Текст книги "Едва замаскированная автобиография"
Автор книги: Джеймс Делингпоул
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)
– Я пишу о клубе «Wag». Ты когда-нибудь был там со мной? – спрашиваю я.
– Кажется, был. Да, был. Шэрон из Стэйнз, – говорит Дик.
– Отлично. Что-то начинаю припоминать. Но к сожалению, я про тот случай не пишу. Но все равно ты тут по всей книге.
– Знаю. Это меня и тревожит.
– На самом деле вот что я хотел выяснить: как выглядел тот дилер?
– На нем была белая шапка. Как феска. Белая феска.
– Белая феска? Это круто. Это нужно будет вставить. Спасибо.
Итак, на том дилере, которого я нашел, была белая феска.
– Сколько? – спрашивает он.
– Три, – говорю я. У меня уже наготове 45 фунтов, и я пытаюсь просунуть пачку денег ему в руку так, чтобы это демонстрировало мою осторожность и большой опыт в покупке наркотиков, но на самом деле показывает мою неуклюжесть, потому что делаю я это крайне неловко. Всякий, кто следит за нами, поймет, что это не рукопожатие двух старых друзей, встретившихся в клубе, или какое-нибудь другое невероятное действие, которое мы якобы совершаем. Над головой у него можно нарисовать баллон, в котором будет написана мысль: «идет наркосделка». Когда наши руки касаются, мне не удается передача – деньги, тягостно заметные со стороны, прилипают к моей ладони; переход в мои руки таблеток проходит почти так же неловко. Он ворчит, когда я слишком долго разглядываю их на свету, а потом недовольно уходит в тень. Это всегда так у дилеров – стремление показать, что делают тебе большое одолжение?
Том и Молли смотрят на меня, когда я направляюсь к ним. Я пытаюсь придать печальное выражение лицу, чтобы подразнить их, но не выдерживаю.
– Ну? – говорит Том.
– И что теперь? – спрашивает Молли.
– Я бы заглотал прямо сейчас, – говорю я. Возможно, правда, вместо «заглотал» я употребил другое слово, скажем «принял».
– А ты сам? – спрашивает Молли.
– Я откладываю на полчаса. Если принимаешь не в первый раз, кайф наступает быстрее. Я хочу начать улыбаться одновременно с вами.
– Очень мило.
– Это милый наркотик.
Нервно поглядывая по сторонам, как все новички с экстази, Молли и Том осторожно бросают таблетки в рот. Они запивают их пивом.
– Назад возврата нет, – говорит Молли весело, как будто стараясь убедить себя в том, что сделала хорошее дело.
– Не совсем так, – говорю я, не в силах сказать что-нибудь более умное. Со мной так всегда перед приемом экстази. Я не могу сосредоточиться, постоянно вздрагиваю не потому, что страшно вспомнить Лию Беттс. Это просто от ожидания, когда знаешь, что в твоем мозгу скоро произойдет колоссальный трансцендентный сдвиг, и хочется поскорее достичь его, а не терпеть это бессмысленное тошнотворное ожидание.
Следующий час мы пропустим, потому что ничего интересного в это время не произошло: я заглотил свою таблетку, скрипел зубами и выкурил множество сигарет – и перейдем к тому моменту, когда Молли испытывает острую боль, а Тому тоже кажется, что он что-то чувствует, но он не уверен.
– Лучше спуститься на танцевальную площадку. Немного разогреться, – говорю я. Но, сказав это, я вижу по удивленному оскалу зубов Молли – как будто счастливый снаряд разорвался в ее мозгу – и по тому, как взгляд Тома выразительно переносится то на меня, то на Молли, что разогреваться уже не нужно – ничего больше не нужно.
– Мы – можем – просто – посидеть – здесь – немного? – говорит Молли.
– Тебе больше понравится танцевать, – говорю я. И конечно, я говорю правду, но не скрою, что у меня был тайный мотив. Если я не подвигаюсь и не ускорю свой обмен веществ, то, когда я еще буду идти вверх, они уже начнут спуск, а это не очень приятно. С отключками так же, как с оргазмами: лучше, когда они одновременны.
Молли выглядит объятой ужасом. Насколько можно выглядеть объятым ужасом и одновременно испытывать самое большое счастье в жизни.
Я беру ее руки в свои, и она благодарно сжимает их. Том, который, естественно, не хочет остаться в стороне, соединяет свои руки с нашими, и наш жест «один за всех, и все за одного»…
Кажется, Том даже произносит вслух: «Ну, мы как три мушкетера».
…превращается во взаимное объятие.
– Вот так и нужно остаться, – говорит Том.
Ничего страшного, думаю я, потому что, в отличие от них, я полностью сохраняю свои способности. А одна из этих способностей – возможность испытывать смущение, из-за чего я смотрю, не следит ли кто-нибудь за нами. (Оказывается, никто, во всяком случае намеренно.) Кроме того, у меня присутствует чувство честной игры, которое говорит мне: они получают удовольствие, а я – нет, и о них беспокоиться нечего, потому что они везде будут счастливы, а вот о моих потребностях следует подумать.
– Идем со мной на танцевальную площадку, – говорю я.
Я чувствую сопротивление Молли.
– Обещаю, что будет лучше, – говорю я.
– Молли, он прав. Он наш экскурсовод по экстази, – говорит Том, превратившийся из апатичного итонца в маленького мальчика Томми.
Молли и Томми хотят в таком взаимном объятии и двигаться до танцплощадки, но, по правде, это невозможно. Шестиногой машине любви не протолкнуться в тесном клубе. Поэтому я беру Молли за руку, а Молли берет за руку Томми, и, тесно прильнув друг к другу…
– Ты не отпустишь?
– Я не отпущу, Молли. Можешь поверить мне.
…мы растягиваемся, как вырезанная из бумаги фигурка, и петляем в толчее посетителей клуба, которые делают примерно то же, что и мы: тайно разглядывают таблетки и потом глотают их, прикуривают одну сигарету от другой, целыми группами клянутся в вечной дружбе и так далее. Иногда толпа становится очень плотной, особенно у лестничного колодца, когда мы пытаемся пробиться вниз, а другие компании, тоже взявшись за руки – тут все передвигаются, взявшись за руки, – пытаются пробиться наверх. Никто не проявляет раздражения, пока мы пытаемся разминуться. Еще не наступили времена, когда все станут умнее и циничнее, потому что еще стоит весна 1988, предшествующая Лету Любви, и все одинаково под кайфом, каждый хочет быть счастливым и, что важно, хочет, чтобы все другие были счастливыми, в этом и суть. Смотришь на лицо каждого, мимо кого проходишь, особенно на зрачки, и обмениваешься понимающим взглядом: «не волнуйся, приятель, я под кайфом» или «не волнуйся, приятель, я скоро прибуду».
Одним словом, все с наркотиками.
Разобраться с этой толпой, находящейся в обалделом и плавающем состоянии, чтобы добраться до танцевальной площадки, отнимает у нас впятеро больше времени, чем следовало бы. Теперь уже все, что находится внизу, приобрело новые формы. Тут ужасно жарко и большая влажность. Пустых пространств не осталось, и вся площадка занята дергающимися, вспотевшими и поймавшими кайф посетителями. В шейных платках. С голым торсом. В шортах и брюках для серфинга ядовито-розового, ядовито-желтого и ядовито-зеленого цвета. В футболках со смайликами. Со свистками на шее. Изнемогающие от жары. В их поте можно варить яйца.
А музыка…
Басы бухают под ногами, эфемерные мелодии мерцают и порхают в мозгу, как райские птицы – такой музыки ты никогда не слышал. Ну, с прошлого раза. Она сверкает, пульсирует, вселяет энергию, вдохновляет – как будто квинтэссенцию счастья, горячую и приятную, закачивают тебе в вены, и она проходит по твоим рукам в ладони, ладони с удивительными пальцами, такими извивающимися, ловкими, чудесной формы…
Эта сосредоточенность на ладонях – это хорошо, очень хорошо, потому что, если только я не заблуждаюсь очень сильно – а это возможно, это может быть рудиментарная память от прежних приемов экстази, оживленная музыкой, – но если это не так, то у меня тайное и крайне приятное подозрение, что может быть, да, возможно, я…
Молли поймала мой взгляд. Сначала просто застенчивый, пробный взгляд, как бы спрашивающий: «Ты?..»
Галлюцинирую.
«Думаю, что да», – отвечаю я. Конечно, телепатически, потому что мы общаемся исключительно с помощью глаз, засасывая друг друга в пучину своих зрачков.
Она широко улыбается, и я тоже.
И я вдруг понимаю, как ошеломительно, удивительно и поразительно она красива. Хотя очевидно, что я понял это в какой-то момент раньше, но со временем перестаешь замечать такие вещи. Внезапно я замечаю каждую деталь: стриженые каштановые волосы, широкий лоб, густо-серые глаза, аристократическую бледность кожи. Сказать ей, как она ослепительно красива? Не смутит ли это ее? Не будет ли это неприличным в присутствии Томми?
Она что-то говорит, но я не понимаю смысла, только чувствую, что это чудесно. Она произносит это с сумасшедшей улыбкой.
– Что?
Она произносит это снова. Я опять ничего не слышу.
Она охватывает мое плечо и притягивает мое ухо к своему рту.
У нее горячее дыхание и низкий голос.
– Спасибо.
– За что? – кричу я в ответ.
– За это, – она обводит зал рукой.
– С нашим удовольствием.
Ей это кажется очень смешным.
– Ваше удовольствие! – говорит она и все улыбается, улыбается, улыбается.
Я улыбаюсь.
Томми улыбается.
Все улыбаются. Достаточно встретиться с кем-то взглядом, и получаешь в ответ признательную улыбку. Я под кайфом. Ты под кайфом. Мы все под кайфом.
А диджей? Этот парень великолепен или этот парень великолепен? Он великолепен. Он – бог. Вполне может быть, что он – Бог. Потому что здесь как в церкви. Пусть не внешне, но по атмосфере. Здесь атмосфера огромного собора с готическими сводами и раскатами духового органа, как в «Капитане Немо», от которого мурашки бегут по спине, а мозг взмывает к небу. И колокола. Церковные колокола. Записи – сэмплы, как их называют – церковных колоколов Ибицы. «Балеарик» саунд.
Бом бом бом бом бом бом бом бом бом бом.
Эту я знаю. А эта совершенно необычна. Знать названия всех этих безымянных вещей безымянных групп, которые играет безымянный диджей.
«De Testimony», Fini Tribe.
Мне бы хотелось поделиться этой интереснейшей информацией с Томми и Молли. Но я нем. Я все еще балдею и могу думать только об этом.
Колокола! Колокола! Звонящие колокола!
И улыбаюсь, когда диджей начинает вставлять куски другой мелодии, которую я знаю.
Но он играет нами, этот диджей. Как кошка с мышонком.
Иногда темп замедляется, когда он делает передышку. И делает это – хотя ты можешь не знать об этом и просто подумать, отчего мне стало не так хорошо, как десять минут назад, – подражая химическим процессам в твоем мозгу, волнообразным приступам эйфории. Если перед этим у тебя был кайф, то теперь уже нет, и хотя какая-то твоя часть по-прежнему находится в этом уютном закрытом отсеке головы под воздействием таблетки, но другая часть смутно чувствует непорядок. К тебе возвращается сознание, и понимаешь, что находишься в клубе, под действием таблетки экстази, и знаешь по опыту, что она дает взлеты и падения, и хочешь, чтобы этот провал скорее закончился и тебя снова вынесло наверх. Если ты провел какое-то время в танце или действие таблетки приближается к концу, то в такой период предлагаешь друзьям пойти всем вместе в зал для охлаждения. Но всегда находится кто-нибудь, еще не достигший твоей стадии. Он все еще гудит. Он хочет остаться. И тогда начинается отчаянный спор, кому идти, а кому оставаться: «Ты согласен? Ты уверен, что не против? Я пойду, если тебе так хочется, просто…» – потому что все хотят, чтобы все остальные делали то же самое, что и ты, чтобы быть такой же одной большой счастливой семьей, как вначале.
К счастью, я еще не дошел до этого. Я на той великолепной стадии, когда ты достаточно одурел, чтобы не следить за своими действиями, но не настолько одурел, чтобы быть не в состоянии принимать разумные решения типа:
«У меня обезвожен организм. Пойду возьму выпивки для всей компании, а по дороге пописаю, и это будет очень весело, как всегда, когда идешь в туалет под экстази, и я подружусь со многими людьми и вернусь под бурный восторг своей семьи как раз к тому моменту, когда музыка снова начнет набирать обороты, и буду наслаждаться еще одной высокой волной в полной уверенности, что перерыв прошел не зря и теперь мы затоварились важными вещами, такими как вода. Или жвачка».
Жвачка – это очень существенно. В клубах это редкий и ценный товар, потому что у всех здесь одна проблема: неотвязная потребность жевать и жевать, отчего на следующий день могут болеть челюсти, да и зубы можно повредить из-за того, что сводит челюсти. Но за стойкой резинку не продают. Или продают, но она давно кончилась, поэтому ты ставишь себе еще одно задание – хорошо иметь задания, когда ты под экстази. Это дает чувство цели, а потом чувство удовлетворения. Достать резинку.
Первая остановка – у бара, взять воды. Те, кто работает в баре, всегда выглядят обозленными. Или у меня гиперчувствительность от экстази. Нет, вряд ли. Причина, думаю, в том, что они все трезвые, а клиенты все съехавшие, и барменам это кажется несправедливым. Кроме того, на чаевые надеяться не приходится. Все покупают только воду, но не будешь же давать чаевые за воду?
Бармен, который ближе всего ко мне – молодой, светловолосый, коротко стриженный, типа серфера из Австралии, – прислонился спиной к холодильнику во всю стену с множеством банок «Red Stripe», которые он не продал, скрестил руки на груди и намеренно не смотрит в мою сторону.
Я хочу показать, что симпатизирую его тяжелой доле – не потому, что нажрался дурацкого наркотика и теперь во все стороны излучаю мир и любовь и не сделал бы исключения для Гитлера, если бы встретил его, а потому, что действительно сочувствую ему.
Лучше всего при этом, как мне кажется, сделать вид, что я не на экстази.
Я протягиваю в его сторону руку с зажатой между пальцами десяткой. Я не хочу звать его или как-то привлекать внимание. Просто буду ждать, пока он подойдет.
Кто-то еще подходит к стойке рядом со мной – выше меня ростом и не похожий на рейвера. Одет он так, как обычно одеваются люди по пятницам – брюки со складками и рубашка с узорами.
Я не разглядываю его лицо, но, наверно, просто не сознаю, что делаю это, потому что он быстро косится на меня и спрашивает: «Все в порядке?» – как осторожно обращаются к полоумному.
– Да-а-а. – Не столько речь, сколько выдох.
Он поворачивается к бармену:
– Две «Red Stripe», пожалуйста.
Бармен мгновенно оживает.
– Ой, извини, дружище, наверно, сейчас тебя обслуживали? – спрашивает нормальный человек.
– Нет еще.
– Ну, дружище. – Он зовет бармена: – Может быть, сначала этого парня обслужите?
– Гм… три…
– Минералки, – говорит бармен, беря деньги, всовывая бутылки мне в руку и давая сдачу, что показалось мне одним быстрым движением.
– Спасибо, – говорю я этому приятному человеку. – Очень мило с твоей стороны. Ты ведь не на экстази?
– Нет, дружище. А вот ты – да.
– Угу, – признаюсь я с широкой небрежной ухмылкой.
– Ну и хорошо. Удачи тебе.
Приятный разговор. Но не такой приятный, как тот, которого я на самом деле хотел, когда встречаешь совершенно незнакомого человека и через пять минут вы клянетесь друг другу в вечной дружбе. Которая, впрочем оказывается недолгой. Это закон.
По пути в гальюн я проглатываю одну из бутылок минералки. Этот путь не так прост, потому что под экстази ты не идешь – ты плывешь, дрожишь и вибрируешь, как некое прозрачное подводное создание, вроде медузы. Медуза на пружинистых желейных ногах, которая подпрыгивает в такт ритму. То есть совсем не как медуза. Скорее как… а, черт его знает. В общем, ощущение феноменальное. И вид тоже. Все эти гримасы. Совершенно изумительные лица. Чистая кожа, сияющие глаза, белоснежные зубы – как будто ты попал на райский остров, где живут охотники с Баунти. И все – мои друзья. Включая прелестных девушек. Эти девушки – действительно из разряда моделей – настолько выше меня классом, что в обычной обстановке я не осмелился бы даже смотреть на них, а сейчас я могу смотреть на них, разговаривать с ними, поглаживать и, может быть, даже поцеловать, и они не станут возражать, потому что мы все друзья. Впрочем, я не буду этого делать. Достаточно того, что я знаю, что могу это сделать.
Что мне нравится в туалетах клубов, так это резкая смена обстановки: от темноты и шума к тишине и яркому свету. Нельзя сказать, что это тихое убежище: противное, мерцающее, желтое флуоресцентное освещение; твердые поверхности, из-за которых все звуки – шшшп кранов, скрип и свист и движение дурно пахнущего воздуха распахивающихся дверей, щелчки замков на дверях кабинок – становятся резкими и раздраженными; непрерывный поток одуревших от наркотиков людей, наполняющих водой бутылки, ополаскивающих лица, втягивающих дорожки кокаина, опорожняющих расслабленный экстази кишечник, писающих, болтающих, пытающихся вспомнить, за чем из перечисленного они сюда пришли. Но тут можно приостановить вечер, подумать над тем, откуда ты и куда, заметить свои расширившиеся зрачки, изможденность, бледность и улыбчивость своего отражения в зеркале, измученность всех остальных.
Из всех кранов холодной воды исправен только один, и около него образовалась очередь. Крепко сложенная и коротко постриженная личность, похожая на строительного рабочего, объявила себя официальным распределителем воды: передаешь ему бутылку, а он наполняет ее для тебя водой.
Когда доходит очередь до меня, я говорю: «Значит, ты официальный раздатчик воды».
Он говорит: «Ну?»
Его сильный лондонский акцент, телосложение, скорость ответа и наклон головы при этом несколько путают, и не будь я столь невинен и доверчив благодаря наркотику, я, наверно, не стал бы повторять дважды. Но поскольку я под наркотиком, я говорю это снова.
– Верно, приятель, – говорит он с некоторым воодушевлением. – Да, я раздатчик воды. Как тебя зовут?
– Джош.
– Хорошее имя. Джош. Хорошее. А меня зовут Энди.
Он пожимает мне руку, а потом, внезапно наклонившись вперед, развивает свое движение и обнимает меня.
– Ты хороший парень, – говорит он. Он весь сияет и смотрит на мои зрачки.
– Ты тоже, приятель.
– Свой!
– А как же!
Заходит кто-то еще с пустой бутылкой и направляется к другому крану с холодной водой.
– Они все сломаны, приятель, – говорит Энди. – Давай ее сюда.
Человек неуверенно смотрит на Энди.
– Это официальный раздатчик воды, – объясняю я.
Энди наполняет его бутылку.
– Славный малый, – говорит человек.
– Славный малый, – говорит Энди.
– Слушай, Энди, – говорю я.
– Да, дружище? Извини, дружище. Забыл, как тебя зовут.
– Джош.
– Да, Джош. Извини, приятель. Джош.
– У тебя нет жвачки случаем?
– He-а, дружище, извини. Можешь взять от этой, если хочешь. Все, что у меня есть.
Он достает изо рта кусок белой и очень пережеванной резинки и отделяет мне половину. Помню, когда кто-то впервые сделал такое для меня, я был в шоке. Но не настолько в шоке, чтобы не взять и не начать жевать, потому что под экстази брезгливость в отношении гигиены рта значительно утрачивается. Но достаточно изумлен, чтобы не отметить совершенную непонятность того, что берешь противный кусок старой жвачки, которая в течение последнего часа втиралась в зубы и плавала в слюне того, кто вполне мог быть носителем всех бактерий мира.
– Отлично. – Я засовываю ее себе в рот.
– Мощная эта штука, верно?
– По челюстям точно действует.
– Наверно, из одной партии. Ты здесь брал?
– Да.
– Белую с пятнышками?
– Да. Но они ведь все похожи?
– Да. Да, ты прав, дружище. Джош. Джош – правильно?
– Да. А ты – Энди, верно?
– Верно. Вообще-то меня послали за водой для моей компании. Хочешь познакомиться с моей компанией? Они тебе понравятся, ручаюсь. Ужасно милые, все как один. Как ты, Джош, дружище. Может быть, у них есть резинка.
– Да. Конечно. Какие вопросы? С удовольствием познакомлюсь, Энди.
Компания Энди в баре наверху, они сидят кружком на полу у дальней стены. Они встречают возвратившегося героя обращенными вверх лицами и теплыми улыбками. Энди садится на корточки, чтобы раздавать воду, и при этом обнимает каждого, кто оказывается рядом с ним.
– Знакомьтесь все – это Джош! – объявляет Энди. – Джош – Триш, Марк, Дэррен, Кельв, Бек. – Во время представления приветственно поднимаются руки, сверкают зубы, кивают головы.
Мы с Энди сидим между двух девушек.
– Хай, – говорю я своей соседке. Блондинка, естественно, красивая.
– Хай, – говорит она.
– Часто здесь бываешь?
– В первый раз. А ты?
Я пытаюсь придумать ловкий и умный ответ, который не выглядел бы хвастливым, заносчивым и нечестным, но свидетельствовал, что да, уже бывал здесь, а теперь даже выступаю вожаком. К сожалению, я еще сильно под кайфом, и получается раздраженно и с придыханием: «Не впервой».
Один из ребят обращается к Энди:
– Сколько у тебя еще осталось таблеток?
– Три. Нет, две. Хочешь половинку?
– Ага.
Энди со своим приятелем делят таблетку, а в это время происходят бессвязные переговоры относительно последней оставшейся. В конце концов ее делят на четыре части, в результате чего подкрепление получают все, кроме меня и девушки рядом со мной. Но она слишком под дурью, чтобы переживать.
– Извини, дружище, – говорит Энди.
– Все в порядке, – говорю я, – я еще не отошел от первой.
– Я тоже. Но хорошо, когда есть гарантия.
– Да, я тебя понимаю. Просто нужно что-то для – как они называются, эти периоды ослабевания, которые находят волнами?
– Не знаю, дружище.
– Но ты понимаешь, о чем я. Нужно что-то, чтобы заполнить – во, провалы, точно. Провалы.
– Да.
– Но иногда мне казалось, что если заполнить провалы, то пики будут не такими. Может быть, будешь возвращаться в норму.
– Да.
– Поэтому, может быть, на самом деле нужно рассчитать так, чтобы вторая таблетка вступала в действие в тот момент, когда первая достигает пика, и получится двойной пик. Это будет значить, что провал тоже будет вдвое глубже. И тогда нужно принять еще одну таблетку, которая будет поднимать тебя как раз тогда, когда остальные опускают. И так далее, и так далее.
– Да.
– Или я несу чушь?
– Нет, дружище.
– Ты это не просто так говоришь? Я ведь… ты действительно нравишься мне. Меньше всего мне хотелось бы утомить тебя, говоря всякие глупости.
– Дружище, ты великолепен. Даже если ты будешь говорить глупости, я могу весь вечер просидеть здесь, слушая тебя.
– Значит, все-таки я говорю глупости?
– Дружище… – Он кладет свою руку мне на плечо, притягивает меня к себе и какое-то время держит в крепких объятиях. Я чувствую, как моя паранойя отпускает меня.
Я стискиваю его руки своими. Они большие и грубые. Рабочие руки. Я с обожанием вглядываюсь в его огромные зрачки.
– Энди! Чертов классный тип!
– Ты тоже, дружище, ты тоже. А где тебя научили так говорить? – спрашивает Энди.
– Как – так?
– Шикарно.
– Не знаю. В школе, может быть.
– Ты учился в какой-то из этих «паблик скул»?
– Да.
– Тогда понятно.
– Тебя это как-то тревожит?
– Дружище, меня ничто не тревожит. Дело не в том. Я подумал: вот ты и я; в обычной обстановке нам никогда не пришлось бы разговаривать, правда?
– Не знаю. Смотря что ты делаешь.
– Делаю?
– По работе.
– A-а! Ясно. Я водопроводчик.
– Ну, вот. Тогда ясно. Ты мог прийти ко мне домой, чтобы починить – ну, водопровод.
– Да, дружище. Но я думал про разговор, настоящий разговор. Как у нас сейчас.
– Да. Все дело в наркотике, верно?
– Да.
– Чертовски здорово, правда? До чего же замечательное изобретение. Таблетка, которая всех объединяет, всех делает друзьями. Как ты думаешь, может быть, нам нужно все время, черт возьми, их принимать?
– Все время, черт возьми.
– И это… очевидно, что это оказывает удивительное влияние на общество. Я чувствую это, потому что я журналист, и на трибунах стадионов…
– Ты что, вправду журналист?
– В общем, да.
– И где?
– Мм. В «Телеграф» в основном.
– Алло, ребята, слушайте. Вот мой друг – Джош, да? – так он журналист в «Телеграф»!
На всех это производит впечатление.
– Значит, ты пишешь статью? – спрашивает кто-то.
– Что? В таком состоянии?
Раздается хохот.
– Так ты говорил… – напоминает Энди.
– О чем?
– О трибунах стадионов, – говорит он.
– А, да. Ну, дело в следующем. Просто на трибунах сейчас гораздо более дружественная обстановка, как мне говорили. Потому что все увлечены экстази, а не насилием.
– Как я.
– Да, и я тоже.
– Не-ет. Я говорю о насилии. Я в этом поучаствовал.
– Что ты имеешь в виду – драки кулаками и все такое?
– На «Стэнли» в основном.
– Не может быть.
– Успокойся, дружище.
– Но ведь это… ужасно?
– Что делать, дружище. Если противник ужасен, ты должен быть еще ужаснее, разве не так?
– Наверно.
– Вот след ножа, – говорит он. Он оттягивает вниз воротник своей футболки и показывает длинный глубокий белый шрам. – Дюймом ниже – и я покойник. Так мне сказали в больнице.
– Боже мой, – говорю я.
– Все нормально, дружище. Ты бы видел, как я разделал того парня.
– Могу себе представить.
– Но зря я стал рассказывать об этом. Это было давно, и я не хочу, чтобы ты думал, что я таким и остался.
– Нет. Все нормально. Просто подумал, как странно. Разговариваю с настоящим футбольным хулиганом. Бывшим.
– А я – с тобой, из «Телеграф». Просто не верится.
– И все благодаря одной маленькой белой таблетке с пятнышками.
– Трем с половиной.
– Ты принял три с половиной? Черт! Почему ты не танцуешь?
* * *
Взявшись за руки, я и мой новый друг-хулиган протискиваемся в то место танцплощадки, где я оставил Молли и Томми. К моему ужасу, их там не оказалось. Весь мир рушится, когда с опозданием я понимаю, что девушка с каштановыми волосами в платье с голой спиной и талией, которая раскачивается передо мной и несколько напоминает Молли, и есть в действительности Молли. Я просто не узнал ее без кофты, которую она повязала вокруг пояса. За время моего отсутствия она превратилась в настоящего рейвера. Ее тело поблескивает от пота, она излучает желание, она научилась всем ловким подергивающимся движениям, которые умеют делать только рейверы, и каждую новую мелодию она встречает так, будто слышала ее еще от бабушки, когда та баюкала ее на коленях. Я ужасно горд тем, что эта трансформация произошла благодаря моей таблетке. Как отец в день свадьбы своей дочери.
Я касаюсь блестящего плеча Молли. Она оборачивается. В ее глазах сверкает буйная радость. Если бы это было нашей первой встречей после того, как кто-нибудь из нас полгода пропадал в джунглях Амазонки, и тогда удовольствие видеть друг друга не могло быть больше.
– А где?.. – Я стараюсь перекрыть музыку, которая стала такой громкой, что слов не слышно. Диджей накручивает атмосферу для очередной большой волны.
Но Томми уже прыгает на меня с предупреждающими объятиями – в мокрой от пота рубашке и с горящим лицом, с которого капает. Я, в свою очередь, обнимаю его с мыслями «брр, липкий» и «ему срочно нужно воды». Такие практичные мысли показывают, что я с ними на разных стадиях. Они поддерживали свой кайф с помощью танцев. Мне нужно немного поработать над моим.
Я без слов знакомлю Энди с Томми и Молли. Они сразу с готовностью принимают его в наш кружок. Он приветствует их поднятыми вверх большими пальцами.
Я не могу удержаться от того, чтобы не оттянуть футболку Энди и показать Томми и Молли его шрам.
«Зачем мне это?» – показывает Молли взглядом.
«Потому что это интересно и забавно», – отвечаю я поднятыми большими пальцами.
Улыбаясь, Энди крутит указательным пальцем у виска.
Я ухмыляюсь. Теперь, когда я стал танцевать, кайф снова возвращается.
Я все правильно рассчитал. Диджей дошел до той стадии, когда происходит некоторое замедление, и народ начинает это замечать. Те, кто не уходил с площадки, начинают нервничать. Те, кто вернулся из туалетов или бара, хотят узнать, почему ничего не происходит. Начинают свистеть. С надеждой выкрикивают «эсиид». Напряжение явно ощутимо. И вдруг – или нам это показалось? Или диджей бросил сэмпл всем нам знакомого гимна, одной из тех великих мелодий, от которых снова начинаешь балдеть и от которых у всех крыша едет?
Опять напряжение, опять работают челюсти, опять свист, выкрики. Если эти предварительные ласки еще продлятся, мы все сойдем с ума.
Но погодите, вот снова были эти звуки. Сэмпл вокала. И теперь еще несколько знакомых ритмов, которые диджей микширует с текущим треком, перескакивает то туда, то обратно, и каждый раз дразнит нас, добавляя еще кусочек.
Теперь мы все смотрим в сторону сияющей будки диджея, вытянув руки с повернутыми вверх ладонями, делая ими подталкивающие вверх движения, которые должны означать: «Заводи, мистер Диджей», – или манящие жесты, означающие «Иди к нам, хорошая музыка, иди к нам!».
И она приходит.
Она обрушивается на нас огненной лавиной.
Толпа на площадке вздымается вверх в едином порыве. Свист достигает пронзительного фортиссимо.
– Эсиииииид, – запевает кто-то.
– Эсиииииид, – отвечает ему хор.
И, как будто вызываемая каким-то исключительно заразным вирусом счастья, по площадке разносится улыбка, переходя с одного лица на другое.
По мере того как крепнет музыка, моя таблетка начинает действовать снова, и действовать сильно. Лишь пару минут назад я тщательно строил свои движения в танце – не слишком ли я двигаю ногами? как заставить качаться бедра? что бы еще такое выделывать руками? – теперь же мне совершенно безразлично, я весь растворился в музыке, я больше не отдельная личность, а часть некоего огромного гайянского целого, лучезарного вибрирующего организма, в котором все счастливы, все движутся в едином ритме и все в единой стадии кайфа.
В те редкие мгновения, когда я обретаю себя, например когда Молли встречается со мной взглядом и начинает танцевать только для меня – боже, как я люблю Молли, она мой самый лучший друг, – и я хочу в ответ танцевать перед ней и показать, что я с ней, я замечаю, что стопы мои приклеились к полу и я танцую только коленями, бедрами и руками, совершая все эти искусные, извивающиеся культовые движения, которые могут обозначать плодородие и любовь и лучи света и выглядят особенно потрясающе, как я замечаю, в замедленном показе при стробоскопическом освещении. Мне нравится то, что мы делаем. Очень нравится. Так же как это нравится Молли, Томми, Энди и еще двум красивым девушкам, танцевавшим рядом с нами еще минуту назад, а теперь их засосала в наш кружок та атмосфера огромной любви, которую мы создаем вокруг себя, и теперь они танцуют с нами, улыбаются нам, подражают нашим движениям, пьют нашу воду, угощают резинкой, как будто мы были знакомы вечно. Нам всем это очень, очень, очень нравится, и если так будет продолжаться вечно, мы не имеем ничего против.
Но вечно это длиться не может. Совсем не так долго, как хотелось бы, длится это замечательное состояние, и хотя нам удается ценой больших усилий продержаться на танце во время следующего спада и получить некоторое удовольствие – потому что он не идет в сравнение с предыдущими – от следующего пика, но когда диджей начинает снова замедлять темп, мы знаем, что нет смысла ждать, когда он начнет следующий подъем. Без новой таблетки это не пойдет. Мы уходим.
