, другой, третий или больше, я снова стараюсь забыть по тем же причинам. Потом хлюп! – выскакивает эта проклятая штуковина, и ты долго лежишь в изумлении, пока врач уходит с образцами в соседнюю комнату, а сестра говорит: «Вот и все. Совсем не страшно, правда?»
Но конечно, это не главная причина, из-за которой я не хочу, чтобы меня трахали в зад, несмотря на то что уверен, что это довольно хорошо для мужчины и для его простаты – той, что стимулируют сестры в больнице, когда им нужно получить неуправляемую эрекцию или взять образец спермы; нет, реальная причина в том, что я чертовски брезглив, вот и все.
Так вот, я собирался рассказать о своем походе к этому психоаналитику. Я иду к ней потому, что чувствую себя ужасно несчастным и не могу понять причину. На самом деле мне кажется, что я знаю причину, но хочу выслушать постороннее мнение.
Причины, как мне кажется, следующие: 1) я извел себя наркотиками; 2) эта работа не по мне; 3) моя подруга мне не подходит.
Какие причины находит психоаналитик? Ну, они же никогда вам не говорят. Они просто сидят и слушают, а ты должен разобраться сам. Некоторые считают, что нелепо тратить таким способом 50 фунтов в час, но я думаю иначе. Я думаю, что это замечательная идея – заставить кого-то слушать в восторге, как ты безостановочно жалуешься на свои проблемы в течение шестидесяти минут. После этого чувствуешь очищение и приподнятое настроение. Как после четверного джина с тоником, только не накачиваешься.
Я начинаю рассказывать – Кэсс ее зовут – о том, что, мне кажется, она захочет услышать, типа обстановки в семье, повторяющихся снах и жутких экспериментах с наркотиками, которые и привели меня в это состояние. «Мистер Мигарета…»
– Кто? – спрашивает она.
– Человек на конце моей сигареты, который украл мою душу. Именно тогда и начались неприятности.
Она что-то записывает, но без особого энтузиазма.
Она подымает глаза.
– Наверно, мне следует рассказать вам подробнее о том, какого вида терапией мы здесь занимаемся, – говорит она.
Она называется «гештальт», и, насколько я могу понять – я не очень внимательно ее слушаю, потому что чувствую, что меня морочат, я пришел говорить о себе, а не слушать психоболтовню, – она направлена не на случившееся в прошлом, а на настоящее. Это объясняет отсутствие у нее интереса к моим захватывающим рассказам о том, какие паршивые у меня были родители, или о людях в высоких шляпах на конце моей сигареты. Все, что она хочет знать, это как я себя чувствую в данный момент. Ловко.
– Гм. Не блестяще. Но, пожалуй, нормально.
Кэсс ждет от меня подробностей.
Я осматриваю комнату, как бы погрузившись в себя. На самом деле, однако, я изучаю обстановку, чего я боялся сделать раньше, стараясь поначалу не выглядеть любопытным и пронырливым. Я хочу, чтобы она приняла меня за одного из тех, кто честно смотрит вам в глаза. Забавно, конечно, что хочешь выглядеть в глазах своего психоаналитика лучшим образом, хотя им меньше всего это нужно. Замечаю книги, множество книг; вьющиеся растения; подушки; коробку носовых платков. Носовые платки: странно. Начинаешь представлять себе всех, кто сидел здесь раньше на моем месте, рыдая и пуская сопли, хватая еще один платок. Возникает мысль, не настанет ли время, когда ты станешь делать то же самое. Надеюсь, что нет. Так противно.
– Ну, как сказать… Довольно терпимо в целом.
– Но могло быть лучше?
– Бог мой, а когда же не может быть лучше?
– Вы сказали «не блестяще». Интересно, что вы имели в виду.
– Да сам не знаю. Наверно, что-то связанное с Симоной. Обычно это бывает так.
– А в чем дело?
– Нет, я не хочу быть слишком несправедлив к ней, обычно нам очень хорошо вместе, просто я все еще раздражен тем, что случилось на днях, настолько, черт возьми, раздражен – не обращайте внимания, что я ругаюсь, – черт, я и буду ругаться, потому что я вдруг понимаю, насколько, черт возьми, я до сих пор зол. Даже не на нее. Скорее на себя, за то, что я такое жалкое создание.
Кэсс выжидающе держит ручку над блокнотом.
– Вы слышали имя Мариэллы Фрострап?
– Телеведущей?
– Да. Так вот, из-за Симоны я не пришел на назначенную с ней встречу.
Я подумывал о том, чтобы изменить здесь ее имя, как я изменил большинство имен – Симоны, например, – но потом подумал, что Мариэлла не станет возражать, а рассказ в значительной мере потерял бы значимость.
То есть допустим, что я назвал бы ее «красивой блондинкой, хриплоголосой телеведущей Сьюзи Старк». Суть вы поняли бы, но создали бы в голове некий обобщенный женский образ и не так внимательно ждали бы, чем закончится рассказ.
А вот если я скажу, что девушку в этой истории звали Мариэлла Фрострап, вы возмутитесь. Вы подумаете: «Что это за придурок, который не пришел на свидание с Мариэллой?» И будете правы, потому что я и был придурком, я себе этого не простил и, наверно, никогда не прощу.
И глупость в том, что это не предполагалось как свидание. Мы с Мариэллой были просто друзьями. Я с ней встретился однажды в подпитии на какой-то вечеринке шоу-бизнеса после представления. Насколько я помню, она была вместе с Пэтси Кенсит. Мы поболтали, хорошо поладили, и, встретившись еще несколько раз, мы стали не то чтобы близкими друзьями, но явно больше, чем знакомыми.
Итак, через пару месяцев после нашей встречи я говорю Мариэлле: «Дорогая, нам с тобой обязательно нужно вместе пообедать» (очевидно, с легкой иронией), и она, посмотрев в свой календарь, видит, что все совершенно расписано, но во вторник через три недели она сможет со мной встретиться. Что я думаю о «Groucho», в час? Договорились.
И вот вечер накануне этой встречи, я дома у Симоны в Майда Вэйл, и мы чем-то заняты – чем может быть занята пара, живущая вместе два или три года? Готовим еду? Смотрим ТВ? Курим? Пьем?
– Какие у тебя планы на завтра? – спрашивает Симона.
– Ничего особенного, – говорю я небрежным тоном, прямо противоположным внезапно охватившей меня при этом вопросе панике. – У нас ведь что-то связанное с твоим Мальборо в Heaven?
Понимаете, Симона – модель. Не модная модель – такой удачи я лишен, – а рекламная модель: одна из тех миловидных девушек, которых стоят рядом с машинами на автошоу и показывают в улыбке зубы, или маршируют в ярких костюмах на Гран-при, или раздают бесплатные сигареты либо бесплатные рюмки водки на рекламных мероприятиях. Симона в этом преуспела. В результате нам много чего достается бесплатно, мы ходим на такие крутые вечеринки, куда меня могут не пригласить как журналиста, и мы часто проводим время с действительно знаменитыми людьми, общаясь с ними по имени. Что мне нравится.
– Я имела в виду – до этого, – говорит она.
– Да всякие мелочи, – говорю я, чувствуя растущее напряжение. – Какой-то дерьмовый ленч для прессы в Национальной галерее по поводу новых приобретений. Наверно, слышала о Лукасе Кранахе Старшем? Я – нет. Потом ленч с Мариэллой, потом нужно закончить это проклятое книжное обозрение, а я все еще не могу решить, нравится мне книга или нет, потому что…
– Мариэллой Фрострап?
– Угу. Да.
– Ты об этом молчал.
Я чувствую, как краснею, что совершенно несправедливо. Повторяй за мной: мне не за что чувствовать себя виноватым.
– Мы договаривались давным-давно. Наверно, я тогда тебе говорил.
Когда Симона злится, ее глаза темнеют. Как будто в нее вселяется дьявол. Это и происходит сейчас.
– Нет, – выпаливает она.
– Что – нет?
– Нет, ты никогда не говорил мне, что собираешься обедать с Мариэллой Фрострап. Такую вещь я бы запомнила.
– Ты так говоришь об этом, что можно подумать, будто мы забронировали отель, а не договорились пообедать.
– Кто знает.
– Черт подери, ты же сама встречалась с ней. Она не такая. Кроме того, у нее есть приятель.
– Уверена, что это ее никогда не останавливало.
– Как ты можешь быть такой злопамятной. Ты же говоришь об одном из моих друзей.
– Хорошо. Значит, ты на ее стороне против меня?
– Мне тебя просто жаль. Ты совершенно жалкая женщина.
Я наливаю себе еще, умышленно обходя Симону, и скручиваю сигарету. Скручиваю методично, с совершенно напускным спокойствием, обдумывая при этом способ совершенно сокрушить Симону. Идеальный способ – ничего не делать. Больше всего она ненавидит, когда я становлюсь холоден и молчу. Проблема в том, что мой мозг настолько помутился от ярости, что я вряд ли смогу выдержать.
– Вот что происходит, когда я говорю правду, в следующий раз я сначала подумаю, стоит ли, – говорю я.
– Ты и в этот раз не собирался говорить правду.
– Чушь какая. Ты спросила, и я тебе сказал.
– А если бы не спросила, ты никогда и не сказал бы.
– Интересно, а почему бы это? Конечно не потому, что ты со своей жалкой ненадежностью и паранойей обычный ленч со знакомой превратишь в настоящий любовный роман.
– Значит, ты все-таки врал мне.
– Боже, о чем ты? Когда?
– Ты сказал, что давным-давно говорил мне об этом ленче. Теперь ты признаешь, что не говорил, потому что боялся.
Это то, что я ненавижу в спорах: когда кто-то цитирует твои слова и приходится мгновенно вспоминать, действительно ли ты это сказал или это только по их словам ты это сказал. Женщинам этот фокус очень хорошо удается.
– Я сказал, что мне казалось, что я говорил тебе, – говорю я.
– Замечательно. Ты боишься сообщить мне об обычном ленче. Если он такой обычный, как ты сказал, почему ты так разволновался?
– Сдаюсь. Сил больше нет.
– Потому что ты знаешь, что я говорю правду.
– Потому что ты, Симона, как эта проклятая испанская инквизиция. Ты ждешь только одного ответа: «виновен». И ты не остановишься, пока не получишь его.
В таком глупом и бессмысленном духе ссора продолжается почти весь вечер – с коротким перерывом на пиццу и несколько более долгим, когда мы решаем уладить отношения с помощью секса. К несчастью, я так расстроен несправедливостью всей этой истории, так возмущен горячим желанием Симоны излить из себя всю злобу, так напуган очевидностью мотивов, по которым она начала эту ссору, что не могу возбудиться.
В итоге все становится еще хуже. Моя неудача с эрекцией дает Симоне железное – хорошо, желейное – доказательство того, что я ее больше не люблю и думаю только о завтрашнем ленче, который я, бесспорно, собираюсь завершить страстным сексом с Мариэллой Фрострап.
– Если ты так настроен, прекрасно, – говорит Симона. – Проваливай домой и займись онанизмом.
– Спасибо, Симона. Ты, как всегда, полна благожелательности.
– Что? Прошу прошения? Это я должна проявлять благожелательность к тому, для кого я стала настолько не привлекательна, что он не хочет секса со мной?
– Для женщины, у которой было столько мужчин…
– Пошел ты к черту!
– …ты обладаешь довольно слабым представлением о мужской психологии. Мы можем трахать женщину, которая страшна как смертный грех, без ущерба для эрекции…
– То есть вот так ты меня представляешь себе. Великолепно.
– Симона, ты не похожа на смертный грех. Даже отдаленно. Ты – одна из наиболее сексуально привлекательных девушек, которых я когда-либо трахал.
– Спасибо.
– Я серьезно.
– Но не такая привлекательная, как Мариэлла.
– Я это сказал?
– Тебе и не нужно было это говорить.
– Да, даже мои комплименты ты используешь против меня…
– Одна из наиболее привлекательных девушек, которых я когда-либо трахал? Куда там Шекспиру.
– И все же это был комплимент.
– Докажи.
– Ты знаешь, что не могу. Не в данный момент.
– Да, и знаю почему.
– Знаешь, что меня действительно убивает в этом? Больше всего убивает в этом бессмысленном, впустую потраченном вечере? То, что мне даже не нравится Мариэлла.
Она качает головой и театрально изображает глубокую скорбь вместо гнева.
– Тебе не нравится Мариэлла?
– Нет.
– Сладкий мой, – она использует нежное обращение в самом вольном смысле. – Сладкий мой, – говорит она нежно, – ты сегодня произнес чудовищное количество вранья, но это превосходит все прежнее.
– Мне не нравится Мариэлла Фрострап, – повторяю я.
Она оглядывает комнату в поисках воображаемой аудитории и закатывает глаза.
– МНЕ, ЧЕРТ ПОДЕРИ, НЕ НРАВИТСЯ МАРИЭЛЛА ФРОСТРАП, ЧЕРТ ЕЕ ПОДЕРИ, – вру я.
В конце сеанса, во время которого я рассказываю своему психоаналитику эту печальную историю, она дает мне печатную брошюрку о том, какое поведение правильное и какое нет в отношениях пар. Я ее выкинул и потому не могу привести дословно, но, по-моему, там были фразы такого типа: «Я имею право на выражение своих чувств и понимание их. У меня нет права навязывать свои чувства другим без их согласия».
А может быть, и не так. Может быть, какие-нибудь психоаналитики читают это сейчас и думают: «Мы такой пустой болтовней никогда не занимались! Он ничего не понял! Что за урод! Отвратительный тип!» Смысл, однако, в том, что после того как я прочел этот перечень – через несколько недель после того, как Кэсс дала его мне, и с большой неохотой, потому что я не люблю такие вещи, напоминающие домашнее задание, – я понимаю, что Кэсс пытается сообщить мне что-то своим психотерапевтическим, неосуждающим способом. А именно: раскрой глаза, ты, бесхарактерный слизняк, помыкаемый девкой. Эта женщина просто издевается над тобой. Не уступай ей или освободись от нее.
Судя по всему, первый вариант отпадает. Если ты встречаешься с кем-нибудь два или три года и установил все основные правила ваших отношений, нельзя вдруг повернуться кругом и сказать: «Извини. Я только сейчас понял, что ты эгоистичная и деспотичная сука. С этого момента тебе придется совершенно изменить себя и не мешать мне делать все что заблагорассудится». Сами посудите. Вы же видели, что представляет собой Симона. Сказать ей такое? С таким же успехом можно разорвать отношения в тот же самый момент.
Что, конечно, столь же невозможно, как и первый вариант. Конечно, у Симоны есть недостатки. Но если бы она была столь дурна, не стал бы я ведь встречаться с ней так долго? Это моя первая настоящая связь, и тому есть причины. Может быть даже, она и есть та Единственная. К счастью, я придумал хитрый третий вариант.
* * *
Теперь на наших сеансах я вообще не буду упоминать Симону. Я стану говорить о других своих проблемах. Главная из них, конечно:
– …этот чертов отдел новостей. По-моему, они относятся ко мне как-то несерьезно.
– Как вы считаете, отчего это?
– Ну, по-моему, это очевидно. Потому что я учился в Оксфорде, потому что мне не пришлось мучиться в местной газетенке. Потому что я специалист, а не обычный корреспондент. Вот так. Это война классов. Там, где громкие материалы, там офицеры, а где обычные новости – унтеры и рядовые. И это очень досаждает. И причина, по которой они выбрали тебя, никак не связана с тем, что ты умеешь хорошо работать.
– Вы умеете хорошо работать?
– Если тема подходящая. Например, на днях нужно было сделать приятную вещь – написать о Дирке Богарде. По существу, мне пришлось поговорить с ним в течение часа и выбрать самые интересные высказывания. И получилось здорово: мы с ним поладили, статья имела успех.
– Но вам не всегда дают подходящую тему?
– Нет. Чаще всего – нет. Обычно это рядовая хроника – например, слушать вранье на пресс-конференциях Королевской оперы; писать обзоры PSI. Не стану вам рассказывать, что такое обзор PSI, потому что усыплю вас.
– Можно ли сказать, что ваше отношение к работе, которую вы должны выполнять, часто оказывается… презрительным?
– Да. Да, можно.
– И такое чувство вы когда-нибудь выражаете, находясь в отделе новостей?
Я усмехаюсь:
– Может быть, немного. Иногда.
У меня неприятное подозрение, что она многозначительно смотрит на меня.
– Послушайте, я знаю, о чем вы думаете, но поймите: журналистика – это особая область. Мы все там такие. Все ходят озлобленные и циничные. В глубине души мы все ненавидим свою работу. Просто мы более открыто и честно говорим об этом.
– Я не ненавижу свою работу.
– Я не говорю, что не бывает исключений.
– Их может быть больше, чем вам кажется.
– Возможно.
– Вы не хотели бы стать одним из них?
Я презрительно улыбаюсь. Здесь явно какой-то трюк.
– Ну, да. Очевидно.
– Тогда, вероятно, мы можем работать над этим.
Так, опять это проклятое слово на «р». Одна из тех вещей, которые, как я начинаю понимать, ненавистны мне в психотерапии. Я хочу сказать, что если ты выкладываешь по 50 фунтов за сеанс, то работать должны они, а не ты. За такие деньги они должны сами дать тебе решения, разобраться с тобой, взяться за твою жизнь и уладить твои проблемы – переговорить с твоей девчонкой по поводу ее ревности, предложить твоим начальникам дать тебе большую свободу, предложить, как остроумно опустить того, кто тебя раздражает, заплатить твои штрафы за парковку, разобраться с твоими налогами, почистить тебе ниткой зубы, стереть собачье дерьмо с твоих ботинок.
А что ты получаешь в действительности? Многозначительное молчание. Риторические вопросы. Задумчивые взгляды. Час крыши над головой, в тепле и с местом для задницы в удобном кресле. И кучу носовых платков, предоставляемых всем желающим – черт их подери, ни разу не воспользовался.
А что касается домашних заданий, то они настолько ужасны, что, по-настоящему, это они должны тебе платить. Об этом я откровенно собираюсь рассказать Кэсс в наш следующий сеанс.
– Ну, – говорит она, улыбаясь.
– Да?
– Как вы там ладите? – говорит она.
– Хорошо.
Она выжидающе смотрит на меня.
– Если вы хотите узнать, подействовали ли те упражнения, то я должен дать положительный ответ.
Кэсс дала мне два главных упражнения. Одно заключается в том, чтобы рассматривать каждое новое задание отдела новостей не как неприятную обязанность, а как счастливую ступеньку на пути к жизненным благам, о которых я мечтаю. Второе задание – прикусить себе язык каждый раз, когда я хочу сказать что-нибудь злобное или циничное, и попытаться вместо этого подумать о чем-нибудь хорошем.
– Это хорошо. Правда? – говорит Кэсс.
– Гм, да. Наверно, – отвечаю я с кислой улыбкой.
Я вспоминаю ту работу, которую я сделал несколько дней назад, понравившуюся отделу новостей. По существу, мне нужно было пойти в дом, где Мерчант/Айвори снимали новую адаптацию «Хауардз-Энд», и побеседовать с владельцем о том, как ему живется вместе с кинобригадой, как ведут себя звезды, и т. п. И фотографии получились хорошие, и хозяин рассказал несколько достаточно интересных историй, и я довольно красочно все расписал, поскольку, согласно инструкциям Кэсс, приложил усилия и потому что читал ранее большую часть книг Форстера, даже его гомосексуальные рассказы. В итоге получил неплохую фотографию вверху третьей страницы, похвалу на утреннем совещании и одобрительное похлопывание по спине от редактора отдела.
