Текст книги "Неусыпное око"

Автор книги: Джеймс Алан Гарднер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 24 страниц)

21
ПРЕДЛОЖЕНИЯ

Берег озера Васко.

Я лежала на пляже под непроглядной чернотой северной ночи – теплый весенний ветерок все так же быстро гнал облака – облака, а не плотные тучи, как в Саллисвит-Ривере. Через просветы в облаках светили звезды, тысячи звезд… Я думала о тех далеких ночах, когда ребенком спала вне дома, а надо мной во всю ширь расстилалась огромная вселенная.

Павлин легко парил над водой. Он перебросил меня сюда. Конечно, мой отец не позволил бы мне свалиться в бездонную яму.

– Джай, – сказала я. – Спасибо тебе.

Голова у меня кружилась, накатывала слабость, поэтому я так и осталась лежать пластом на песке. Ничего, кроме звезд, надо мной… пока павлин не вспорхнул, по-отечески обеспокоенный, и не завис буквально в пяти сантиметрах от моего носа.

– Со мной все хорошо, – сказала я. – Ну… если ты читаешь мои мысли, то знаешь, что мне чертовски больно. Восемь с половиной баллов по шкале «вырви-руку-с-мясом». Но это все пустяки. Полагаю. Как ты поживаешь?

Дорро. «Хорошо».

– Где Кси? Тик.

– Ты сказал тико? – спросила я.

Тик. Уув Тик. «С Тиком».

– Короткий получился медовый месяц, – продолжала я. – Вы встретились впервые за три тысячи лет, и уже через день она снова отбывает на своей любимой «попутке» – вселяется в простых смертных.

Be xaдaддa шант. «В этом наша суть».

– Ты вселялся в моего отца, правда?

Гаха эфлиред по. Коподд. «Не вселялся в твоего отца. Я сливался с ним».

– Расскажи мне об этом.

Подбирая слова языка улумов, павлин все же рассказал свою историю.

Все началось задолго до чумы – с рождения ребенка по имени Зиллиф. Или даже до того – в самый миг зачатия. Павлин просочился в зиготу и вселился в зародыш, вырос с ним вместе в плод, младенца, ребенка, женщину… до тех пор, пока мушор не превратил женщину в проктора.

Он пользовался ею как «попуткой», не сливаясь с ней; и все же энергия просачивалась – от павлина к малышке, а может, и обратно, если я права. Зиллиф выросла, озаренная личностью павлина – как будто особое вещество было растворено в воздухе, которым она дышала, и оно придавало женщине свой собственный слабый отсвет.

Я сама это чувствовала. Я восхищалась ею из-за этого.

Для павлина же Зиллиф была просто очередной «попуткой», когда он вот так подсаживался к кому-то с рождения до смерти, а для его «попуток» было обычным выделяться из толпы. Ему нравилась эта необычность. Может, он даже поощрял ее, чтобы не соскучиться в пути, искал способы заронить частички собственного ослепительного света в душу «попутчика». Но то была только веселая игра, далекая от полного слияния. Он поклялся, что больше никогда ни с кем не сольется после всего, что он наделал, завладев страйдером, когда едва ли не спятил от неутолимого желания своего партнера по единению убивать врагов.

(О да, на этот счет я оказалась права. Когда павлин слился со страйдером, то новое существо «два-в-одном» прямо источало кровожадные инстинкты, изначально жившие в сердце страйдера. Кси со своей бактериологической фабрикой, может, убила и больше народу, но павлин-страйдер изо всех сил старался догнать и перегнать ее.)

Итак, павлин пассивно проживал жизнь вместе с Зиллиф. Он совсем ничего не предпринимал, даже когда птеромический микроб начал выкашивать ряды улумов по всей планете. Павлин не давал себе вмешиваться, потому что в последний раз, когда он так поступил, случилась катастрофа.

Или так он себя оправдывал. Даже сверхразумные карманные вселенные занимаются самообманом, когда принятие верных решений представляется слишком тяжким трудом.

Сама Зиллиф тоже заразилась. Павлин наблюдал и временами думал, что нужно что-нибудь сделать. Но не ему; он умывал руки. В прошлом он переживал смерть низших существ многажды: не только своих «попутчиков», но и любимых ими людей. Переживал горе, скорбь и ярость.

Ну и что? Что с того, что улумы вымирали? Если их не убьет болезнь, то все равно сгубит что-нибудь другое. Как существо бессмертное, павлин считал, что обладает даром предвидеть будущее.

Зиллиф противостояла параличу лучше остальных – за счет частички отраженного света павлина, этого крохотного притока его энергии. Но силы покидали ее, и однажды она приземлилась на мою крышу. Ее отнесли в «цирк», где она ослепляла своим великолепием влюбленную по уши девчонку, пока не потеряла дар речи. «А-а-а-а га-а га-а-а-а-а-а-а-а ха-а ка-а-а-а-а-а-а-а-а-а».

Вы решите, что тут и сказке конец: Зиллиф онемела, жизнь в ней едва теплилась, ожидая, когда парализованное тело умрет. Павлин остался бы с ней до конца, а после выбрал бы новую «попутку» – человека, потому что все окрестные улумы были в состоянии слишком плачевном для совместных попутных путешествий, – и все бы осталось как прежде.

Вот только Зиллиф уже давным-давно была проктором. И в последние три дня своей жизни, лежа без движения, без языка, будучи уже живым мертвецом… Зиллиф погрузилась в дзэн.

Дело вот в чем: Зиллиф как-то осознала, что в ней жил павлин. Может, она чувствовала крохотный приток его энергии, может, на нее снизошло мистическое интуитивное озарение, а может (всякое бывает), Кси нашла способ заронить крупицу правды в сознание Зиллиф. Насколько мне известно, старушка просто могла стать тико: впасть не в космический дзэн или что-то в этом духе, а просто оказаться в предсмертном забытье.

Зиллиф поняла, что неподалеку слоняется высшее инопланетное существо, и стала его умолять.

Она думала, что обращается к некоему эмиссару Лиги Наций – телепатическому существу, глядящему на нее с небес. И она говорила с ним, молила его, она обращалась со страстными речами; она просила чудодейственного лекарства не для себя, но для своего народа.

Павлин поймал себя на том, что отвечает ей, точно так же, как он иногда разговаривал со мной, – общение напрямую с сознанием. И три дня Зиллиф боролась с ним, взывая к самому светлому в его душе, пытаясь сдвинуть его с позиции пассивного наблюдателя, чтобы он, черт побери, сделал хоть что-нибудь.

Я не могу передать вам, что она говорила, но всю свою жизнь она посвятила переговорам с влиятельными людьми, используя и здравый смысл, и веские аргументы, дабы уговорить их не следовать дурным советам. До конца Зиллиф оставалась членом «Неусыпного ока», и ее молчаливый диалог с павлином был самой важной битвой ее жизни.

Забавно, что я все это время находилась подле нее – держала за руку, обтирала тело губкой, следила за капельницами, катетерами и проводами мониторов. Я была там, я была с ней, но не имела ни малейшего понятия о том, что война за выживание расы улумов бушевала у меня под самым носом. Зиллиф против павлина – деятельность против безучастности.

Вы уже знаете, кто победил.

Когда Зиллиф, наконец, убедила павлина действовать, он оставил ее тело – оборвав последнюю тончайшую ниточку подпитывавшей ее энергии. Зиллиф умерла, как гаснет свет: щелк, и ее не стало. Во внешнем мире маленькая Фэй зарыдала, сердце ее заходилось от горя, она не понимала, что это с виду бесславное поражение было на самом деле величайшим триумфом выдающейся женщины.

Павлин полетел прямиком от Зиллиф к ближайшему из лекарей – соединяясь, сливаясь с доктором Генри Смоллвудом, потому что ему было необходимо действовать с помощью пары настоящих рук. В каком-то смысле мой отец умер через считанные секунды после самой Зиллиф: он стал двуединым существом, наполовину человеком, наполовину павлином, погруженными друг в друга. Отец, я полагаю, не счел бы это худшим для себя вариантом; он ухватился бы за любую возможность наподдать под зад злобному птеромическому микробу.

Для создания лекарства понадобились совместные усилия – не только отца и павлина, но и Кси. Кси знала, как работает бактериологическая фабрика, и она была подсоединена к каждому цифровому разуму на планете. Такой вычислительной мощности потребовалось несколько часов, чтобы изобрести лекарство, после чего отец павлин Кси взломали базу данных рецептов и изменили формулу оливкового масла. Чума была побеждена.

Все это время павлин по-прежнему верил, что Кси – тико, наго, вуто; он считал, что просто использует ее и тот факт, что она связана с компьютером-обелиском. Бедняга так и не понял, что Кси жаждет помочь: что она за многие годы стала разумной-кающейся-чувствующей и глубоко искренне ужасалась тому, что ее бактериологическая фабрика едва не преуспела в деле очередного геноцида. Если бы они поменялись местами – павлин в заточении, а Кси на воле, – то ей бы даже не понадобились долгие переговоры с Зиллиф для того, чтобы приступить к действию.

Это мое мнение. Может быть, Кси вела бы себя так же отстраненно, как и ее приятель. Им обоим совсем не мешало бы, черт возьми, наконец, повзрослеть… что в итоге и произошло.

Семь месяцев прошло с тех пор, как миру дали чудодейственное лекарство. Отец и павлин были по-прежнему едины – их слияние было пожизненным. Когда их бдительность ослабевала, отец светился в темноте: моя мать видела трепещущие разноцветные огоньки, переливавшиеся прямо под кожей мужа.

Потом дневная смена на «Рустико-Никеле» активировала одну из бомб во внешнем защитном периметре бункера страйдеров. Зазвенели тревожные сигнализации, предупреждая об обрушении, и отцу /павлину пришлось принимать решение. Павлин мог спасти отрезанных завалом горняков, но только оборвав связь с моим отцом. Для спасения горняков Генри Смоллвуду нужно было умереть.

Павлин сказал мне, что папа не колебался ни секунды.

Поэтому павлин отделился, уменьшился до нитевидной трубы, чтобы проскользнуть сквозь завал, и переправил горняков в безопасное место. Да, отец умер – из человеческого тела разом вырвали всю энергию, как если бы из него фонтаном хлынула кровь, и он остался там, мертвый и холодный. Но… павлин оставил себе часть папиных воспоминаний, побуждений, чувств. Таких, как его любовь к дочери.

Угадайте, кто стал следующей для павлина «попуткой» – с кем он путешествовал мирно, без слияний, но, не спуская с «попутчика» глаз? И угадайте, кого Павлин защищал по мере необходимости в течение следующих двадцати семи лет?

Теперь же круг замкнулся: тот же кризис, то же решение. Павлин не был приспособлен к тому, чтобы действовать самостоятельно в нашем человеческом мире, хотя бы тогда, когда нужно было приложить руки к компьютерам, защитным блокировкам и прочему. Те простые способы, которыми они могли с нами общаться (телепатически или через связующий кристалл), были слишком медленны-неловки-неуклюжи, чтобы с их помощью состряпать лекарство для птеромика В и С, – это было бы похоже на выкрикивание указаний через стену, да к тому же не очень толковому ребенку.

Это было сравнение павлина, не мое. Мне общение казалось достаточно успешным – да, павлин говорил на языке улумов, а не на английском, потому что он жил среди носителей этого языка девять сотен лет… но я жила среди улумов всю жизнь и понимала их язык. Вероятно, этого ему было недостаточно: обычные слова слишком ограничивали сверхразумную карманную вселенную в ее попытках донести жизненно важную информацию до туповатой тетки.

Так, ладно. Если павлин считал, что единственным способом добыть лекарство было слияние, то, как могла возражать ему глупая женщина?

– Слияние, – сказала я. – Тебе и Кси нужно сливаться с кем-то для поиска панацеи.

Дулу. «Да».

– Других способов нет.

По. «Нет».

Павлин ждал, по льду и по воде пробегали блики.

Он предоставлял мне выбор. Ты можешь принять это решение, дочка, если это то, чего ты хочешь.

Видит бог, добровольцы наверняка бы нашлись, если бы я струсила. Кто бы отказался от связи с существом, неизмеримо превосходящим его самого? Внезапно получить возможность слышать мысли всех окружающих… понять много больше об устройстве вселенной… уйти, наконец, от ворчливого, потного, безмозглого, толстого, грубого, непривлекательного, трусоватого, ленивого, паразитирующего, недостаточно хорошего самого себя, которого ты от души ненавидишь.

Вот только в этот миг я не хотела себя потерять. Себя. Нашу своенравную Фэй. Здесь у меня появлялся шанс слиться с другим существом, стать мудрой, изумительной, важной… и внезапно я поняла, что сочту это горькой потерей.

Любопытно получилось. Я поняла, что стала интересоваться тем, что же может из меня получиться.

Вот только не вовремя. Даже если бы я не была так зла на саму себя, как со мной бывало, то все равно оставалось такое понятие, как ответственность. Долг. Павлин давал мне шанс помочь моему миру, а Фэй уже достаточно изменилась, чтобы не сваливать это на чужие плечи.

– Если это необходимо сделать, то это будет исполнено, – сказала я вслух. – Сливайся.

Нежно, как снежинка, павлин прикоснулся к моему лицу.

Есть ли противоположность информационной опухоли? Информационное озарение? Или, может, озарение без информации, не холодное перекачивание данных, но мирный теплый рассвет?

Отсвет папиной любви ко мне, все еще свежий в памяти спустя столько лет.

Отсвет стольких других влюбленностей, воспринятых павлином, пока он десятилетиями путешествовал с «попутчиками». Энджи. Барретт. Питер. Эгертон. Дарлин. Уинстон. Линн. Все дети.

Чаппалар. О-Год.

Язычок пламени от Фестины. Отблеск от Тика. Даже тусклая искорка от моей матери.

Все сияние, впитанное павлином вокруг меня, пока я погрязала во мраке отчаяния: свет распускался, расцветал, всходил, словно солнце в моем сознании.

Все целиком и сразу.

Да, там была тьма. У всех есть своя тьма – неистовство, мелочность, постыдные инстинкты. Вероятно, павлин защитил меня, отфильтровав некоторые тени. Я видела тьму, но ощущала свет. Ослепительный свет повсюду.

Павлин распустил хвост, специально, чтобы я полюбовалась.

Посмотри на меня. Посмотри на них. Посмотри на себя.

А потом хвост снова свернули. И я снова осталась самой собой: без слияния и связи с кем-либо, не «два в одном». Просто Фэй, со своими тьмой и светом. Павлин не овладел мной, он просто прокатил меня еще раз с ветерком по трубе…

И выплюнул прямо в воздух возле бункера в Саллисвит-Ривере.

Я поднялась на ноги, услышав звук шагов. Фестина бежала ко мне из туннеля, со всех ног она бросилась мне на шею и крепко меня поцеловала.

Тик стоял прямо за ней. В темноте северной ночи он светился.

– Кси? – уточнила я.

– Да, – сказал Тик. – Мы слились несколько часов тому назад.

– Часов?

– Не было смысла терять время, Смоллвуд. Пока вы с Рамос прохлаждались в дурной компании, я спасал мир. – Он игриво сжал мне плечо (слава богу, не выбитое). – Лекарство готово, Смоллвуд! Миссия выполнена. Я уже вычислил необходимые формулы к тому времени, как ты меня освободила. К тому времени, как ты освободила Кси. Ну и меня тоже, потому что я теперь Кси. – Он снова потрепал меня по плечу. – И Кси говорит, что ей было бы невыразимо жаль, если бы твое роскошное тело было утрачено для мира, так что прими лекарство как можно скорее.

Я улыбнулась, но мыслями поспешила вернуться на берег озера Васко. Павлин, должно быть, знал, что ему ни к чему сливаться со мной – ни к чему после того, как Тик Кси уже состряпали формулу лекарства. Так почему…

– Чтобы дать тебе возможность выбора, Смоллвуд. – Тик, прочтя мои мысли, теперь отвечал на мой вопрос. – Дабы убедиться, вправду ли ты хочешь перестать быть собой. Это был твой шанс уйти в небытие; и твой шанс понять, что ты не настолько готова поставить на себе крест, как считала раньше. Мой возлюбленный положительно развил в себе манию помогать людям найти свое место в жизни…

– Где он? – спросила я. – Где павлин?

– Отбыл ненадолго – повидаться с мировым разумом. Тебе придется делить его с другими прокторами, но ты все же сможешь слышать хихиканье нанитов. – Тик закатил глаза. – Привередливые маленькие твари. Представь, что ты играешь роль мамочки нескольких триллионов таких паршивцев. Пришло время и их папаше присмотреть за детишками. Что же до меня… – Тик засиял ярче. – Спустя три тысячи лет я заслужил вольное и веселое житье. В качестве самого крутого погруженного в дзэн проктора-телепата, когда-либо существовавшего на этой планете.

Все еще смеясь, он оттолкнулся и взлетел: расправляя мембраны-паруса, улавливая поток воздуха, поднимаясь выше парой-тройкой взмахов рук, пока не воспарил над деревьями, скользя наперегонки с облаками, направляясь, бог знает куда. На миг он оглянулся и проорал мне через плечо:

– Одна целая одна стомиллионная со вселенной, Смоллвуд!

А затем его мерцающее сияние растворилось в ночи.

Пока Фестина туго бинтовала мое больное плечо, павлин (мировой разум) сообщил мне, что к нам уже направляется отряд полиции. Четикампа и его взвод снова вытащили из Саллисвит-Ривера… хвала моему связующему кристаллу. Когда подстрелили Рта, один из кислотных шаров попал в глушилку радиосигнала, висевшую на его плече. В один прекрасный момент кислота замкнула глушилку, и тут в эфире появилась я, а весь мир как раз пытался настроиться на мою частоту.

Тик и Кси добрались до меня первыми, что естественно, раз уж меня сюда забросил мой павлин. Но через полчаса сюда с воплями прибегут полицейские – спасать нас. И кто их, мерзавцев, просил портить людям удовольствие?

Но, по крайней мере, полчаса у нас с Фестиной были…

Неделю спустя – после слишком частых дегустаций лекарства, чересчур интенсивной физиотерапии плеча и чрезмерного круглосуточного надзора со стороны бонавентурского Центра опеки нас с Фестиной официально объявили здоровыми. Мы могли спокойно ходить по улицам без риска заразить других людей или выжить из ума до уровня говорливой безумцы Майи Куттэк. (Мертвое израненное тело наконец-то выловили со дна ямы – Майя провалилась сквозь превратившийся в жидкость мост, так и не попытавшись спастись. Когда патологоанатомы и прочие ученые закончат ковыряться в ее трупе, его сожгут дотла.)

Мы с Фестиной вышли из главного больничного входа ясным весенним утром. Снег сошел, на деревьях набухали почки.

– Великолепный день, – проговорила я, раскидывая в стороны руки и подставляя лицо солнцу. Мое плечо отозвалось только легкой стреляющей болью – скоро оно станет совсем как новенькое и будет достаточно округлым, чтобы привлекать распутников-улумов, и достаточно сильным, чтобы их бортануть. – Не хочешь пройтись по парку? – спросила я Фестину. – У них там есть милый маленький зверинец.

– А твоя семья разве не заедет тебя забрать?

– Я просила их не приезжать.

Она посмотрела на меня своими проницательными зелеными глазищами.

– Ладно. Давай пройдемся.

Парк Кабо был неподалеку, вся Бонавентура невелика, так что все сравнительно близко. Вскоре мы стояли, облокотившись на дерево, и смотрели, как облокот приваливается к поврежденной стене насосной станции № 3.

Я сказала:

– Ну что… Не выйдешь ли ты за меня замуж?

Фестина повернулась ко мне с отвисшей челюстью. Так она и стояла секунды три, пока не собралась с мыслями.

– А ты не должна была встать на одно колено, прежде чем такое сказать?

– Возможно, на твоей планете именно так и поступают. А на Дэмоте скорее принято перевернуться в постели с боку на бок и приподняться на локте, романтично предложив: «Ну, ты пойдешь за меня или как?»

Она засмеялась, а после пристально посмотрела на меня.

– Ты это серьезно, Фэй?

– Линн несколько раз подряд пробиралась по вечерам в больницу. Мы с ней это обсудили, и она считает, что у нас все может получиться.

– Можно просто добавлять в компанию людей, когда тебе только захочется?

– Более или менее. Все остальные обычно позволяют мне поступать так, как я хочу. Хотя Барретт не согласится, если ты не любишь собак.

– Вот ведь черт, – пробормотала она. – Ты и вправду серьезно.

– Вот именно. – Я взяла ее за руку – Да, будет непросто. И ты ни черта не знаешь о моих супругах, о детях, о том, что значит семья на Дэмоте… Но вот в чем штука: я думаю, что тебе нужна семья, и предлагаю тебе свою. Все они славные люди, и у тебя будет полно времени, чтобы их узнать.

– Фэй, – перебила она. Женщина только произнесла мое имя, и я почувствовала, что «нет» неотвязно повисло в воздухе, в ее голосе. – Мне нужно вернуться к работе. Мне нужно уехать с Дэмота.

– Я знаю, – ответила я. – Но нужно ли тебе уезжать так сразу? Галактика проживет без тебя еще немножко.

– Тогда я попросту тебя обману. Немного похихикали – и разошлись.

– Фестина, – жестом остановила ее я, – со мной все будет хорошо. У меня есть семья. Я, может, и погрущу о тебе, но выстою. Это тебе придется отбывать в одиночестве. И это будет непросто.

Она опустила глаза.

– Я знаю, Фэй. Знаю. Но мне надо возвращаться к своей работе. Я потратила последние два года на то, чтобы идти по проторенной моим предшественником дороге, играя в супершпионку среди канцелярской рутины. Если Дэмот меня чему и научил, так это тому, что это не моя стезя. – Она страдальчески улыбнулась. – Мне нравится пачкать руки. Мне нравится докапываться до глубоко спрятанной истины. Господь да поможет мне, мне нравится разведка… а я попыталась отказаться от работы разведчика, но так уж вышло, и такова сейчас моя роль.

– И ты больше никогда не вернешься на Дэмот?

– Фэй. – И на этот раз это единственное слово означало «да», а не «нет».

Я вытащила сверток из кармана пальто.

– Подарок на прощание.

Фестина смутилась.

– Ты знала, что я отвечу «нет»?

– Если бы ты сказала «да», то это был бы подарок в честь помолвки. – Я вложила сверток ей в руки. – Вот.

– Где ты это взяла?

– Линн принесла вчера вечером. Открывай.

Слава богу, Линн завернула его в подарочную бумагу. Она всегда прекрасно справляется с такими делами. Мне же вечно не хватает терпения. Фэй – она энергичная, но не искусная.

Фестина распаковала обертку, потом открыла коробочку. Там, среди мягкой бумаги, была прозрачная стеклянная бутылка с яйцом водяной совы внутри.

– Это с озера Васко, – пояснила я ей. – Семья съездила туда вчера на пикник, чтобы каждый мог похвалиться тем, что добывал тебе подарок. На случай если ты скажешь «да». Из других яиц вылупились птенцы, остались одни скорлупки, но это так и осталось яйцом. Такое иногда бывает. – Я сделала, глубок кий вдох. – И вот, это тебе. Я дарю тебе непригодное яйцо.

Она мягко обвила мою шею руками, и мы просто постояли обнявшись. По ее щеке потекла слеза.

Когда-нибудь потом, когда она доберется до своей базы или, может, до своего флагманского корабля, она обнаружит и другой подарок, который я попросила Линн спрятать среди мягкой бумаги: мой скальпель, найденный полицейскими в глиссере говнюков и возвращенный Четикампом моей семье.

Яйцо было подарком от остальных моих супругов; скальпель был моим подарком. Как знак обещание клятва, что мне он больше не нужен.

Я обернула лезвие изолентой, чтобы Фестина не порезалась, когда наткнется. Этот нож в свое время пролил достаточно крови.

Его время ушло. И прошлое, в конце концов, стало прошлым.