Текст книги "Неусыпное око"

Автор книги: Джеймс Алан Гарднер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

– Незаконно, – сказала я, указывая трясущимся пальцем на индикаторную панель. – Нехорошо.

– Ой, девонька, – вкрадчиво отозвался О-Год, – я его включаю только в экстренных случаях. Таких, как сейчас. Если мерзавцы из Адмиралтейства рыщут в поисках добычи, ты же не хочешь, чтобы они нас засекли, да?

Что ж, на его корабле и так повсюду было клеймо «контрабандист». Бесшумный и не обнаруживаемый, достаточно вместительный, чтобы перевезти большую партию сомнительных товаров с Каспия почти в любую точку планеты, не оплачивая транспортного налога или внешнеторговых пошлин на импорт.

О-Год, может, и не жил больше в Девианской свободной республике, но уж точно не отказался от принятой там идеологии «свободного предпринимательства».

Три минуты спустя мы летели над еще одним ручьем, без единого звука, кроме редкого шелеста с верхушек деревьев, когда глиссер задевал их шасси. Сделав глубокий вдох, я собрала в кулак всю свою дикцию и спросила:

– Что дальше?

– Если бы я была на твоем месте, – ответила Рамос, – я бы вопила как банши,[10]10
  Привидение, завывания которого под окнами дома предвещают обитателям смерть.


[Закрыть] призывая гражданскую полицию. Сообщи, что тебя похитили, что сейчас злоумышленники лежат в отключке, готовенькие для ареста. Я с радостью дам свидетельские показания о том, что видела.

– Или, – сказал О-Год, – собрать ватагу парней с пыточными орудиями и вернуться туда, чтобы провести свое дознание. Так, неофициальненько.

Адмирал захихикала.

– О-Году претит утонченность.

– Бог с ней, с утонченностью, но вот полицию я не терплю, – поправил ее своборес. – Не потому, что я, где нашкодил, – добавил он тут же. – А вообще из принципа. Все время придумывают всякие правила да положения, чтоб связать честного дельца по рукам и ногам. – Он обвел глиссер вокруг скалы и тут же снизился почти до земли.

Что-то громко заскребло по низу фюзеляжа.

– Извиняюсь, – пробормотал он. – Руки сегодня мерзнут.

– Так согрей их! – рявкнула Рамос. – Какой прок в уловках-невидимках, если ты так шумишь, налетая на предметы?

Она посмотрела на меня, всем своим видом выражая «видишь, с кем приходится иметь дело?».

– Формально, – объяснила она мне, – О-Год проводник и следопыт для охотников. Вот потому ему и нужны все эти приспособления – чтобы затаиться. Конечно, если местные олени когда-нибудь отрастят себе радары.

– Тут точно никогда не скажешь, – парировал О-Год. – На Дэмоте уже есть твари с гидролокаторами.

Фестина улыбнулась.

– Если тебя привлекут к суду, ты там это и расскажешь. – Она снова обернулась ко мне. – Неофициально О-Год делает много чего, о чем я и знать не хочу. Но он выжил как разведчик, отслужив пятьдесят лет, и все еще хранит верность корпусу. Когда на Дэмоте происходит что-либо примечательное, он отправляет рапорт, который, в конце концов, оказывается на моем столе. Вот потому я здесь и оказалась – я интересуюсь политическими убийствами и похищениями. Всеми этими убитыми прокторами.

– Какое отношение это имеет к разведчикам? – спросила я все еще невнятно, но речь уже не давалась мне с трудом.

– Напрямую – никакого, – ответила Рамос. – Но если убийства окажутся началом еще больших беспорядков, кто-то в Адмиралтействе должен этим заинтересоваться.

– Например, говнюки? – спросила я.

– Эти отбросы… – О-Год. Он резко бросил глиссер вправо, не для того, чтобы обогнуть препятствие, а для пущей выразительности. Он был худшим из водителей: из тех, что разговаривают руками. – Вы должны видеть разницу между Высшим советом адмиралов – узким кружком, который управляет говнюками, – и нашей Фестиной. Она, может, и носит серую форму, но она не настоящий адмирал.

– Большое спасибо.

– Это правда, – настаивал О-Год. – Слыханное ли дело – адмирал-лейтенант? Они экстренно состряпали титул специально для тебя. – Он повернулся ко мне, сняв обе руки со штурвала. – Понимаете, она посадила совет в лужу перед Лигой Наций…

– Ты ничего не забыл? – уточнила Фестина, пихнув его под локоть ближе к ручке управления. – Мы тут в процессе героического спасения. Будет некрасиво, если мы размажем Фэй по дереву.

– Да нет, не то чтобы совсем некрасиво, – пробубнил О-Год. – Противообнаружительные наняты автоматически закамуфлируют место крушения. Никто ничего не увидит.

– Это не утешает! – оборвала его Рамос. Она взглянула на меня. – Мы уже должны были выйти из заглушающего поля говнюков. Так ты будешь обращаться в полицию?

– Если мы обратимся к коцам, – сказала я, – то поднимется дикая буча. Вы как относитесь к посрамлению Адмиралтейства?

– Это не я их осрамила, – зловеще ответила Рамос. – Если Высший совет санкционировал необоснованные преступные деяния, то пусть их и поджарят.

– Поджарят? – фыркнул О-Год. – Этого никогда не произойдет, девонька. Чертовы адмиралы будут подкупать всех оптом и в розницу, только чтобы все концы в воду попрятать. – Он неловко погладил меня по коленке. – Если вы не знаете, сколько с них запросить, я могу рекомендовать вам кой-кого в переговорщики. – Он подмигнул. – Я знаю нужных людей.

Ненавижу, когда дивиане подмигивают. Их веко движется снизу вверх, и выглядит это не лукаво, а омерзительно.

– О-Год прав, – отозвалась Рамос. – Отжать деньги у Адмиралтейства может быть единственной возможностью отмщения. Вытащить это грязное белье на всеобщее обозрение – может, мысль и завлекательная, но это никогда не затронет того адмирала, который действительно стоит за этим фиаско. Они там, в Высшем совете мастера отпираться, – Она пожала плечами. – И все же правительство может пользоваться этим инцидентом как рычагом, чтобы добиться поддержки флота. Выбить какие-нибудь выгодные контракты на поставку для местной промышленности… если не претят грязные деньги и зависимость экономики от адмиралтейских подачек сомнительной пользы. В любом случае ты пострадавшая. Тебе выбирать, как обыграть это.

Я ничего не хотела обыгрывать – по крайней мере, пока не пойму, что происходит.

– Вы так и не сказали мне, что делаете здесь, – заметила я. – Вы представляете корпус разведчиков? Или Адмиралтейство? Или еще кого?

– Она – «Неусыпное око», вот кто она, – ответил О-Год. – Просто сторожевой пес с суровым взглядом. Она, как говорится, проверяет флот.

– На самом деле, – поправила его Рамос, – я наблюдаю за Технократией. Адмирал Сиэл наблюдет за флотом. – Она примирительно мне улыбнулась. – Да, это сбивает с толку. В половине случаев я не знаю, что должна делать. Но О-Год прав, я исполняю роль, подобную функции твоего «Ока».

Я не стала ничего говорить – я видела, что она собирается с мыслями, чтобы дать подробное объяснение.

– Задолго до моего рождения, – начала Фестина Рамос, – два старых прозорливых адмирала создали шпионскую сеть для слежения за Адмиралтейством и всеми планетами Технократии – для надзора за неприятностями, которые флот или правители планет могли бы попытаться скрыть. Вселенная полна опасностей, Фэй, а наши колонии гораздо слабее, чем мы хотим признать. Некоторые из наших самых процветающих миров настолько враждебны к человеческой жизни, что тысячи могут погибнуть от одной неполученной поставки груза. Кто-то должен принять на себя ответственность, чтобы такое не происходило: Кто-то должен искоренить всякую коррупцию или некомпетентность, подвергающие опасности жизни людей.

– Разве этим занимается не Технократия? – удивилась я. – И каждое планетарное правительство?

О-Год издал характерный для своборесов звук, означающий омерзение: полушипение, полусвист – кстати, такой звук издает желудок дивиан перед рвотой.

– Планетарные правительства? Да вы тут на Дэмоте распустились, девонька. У правительств большинства миров головы засунуты в собственные задницы… или они продались горстке магнатов-обирал, считающих, что они могут купить себе отпущение любых грехов. Вот тут-то приходит на помощь «Неусыпное око» для проверки здравомыслия. Там, в остальной галактике, целые планеты переживают экономический крах, или экологические катастрофы, или перевороты и бунты, но сильные мира сего оставляют своих подданных в полном забвении. Кто-то должен дунуть в свисток, просигналив остальной Технократии, что начинается беда; вот мы и стали развеселой бандой сторожей. Шпионская сеть старого Чи. Ныне работающая на нашу любимую Фестину.

Рамос поморщилась:

– Подхалим. Ты так и Чи угождал?

– Не-а. Я потчевал его нелегальным спиртным и табаком. В обмен на них он подкинул мне кой-какой чудной военной аппаратуры. Иначе как бы я так оснастил этот глиссер?

– Хорошо еще, что мы постоянно начеку в отношении коррупции, – обернулась ко мне Рамос. – Чи был одним из адмиралов, основавших эту шпионскую сеть. Два года назад он умер, и я унаследовала командование. Это часть сложной сделки с Высшим советом, направленной на умиротворение Лиги Человечества. Я поймала совет на грязной игре, так что адмиралам пришлось сделать жест раскаяния в адрес Лиги. Не успела я опомниться, как меня возвысили до адмирал-лейтенанта и главного шпиона.

– И это доказывает, что они были целиком в ее руках. – О-Год захихикал. – Эти свиньи скорее демонтируют целиком сеть или назначат ответственным какого-нибудь бесхребетного лизоблюда, который будет плясать под их дудку. Но мы, тайные агенты, в большинстве своем из бывших разведчиков, и черта с два мы будем подчиняться приказам какого-то адмиралтейского урода. Для начала мы обрели бы независимость. Поэтому совету пришлось назначить Фестину и надеяться, что, может быть, им удастся контролировать ее лучше, чем старого Чи. Ха, размечтались.

Он презрительно засмеялся, а глиссер закачался в унисон его кудахтанью. Вжик, вжик, вжик – цепляли кусты наше шасси. «О-Год», в смысле «О Боже!», думала я.

– Ну, ты сегодня прямо в ударе, – подметила адмирал.

– Надо бы перчатки прикупить. – Он снял обе руки со штурвала и поднес их к струе горячего обдува на приборной панели. Фестина Рамос шлепнула его по плечу; О-Год заворчал, но снова взялся за штурвал.

– Ну, как бы там ни было, – сказала адмирал голосом воплощенного долготерпения, – два года назад я приняла под командование шпионскую сеть Чи. Не спуская глаз с планетарных правительств, как сторожевой пес. Я и азов того, что делала, не знала, но у Чи было множество толковых заместителей. Они по-прежнему руководят почти всем… а меня терзают угрызения совести оттого, что я свалила на них всю работу. Я оставалась прикованной к своему столу все два года целиком, пытаясь научиться быть закулисным стратегом; но это меня убивает. – Она взъерошила рукой волосы. – И меня убивает, что я опять собираюсь забраться на незнакомую территорию, совать нос туда, куда не просят, чувствовать прилив адреналина… Я ненавидела свою профессию… ничего увлекательного… – Она вздохнула. Глубоко. – Но я скучаю по ней. Может, я самоубийственно глупа, но я скучаю по ней.

Она отвернулась от нас обоих, лицом к ночной тьме.

– И вот теперь я здесь. Когда я услышала, что ваших прокторов убили, я тут же выпалила: «Я расследую это сама»… а потом вылетела из офиса слишком стремительно, чтобы кто-нибудь успел остановить меня. Все это и привело к данному умеренно отважному спасению и к вверению моей жизни рукам сумасшедшего свобореса.

– Ну, ты же от этого без ума, девонька, – тепло сказал О-Год. – И любому недоумку ясно, что тебе не время приземлиться и вечно прозябать за столом. Ты – разведчик до мозга костей.

– Ага, и на лице у меня это написано, – пробормотала Рамос. Помолчав, она продолжила оживленным тоном: – Итак, сказали ли говнюки, как давно они на Дэмоте?

– Они сказали мне… – Мой рот по-прежнему справлялся не со всеми трудностями артикуляции. – Они сказали мне, что командующий местной базой отправил рапорт о хвосте, и их послали это проверить.

– Это возможно, – согласилась Рамос, – Но кто знает, говорили ли они правду? Предположим, они прибыли раньше, до убийств.

– Предположим, что они сами совершили убийства, – высказал мысль О-Год. – Они могли использовать средства Адмиралтейства для покупки и перепрограммирования роботов… потому что у этих придурков из Высшего совета есть некая схема, чтобы…

– Нет, – прервала его Рамос, – Высший совет не может послать группу убийц на дело. У Лиги Наций безупречный послужной список в деле предотвращения перемещений убийц с планеты на планету. Безупречный. Лига никогда не делает исключений или ошибок. Но если Высший совет отправил сюда группу не слишком одержимых мыслью об убийстве говнюков с некоей миссией, а что-то неожиданное заставило их перейти все границы…

Она остановилась и потрясла головой.

– Я не знаю. Говнюки, конечно, без меры самовлюбленные дебилы, но их особо натаскивают на избегание убийства. Их даже больше чем натаскивают на это, – им это методично внушают. И что на Дэмоте такого важного, чтобы ради этого стоило убивать?

«Павлиний хвост, – подумала я, – который спас мне жизнь и показал язык законам физики Адмиралтейства. Говнюки мечтали сделать из меня овощ только ради того, чтобы узнать, что мне известно. А их следующие шаги?»

Но я не стала делиться вслух своими мыслями; на мгновение, равное одному стуку сердца, я закрыла глаза, чтобы решить, достаточно ли я осмелела, чтобы воспользоваться своим связующим кристаллом. Не-ет.

– Пора сообщить полиции. Которая из этих кнопок?.. – спросила я, указывая на контрольную панель глиссера.

Следующие несколько минут мне пришлось туго. Центр опеки хотел знать, где я, чтобы выслать за мной эскорт и доставить домой. У О-Года, с другой стороны, не было ни малейшего намерения дать полиции взглянуть на свой глиссер, учитывая, какую вонь они могли поднять по поводу его «тюнинга» (хоть и «только для чрезвычайных ситуаций»). В итоге разведчики высадили меня на стоянке в природном заповеднике Черная Лоза, где четверо ошеломленных лесников поклялись, что защитят меня до прибытия военного отряда. Рамос пообещала, что вскоре со мной свяжется, и улетела в ночь.

Двадцать минут спустя флотилия из шести полицейских глиссеров подобрала меня и проследовала к дому, где меня держали в плену. Я почти ожидала увидеть, что там никого нет, а все следы моего присутствия уничтожены, но Рот и Бицепс были точно там же, где мы их оставили, все еще в отключке. Более того, команда следователей нашла записывающую аппаратуру, которую говнюки использовали для протоколирования моего «допроса»… хорошее, веское доказательство, заставившее глаза полицейского капитана засиять суровым блеском. Его звали Бэзил Четикамп – тонкий, как жердь, с гладкими розовыми щеками.

– Они думают, что можно прийти сюда… – почти про себя пробормотал Четикамп. – Эти флотские придурки думают, что можно прибыть на нашу планету…

За такие слова можно и влюбиться! Даже если Адмиралтейство начнет раздавать всем плату за молчание, они не купят Четикампа.

Я была рада, что уже не одна.

Уже рассвело, когда мы простились с домом в чаще леса. Четикамп не хотел разделять свой отряд, отправляя часть бойцов сопровождать меня, домой (оставшиеся должны были собирать вещдоки). Посему мы ждали, пока вторая группа следователей не прибудет сменить первую. К тому времени я уже воспользовалась полицейской системой связи, чтобы позвонить семье и сообщить, что я в полной безопасности, воплощение здоровья и сил…

… что воистину так и было, учитывая все происшедшее. Головокружение прошло, головная боль как с похмелья отстучала свое в висках, и к рассвету старая добрая усталость обустроилась с удобством – это было просто такое отупляющее изнурение, как от целой ночи на ногах, от которого я чувствовала ностальгию и общительность. Около четырех утра капитан Четикамп почувствовал, что честь обязывает его разразиться Великой и Значительной Лекцией для тех, кто уходит гулять в одиночестве, особенно когда знает, что может стать жертвой… но он был настолько доволен тем, как все обернулось, что не стал забираться слишком глубоко в дебри красноречия.

Четикамп рассказал, что полиция искала меня почти с самого момента похищения. Говнюки начали заглушать сигнал моего связующего кристалла еще до того, как загрузили мое бесчувственное тело в свой глиссер; и мировой разум, тоже не слишком довольный моим исчезновением из радиоконтакта, послал сигнал тревоги в Центр опеки. К несчастью для меня, глиссер говнюков обладал лучшим оборудованием для антиобнаружения, поэтому его невозможно было углядеть со спутника или нащупать наземным радаром. И все же Четикамп клялся, что ситуация у них была практически под контролем – конспиративная квартира Адмиралтейства точно попадала в радиус их поисков, так что они нашли бы меня, если бы их не опередила адмирал Фестина Рамос.

– Вы понимаете, – сказал он, – что вам лучше не доверять этой Рамос?

– Почему?

– Хороший полицейский, плохой полицейский, – ответил он. – Классический прием. Два злобных солдафона путают вас, а после рыцарь в сияющих доспехах мчится на выручку. Вы ему благодарны. Чувствуете себя обязанной. Это могло входить в их план.

– План, направленный на что?.. – спросила я.

– Дьявол меня побери, если я знаю. Но эта Рамос тоже адмирал, даже если утверждает, что ее руки чисты.

Я не тупица, эта мысль уже приходила мне в голову. Но все же этот инцидент с похищением крепко подмочит репутацию Высшего совета в глазах общества; я находила маловероятным, что они решатся на такое только для того, чтобы Фестина Рамос завоевала мое доверие.

Такого ничтожества, как Фэй. В великих махинациях адмиралов я была только лишь мелкой сошкой.

7
ПОЛНЫЙ ПСИХ

Снова моя семья возжелала приковать меня к кровати стальными кандалами, пока полиция не сочтет обстановку безопасной. Вы можете догадаться, что я им на это сказала. Вежливо.

Но у них были подготовлены отходные позиции. Они могли запросить у Центральной опеки круглосуточный надзор. Они могли нанять телохранителя. Они могли купить мне гелевое ружье. Они могли завести еще одну собаку, но на этот раз свирепую, а не ласковую обжористую попрошайку, каких обычно приносил домой Баррет. (Конечно же, сам Баррет это и предложил. Какие бы проблемы ни сваливались на семью, в двух случаях из трех Баррет объяснял нам, как поправить дело: «Купите собаку».)

Типичная картина моей семьи в действии. Я позволила им попытаться помыкать мной, но в итоге они смогли только сказать: «Нам страшно, Фэй». И все их предложения были лишь неуклюжими попытками что-то предпринять, даже если они понимали, что это бесполезно. Они хотели вообразить, что опасность поправима, если мы будем все делать правильно.

Сама я не могла убедить себя в этом; поэтому я поспала пару часов и пошла на работу.

В отличие от многих офисов в центральной части Бонавентуры наш головной офис «Неусыпного ока» никогда не «очеловечивали»… что означало, что в офисе по-прежнему все было устроено для улумов – окна от пола до потолка и широкие внешние карнизы для удобных взлетов и посадок. Вместо стекла в окнах были прозрачные наномембраны: непроницаемые на 99 процентов, чтобы не пропускать птиц и насекомых, но достаточно пористые, чтобы впустить дуновение ветра и дать улумам почувствовать, что они не заперты.

Дополнительное преимущество состояло в том, что наниты в мембранах позволяли уполномоченным прокторам проходить туда-обратно между офисами и на карнизы. Проходить сквозь мембраны было, словно бросаться в пласт желе – твердая поверхность становилась тягучей там, где ты к ней прикоснулся, и цепко всасывала твое тело, пока ты вдавливался в нее, с хлюпаньем закрываясь за тобой и одновременно выпуская на другую сторону.

И еще кое-что о нашем офисе: это был дом на дереве.

Улумы ненавидели строить здания из бетона и стали. Впрочем, насосная станция № 3 строилась во времена улумов, и стены ее были бетонными. (Бетонные стены со множеством окон, не говоря уже о застекленном потолке.) Но как бы там ни было, улумы прибегали к таким строительным материалам в последнюю очередь – они были терпимы для таких плебейских мест, как водоочистные сооружения, но даже не рассматривались для единственной штаб-квартиры «Неусыпного ока» на всем Великом Святом Каспии. Вы же не запихнете Мону Лизу в грязную лачугу, правда?

Так что улумы поместили наш офис на дереве. Знак их неизмеримого уважения к «Оку». Или к деревьям. Сам облик этого дерева прямо-таки навевал эпитет «монументальный»: это было экваториальное растение решкент, он же вяз-капок, но удобренный таким количеством ферментов роста, не говоря уже о биоинженерных прижившихся привоях и генах-усилителях долголетия… короче, превращение дерева в помещение для нашего офиса было подобно превращению зубочистки в тотемный столб. Его не просто сделали колоссально огромным, но и разместили на нем всякую всячину.

Представьте себе грандиозный основной ствол диаметром в двадцать метров, полый внутри – в нем находится шахта лифта. (Даже улумам были порой нужны лифты: когда штормовой ветер делал полеты опасными или при перевозке офисной мебели). Через каждые пять метров по высоте ствол опоясывало кольцо, выдававшееся так сильно, что больше напоминало спасательный круг. На каждом таком кольце хватало места для четырех офисов приличного размера, оснащенных уже упомянутыми нанитовыми окнами, столом, стульями и санузлом (канализационные отходы преобразовывались в удобрения для самого дерева). На нашем дереве было шесть таких «этажей», шесть кольцеобразных выступов, вздувающихся по всей длине ствола… и над всем этим парил гигантский зонт из листьев, простирающийся почти на пятьдесят метров в любом направлении, впитывая солнце для поддержания жизни дерева. Едва ли хоть пятая часть этих листьев опадала каждый год; остальные держались, продолжая свою работу по сбору фотонов, даже одеревенев от холода. Время от времени среди зимы лист так обрастал льдом, что отрывался от ветки, стремительно падал хрупким хрустальным кинжалом и вдребезги разбивался о какой-нибудь наружный подоконник. Некогда во всех двадцати четырех офисах на дереве работали прокторы, но то было до чумы. Нынче первый и второй этажи пустовали, а на третьем была одна я. Старшие прокторы занимали верхние этажи… кроме свободного кабинета на пятом этаже. Кабинета Чаппалара. Я могла бы его занять, но не хотела. Даже ради лучшего вида из его окон.

Я предполагала, что наш новоприбывший, магистр Тик, потребует себе прежний офис Чаппалара. Он примет и прежние обязанности Чаппалара… и его, возможно, назначат моим руководителем.

Если только магистры-прокторы не были слишком важными птицами, чтобы курировать новичков.

Или если только мне не предложат высказаться по этому вопросу самой; тогда я выберу кого-нибудь из прокторов, которых я знала уже семь лет, а не какого-то там заезжего выскочку в очках, считавшего, что он может занять место Чаппалара, так сказать, «походить в его туфлях». (Ну ладно, улумы на самом деле не носили обувь. Только тонюсенькие немудрящие штуковины, типа балетных тапочек, сделанные из шкуры ортов. Но вы поняли, что я имела в виду.)

Чтобы узнать, кто стал моим новым наставником, я поднялась на лифте прямо в кабинет Джупкура, на самый верхний этаж. Джупкур был центром сплетен в нашем здании – он не только все знал, но и выбалтывал все по любой просьбе, постоянно приговаривая: «Ну, болтать я не люблю…»

Мне повезло, Джупкур был у себя: лежал, растянувшись на своем столе, и пялился в потолок. Не спрашивайте меня почему. Со времен чумы наши прокторы-улумы провели среди нас, в погружении в нашу культуру, более двух десятилетий, приспосабливаясь к нам. Видит бог, они очень старались, чтобы соответствовать именно нашему – хомо сапов – типу поведения. Порой, однако, их все равно заставали за совершенно странными, чуждыми нам действиями, особенно когда рядом не было людей.

Меня это почему-то умиляло.

– Приветствую, Фэй. – Джупкур даже не посмотрел в мою сторону. Улумы обладали практически сверхъестественной способностью узнавать людей по звуку их шагов. (Они даже могут сказать, что ты купила новые туфли… может быть, это единственные мужчины во вселенной, кто такое вообще замечает.)

– Ты пропустила волнующую ночь, – сообщил он мне, все еще вглядываясь в потолок. – Все остальные здесь околачивались до трех часов утра, выдумывая теории о том, где бы ты могла быть. Некоторые гипотезы были невероятно интересными… даже остроумными, хотя мне бы лучше не хвастаться. Потом я попытался учредить тотализатор, принимая ставки на то, в каком состоянии будет твоей труп к тому времени, как его найдет полиция. Увы, остальные потратили слишком много времени, проверяя правила ставок; ты объявилась живой до того, как кто-либо успел дать мне деньги.

– Извини.

– Ну, что ж… – Он сел и повернулся ко мне. – Я уверен, что ты опять попадешь в переделку. Мы все решили, что ты ботхоло.

Слово означало «проклятый». Или «уничтожающий себя». Что для улумов было одно и то же.

– Как ты добр, – пробормотала я. – Найдется минута?

– Конечно. Хотя если тебе нужен совет по официальным делам «Ока», то твой новый руководитель – магистр Тик, а я не хочу валкировать его.

Валкированием называлось пересечение чужой траектории при полете. Так улумы иносказательно выражали понятие «наступать на пятки».

– Это был один из вопросов, которые я хотела задать, – сказала я. – Назначен ли Тик моим новым наставником. И что он делает в Бонавентуре.

Джупкур подмигнул мне… что в его исполнении выглядело ничуть не лучше, чем в исполнении О-Года. Некоторые жесты и мимику просто нельзя перенимать одним видам от других.

– Магистр Тик работает по своему собственному плану, – пояснил Джупкур. – В этом ты можешь быть уверена. У него такая репутация в различных кругах… ну, кое-кому не нравится об этом сплетничать.

– Ты обожаешь сплетничать, – ответила я.

– Верно, – ответил он. – Какое же наслаждение, что ты теперь полноценный проктор… и я могу выдать тебе пикантные подробности обо всех в «Оке», при том не вынося сор из избы. Знаешь, как давно я не оттачивал свой слог, рассказывая байки новичкам?

– Просто расскажи мне про Тика, – попросила я.

– Ну, вот… Тик. – Джупкур улыбнулся. – Он проктор-магистр, не так ли? Что означает, что он «цвет общества», как выражаетесь вы, люди. Лучший. Верх совершенства.

Он продолжал улыбаться. Или лучше подойдет – «ухмыляться»? Сидел на краю стола и самодовольно ухмылялся, как обладатель тайны. Тайны о Тике.

– Ну и что плохого ты о нем знаешь?

– Подумай о его имени, Фэй. Тик. Едва ли типичное имя для улума. И не его исконное имя, о нет. Он начал называть себя Тиком год назад. Это сокращение от тико.

«Тико» – «сумасшедший, безумец».

– Так он говорит, что он ненормальный? – спросила я.

– Буйнопомешанный. Полный псих. Мозги у него набекрень.

– Почему ты говоришь о нем такое? Он спятил?

– Фэй, – ответил Джупкур, – магистр Тик созерцает дзэн.

– А-а-а.

Созерцать дзэн. Человеческое определение состояния, неслышно настигавшего некоторых прокторов, если они достаточно долго жили. Побочный эффект от долгого использования связующего кристалла. Эти люди достигли состояния… ну, дьявол меня побери, если я знаю, что творилось в их головах, но они переставали функционировать на одной земной волне со всеми нами. Если вы принадлежите к числу тех, для кого стакан наполовину полон, то, с вашей точки зрения, они достигли высшего уровня самопознания; если вам чаще кажется, что стакан наполовину пуст, то, по-вашему, они сошли с ума и заговариваются.

Только они не заговаривались. Созерцавшие дзэн прокторы на вид были вполне счастливы. Даже блаженны. Когда они снисходили до остального мира, то казались сообразительными, даже прозорливыми, озаренными интуицией. Блестящими, восприимчивыми, тонко чувствующими, мудрыми. Большую часть времени, однако, любой из них был овощем. Они не были без сознания или в бреду – просто со сдвигом в приоритетах, их интересы не стыковались с нашими. Типа могли лакомиться клубникой во время нападения тигров.

Короче, так гласила молва. Много воды утекло с тех пор, как мы последний раз наблюдали случай созерцания дзэн на Дэмоте, – большинство пожилых прокторов перемерли во время чумы, а остальные еще недостаточно пожили для разжижения мозгов.

До сих пор.

– Итак, – сказала я, – означает ли это, что Тик нестабилен?

Джупкур покачал головой.

– Не в том смысле, в котором ты думаешь. Просто он пляшет под другую дудку, как выражаетесь вы, люди. Не опасен, но и не особо полезен.

Джупкур соскочил с края стола и встряхнул своими летательными мембранами, располагая их поудобнее.

– Посмотри-ка сюда.

Он повернулся ко мне спиной и широко раскрыл свои мембраны как большой треугольный парус, расположенный вершиной вниз. Через миг на поверхности мембраны появились печатные слова – этот эффект напугал меня до одури, когда я увидела его впервые. Как я говорила, улумы не контролируют свои хамелеоноподобные свойства осознанно; но Джупкур (не постеснявшись быть вульгарным) нанес на поверхность мембран нанопиксельное напыление под надзором связующего кристалла. На вечеринках он мог демонстрировать движущиеся татушки… что он и делал при любой возможности. Они были ужасающе кричащих цветов. И не спрашивайте меня о них!

Любитель дружеских поддразниваний, наш Джупкур.

Я посмотрела на появившуюся надпись, раз уж он использовал себя в качестве экрана.

– Что это? – спросила я.

– Часть отчета, – ответил он. – От координатора команды, проверявшей торговые переговоры между нами и своборесами. Это было последнее задание Тика.

Я пробежала глазами текст. Про Тика. Фраза «невнимание к должностным обязанностям» бросалась в глаза… возможно, потому, что Джупкур заставил ее сиять ярко-алым цветом.

– Он так и не сделал того, что было предписано! (Как будто я не могла это прочитать.) Координатор поручал ему ознакомиться с каким-нибудь параграфом за ночь, а к утру оказывалось, что Тик просматривал совершенно другую статью. Имей в виду, зачастую его способность разобраться в существе вопроса была великолепна… но друзей он на этом не приобрел, учитывая, что другим приходилось проверять тот же текст без той же степени вдохновения. Если координатор спрашивал: «Что бы ты хотел просмотреть, Тик?», он отвечал: «Я пока не знаю. То, что сочту важным». А это не особо помогает, когда пытаешься все организовать.

Я кивнула. Людям часто кажется, что прокторы – неистовые индивидуалисты, без тени сомнения, пролагающие собственные пути к выявлению коррупции. Но в основном мы поборники методичного подхода – своей интуиции удается следовать только после многих дней тяжелой и нудной подготовительной работы.

– Так что, Тика турнули из команды по торговому договору? – уточнила я.

– Тут все зависит от рассказчика. – Джупкур опустил руки, позволяя стереться словам на спине. – Большинство моих источников считает, что так и произошло – ему дали от ворот поворот. Но один мой приятель из штаб-квартиры «Ока» утверждает, что это было собственное решение Тика. Через день после убийств Тик внезапно заявил, что он нужен в Бонавентуре. А если проктор-магистр возжелал перевода, он его получит… особенно когда его нынешняя команда не слишком огорчится вследствие его ухода.