Текст книги "Неусыпное око"

Автор книги: Джеймс Алан Гарднер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

В трех случаях из ста электронные рефлексы тоже не успевали.

Есть одна жестокая причина, по которой люди на Дэмоте или других планетах обзаводятся прямыми связями с инфосферой. Этой технологии не одна сотня лет, она проста, недорога… но ваша дисциплина должна быть тверже гранита, а не то лобные доли вашего мозга просто взорвутся.

К примеру, каждый год несколько амбициозных высокопоставленных дельцов подкупают более чем недобросовестных хирургов, чтобы те имплантировали им связующий кристалл в мозг. Эти безмозглые придурки мечтают вырваться вперед в гонке; у них даже слюнки текут при мысли о мгновенном доступе к данным без риска быть подслушанным, когда отдаешь команды имплантату в запястье.

– А дисциплина? – говорят они. – Уж мы-то дисциплинированы. Я проложил себе путь зубами и когтями в генеральные директора «Хищников инкорпорейтед» именно благодаря дисциплине.

Они считали связующий кристалл всего лишь более быстрым, не требующим подсоединения методом прямой загрузки информации в мозг.

Два дня спустя – сама блаженная уверенность – они пытаются осуществить свою первую, не пропущенную через фильтр загрузку. Рыночную котировку какой-нибудь важной для них акции. Потом целиком финансовый сектор. Потом рынок всей планеты, и рынки других планет, и каждый корпоративный проспект эмиссии, зарегистрированный на Межпланетной Бирже, и поквартальную экономическую статистку по каждой планете Технократии, не говоря уже об основных торговых партнерах и высших дипломатических представителях Лиги…

Точно так же можно попытаться чуть-чуть отпить из пожарного рукава. Только в этом случае пожарный рукав извергает едкую, словно кислота, информацию прямо в ваши извилины.

Это состояние зовется «информационной опухолью». Подобной опасности подвергалась и я, лежа там, в комнате с прохладными голубыми стенами.

Если мне повезет, электронная нянька закроет предохранительный клапан до того, как будет слишком поздно. Заблокирует входящий лавинообразный поток информации радиопомехами – мигом изолирует меня от радиоволн инфосферы, пока хирурги не удалят достаточно отростков связующего кристалла, чтобы он прекратил работу. Если нянька опоздает на миллисекунду с определением расцвета опухоли, я буду сидеть там, в статическом шоке, в то время как волокна кристалла в моем мозгу раскалятся, как спирали в тостере, от активной загрузки ударных доз данных.

Что, по-вашему, произойдет, если сеть тончайшей проволоки раскалится в вашем мозгу до нескольких сотен градусов? Прижигание. Закипание крови.

В школе «Неусыпного ока» меня заставляли смотреть на документальные микросхемы пациентов, пораженных информационной опухолью. Не спрашивайте, что мне показалось худшим: то, что я увидела, пока объектив камеры не стал сплошным красным пятном, или звуки, что последовали за этим. Но ни увиденное, ни услышанное не были теми приятными воспоминаниями, которые стоило воскрешать, лежа в комнате с прохладными голубыми стенами.

У меня было совсем мало времени, чтобы почувствовать, насколько я продвинулась вперед, – связующий кристалл безостановочно распространял свои отростки, ежесекундно захватывая все новые группы нейронов. Шестьдесят секунд, каждую минуту мне выпадала честь услышать приглушенный звон в левом ухе, потом почувствовать спазм мышц в пояснице, затем вдруг до боли повышалась восприимчивость к цвету в моем правом глазу. (В левом глазу – голубая прохлада, в правом – электрически синяя резь.)

Лежа в пустой комнате, я была пригвождена к постели автоматической нянькой, маячившей надо мной, словно паук… меня тревожили видения, сконцентрированные в моем мозгу… граница между галлюцинациями при пробуждении и сном была стерта… во сне я видела кошмары о том, как меня насилует металлический монстр, сковавший мое тело, пронзивший мой мозг…

Я хочу рассказать вам, как это изменило меня. Я хочу. Но некоторые чувства и действия – когда занимаешься любовью или раздаешь удары в драке – невозможно описать словами. Нет способа рассказать все, все целиком и сразу. Нужно притвориться, что есть связующая линия, последовательность… когда дело в том, что все происходит одновременно, все клетки мозга выстреливают разом. Ощущения в твоем теле, в глазах, ушах, щекочущие твою кожу, дерущие тебе горло, терзающие резями желудок, сжимающие виски, пылающие огнем в груди. И все это лишь случайные физические последствия от захвата твоего мозга сетью связующего кристалла, мимолетные побочные эффекты отростков, по-змеиному вползающих в твой мозг. Есть еще моменты, когда аж дух захватывает, потому что одна из плетей кристалла проникла в центр удовольствия. Или болевой центр. Или, в результате чудовищного совпадения времени, плеть пронзала сразу оба центра.

Эмоции переполняют вас. Вас вдруг раздавливает раздирающая душу скорбь, ваше разбитое сердце рыдает в изнеможении десять горестных секунд, пока внезапно не переключается на веселье, которое приводит вас в ярость, повергает вас в депрессию, навевает уныние, которое заставляет вас чувствовать себя мудрым, как ангел, и тут же злобным, как дьявол.

Все, за что вы можете уцепиться, – это дисциплина, воспитанная «Оком»: дыши глубже, один вдох за другим, прими то, что тебя разрывает, не пытайся с этим бороться. Наблюдай за этим, не стремясь разобраться. Оставь в покое свою голову, потому что она до безобразия занята. Пусть все придет, пусть все пройдет, пусть все изменится.

Идут секунды, шестьдесят секунд в минуту. Ты тот, кто ты есть, а не тот, кем тебе нужно быть.

Нет никакого постепенного развертывания. При связующем кристалле данные поступают в мозг как целостная структура, мгновенно активирующая нейроны матрица: не одно за другим, по капельке, а миллиарды групп нейронов, получающие одновременно свою частичку единства, одну вспышку осмысления.

Все целиком и сразу.

На третий день мушора, третий день бреда, я почти потеряла самообладание. Я была истощена эмоциями, галлюцинациями, вздорными физическими ощущениями (зуд, пронзительная боль, полное онемение), хотелось крикнуть: «Хватит, оставьте меня в покое, дайте мне отдохнуть!»

И вдруг мой разум наполнился образом павлиньего хвоста. Зеленые, золотые, фиолетовые, голубые – сотни широко раскрытых «глаз» смотрели на меня со спокойствием всей вселенной. Цвета овевали, словно опахалом, каждый оттенок моего видения; я не чувствовала своего тела, никакого искусственного позыва смеяться или плакать, ничего во мне не осталось, кроме видения этого хвоста, простирающегося от самых далеких звезд до самых глубоких недр, заполняющего мои мысли, мой мир.

И его звук: шелест перьев, требующих внимания. Посмотри на меня. Посмотри на меня.

Безмятежный. Даже ласковый.

Я не знаю, как долго длился этот момент. Довольно долго. Потом павлиний хвост преломился в другие – и препаршивые – ощущения: запахи, которые свистели, яркие пинки в живот (каждый своего цвета)… но новая огневая атака была мне по силам. Я теперь выплывала на поверхность, гребла к свету; я прошла середину мушора и выходила на другой берег.

Почему именно павлиний хвост? У меня не было времени обдумывать этот вопрос – слишком много отвлекающих салютов взрывалось в моей голове. Позже, оглядываясь назад, я отмахивалась от этого видения как от случайной фантазии, неких нервных обломков, за которые мой мозг уцепился как за спасательный круг.

Как ужасающе, высокомерно, безмозгло я ошибалась.

В конце мушора мой мозг все еще оставался целостным. Он не сварился в собственном соку. Но очистился-освободился-восстановился – точно так же чувствуешь себя после тяжелейшей тренировки.

Но иначе. Перевоплощенной.

Связующие кристаллы не просто предоставляют пассивную информацию от мирового духа. Даже более чем дают вашим чувствам дружескую поддержку и ускоряют ваши рефлексы, которые становятся по-кошачьи гибкими и легкими. Это были наименьшие привилегии, побочные эффекты того, что в твоем мозгу теперь были проложены быстрые, как электроны, тропы.

Вот в чем дело: связующий кристалл уничтожает в тебе способность игнорировать.

Вот так просто. И опустошающе тоже.

Поэтому ты становишься новым человеком. Поэтому «Неусыпное око» работает, не мельчая или злоупотребляя властью.

Теперь, когда я загружаю информацию из мирового духа, она становится моей непосредственной частью. Она не отфильтрована. Я не могу избежать тех частей информации, которые идут вразрез с моим представлением о вселенной. Я не могу отбросить факты, которых предпочла бы не знать. Они все включены немедленно-прямо-интуитивно в то, чем я являюсь. Основная конфигурационная матрица.

В отличие от разрозненной информации, о которой читаешь или слышишь в разговорах, прямая загрузка через связующий кристалл не опосредована. Это сырье. Неоспоримо настоящее. Неизбежно изменчивое.

Я не могу притвориться, что новых данных не существует – они уже изменили меня. Они вылепили мои мысли, перебалансировали мои хромосомы, перечеркнув все, чем я была до этого. Я даже не могу хотеть проигнорировать такой вклад, потому что он уже внесен.

Никакой сублимации. Никаких невидящих взглядов на неприятные факты. Связующий кристалл широко открыл мне глаза, и не только глаза. Оставил меня беззащитной перед бурями под звездами.

Эта открытость пронеслась лавиной сквозь всю мою жизнь. Не только в отношении сухих загрузок из инфосферы, но и того, что и ранее было в моем мозгу. Я не могла отмахнуться от этого ради собственного самодовольного удобства. Я не могла отвернуться. Что и является самим по себе определением проктора: человек, который не отворачивается – не отвернется – не сможет отвернуться. Человек, который не способен, словно в силу иммунитета, слепо выдавать желаемое за действительное – поддаться привычке, заражающей политиков, как сифилис. Человек, который не только называет лопату лопатой, но и тот, кто видит, что чертова лопата и вправду лопата, а не прикидывает, не превратится ли она в обратный ковш (по типу экскаваторного), если применить правильные налоговые подходы.

Это не добродетель или святость: просто именно так работал мой новый мозг. Конечно, и здесь имеются границы: меня не зачаровывает каждая пылинка, проплывающая возле моего глаза, равно как я не стану глубоко обдумывать каждое слово или интонацию, доносящиеся до моего уха.

Но… я больше не игнорирую очевидное. Я умственно и физически неспособна на это. Выборочное невнимание – только для неженок.

Я трепещу в потоке данных, подставляя им свой обнаженный мозг. Всеми потрохами я осознаю, что у каждого действия есть последствия, и обмануть себя, доказав, что все иначе, уже не могу.

Член «Неусыпного ока».

4
ПАВЛИНИЙ ХВОСТ

После мулюра «Неусыпное око» дало мне две недели. Время на восстановление. Время на перегруппировку. Шанс надраить палубу.

Мне больше не требовалось постоянное присутствие электронной няньки, но угроза информационной опухоли по-прежнему существовала. Признаться честно, леденящий ужас сжимал мое сердце. У связующего кристалла были и другие, более утонченные способы уничтожить ту Фэй Смоллвуд, которую я знала. Факты и воспоминания, инфицировавшие мой незащищенный мозг… Потому что в глубине души я была уверена в своей никчемности, и когда стали поступать чистые истины, ни единая частичка прежней Фэй не могла бы постоять за себя.

Конечно, меня тревожили эти же опасения до того, как мне имплантировали связующий кристалл… но мой прежний мозг мог подавить страх, притвориться, что все будет не так плохо. Я просматривала данные о пациентах, ставших жертвами информационной опухоли (из их глазниц сочилась кровь), и говорила: «Слабовольные идиоты». Отмахнувшись от того, что умершие прошли через те же испытания-тренировки, что и я, и сдали те же экзамены, чтобы доказать, что готовы к имплантации связующего кристалла.

Но теперь, пройдя через мушор… мой измененный мозг не мог больше стыдливо убегать от неудобной правды. И я была напугана, напугана, напугана.

Восьмилетний сын Энджи попросил меня продемонстрировать, что может теперь обновленная мама Фэй, а именно: рассказать о погоде в Комфорт-Брайт. (Крупнейший город на Дэмоте, десять тысяч миль к юго-западу, раскинувшийся в устье единственной из основных рек, текущей через Неровную пустыню.)

Вполне невинное шоу… но я тут же разразилась неутешными слезами. Я не хотела, чтобы что-либо проникало в мой мозг против моей воли, даже простое: «Слабая песчаная буря, токсичность два, ожидаемая продолжительность – два часа…»

Ох… эх…

Прогноз погоды просочился от мирового разума, хотя я об этом осознанно не просила. Холодный, ледяной ужас поглотил мои рыдания. Я не могла контролировать кристалл. Неужели информационная опухоль неизбежна?

Но ничего непоправимого не случилось.

«Пока не случилось, – подумала я, переждав минуту. – А в следующий раз?»

В ту ночь я извлекла на свет божий свой скальпель – тот, которым я вырезала свои веснушки много-много лет назад. В темные обозленные дни моей юности вплоть до тридцати лет я часто прижимала лезвие к коже или чертила незаметные следы… очень легкие, потому что это была больше игра, чем серьезное намерение. Я теряла очки, если действительно проливала кровь.

Прошли годы с тех пор, как я последний раз вынимала нож. Я ведь контролирую ситуацию, не так ли? Ничто теперь не призывало меня навредить себе. И если я до дрожи боялась информационной опухоли, то я уж всяко могла найти более утешительный талисман, чем лежащая сейчас в руке острая, как бритва, сталь. Что-нибудь, что можно положить себе под подушку и спокойно спать, не боясь случайно проткнуть вену.

Я сидела нагишом на краю постели и медленно вела лезвием по своему голому бедру – незаточенной стороной. В этом ведь ничего плохого не было, правда? Всего лишь баловство.

Связующий кристалл подразумевает, что ты не можешь себе лгать.

Глаза наполнились слезами.

«Все уже намного лучше. Я все исправила, я прошла мушор и не должна оставаться безумной».

Постепенно холодный скальпель нагрелся, я уже не чувствовала его – легкий тонкий металл вобрал температуру моего тела… будто все еще помнил трюк, как стать частью меня… несмотря на все прошедшие годы.

В конце концов, я сумела отложить скальпель в сторону, даже не тронув его острым лезвием свою плоть. Но я не смогла заставить себя упрятать его обратно в темный и дальний тайник в глубине шкафа. Бедному лезвию так одиноко там!

Я положила его в свою сумочку.

Пришло время мне перестать угрюмо, прятаться дома и выйти на службу: работать над «Законопроектом об улучшении водоочистных сооружений в Бонавентуре» № 11–28. Детальная проверка. Честный-пред-богом законопроект угодил во влажные от страха руки Фэй Г. Смоллвуд, проктора-на-испытании.

«На испытании» означало, что в процессе проверки через плечо мне заглядывал похожий на доброго дядюшку улум по имени Чаппалар. Когда я только начала учиться в школе «Ока», меня поразило, как смущается Чаппалар в присутствии людей, всегда стоит на полшага позади, сливаясь со стенами. Он передвигался по городу пешком, вместо того чтобы парить, потому что не хотел оказаться единственной летящей фигурой в небе. Каждый раз перед всеобщими выборами он подавал прошение «Оку» о переводе его в любое место, где было больше улумов… и каждый раз после них делал отважное лицо, узнавая, что его снова утвердили в Бонавентуре.

Позже, правда, Чаппалар заметно оживился. Слухи донесли, что его видели прогуливающимся с сереброволосой женщиной из хомо сапов, которую описывали по-разному: то молчаливой, то говорливой, то самой обычной. Что означало: за ней просто шпионили на расстоянии и придумывали истории на свой вкус.

Всегдашние хулители попытались поднять шумиху по поводу «смешанных связей», но никто не обратил внимания. Люди и дивианские подвиды давно шли рука об руку с тех пор, как наши расы вступили в контакт много веков назад. После того как люди покинули Землю в двадцать первом веке, представители каждой встретившейся нам инопланетной расы говорили: О, вы просто должны познакомиться с дивианами. Вы так похожи!

Нигде, даже близко к космосу хомо сапов дивиане не обитали – ближайшая планета Дивианского ареала лежала в сотнях парсеков от Новой Земли. Однако постоянные подталкивания в спину вынудили нас к тому, что вылилось в подстроенное «знакомство вслепую»: впервые мы встретились на луне ледяного гиганта на полпути между нашими домашними мирами.

Удивительно, но мы сразу подружились.

Два наших вида действительно весьма близки друг другу в основах анатомии, уровне интеллекта, истории эволюции… дивиане многими световыми годами ближе нам, чем любые другие виды, которые мы встречали в Лиге Наций. Да, дивиане меняют цвета и их уши похожи на грейпфруты, пришпиленные по бокам головы; но встреча с ними не походила на знакомство с инопланетянами. Это было больше похоже на воссоединение с кем-то с другого полюса твоей же планеты – забавный акцент и куча странных обычаев, но множество таких же, как у тебя, интересов.

Возникает любопытство. Образуются связи.

Что до различий видов, их можно скорее расценить как экзотические новшества, чем как препятствия. Это изюминка. Над этим можно похихикать в предрассветные часы.

Поймите, сейчас я говорю о Чаппаларе и его подружке. Потому что я замужняя дама.

Суть законопроекта 11–28 заключалась в улучшении двух водоочистных сооружений города; следовательно, в начале дотошного анализа мы с Чаппаларом решили осмотреть эти сооружения. Мы также решили осмотреть три сооружения, на которых улучшения не планировались… частично для сравнения, а частично, чтобы убедиться, что городской совет направляет деньги туда, где средства наиболее необходимы. (Факт: некоторые руководители таких сооружений более предпочитаемы, убедительны-политически-влиятельны, чем остальные. Угадайте, чьим хозяйствам достаются финансовые подачки? В то же время очистным, управляемым непопулярными нетребовательными не вхожими в офис мэра ребятами существенные дотации перепадали только тогда, когда оборудование разваливалось на кусочки. Или когда «Неусыпное око» громко возмущалось на собраниях совета.)

Все это означало, что мои первые официальные действия в ранге проктора состояли в осмотре насосной станции № 3, как раз за детским зоопарком на границе с парком Кабо.

В Бонавентуре был самый конец зимы. Снег все еще лежал на земле влажными глыбами, но поцелуй весны уже запечатлелся в небе, его можно было почувствовать: так липкий поцелуй малыша влажным пятном ложится на щеку. Первая в году городская оттепель. Она никого не обманула – зимы на Великом Святом Каспии никогда не сдавались без боя, несколькими свирепыми снежными бурями больше или меньше, но время первых зеленых листочков все равно приближалось.

Мой путь к дому лежал вдоль берега ручья, где служащие парка только что расставили таблички «Тонкий лед»: такие черно-красные с вмонтированными в них сенсорами, которые приводили в действие сирены, если кто-нибудь спустится по берегу к ручью. Такие предосторожности не были лишними в парке Кабо; всю зиму дети играли в хоккей и изображали фигурное катание на льду замерзшего ручья (детишки улумов скользили по льду «под парусами»), и пока поверхность выглядела твердой и надежной, как можно отказаться от любимых развлечений. И, несмотря на наличие табличек, каждый год один или два балбеса все равно умудряются провалиться под лед и насквозь промокнуть… что может засвидетельствовать Лео, сын Линн. Не считая того, что из Лео и слова не вытянешь о том, что случилось. Вот почему сама Линн рассказывает эту историю каждый раз, как Лео приводит домой девушку.

Ну ладно. Представьте себе серое зимнее утро, в низинах лежит туман, и влажный воздух не кажется холодным, хотя температура всего на три градуса выше нуля. Началась оттепель, проталины окружили бетонные дорожки, журчит капель… Жизнь встряхивалась после зимней спячки, и даже та, чей мозг был оплетен ядовитым плющом, могла позволить себе расслабиться.

Я помню снегомерок тем утром – белые птицы скользили по верхам снежных торосов. С интервалом в несколько секунд они долбили клювом наст, чтобы добыть себе пропитание – личинок ледомухи. Как у всех исконных птиц Дэмота, у них не было настоящих перьев, их окутывали облачка пуха, придавая им вид клочьев пыли ростом человеку по щиколотку, с маленькими облепленными снегом ножками.

Внезапно снегомерки заскрипели и поднялись в воздух; они заметили тень, маячащую над снежным ландшафтом. Седой сокол? Мантавоздушный змей?

Без единого шороха рядом со мной на тропу приземлился Чаппалар. Вышел на утреннее скольжение. Наедине с собой. И вид у него был такой, будто на его губах играла бы сейчас широкая улыбка, если бы он давал себе труд улыбаться.

– Доброе утро, проктор Фэй, – сказал он. – Чудесный день.

Как многие пожилые улумы, он учил английский уроками прямой загрузки, записанными на Новой Земле. В результате – манерный акцент, всегда звучавший надменно для моего мэримаршевского слуха.

– Доброе утро и тебе, – сказала я ему. – Ты похож на кота, поймавшего канарейку. Приятная ночь была, не так ли? Хорошо спалось? В хорошей компании?

Его внешние ушные веки сомкнулись на миг, а потом снова приоткрылись – так улумы краснели.

– Сэхололеехемм, – пробурчал он. «Ты слишком много слышишь». – Иногда мне кажется, что у людей слишком хорошая интуиция.

– Только у женщин, – заметила я. – Так значит, у тебя была ночь, беспощадная для члена?

– Я провел приятный вечер, – чопорно ответил он.

– Сэ джуло леехедд, – сказала я ему. «Слышу слишком мало». – Разве ты не знал, что хомо сапы живут ради грязных сплетен?

Он ответил не сразу, но вдруг стал слишком подпрыгивать при ходьбе, слишком даже для улума. (Они всегда упруго подскакивают – они ведь легкие, и их мембраны-паруса ловят любое дуновение ветра. В ветреный день улумы запросто брали под руку любого из людей, кому было с ними по пути, используя их как якорь, чтобы не унестись с порывом ветра. Ну, по крайней мере, так мне говорят все мужчины-улумы, цепляющиеся ко мне и за меня на улице.)

Прыг, прыг, прыг. В конце концов, Чаппалар нарушил молчание.

– Ее зовут Майя. Человек, но ты ее не знаешь. Ей сто десять лет, но она принимала таблетки молодости. Она в отличной физической форме.

Я подавила смешок. Таблетки всех нас поддерживали в «отличной физической форме». Если Чаппалар упомянул об этом, его, должно быть, поразило нечто удивительное в формах любовницы. Наверное, она была широкой.

– Расскажи про все это маме Фэй, – умильно проворковала я, беря его под руку.

– Могу только сказать маме Фэй, что на моих губах печать молчания, – ответил он, демонстративно высвобождаясь. – Что бы ни происходило между двоими – это либо очень личное, либо для всех одинаковое. Я не стану обнародовать личное, а информацию об общеизвестном ты можешь загрузить сама.

Под этим, я полагаю, он подразумевал просмотр порночипов с участием улумов и людей. Нет нужды, Чаппалар, детка, нет нужды. В моем распутном прошлом я достаточно такого насмотрелась, чтобы все знать про межвидовые пропорции. Теперь же я хотела только насладиться чужими ощущениями в деталях.

Но как я ни пыталась выманить у Чаппалара подробности о прошлой ночи, крутые, как виляние бедрами в стриптизе, он отказывался мне их открыть. По правде говоря, он вообще немного говорил, так как был слишком занят – улыбался, подпрыгивал, впитывал разлитую в небе оттепель. Я догадывалась, как его мысли беспокойно метались между неизбежными догадками, свойственными любому «утру после»: «Правда ли она… Что, если она… Может, мне». Как скоро мы сможем…»

– Ты такой милый, – призналась я ему.

Он не слышал – все прикрывал ушные веки, словно ему хотелось остаться наедине со своими мыслями, а после, широко открывая их, будто стараясь охватить каждый звук в мире.

Глядя на него, мне самой хотелось заново влюбиться. И погода для этого была подходящая. Мне пришлось перейти на рысь, чтобы догнать прыгающего Чаппалара.

Насосная станция одной стеной примыкала к детскому зоосаду парка Кабо – высотой с трехэтажный дом, длиной в пятьдесят метров, покрытая глянцевой мозаикой с изображением никогда не существовавшего леса. Каким-то дивным чудом в этом лесу бок о бок росли и земные кедры, и дивианские сахарники, и аборигены Дэмота – перомалинные пальмы. (По правде говоря, я никогда не видела земных деревьев за пределами виртуальной реальности, лишь пару молодых деревьев в горшках в национально-историческом музее в Пистоле. Ни одно правительство на Дэмоте не сдурело настолько, чтобы поставить под удар местную экосистему, позволив людям, где попало сажать инопланетные деревья.)

В детском зоосаде было такое же надуманно-пестрое смешение, как и на мозаике. С Новой Земли – ослики и овечки; из дивианских миров – прирученные орты (птеродактили размером с курицу, раздражающе-пронзительно вопившие, но ластившиеся к детям); и с самого Дэмота – черви-пуховорсы и облокоты. (Черви-пуховорсы похожи на рулон потертого коричневого ковра: смотреть на них – тоска берет, но гладить их приятно, они пушистые и мяконькие. Облокоты – стадные животные, смахивают на печальных коротконогих коз со шкурой броненосцев. На воле они отдыхают, облокачиваясь на скалы и деревья; в зоосаде они приваливаются к ногам посетителей, мрачно глядя на вас снизу вверх и выражая каждой морщинкой на морде: «Вы же не против, да?»)

Пока мы с Чаппаларом шли через парк, за нами увязались двое облокотов… один явно надеялся, что мы захватили пенокурузы со стойки с едой, другой же – робот – просто шел за первым. У каждого живого существа в парке Кабо имелся сопровождавший его робот-клон, запрограммированный следить за тем, чтобы типично животное поведение настоящей живности никому не досаждало. Если бы, к примеру, облокот решил избрать меня своей подставкой, в том бы не было беды, только замызганная куртка долго воняла бы облокотом; но если бы двинулся к Чаппалару, то робот встал бы на караул между улумом и облокотом, пока зверушка не подалась бы в сторону. Дело вот в чем: взрослому хомо сапу легко было удержать вес облокота. А вот Чаппалара он перевернул бы вверх тормашками и, опрокинув, мог бы растоптать. В крутолобую башку облокотов никак нельзя было вбить, что высокие и на вид сильные улумы на самом деле легкие и хрупкие. Отсюда и потребность в защите и надзоре роботов – иначе Лига Наций заинтересуется, почему мы позволили потенциально опасным животным приставать к нашим разумным согражданам.

Законы Лиги были очень жесткими в том, чтобы не подвергать разумных ненужному риску. И вы либо следовали этим законам, либо вас самого объявляли неразумным. В свою очередь, у Лиги имелись также строгие законы о том, как обращаться с опасными неразумными существами.

Дверь в здание насосной станции была заперта. Обычная мера безопасности? Или какой-то параноик действительно волновался, что вредители испортят городское водоснабжение? Нет. Скорее всего, сотрудники станции закрыли дверь здания, опасаясь, как бы облокот не прислонился к ней, отчего она могла случайно открыться под его весом. Тогда через несколько минут станция была бы полна ортов и осликов, уже не говоря об овцах, тонущих в фильтрующих цистернах. Кому нужна шерстяная вода?

В мозаичную стену возле двери был вмонтирован экран переговорного устройства. Но мы собирались нанести неоговоренный визит… нет, отнюдь не решительную атаку, чтобы застать всех со спущенными штанами. Но все же мы не хотели предоставить сотрудникам время на подготовку представления. (О да, госпожа проктор, нам нужны все наличные средства, которые вы сможете к нам направить».)

Я глянула на Чаппалара. Он вырвался от облокотов и оперся спиной о стену здания. Мечтательное выражение застыло на его лице, а сам он становился пятнистым, сливаясь с крошечными кусочками глянцевой обожженной глины. Идеальная картинка мужчины, грезящего о новой возлюбленной. Ему совсем не хотелось смотреть, настолько ли я трусливая размазня, что так и не воспользуюсь своим связующим кристаллом.

Я закрыла глаза: мне предстоял первый намеренный прямой мозговой контакт с искусственным интеллектом, проникавшим во все цифровые линии, на Дэмоте включая аксонные побеги кристалла в моем мозгу и любой компьютеризированный прибор, державший двери насосной станции закрытыми.

«Фэй Смоллвуд из "Неусыпного ока", – думала я, молча направляя мысль к двери. – Пожалуйста, предоставьте мне право входа». (В той же официальной манере я раньше говорила со своим контрольным чипом, имплантированным в запястье… который, кстати, удалили вовремя мушора, чтобы избежать радиопомех между ним и моим связующим кристаллом. С тех пор я стала носить дешевые браслеты, так как меня напрягало до неприличия голое запястье.)

Мой сигнал «Сезам, откройся» передался радиоволной через мой связующий кристалл к ближайшему принимающему элементу инфосферы, потом через множество ретрансляторов перекочевал к мировому разуму. Моя личность была установлена; также установили принадлежность замка, который я собиралась открыть. («Оку» разрешалось вскрывать замки в общественных зданиях, но не в частных домах.) Меньше чем через секунду дверь мягко щелкнула. Я открыла ее, слабо и вымученно улыбнувшись Чаппалару, испытывая тошнотворное облегчение от того, что мой мозг не взорвался.

Не теряя своего мечтательного выражения, Чаппалар заметил:

– В следующий раз, открывая дверь, просмотри изображения со всех камер слежения, чтобы узнать, что делается по ту сторону двери. В мою первую проверку меня едва не проткнул вилами автопогрузчик, как раз проезжавший мимо. – Он улыбнулся и повел рукой в направлении входа. – После вас.

Внутри не было автопогрузчиков… только убогая раздевалка со шкафчиками, в которых рабочие хранили свою уличную одежду. Некоторые украсили шкафчики фотографией члена семьи, или дешевой репродукцией иконы Благословенной Богоматери, или зелено-серой эмблемой бонавентурской команды по гребле из премьер-лиги, но в целом помещение выглядело спартанским.

– А есть городской указ, запрещающий украшать, свое рабочее место? – уточнила я у Чаппалара.

– Насосные станции должны соответствовать санитарным нормам, – ответил он. – Некоторые начальники станций трактуют эти нормы более сурово, чем остальные.

– Так ты знаешь начальника?

– Я знаю всех, кто работает в городских структурах, и ты узнаешь.

Я уже запомнила имена сотрудников станции и загрузила их файлы из гражданской базы данных. (Не через связующий кристалл. Через документальное устройство в офисе «Неусыпного ока».) Ее директором была Элизабет Тапер шестидесяти двух лет, работавшая здесь с тех пор, как люди населили Бонавентуру. На нее не поступало никаких жалоб ни сверху, ни снизу: она, ни разу не облажалась настолько, чтобы это заметили вышестоящие, и никогда не изводила подчиненных до того, чтобы они решились протестовать официально.