Текст книги "Неусыпное око"

Автор книги: Джеймс Алан Гарднер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Точно – и Ирану, и О-Год. Для любого на Дэмоте сигнал тревоги в мозгу должен громыхать с адской силой, когда у кого-то нога «немеет» и это не проходит. Но они оба были своборесами, поэтому их не встревожила угроза чумы.

– Когда это было? – спросила я. – Когда ты виделся с Ирану?

– Несколько месяцев назад, – ответил О-Год. Его речь стала еще менее четкой даже за то время, что мы с ним провели. Я никогда не видела, чтобы паралич распространялся так дьявольски быстро. – Он нанял меня, чтобы я его подвез – тайно – из Маммичога в Саллисвит-Ривер.

Маммичог: мгновенная консультация со связующим кристаллом сказала мне, что Маммичог – это деревня на экваториальном побережье Арджентии. Спальный пригород для бригад технического обслуживания, отвечавших за внутриматериковые нефте– и газопроводы.

– А что Ирану делал в Маммичоге? – поинтересовалась я.

– Занимался какой-то археологической фигней. Только это его и интересовало. Я его и раньше возил – он приезжал на Дэмот раз или два в год, – и он всегда посещал «места важных археологических раскопок». Он говорил, что его старик когда-то тоже играл в археолога на этой планете. Еще до чумы.

Еще немного упражнений со связующим кристаллом. Одним из археологов-своборесов, арестованным много лет назад за незаконный вывоз антикварных безделушек, был Ясбад Ирану. Видимо, Коукоу – сын Ясбада.

– Ты когда-нибудь видел в руках Ирану старые ржавые вещички?

– Конечно, – ответил О-Год. – Но он мне говорил, что они предназначены просто для украшения витрин, в случае если нас поймают власти Дэмота. Его папаша использовал их точно так же. Чтобы замаскировать ими свои реальные находки.

– И что это были за находки? – спросила Фестина.

– Ты думаешь, он мне сказал бы? Ни фига подобного. Мне годы понадобились, чтобы узнать кое-какие крохи.

– В тот последний раз, когда ты его видел, – я вздохнула, – ездил ли Ирану куда-нибудь, кроме Маммичога и Саллисвит-Ривера?

– Не-а. Иногда, приезжая на Дэмот, он посещал и другие места, но всегда возвращался туда.

Тик подал голос с другого конца комнаты:

– Оливковое масло готово. – В руке он держал маленькую пластиковую мензурку.

Я жестом пригласила его подойти. Фестина приподняла голову О-Года, а Тик поднес мензурку к его губам. Больной скривился, насколько мог при стольких обмякших мышцах, но выпил и проглотил содержимое. Слава небесам, его горло по-прежнему работало нормально.

– Это должно тебе помочь, – сказала я ему.

– До сих пор не помогло. Вытри мне губы, будь добра.

Фестина промокнула ему губы уголком простыни. Тик взял меня под локоть и отвел в сторону.

– В этом синтезаторе уже были рецепты Дэмота, – негромко сообщил он. – Его не пришлось перепрограммировать.

– То есть ты утверждаешь, что он пил наше оливковое масло? И оно не подействовало?

Тик кивнул.

– Возможно, оно не оказывает такого же действия на его обмен веществ. Если там присутствует какой-то ключевой ингредиент, который расщепляется желудочным соком своборесов, вместо того чтобы всасываться…

Это была одна из возможных версий. Никому из нас не хотелось вслух произносить:

«Представь, что птеромик-В плевать хотел на оливковое масло. Представь, что в борьбе с этой болезнью мы вернулись к точке отсчета, да к тому же новая разновидность протекает в десятки раз быстрее».

– Нам надо вызвать кризисную группу в полном составе.

– У нас нет другого выхода, – согласился Тик. Он умолк ненадолго, а после пробормотал: – Хм…

– Что?

– Не могу связаться с мировым разумом.

– Но я загружала данные минуту назад. – Я закрыла глаза и мысленно попыталась связаться: «Центр опеки, срочно пришлите кризисную медицинскую группу…»

– То же, что кричать в подушку. Со мной такое уже бывало.

– Боже правый! Наш сигнал опять глушат.

– Кто?

Я не оставила вопрос без внимания.

– Фестина! Говнюки знали, что О-Год работает на тебя?

– Могли знать. Не секрет, что мы пользуемся услугами многих отставных разведчиков.

– Они могли установить слежку за этим домом. На тот случай, если мы появимся.

– Но зачем? – спросил Тик.

– Затем, что они продолжают читать засекреченные рапорты полиции, Они знают, что павлиний хвост существует и что он продолжает оказывать мне услуги. Адмиралтейство не хочет верить, что хвосты ведут себя подобным образом. Это, видимо, окончательно разжижает их жалкие мозги.

– Слушайте, – сказал О-Год.

Его ушные веки были безвольно распахнуты, поэтому он слышал лучше нас.

На десять секунд мы затаили дыхание. А потом я уловила отзвук бесшумных двигателей, опускающихся с неба.

14
КРОВАВЫЕ ОРХИДЕИ

– Что происходит? – спросил О-Год. Его слова стали столь невнятны, что я едва его понимала.

– Непрошеные гости пожаловали. Ты когда-нибудь имел дело с говнюками?

– С этим отстоем? У меня есть принципы, детка. Ни один уважающий себя разведчик не работает на Адмиралтейство. – Его взгляд переместился на Фестину. – Ты не в счет.

– Смоллвуд! – заорал кто-то над полусферой. – Мы знаем, что ты здесь, Смоллвуд. Нам надо поговорить.

Господи, это был Рот! Кто, черт побери, выпустил его из тюряги? Но если подумать, хорошие адвокаты вполне по карману Адмиралтейству. Ему было по средствам подкупить судей или порешать вопросы с правительством за закрытыми дверьми. Им даже было по плечу организовать побег из тюрьмы, если уж им настолько отчаянно хотелось узнать, как мне удалось ухватиться за хвост.

– Смоллвуд! Ты знаешь, что у нас к тебе дело. Выходи, пока мы не принялись за тебя всерьез.

Фестина пробормотала:

– Говнюкам стоит поучиться на курсах «жестких переговоров», обязательных для капитанов межзвездных кораблей. – Она повысила голос и возвестила: – С вами говорит адмирал Фестина Рамос. Я приказываю вам, рядовые флота, немедленно покинуть территорию.

– Не могу исполнить приказ, адмирал! – проорал в ответ Рот. – Мы не подчиняемся вам по линии командования.

Что-то врезалось в структурное поле полусферы. Вполне мог быть и кузнечный молот. А может, и что потяжелее. Полусфера затряслась и задребезжала, но устояла на месте.

– Открыть обзор сквозь полусферу в одну сторону – наружу, – приказала Фестина.

Грязно-коричневый цвет полусферы стал редеть, как светлеет дымчатое стекло-хамелеон. Рот и Бицепс, оба в позе крутых парней, пялились на нас… хотя больше не на нас, а на непроницаемую поверхность полусферы, которая для них по-прежнему оставалась непроницаемо-коричневой. Бицепс держал огроменное орудие размером со слоновий член, которое ему нужно было закидывать на плечо, чтобы выстрелить. Базука?

– Не волнуйтесь, – слабо произнес О-Год, – эта полусфера выдержит их атаку. Мы можем продержаться…

Базука выстрелила. Ее дуло выплюнуло снаряд размером с палец, он сверкнул в воздухе, окруженный столбом дыма, и взорвался о поверхность полусферы. Вот это, скажу я вам, был БУМ. Яркая, ослепительно белая вспышка. Поле полусферы содрогнулось и затрещало электрическим треском.

– Не страшно, – пробулькал О-Год.

Тик придвинулся к нам с Фестиной.

– Даже если поле полусферы выдержит, мы не можем оставаться тут до конца осады. Состояние О-Года ухудшается с каждой минутой. Он долго не протянет. – Он глянул на говнюков во дворе. – Можем мы просто ретироваться из полусферы и атаковать их?

Фестина покачала головой.

– Смотри, что у него есть, – сказала она, указывая на Рта. В сумерках было трудно разглядеть, но он держал пару матово-серебристых шаров размером с кулак, по одному в каждой руке. – Это оглушающие гранаты, действуют по тому же принципу, что и станнер, но с хорошим широким радиусом поражения. Если мы попытаемся перейти в наступление, эти гранаты мгновенно нас остановят – навеки.

– А что, если одному из нас тайком сбежать с черного хода? – предложила я. – Тик летает быстрее, чем они бегают. Если он выберется за пределы работы их глушилок радиосигнала, он сможет позвать на помощь.

– А если они увидят его попытку улизнуть, они тут же собьют его оглушающей гранатой. Вот у них и появится заложник.

– У нас есть другие варианты? – уточнил Тик. – Не слишком ли наивно будет сдаться на их милость? Ради О-Года?

«Вот уж точно, черт возьми, – подумала я, – слишком наивно».

Но так ли это? Да, я не сомневалась, что говнюки не прочь поквитаться с нами, возможно, просто в отместку за то, что я сломала Рту колено. Но станут ли они намеренно сидеть, сложа руки, позволив О-Году умереть у них на глазах? По мнению Лиги Наций, это было равносильно убийству. Рта и Бицепса заклеймят как опасных неразумных субъектов. Что будет означать, что им никогда не покинуть Дэмот. А именно, если они попытаются отбыть с Дэмота, их сердца волшебным образом остановятся в ту самую секунду, когда они выйдут за пределы нашей звездной системы.

Были ли эти люди так искренне преданы Высшему совету? Настолько преданы, чтобы до конца своих дней застрять на Дэмоте, вечно скрываясь от полиции? Возможно. Или они просто так далеко не заходили в своих размышлениях и все мысли в их зашоренном сознании сосредоточились на данной миссии… а завтра будь, что будет?

Бицепс снова стрельнул из своей базуки. Поле полусферы подпрыгнуло и затрещало, пытаясь устоять. В месте взрыва гранаты поверхность поля испещрила сеть пьяных разноцветных зигзагов, как если бы трехлетний малыш играл переключателями видеоэкрана. Эти молнии продержались всего секунду, после чего угасли, будто полусфера мобилизовала силы, чтобы стабилизироваться, но и дураку было понятно, что будущее не устлано розами.

– Следующий взрыв сделает свое дело, – пробормотала Фестина. – Выбора у нас нет. – Она наклонилась к койке и подняла на руки О-Года. – Идите к черному ходу полусферы, – сказала она нам. – Когда полусфера рухнет, бегите врассыпную. Если мы достаточно быстро рассредоточимся, то, возможно, не все попадем в радиус поражения гранат.

«Они просто переловят нас на своем глиссере, – подумала я. – Дай-ка я попробую поступить иначе».

– Дом, я друг Кси. Проделай крошечную дырочку в задней стене полусферы.

Это не должно было сработать; О-Год не запрограммировал дом на узнавание моего голоса. Или на то, чтобы повиноваться мне, если дом знал, кто я, черт побери, такая. Но поверхность дома искривилась, будто на ней вскочил прыщик – как воздушный пузырек в стекле, потом вдруг раскрылась, образовав сквозную дырочку не больше булавочной головки.

– Павлиний хвост! – воззвала я. – Вытащи нас отсюда.

Пару мгновений ничего не происходило, а потом…

Горловина трубы сияла и переливалась прямо передо мной, сужаясь далее э тонкую ниточку, продетую сквозь малюсенькое отверстие, а далее она наверняка опять расширялась, уходя ввысь к верхушкам деревьев и теряясь в сумеречном вечернем небе.

На этот раз я отреагировала быстрее Фестины – впихнула ее в трубу первой. У нее на руках был О-Год. Он завопил: «О чер…» – и они оба исчезли, как исчезают персонажи мультика в трубе пылесоса.

– Ты следующий, – сказала я Тику.

Вид у него был такой, как будто он хочет поспорить, поэтому я врезала ему, великолепно размахнувшись, сбив его с ног и упихав в трубу, легко, будто тряпичную куклу.

Со стороны двора снова раздался выстрел базуки. Когда снаряд достиг цели, поле полусферы лопнуло, как мыльный пузырь, разнесенное на куски силой взрыва. Ничто больше не останавливало взрывную волну, и она продолжала свой разрушительный путь: огонь, грохот, свирепые порывы ветра сбили меня с ног. Зев трубы метнулся ко мне, чтобы меня поглотить… и вот я уже стекаю по этой импровизированной канализации, как нить, тянущаяся от прялки, – толщиной с волос и длиной во вселенную.

Я не помню приземления – видно, мне хорошенько досталось от взрывной волны, чтобы отключиться на миг. В следующий момент я поняла, что надо мной склонилась Фестина и трясет меня за плечо.

– Фэй, Фэй! Очнись, Фэй, поговори со мной!

– Тебя устроит, если я скажу: «Больно»?

– Лучше, чем ничего.

Она снова выпрямилась и окинула меня оценивающим взглядом. Не знаю, что ей удалось увидеть в полусумраке. Почему она так уж пристально вглядывалась в мое лицо? Кожу будто тянуло и пощипывало, как будто я сильно обгорела на солнце: так меня опалил взрыв. На это она так таращилась? Или она с иной целью смотрела на меня такими обеспокоенно-взволнованными глазами, полными… я сама не знаю чего.

Не нужно придумывать. Придерживайся очевидных предположений вроде: не было ли у меня серьезных увечий? Нет, ничего особенного. Я могла согнуть пальцы на руках. Сгибались и пальцы на ногах. Мне надо было просто полежать пару секунд на спине и перевести дух.

– Как там все остальные? – спросила я.

– Все добрались в целости, – ответила она. – О-Год в плачевном состоянии, но Тик уже вызвал команду медиков.

– Значит, мы выбрались из зоны их «глушилок»?

– Далеко за его пределами.

Что-то в ее голосе заставило меня сесть и хорошенько оглядеть окрестности долгим пристальным взглядом. Деревья, смыкавшие над нами кроны, были чудовищно огромны – гиганты в сравнении с карликовыми арктическими кактусовыми соснами возле дома О-Года. Они были высоки даже в сравнении с офисным деревом «Неусыпного ока» в Бонавентуре. Казалось, они тянутся в ночное небо без конца.

Деревья не вырастают до таких колоссально огромных размеров на Великом Святом Каспии; наши зимы были слишком суровы и безжалостны, а прослойка земли над скальной породой – слишком скудна. И я чуяла теплый ветерок, ерошивший мои волосы и ласкавший мою кожу.

Мы и вправду далековато забрались.

Слева волнообразная цепочка пальм отделяла нас от белого песчаного пляжа. За ним была вода: океан (какой океан?) стелился спокойной гладью до горизонта, где краешек солнца искрился над морской рябью. На Каспии солнце уже село; через несколько секунд я осознала, что здесь солнце только встает.

Уф-ф.

С другой стороны группкой стояли увитые зеленью домики, изящные и аристократичные, с широко распахнутыми окнами, роскошными террасами, панелями солнечных батарей, вмонтированными в крытые красным бамбуком крыши. На ступеньках одного крыльца появился орт – он подобрался к перилам и идиотски самодовольно закукарекал на восход солнца.

– Где это мы? – прошептала я.

– Тик получил ориентировку на местности от мирового разума, – ответила Фестина. – Он говорит, что эта деревня зовется Маммичог.

Маммичог. Более чем за десять тысяч километров от Каспия. К югу от экватора и полпланеты от места, где мы были.

Почему, прости господи, павлиний хвост выплюнул нас здесь? Потому что О-Год упомянул это название?

Потому что я запрашивала у мирового разума информацию об этом месте? Павлиний хвост говорил напрямую с моим сознанием как минимум однажды. («Кто ты?» – «Ботхоло».) Может быть, он также мог читать и мои мысли – Маммичог витал на их поверхности – и решил, что туда я и хочу отправиться.

А может, у хвоста были свои причины отправить нас сюда?

Дверь ближайшего дома распахнулась настежь, напугав орта на перилах крыльца. Маленький попугаеобразный птеродактиль глупо вякнул и вспорхнул на крышу, булькающим бормотанием выражая ярость.

– Мушоно! (Заткнись!) – Мужчина-улум среднего возраста стремительно вышел на веранду, все еще путаясь в завязках своего заплечного мешка. Он огляделся, заметил нас и спросил: – Вы те, кому была нужна медицинская помощь?

– Да, – ответил Тик.

Он стоял на коленях, склоняясь над О-Годом в нескольких шагах от нас с Фестиной под сенью башенноподобной пальмы. О-Года усадили спиной к пальмовому стволу, рот его был широко открыт. Его горло издавало какие-то звуки, но ни одна из его мышц уже ему не повиновалась, чтобы превратить эти звуки в слова.

– Что это с ним? – спросил незнакомый улум. Не дожидаясь ответа, он оттолкнулся от крыльца и спланировал к самому тому месту, где полусидел О-Год. – Если бы я не был уверен в обратном, я бы сказал, что он – жертва чумы.

– Так и есть, – ответил Тик – Мы давали ему оливковое масло, но оно не помогло. Вы врач?

– Наиболее полное соответствие, которое можно встретить в Маммичоге, – ответил незнакомый улум – биохимик и фельдшер. Меня зовут Вустор. Давайте отнесем этого бедолагу в дом.

Фестина уже поднимала О-Года на руки.

– Вы сможете ему помочь?

– У меня есть оборудование «сердце – легкие», – ответил Вустор. – Не последнее слово техники, но достаточное для поддержания жизни, пока не прибудет команда профессиональных медиков примерно через три четверти часа. А пока я их замещаю. Пойдемте.

Он пошел вперед через лужайку перед домом… лужайку изумительного зеленого оттенка. Прямо до слез. Соблазнительного для всех, кто десять месяцев видел вокруг только бело-серо-черные тоскливые зимние пейзажи. Мне стало стыдно за то, что я замечаю такую обыденность, как зеленая трава, когда О-Год при смерти, но как остаться равнодушной к восходу солнца, теплу и дурманящему аромату орхидей, растущих где-то неподалеку?

Взбираясь по ступеням крыльца (перила сплетались с крупными темно-алыми цветами неприлично буйных ликоцветов), я сняла парку и закатала рукава рубашки, чтобы солнце лизнуло мои руки. Не хочу рассказывать, где именно на шкале оргазма располагалось это ощущение.

Внутри дом был пятнистой помесью света и тени: солнечные зайчики пробивались сквозь бреши в стене зелени, а солнечные лучи ложились строго горизонтально в занимающемся свете зари.

– Нам сюда, – сказал Вустор, и мы пошли за ним через гостиную, обставленную плетеной мебелью, в дальнюю комнату, где по стенам размещалось пыльное медицинское оборудование. – Все это было пожертвовано нам нефтяной компанией, – пояснил он. – Кое-кто из рабочих живет в городе, а мне платят жалованье за оказание необходимой помощи, если кто-то заболеет. Чего почти не случается. Кроме того что я иногда перевязываю неглубокие раны, мне никогда раньше не приходилось пользоваться оборудованием. – Лицо его помрачнело. – А теперь вдруг мне достается случай чумы.

– Чумы? Чумы? – Резко зазвучал женский голос в одной из комнат. – Что там про чуму?

– Ничего, не волнуйся, – откликнулся Вустер. – Нам, на полтона ниже, он сообщил: – Это моя жена. Ей туго пришлось во время чумы.

– Я знаю, – сказала я. У меня была всего секунда на то, чтобы собраться с силами, как в комнату вошла моя мать.

Двадцать три года прошло с нашей последней встречи… вот только смотреть на нее было почти то же самое, что и разглядывать себя в зеркало. Белокурая она, белокурая я. Голубые глаза там, голубые глаза тут. Сложена как амазонка, сложена как амазонка. Муштра в школе «Ока» чуть лучше обрисовала мои мускулы, но мать, очевидно, тоже не сидела, сложа руки; в шортах и блузке без рукавов она выглядела женщиной в достаточно хорошей форме. Сколько ей… шестьдесят восемь? Будто это имело какое-либо значение при наличии таблеток молодости! Она могла сойти за тридцатилетнюю. Точно так же, как и я могла сойти за тридцатилетнюю. И вместе мы могли сойти за родных сестер. Не близнецов, конечно, но и не настолько несхожих, как я пыталась убедить себя последние два десятка лет.

Мы обе носили теперь одинаковые прически – классическую короткую стрижку с челкой. Этот стиль был нынче в моде и предположительно шел к моему овалу лица, что означало, что он шел и к ее овалу лица.

И все же… Боже всемогущий!

Когда только она вошла в комнату, она сперва не увидела меня – все ее внимание сосредоточилось на смотровом столе и обмякающем теле О-Года. Мать отдежурила свое под Большим шатром; она узнавала птеромический паралич так же легко, как и любой из выживших. Полный жалости звук вырвался из ее горла – то ли испуганный вздох, то ли сдавленный вскрик, то ли всхлипывание. Она отвернулась от печального зрелища: О-Год, недвижно лежащий на пороге смерти… и наткнулась взглядом на меня.

Мы не виделись двадцать три года. Я сильно (больше, чем она) изменилась к лучшему и видела, что мать, заметив это, усомнилась и заколебалась; потом ее пристальный взор скользнул вниз, на шрамы на моих руках, и последнее все решило.

– Фэй. – Голос ее был чистый лед.

– Здравствуй, мама.

– Мама? – не удержалась Фестина.

Вустор вздрогнул от удивления, а Тик расплылся в широкой ухмылке. Слабоумный старый перечник был любителем совпадений, вернее было сказать, что он наверняка в них не верил. Когда ты в единстве со вселенной на 100,1 %, синхронность ходит за тобой по пятам, как спаниель.

– Меня это даже не удивляет, – заметила мать. – Впервые Вустор должен оказывать неотложную помощь, и именно моя дочь приводит сюда эпидемического больного. Ты проклята, Фэй. Ты – само воплощенное зло.

– Тогда давай выйдем, – сказала я ей. – Мы можем поговорить, пока твой… муж… заботится о своем пациенте.

С минуту она глядела на меня. Пристально так уставилась, как будто я вообще не была способна сказать ничего такого, что она хотела бы слышать. – Ладно, – вымолвила она, наконец. – Пойдем, поговорим по-семейному, как мать с дочкой.

Она указала мне на дверь. Когда я проходила мимо нее, она отстранилась, чтобы я ненароком не задела ее.

Мы вышли из задней двери, прошли через еще один бессовестно зеленый газон в тенистую рощицу деревьев – тропических деревьев, вид которых я не узнала, с густой шапкой резиновых листьев, склоняющихся к тропинке. Листья были прямо пропитаны росой и ударяли по лицу, как пухлые мокрые пальцы. Я все еще держала свою парку и выставила ее перед собой – пусть она вымокнет вместо меня.

Воздух теперь почти сочился ароматом орхидей, и внезапно я поняла, что роща полна цветов, крохотных, таких же коротких и тонких, как побеги бобов. Одни свисали с ветвей прямо над моей головой, их тонкие белые стебли закручивались штопором; некоторые прятались среди корней деревьев, стоявших вдоль тропинки, чашечки их цветков алели крохотными точками, словно капли крови. Другие располагались в импровизированных клумбах: из стволов небольших деревьев выдолбили сердцевину и засыпали землю, которой едва хватало для красавца ростка бледно-желтого, розовато-лилового или сапфирово-синего оттенка. Но большинство крошечных орхидей были высажены так же, как они растут в дикой природе, в джунглях, – цепляясь за любое углубление или трещинку, позволяющую укрепиться там корешком.

Эффект был ошеломляющий – достаточно ошеломляющий, чтобы у вас захватило дух. Он был не броским, а изысканным. Чем дольше ты смотрел, тем больше ты видел. Десятки, может, сотни миниатюрных цветов, молчаливо собранных и педантично ухоженных.

– Это гордость и радость Вустора, – сказала мать, таковы были ее первые слова с тех пор, как мы ушли от остальных. – У нас есть теплицы ближе к границе усадьбы и поля, с которых мы собираем урожай, но именно здесь Вустор проводит все время, сажает новые виды растений, принесенные из джунглей.

Голос ее был намеренно монотонным. Мне осталось непонятным, что она думала о хобби своего нового мужа: гордилась ли она им или считала все это пустой и бессмысленной тратой времени. Моя мать была из тех женщин, что могут избрать любой путь; никогда не скажешь, что она зауважает, а что запрезирает.

– Мне нравится это место, – сказала я. – Честное слово, неповторимый уголок.

– Хм. – Ей было явно рано позволить себе интересоваться моим мнением. – Почему ты сюда приехала, Фэй?

– Тут все запутано… Но путаница не между матерью и дочерью, если тебя это тревожит. Я не собираюсь просить денег в долг, и я не в беде… ну, хотя бы не в обычной для себя беде. Ты новости слушаешь?

– Нет. Тут их не передают.

В ее ответе слышался явный упрек. Когда отец стал героем планеты Дэмот, мать содрогнулась от навязчивого внимания прессы. Репортеры безжалостно и неотвязно следовали за ней, домогаясь интервью о великом Генри Смоллвуде, особенно после его смерти. Ее нервы, и без того на пределе, не вынесли такого натиска; однажды утром она просто не смогла встать, с постели. Следующие две недели я была ее сиделкой, почти как послушная дочь, даже если я ныла и жаловалась от испуга, что слишком сближусь с ней… и даже если ма все эти две недели обвиняла меня в том, что я фотографирую ее спящей и продаю фотографии новостным агентствам.

Спустя некоторое время острый приступ прошел, но я не удивилась тому, что она переехала в такое местечко, как Маммичог, где не случалось ничего нового, а потому и новости не обсуждались всеми на улицах. Меня также не удивило, что она выбрала мужа, которого больше интересовали крошечные цветы, чем вечерние выпуски новостей. Моя мать лучше будет мирно дрейфовать в безмятежной заводи, чем бороться с волнами и бурными течениями нынешних событий.

Ну, по крайней мере, именно такой она была в годы моей юности. Возможно, со временем мать стала менее легкоранимой, потому что сейчас она решительно повернулась ко мне, намереваясь задать прямой вопрос:

– Снова разразилась эпидемия?

– Новый штамм. Он поражает только своборесов и, возможно, противостоит оливковому маслу.

– Правда? Будем надеяться, что новую панацею скоро найдут. – Она помедлила, потом добавила: – Может, это заставит мир забыть твоего отца.

Ее явно интересовала моя реакция на эти слова. Ожидала ли она, что я расстроюсь? Стану защищать его священную память? Некогда я с готовностью сорвалась бы с цепи и заорала, что мечтаю увидеть ее мертвой вместо него… но не теперь. Та старая жажда ранить ее давным-давно перегорела.

– В последнее время… – Да, это я, само спокойствие и мягкость! – я узнаю странные вещи про папу.

О событиях, связанных с его смертью. И о чем-то, что мировой разум позволил ему сделать. Ты что-нибудь об этом знаешь?

– Почему я должна что-нибудь о чем-нибудь знать? – Голос ее звучал больше усталым, чем сердитым. – И зачем тебе объявляться у меня на пороге и внезапно интересоваться своим отцом спустя столько лет? Ты проходишь реабилитационную программу, Фэй? Отмечаешь крестиками строки в списке своего психологического багажа… те, от которых нужно избавиться, прежде чем ты станешь полноправным членом общества и получишь значок?

– Я теперь проктор, ма. Работаю в «Неусыпном оке». И, верь или не верь, расследую нечто важное.

– По поводу чумы?

– Кажется, без нее тут тоже не обошлось.

Мы дошли до беседки на опушке рощицы: деревянная скамья стояла под десятком маленьких цветочных корзин, свисавших с деревьев. Орхидеи в них были обыкновенного чисто белого цвета, но источали одуряющий запах, как переспелый фрукт, что вот-вот начнет подгнивать.

Мать жестом предложила мне сесть на скамейку.

– Садись ты, – сказала я ей, но она игнорировала мое предложение.

Так мы там и стояли, ни одна не хотела сесть прежде другой.

– Ты, правда, работаешь в «Оке»? – наконец спросила она.

Я кивнула.

– Они тебе платят?

– В некотором роде. Не скажу, чтобы целое состояние.

– Хм. – Она оперлась рукой на спинку скамейки. – Я ничего не помню про твоего отца.

– Да ладно! Напрочь память отшибло?

– Ты понимаешь, о чем я. Я не помню ничего особенного.

– Ничего, что тебя бы удивило?

– Ну… – Она отвела от меня взгляд, посмотрела в сторону дома. Мне показалась, что она мысленно перебирает десятки воспоминаний и тщательно их просматривает. – Есть кое-что об этом месте.

– Каком месте?

– О Маммичоге. Дом, приличный участок джунглей и разработанные поля… я никогда не знала, что он ими владеет… до его смерти.

– Папа владел этим имением, здесь?

– Удивительно, не так ли? Но недвижимость подешевела после чумы. Я всегда считала, что он купил ее в подарок мне и ждал только моего дня рождения, чтобы объявить мне об этом. Видит бог, я была бы рада местечку, где можно спастись от зимних морозов.

– Так он купил ее после чумы? После того как он нашел лекарство?

– Как раз так мне сказала адвокат, когда зачитывала завещание. Это имеет значение?

– Может быть. – Я не могла поверить, что это было простым совпадением – то, что мой отец купил имение в Маммичоге… там же, куда так любил наведываться Ирану. Что-то об этом месте было папе известно. – Здесь есть что-нибудь особенное?

– Здесь тепло и тихо. Настоящий рай после Саллисвит-Ривера.

Возможно, еще один выпад в мою сторону – попытка разозлить, посмотреть, выйдет ли. После смерти папы мать застряла в Саллисвит-Ривере из-за меня, потому что я отказывалась уезжать, и потому что закон запрещал ей бросать меня до моего совершеннолетия. Мы провели там несколько лет, изобретая способы истязать друг друга… я придиралась к женщине со слабыми нервами, а она донимала колючую девчонку-подростка с кровоточащей душой. Идеальные товарищи по отчаянию, обе поступали так, будто одной в ее горе станет легче, если сделать другой побольнее.

Я спаслась, выйдя замуж. Мать спаслась в тот же день – просто поднялась и вышла из церкви в ту же секунду, как я произнесла: «Я согласна». В те годы, что прошли со смерти папы до ее отъезда, она никогда не упоминала, что в Маммичоге ее дожидается это убежище. Через пять месяцев после ее отъезда пришла телеграмма: «В Арджентии, живу с фермером-улумом, не вернусь»… вот и все.

Если Маммичог оказался раем, то мы обе сделали все, чтобы Саллисвит-Ривер стал адом. Совместный проект матери и дочери, демонстрирующий редкую в наши дни солидарность.

Я задержала на ней взгляд на минуту – как она похожа на мое отражение в зеркале. Она перехватила мой взгляд, возможно тоже отмечая схожесть, я не знаю. А может, видя во мне Фэй-подростка, которая ранила ее, снова ранила… и снова ранила.

Лучше говорить только о деле.

– Есть что-то особенное? – спросила я. – Что-нибудь, что может заинтересовать археолога?

– Ты теперь археолог, Фэй?

– Я же говорила тебе – я проктор.

«Она что, пыталась поймать меня на лжи? Господи, я, должно быть, была никудышным лжецом в детстве, если меня было так просто поймать».

– Я проктор и расследую передвижения археолога, а он время от времени посещал Маммичог. Своборес по имени Коукоу Ирану.

– Своборес? – Она нахмурилась. – Несколько раз за все эти годы к нам незаконно вторгались своборесы, в ту часть усадьбы, где джунгли. Вустор периодически натыкается на их следы; он слышал, что их земля расположена по обе стороны от нашей, а через наши джунгли они ходят напрямик.

Вероятно, такие вот Ирану покупали землю рядом с нашей. Но я подозревала, что папа все же отхватил себе у них из-под носа самый ценный участок земли.

– Здесь вокруг есть старые шахты? Как шахты возле Саллисвит-Ривера? – уточнила я.

– Тебе надо спросить об этом Вустора, – ответила она. – Я не проводила там много времени. Слишком много насекомых. Ядовитых ползучих тварей. – Она театрально содрогнулась. – Не вернуться ли нам в дом?

– Как хочешь.

Мы пошли назад через рощу. Время от времени я останавливалась, чтобы посмотреть на новые малюсенькие орхидеи, растущие на стволах или свисающие на длинных лианах прямо из древесных крон. Каждый раз, когда я задерживалась, останавливалась и мать, наблюдая за мной краем глаза, стараясь сделать так, чтобы ее за этим не поймали.