Текст книги "Подснежник"

Автор книги: Джейк Арнотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

Гарри не переставал меня удивлять. Я был просто поражен, когда выяснилось, что он способен критиковать теорию девиантности не только с интеллектуальных, но и с политических позиций.

– Ты ведь марксист, Ленни? – спросил он как-то раз, когда я приехал его навестить.

– Да, – ответил я не без некоторого колебания. – Правда, не ортодоксальный, но все же….

– Мне кажется, старик Карл плохо согласуется с девиантной социологией. Я имею в виду преступников, неудачников, прочих маргиналов… всех тех, кого мой папахен назвал бы люмпен-пролетариатом.

– Разве твой отец был коммунистом?

– Да, ортодоксальным марксистом и коммунистом. Он даже вступил в коммунистическую партию – в его времена она пользовалась в Ист-Энде большим влиянием.

– Значит, он участвовал в демонстрации на Кейбл-стрит?[54]54
  Демонстрация на Кейбл-стрит в 1936 г. считается самым крупным антифашистским выступлением в Великобритании в предвоенный период.


[Закрыть]

Гарри рассмеялся.

– Конечно. Он все время ее вспоминал, словно переживал заново. «Мы заставили их отступить!» – вот как он говорил. Это был его Сталинград. Сейчас многие считают, что чернорубашечников разогнали ребята Джека Спота, но мой отец всегда говорил, что это была заслуга Лиги молодых коммунистов.

– А кто это – Джек Спот?

– Еврейский гангстер. Перед войной он держал в Ист-Энде все подпольные игорные дома и оказывал покровительство лавочникам.

– А ты? Тебе никогда не хотелось вступить в коммунистическую партию?

– Нет. Мой старик, разумеется, хотел, чтобы я пошел по его стопам, но я никогда не видел в этом большого смысла. Извини, Лен, но, с моей точки зрения, все эти коммунистические идеи – просто дешевка. У коммунистов ничего нет, но они хотят поделиться этим ничем с тобой. Абсурд.

– И тогда ты вступил в банду Джека Спота?

– Нет, Спотти никогда мне не нравился. На него некоторое время работали Близнецы, но потом они решили, что могут и сами стать королями. Ну а я поначалу вкалывал на Билли Хилла – это было еще до того, как я открыл собственное дело. Кстати, Билли и Джек придерживались совершенно разных взглядов на вещи, но сейчас это не существенно. Давай лучше поговорим о том, с чего мы начали. Скажи, Ленни, как бы ты все-таки согласовал марксизм с теорией девиантности?

– Это непростой вопрос. Хорошо, что ты задумался об этом.

Гарри хитро усмехнулся. Он поставил меня в тупик, и знал это.

– Сдается мне, – продолжал он, – что эта теория позволит избежать наказания многим и многим. Я знаю, что преступления видятся тебе в некоем романтическом свете… Да, Ленни, это так, и не спорь. Я уверен, ты бы предпочел, чтобы я был крупным грабителем банков или кем-нибудь в этом роде. Этаким современным Робин Гудом… Но к сожалению, все обстоит несколько иначе. Пойми, большинство преступлений… ну и других дел вроде тех, которыми занимался я, – представляют собой не что иное, как обыкновенный бизнес в его самой грубой ипостаси.

– Допустим, но, если бизнес нарушает социальные нормы, он становится девиантным…

– Да, да, конечно, – нетерпеливо перебил Гарри. – И главное здесь – точно знать, что именно может сойти тебе с рук.

В конце 1975 года я начал работу над своей книгой «Человек за решеткой: социальный контроль и сопротивление субкультуры». В ней я привел несколько любопытных наблюдений, сделанных мною в блоке «Е» в Лонг-Марше, а затем сравнил с данными этнографических обследований других девиантных групп. «Субкультура Субмарины» – так (довольно звучно, как мне представлялось) назвал я эту часть книги. Но довольно скоро я начал понимать, что подробному анализу следует подвергнуть систему в целом, а не только оказавшиеся в оппозиции к ней немногочисленные группки маргиналов. В одном месте я даже использовал слова Гарри, которые он сказал, когда критиковал Беккера: «Наша проблема не в том, что мы посторонние. Наша проблема в том, что мы находимся по эту, а не по ту сторону стены». Со временем я убедился, что именно мнение Гарри во многом формировало и питало мое собственное отношение к предмету. Мой «подопытный кролик» принес дивиденды, на которые я не рассчитывал. Другое дело, что высказанные Гарри мысли часто противоречили моей теории, а не подтверждали ее.

Карен ушла от меня и поселилась в общине, состоявшей из одних женщин. В последнее время она гордо именовала себя лесбиянкой-сепаратисткой. Ее уход дался мне неожиданно тяжело. Мне не хватало Карен, я чувствовал себя подавленным и никчемным. Я пробовал лечиться, но психоанализ по Райху практически ничего мне не дал. Один раз я побывал на собрании мужской группы – сидел там на составленных кружком стульях с еще примерно дюжиной охваченных унынием парней. Насколько я помню, речь на собрании шла о том, как управлять своими чувствами. Но, кроме неловкости, никаких особых чувств я не испытывал.

В 1976-м Гарри закончил Открытый университет с отличием первого класса по двум дисциплинам. Разумеется, ни мантии, ни выпускного вечера в тюрьме не полагалось, поэтому Гарри был очень доволен, когда я взял разрешение и приехал, чтобы поздравить его с успехом.

– Теперь перед моей фамилией будут стоять буквы «б.с.» – бакалавр социологии, – размышлял он вслух. – Пожалуй, это должно произвести впечатление…

Я догадался, что Гарри имеет в виду комиссию по помилованию, и через силу улыбнулся, стараясь скрыть охватившее меня беспокойство. Это чувство было мне уже хорошо знакомо. Я боялся одной мысли о том, что Гарри могут отпустить на свободу.

– Ну и что ты намерен делать со своей ученой степенью? – спросил я. – Не сейчас, конечно, а… – Я откашлялся. – …когда ты окажешься «по ту сторону стены»?

– Не знаю. – Гарри пожал плечами, потом ухмыльнулся. – Может быть, займусь наукой, как ты. В университете.

– Правда?

Гарри расхохотался:

– Шучу, Ленни, шучу! За свое место можешь не беспокоиться. Откровенно говоря, мне нужно нечто более осязаемое, практическое…

– Например?

– Мне кажется, что с моим опытом и образованием я мог бы работать в качестве консультанта. Советник по управлению или что-то в этом роде… Не понимаю, Ленни, что тут смешного? Множество людей без колебаний отдали бы свою правую руку, чтобы знать о бизнесе столько, сколько знаю я.

«Человек за решеткой…» был опубликован в 1977-м, и я сразу послал экземпляр Гарри. Книга вызвала неоднозначные отзывы, но по-настоящему меня волновало только его мнение.

– Ну как? – спросил я, приехав к нему с очередным визитом. – Тебе понравилось?

– Любопытно. – Гарри пожал плечами. – В целом очень, очень неплохо.

Но его слова прозвучали неубедительно. И вежливо. На Гарри это было совсем непохоже.

– Да перестань ты вилять, – сказал я. – Скажи, что ты думаешь на самом деле. И не надо меня жалеть.

Гарри вздохнул и сдвинул брови.

– Откровенно говоря, Ленни, – сказал он, – я не увидел в твоей книге ничего нового.

– Вот как?

– Кроме того, ты запутался в собственных доказательствах. На самом деле они ничего не доказывают.

– Мне кажется, это не совсем…

– Послушай, ты хотел, чтобы я высказал свое мнение? Я его высказал. Взгляни правде в глаза, Ленни: теория девиантности скончалась. Все кончено или почти кончено. И может быть, она была обречена с самого начала. Она претендует на радикализм, но на самом деле это обыкновенный гнилой либерализм, который стремится громко заявить о себе, чтобы быть услышанным. Извини, Лен…

– Я сам просил не жалеть меня…

– Угу. – Гарри ухмыльнулся. – Впрочем, не все так плохо. Кое-что мне даже понравилось. Особенно та глава, где ты говоришь об институционализации власти. Но знаешь, что я тебе скажу… – Он с заговорщическим видом огляделся и слегка наклонился вперед. – Я тут прочел одну книгу. Очень интересная вещь…

Его восторг по поводу работы другого автора еще больше унизил мою книгу в моих глазах. Я почувствовал почти физическую боль.

– Кто же ее написал? – спросил я, с трудом сглотнув.

Гарри назвал фамилию, которую я никогда не слышал, – «Фаукульт».

Увидев мое недоуменное лицо, Гарри поморщился.

– Да знаешь ты его! Правда, он француз, а я так и не научился произносить французские фамилии. Книга называется «Дисциплина и наказание».

– Ты имеешь в виду Фуко?!

– Ну да. Фуко, Фуко, Фуко… – несколько раз повторил он шепотом, чтобы лучше запомнить, потом снова посмотрел на меня. – Ты знаешь эту книгу? – требовательно спросил он.

Я знал. Я даже пытался ее осилить, но сдался довольно скоро. Трактат Фуко показался мне намеренно запутанным, к тому же его первая часть, в которой подробно описывались кровавые методы судебного следствия восемнадцатого века, поражала отталкивающим натурализмом. Возможно, это было сделано специально, чтобы шокировать публику, но, на мой взгляд, текст слишком напоминал дешевый фильм ужасов.

– Ее довольно тяжело читать, – сказал я.

– Да, – усмехнулся Гарри, – чтение не для слабонервных.

Внезапно до меня дошла вся ирония ситуации – «главарь банды садистов» читает Фуко. Я не выдержал и рассмеялся. Возможно, тесное знакомство Гарри с насилием позволило ему проникнуть в текст глубже. Кроме того, насколько я помнил, сразу после «пыточных» глав у Фуко шло описание тюремных порядков, сложившихся лет семьдесят спустя. С этим предметом Гарри тоже был знаком не понаслышке. Таким образом, в книге Фуко описывались две разные карательные системы, одна из которых была по-средневековому жестокой, другая – почти современной. Противопоставляя их друг другу, автор заставлял читателей задуматься, как меньше чем за столетие могли произойти столь значительные изменения. Это, во всяком случае, я понял, как понял и то, что в последующем анализе Фуко отсутствовали всякие намеки на идею «гуманизации» пенитенциарной системы. Дальше я просто не продвинулся.

Гарри буквально горел желанием объяснить мне все.

– Все дело в так называемом «принципе экономии власти», Ленни. Современная карательная система может притворяться более справедливой и рациональной, но в целом она обладает куда большей властью над людьми, чем раньше. И все элементы этой системы управляются намного жестче и эффективней, чем в любой из отраслей промышленного производства. Помнишь, я рассказывал тебе о телесных наказаниях? Лишение права на помилование является гораздо более строгим наказанием, чем простая порка, а между тем оно считается менее жестоким. Я бы сказал, что в наши дни наказание перестает быть на виду, но оно никуда не исчезает, а просто становится подводной частью айсберга. Да, розги отменили, и тело заключенного теперь не страдает. Вместо тела теперь страдает его душа.

– Душа?

– Да. Душа, дух, сознание – назови как хочешь. В тюрьме ты можешь заниматься физическими упражнениями, учиться и всячески притворяться нормальным, живым человеком, но твоя личность, твое чувство свободы и внутренней целостности постоянно подвергаются давлению. Это и есть наказание для души – главный инструмент и основная цель политической анатомии. Стоит поработить душу, и она поработит тебя. Душа становится тюрьмой для тела.

Гарри говорил и говорил, и я честно пытался понять и переварить услышанное. Судя по всему, оставшееся от нашего свидания время он решил посвятить краткой лекции, в которой излагал свои соображения по предмету. В частности, он много говорил о Бентаме и его «Паноптиконе» – проекте идеальной тюрьмы, в которой каждый заключенный был бы хорошо виден главному наблюдателю.

– Ты сам бывал в Субмарине и помнишь, как там все устроено. Нас скрыли, спрятали от всех, чтобы цивилизованное общество не видело наших страданий. Концы в воду, словно на настоящей подлодке… И при этом мы постоянно находились под присмотром. Каждый из нас знал, что каждый час и каждую минуту система наблюдает за ним. Мы находились в строгой изоляции, к нам не пускали ни близких, ни друзей, и самые тесные, я бы даже сказал – интимные, отношения сложились у нас именно с системой, которая подавляла нас с помощью грубого насилия. Стоит ли удивляться, что эта система производит делинквентов, рецидивистов, маргиналов? Так тюрьма мстит Фемиде. Что же можно сделать, что предпринять в наш научный век? Конечно, выдумать новую науку, чтобы контролировать этот поток новых правонарушителей. Криминология. Социология. Нужно изучить девиантов, чтобы сделать более эффективным надзор за ними. Это и есть твое настоящее место в общем положении вещей, Ленни. Твой радикализм – не более чем поза. На самом деле ты помогаешь сохранять систему. Ты делаешь ее более привлекательной, более либеральной и цивилизованной с виду, но в конечном итоге все твои идеи ведут к тому, что система начинает работать лучше.

– Это уже похоже на обвинение, Гарри.

– Боюсь, что да. И в целом я не могу одобрить то, что ты делаешь. Впрочем, все это есть у Фуко, ты только должен прочесть его повнимательнее. Пойми, Ленни, самый основной недостаток теории девиантности – теории отклоняющегося от социальных норм поведения – заключается в том, что она даже не пытается анализировать сами эти нормы и социальные установления, от которых мы якобы отклоняемся. Да, тебе нравятся маргиналы. Они такие необычные, такие экзотичные и странные. Для тебя посещение тюрьмы – все равно что поход в зоопарк. Тебе нравятся дикие животные, потому что они сидят в клетках и не могут причинить тебе вреда. Нас ты бы тоже хотел любить, но в глубине души ты нас боишься!

– Да, может быть.

– Извини, Ленни, похоже, я с тобой не особенно миндальничал, но… Дело в том, что у меня сейчас очень хорошее настроение.

– Вот как?

– Через пару месяцев состоится заседание комиссии, на котором будут рассматривать и мое дело.

– И ты надеешься, что комиссия скостит тебе срок?

– Видишь ли, Ленни, в таких вещах нужно быть очень осторожным. И ни в коем случае нельзя надеяться, что твое положение переменится к лучшему. Надежда сделает тебя слабым, и тогда этим ублюдкам будет очень легко тебя сломать. Но и не надеяться тоже нельзя, потому что это будет означать, что они победили. Нужно держаться золотой середины. Как говорил Антонио Грамши – «пессимизм разума и оптимизм воли».

Я улыбнулся:

– Ты читаешь Грамши?

– Да. Только не шибко возбуждайся из-за того, что я цитирую проклятого коммуняку. Я не верю в гегемонию пролетариата и прочую муру. Просто человек, который отсидел столько лет и не сломался, заслуживает хоть немного уважения.

После этого разговора я ехал домой в полном смятении. Мне казалось – наши роли переменились, и я стал учеником Гарри. Бесспорно было одно: его анализ отличался кристальной четкостью, и как раз в тех вопросах, в которых сам я все больше запутывался. Моя теоретическая база трещала по всем швам. Оставалось только одно – начать все сначала, с чистого листа.

Дома я сразу набросился на Фуко. Я завидовал тому, как четко Гарри разобрался в этой сложной книге. Одновременно меня продолжало терзать чувство вины, потому что в глубине души я действительно не хотел, чтобы его помиловали. Как ни странно, меня гораздо больше устроило бы, если бы Гарри остался в тюрьме, где я мог время от времени навещать его и выслушивать его мнение по разным сложным вопросам. Мне не хотелось, чтобы он оказался на свободе и имел возможность беспрепятственно передвигаться по стране. Мысль об этом всегда вызывала во мне приступ иррационального страха.

Но беспокоился я напрасно. В досрочном освобождении Гарри было отказано. В том же году, примерно через полтора месяца после того, как комиссия по помилованию рассматривала его дело, он получил письмо следующего содержания:

«Министр внутренних дел тщательно рассмотрел Ваше дело. К сожалению, на данном этапе Ваше условно-досрочное освобождение признано преждевременным».

В конце 1977 года я навестил Гарри еще раз. Он казался подавленным и растерянным. Его припухшие глазки смотрели на меня угрюмо и безрадостно.

Мы оба чувствовали себя неловко. Я не знал, что можно сказать Гарри по поводу постигшей его неудачи.

– Что ж, по крайней мере, ты мог бы продолжать учиться, – предложил я в тайной надежде, что мои слова заставят его заговорить на научные темы. Мне нужно было кое-что обсудить с Гарри, но у него было не самое подходящее настроение для академических штудий.

– Вся эта чертова учеба – просто напрасная трата времени.

Он невесело рассмеялся.

– Впрочем, что еще делают в тюрьме, как не тратят зря время? Но ты, я думаю, был доволен. Для тебя это весьма и весьма интересный опыт.

– Но, Гарри… – пробормотал я.

– Нет, Ленни, теперь, чтобы изучать тюрьму, тебе придется сидеть самому. Я сыт этим по горло.

После этого мы оба молчали примерно минуту. Наконец я слегка откашлялся.

– Тебе, по крайней мере, должны были изменить условия заключения, – сказал я неуверенно. – Перевести тебя на общий режим или отправить в тюрьму открытого типа.[55]55
  Тюрьма открытого типа предназначается для заключенных, которым доверяют. Часто в таких тюрьмах осужденных даже не запирают на замок.


[Закрыть]

Гарри слегка раздул ноздри и смерил меня убийственным взглядом.

– Открытая тюрьма, Открытый университет… все открыто, мать его так, только податься некуда! А знаешь, Ленни, что самое худшее? Самое худшее заключается в том, что подонки вроде тебя изредка навещают таких, как я, и думают, что все будет в порядке только потому, что они, видишь ли, испытывают к нам сочувствие!

Гарри так разволновался, что привлек внимание надзирателя.

– Эй, мистер Старкс, успокойтесь. Возьмите себя в руки, иначе я прекращу свидание.

– Да пошел ты! – огрызнулся Гарри. – Имел я вас всех! И никакие свидания мне не нужны. Все свидания – пустая трата времени!

Еще двое надзирателей подошли к нему сзади и принялись сноровисто надевать на него наручники.

– Уберите от меня свои лапы! – вопил Гарри, когда его волокли прочь.

После этого я больше не переписывался с Гарри и не навещал его. Насколько мне было известно, он снова угодил в карцер за нарушение правил тюремного распорядка и дисциплины. Последнее, что я о нем слышал, это то, что его вроде бы перевели в Брикстон. Я был почти уверен, что Гарри все-таки сломался и пошел вразнос. Сначала я еще вспоминал о нем, но со временем другие заботы оттеснили мысли о Гарри куда-то на второй план. Да и мой необъяснимый страх перед ним тоже почти исчез и больше не давал о себе знать.

Между тем мне нужно было что-то делать с тем, что я от него узнал и чему научился. Увы, посеянное мною семя принесло горькие плоды. Я почти полностью разочаровался в своих идеях, в своих некогда любимых теориях. Гарри наглядно доказал, что все они ошибочны. Теперь я лихорадочно пытался разобраться в новых идеях, в новых системах взглядов и понятий. Насчет Фуко Гарри оказался прав: его влияние оказалось огромным. И не только его, но и других французских ученых. Постструктурализм, постмодернизм – все оказалось разбито вдребезги. Даже выработанные общими усилиями представления, которые рассматривала (и на которые опиралась) теория девиантности, понемногу разваливались, а вместе с ними умирала на глазах и сама доктрина девиантного поведения. Я, правда, продолжал читать лекции, но уже без прежнего энтузиазма. Наука, некогда заставлявшая мое сердце жарко вспыхивать, превратилась в повседневную, скучную рутину.

Наступила эпоха панка, и я внезапно оказался старомодным. Студенты все чаще стали называть меня «старым хиппи» и даже «нудным старым пердуном».

Как ни странно, панк реанимировал многое из наследия конца шестидесятых. В том числе стихийный анархизм «Короля Толпы».[56]56
  «Король Толпа» – радикальная молодежная группировка, выступавшая за мировую социальную революцию пролетариата. Стремились подчеркивать факт игнорирования властями царивших в Великобритании культурной анархии и хаоса.


[Закрыть] Самопровозглашенные маргиналы при всей их лубочности и некоторой карикатурности стремились занять элитарное положение «новых отверженных». Я попытался написать об этом статью для «Нью сэсайэти», но она вышла напыщенной и банальной. Да и что я мог сказать нового, после того как много лет назад Стэн Коэн блестяще проанализировал эту проблему на примере стиляг? Мне было скучно, но совсем не так, как этим детишкам с их эстетикой «чистого листа». Мне было скучно, потому что сам я стал скучен и вял.

В 1979 году победу на выборах снова одержали тори. Казалось, это было достойное завершение десятилетия упущенных возможностей. Кое-кто из левых еще храбрился, утверждая, что владычество консерваторов по крайней мере даст широким массам нечто вещественное, против чего они могли бы восстать. Но мне это казалось сомнительным. Общественное согласие почило в бозе, а наш радикализм окончательно остыл. Теперь порой могло даже показаться, что сама идея радикализма принадлежала правым.

А потом, в конце того же года, Гарри снова попал на первые полосы газет. «ДЕРЗКИЙ ПОБЕГ ГЛАВАРЯ БАНДЫ САДИСТОВ». «ГАРРИ СТАРКС НА СВОБОДЕ. В БРИКСТОНСКОЙ ТЮРЬМЕ ИДЕТ МАСШТАБНАЯ ПРОВЕРКА РЕЖИМА». Читая эти заголовки, я снова почувствовал, как по спине бежит уже знакомый холодок страха. Побег Гарри меня буквально потряс.

Из газет я узнал, что побег был тщательно спланирован. Находясь в Брикстоне, Гарри обратил внимание, что наружная стена в конце его блока примыкает к плоской крыше административного здания. Подкупив пару надзирателей, Гарри добился перевода в камеру, расположенную рядом со стеной. Надзирателей он уверил, что ему хочется иметь более красивый вид из окна. Но, водворившись в нужную камеру, Гарри тотчас принялся за работу, проявив терпение, достойное археолога. С помощью сломанных сверл, кусков ножовочного полотна и тому подобных «инструментов», которые можно было только тайком получить с воли или выменять у других заключенных, он начал расковыривать цемент между кирпичами стены. Работал Гарри по ночам, действуя со всеми предосторожностями, не торопясь. В столовой он запасался сахарным песком, который рассыпал в коридоре напротив своей камеры. Благодаря этому он мог слышать шаги надзирателя, даже если тот был в туфлях на мягкой резиновой подошве. Выяснив таким образом периодичность обходов, Гарри рассчитал время, когда он мог работать без всякой опаски.

Перед рассветом он тщательно сметал с пола кирпичную крошку и цементную пыль и высыпал в свой ночной горшок, который впоследствии опорожнял в канализацию. Дыру в стене он замаскировал, придвинув к ней шкафчик для одежды.

Ему потребовалось почти три месяца, чтобы выдолбить цемент и выломать из стены полтора десятка кирпичей. Гарри не торопился, зная, что в спешке легко можно совершить ошибку. Впрочем, чего-чего, а времени у него было в избытке.

В ночь побега Гарри осторожно вытолкнул кирпичи и выбрался на плоскую крышу административного корпуса. С помощью куска веревки, прикрепленного к задней стенке шкафчика, он снова придвинул его к стене, закрыв зияющую дыру. На койке лежал манекен – набитая газетами тюремная одежда, которая должна была обмануть надзирателей, обходивших камеры по ночам. Благодаря этим мерам на исчезновение заключенного должны были обратить внимание не раньше утра.

Потом Гарри прошел по крыше и перебрался через внешнюю стену. На Брикстон-стрит он остановил такси и был таков.

Всю следующую неделю я внимательно следил за новостями, которые имели хоть какое-то отношение к Гарри. Но когда в «Таймс» появилось его письмо, мне потребовалось довольно много времени, чтобы догадаться, для чего он его написал. Только потом до меня дошло, что в нем содержится зашифрованное послание. «При всестороннем рассмотрении становится ясно» – это была наша кодовая фраза. Правда, в последний раз мы пользовались ею давным-давно; должно быть, поэтому я не сразу догадался, что означает дальнейший текст (за вычетом служебных частей речи). «Наша эпоха вряд ли изменит сложившуюся ситуацию: тюремная реабилитация испытывает трудности. Пять-семь…» Это послание я расшифровал быстро. НЭВИССТРИТ57. Нэвис-стрит, дом 57. Сохо. Значит, Гарри скрывается в лондонском Уэст-Энде. И он хочет, чтобы я встретился с ним там.

Он звал меня. Вернее – требовал, чтобы я приехал. В первую минуту я не на шутку разозлился на Гарри за то, что он решил, будто я готов все бросить и сломя голову мчаться к нему. Потом мне стало страшно, ибо я понял, что не в силах противиться соблазну пережить это приключение. Мною уже овладели радостное волнение и восторг, каких я не испытывал уже много лет.

На факультете я наплел что-то насчет семейных неприятностей, необходимости срочно решить кое-какие личные вопросы, сделать какие-то распоряжения. Я предупредил, что могу отсутствовать несколько дней. Потом я погрузил в машину кое-что из необходимых вещей и выехал в Лондон.

«Секс-шоп», – гласила вывеска на доме номер 57 на Нэвис-стрит. Раздвинув занавеску из полос цветного пластика на входе, я вступил внутрь. На стеллажах навалены упакованные в целлофан журналы. «Датская эротика». «Шведское порно». Одинокий посетитель в нейлоновом анораке украдкой разглядывает обложки. Напротив прилавка в стеклянном демонстрационном ящике выложены какие-то телесно-розовые предметы, отдаленно напоминающие святые мощи. За прилавком какой-то чрезвычайно полный мужчина с редкими сальными волосами и выпученными, как у лягушки, глазами читает «Эксчейндж энд март».[57]57
  «Эксчейндж энд март» – еженедельный рекламно-информационный журнал; печатает объявления о продаже имущества.


[Закрыть] На полках над его головой расставлены коробки с фильмами. «Фанни, достань свой ствол», «Ранчо нимфоманок».

Мужчина в анораке вышел, и я шагнул к прилавку. Толстяк продавец рассеянно ковырял в носу. Я откашлялся. Лягушачьи глаза оторвались от страницы с автозапчастями и повернулись в мою сторону. Обтерев палец о рукав, продавец показал на дверь за своей спиной.

– «Жесткое» там.

Я подошел к прилавку почти в плотную.

– Я – Ленни, – сказал я заговорщическим шепотом.

– Рад познакомиться, Ленни, – прошептал в ответ продавец и с пониманием улыбнулся. – Что же тебе нужно, Ленни? Садо-мазо? Секс с животными? У нас есть все. Думаю, мы сумеем подобрать что-нибудь по твоему вкусу.

– Нет. – Я вздохнул. – Я приехал повидаться с Гарри.

Выпученные глаза под тяжелыми веками сверкнули и тотчас уткнулись в журнал. Продавец старательно делал вид, будто заметил что-то интересное среди рекламных объявлений.

– Не знаю, о чем вы, – проговорил он ровным голосом.

– Передайте Гарри, что Ленни здесь.

Продавец смерил меня взглядом и задумчиво прикусил нижнюю губу.

– Ладно, – проговорил он, выходя из-за прилавка. – Побудьте пока здесь, ладно?

В квартире над магазином Гарри мелкими шажками расхаживал из угла в угол. Комната была достаточно просторной, но он все равно двигался так, словно находился в тесной тюремной камере. Выглядел он поджарым и злым; его седеющие волосы были зачесаны назад. Несомненно, готовясь к побегу, Гарри много работал над своей физической формой. При виде меня он улыбнулся, но глаза его остались беспощадными и тоскливыми, как у затравленного зверя. Впрочем, взгляд у Гарри был по-прежнему пронзительным.

– Спасибо, что приехал, Ленни, – сказал он. – Впрочем, я знал, что ты меня не подведешь. Тебе можно доверять.

Я слегка пожал плечами. Я не знал, что он имеет в виду, как не знал и того, что ему от меня нужно.

– Рад тебя видеть, Гарри, – сказал я первое, что пришло в голову.

– И я. Я тоже рад. Слушай, Ленни, мне нужно, чтобы ты помог мне осуществить один план. Я задумал что-то вроде рекламной кампании, и ты должен сделать так, чтобы на нее обратили внимание. Заметили. Ну, как с Джорджем Дэвисом…[58]58
  Дэвис, Джордж – был приговорен к тюремному заключению сроком на 15 лет за вооруженный грабеж, после того как был схвачен с поличным и признан виновным. В 1978 г. освобожден из тюрьмы в результате кампании в его защиту.


[Закрыть]

– «Гарри Старкс невиновен!» Ты имеешь в виду что-то в этом роде?

Гарри мрачно усмехнулся:

– Боюсь, это бесполезно. Мои друзья уже писали на стенах «Свободу Гарри Старксу!», «Десяти лет достаточно!» и прочее… Я хочу повторить то же самое, но на более высоком уровне.

– Не представляю, что я могу сделать.

– Ну, я не знаю… Составишь воззвание от имени общественности, проведешь митинг в мою поддержку, соберешь подписи… Откуда мне знать, в конце концов? Ты лучше разбираешься в таких вещах.

– Все это довольно сложно…

– Да перестань, Ленни. Согласись, что я прошу не так уж много. Речь идет о защите прав человека, и мне может пригодиться любая помощь, любая поддержка. Кстати, и тебе это тоже может принести пользу – ты сможешь узнать много нового, поварившись в этом котле.

– Я…

– Ну, решайся! – поторопил Гарри, впиваясь в меня взглядом прищуренных глаз.

– Я подумаю, что можно предпринять, – медленно проговорил я.

– Спасибо, Ленни, – сказал Гарри и похлопал меня по плечу. – Я в долгу не останусь.

В тот же вечер, предварительно убедившись, что горизонт чист, мы отправились в «Звездную пыль». Уолли – толстяк из секс-шопа – прикрывал нас, пока мы быстро шли по темным улицам. В шестидесятых «Звездная пыль» принадлежала Гарри, и в последние несколько лет Уолли управлял клубом вместо него.

– Мне пришлось кое-что изменить, – объяснил Уолли, когда мы уже подходили к клубу. Судя по голосу, ему было немного не по себе. – У нас больше нет эротического ревю. Мы, если можно так выразиться, расширили программу…

– Ты хочешь сказать, что в «Звездной пыли» теперь такая же программа, как в настоящем кабаре? – переспросил Гарри, и его глаза ярко вспыхнули.

– Д-да, – неуверенно проговорил Уолли. – Что-то вроде того.

«Комеди-клуб», – гласила вывеска над входом. В зале мы взяли столик в самой глубине рядом с баром. Официант принес напитки. Какой-то стриженный ежиком коротышка в слишком тесном костюме и шляпе пирожком кривлялся на сцене перед микрофоном.

– Проблема в том, – продолжал Уолли почти извиняющимся тоном, – что твое эротическое ревю, хотя и было поставлено очень профессионально и с большим вкусом, перестало делать сборы. Пип-шоу – вот что приносит теперь настоящие деньги. Оно и понятно – ведь для того, чтобы организовать что-то подобное, нужно маленькое помещение и минимум персонала, а деньги оборачиваются быстрее. К тому же никаких проблем с постановкой, хореографией, костюмами: достаточно посадить за занавеской мастурбирующую шлюху – и греби деньги лопатой!

– …Разумеется, вы, ребята, больше не ходите в пабы, не так ли? – Коротышка на сцене говорил с густым ливерпульским акцентом. – О нет! Скорее вы пойдете в бар, потому что это и современно и модно. В Хэмпстеде их теперь полным-полно!

Гарри нахмурился.

– Комеди-клубы… – продолжал Уолли. – Такие заведения сейчас очень популярны в Штатах. И они действительно притягивают клиентов как магнит.

– Вы, наверное, знаете, почему бары теперь называют «винными». Из-за последствий, так?

– Что это за хреновина? – спросил Гарри.

– Потому что, когда после доброго вечерка в таком баре вы приползаете домой, к жене, вид у вас бывает очень виноватый!

Смех.

Уолли неловко потупился.

– Насколько мне известно, это называется «альтернативная комедия», – подсказал я.

– Да, да! – с готовностью согласился Уолли. – Именно.

– Вот как? – переспросил Гарри и прищурился. – На мой взгляд, если здесь и есть какая-то альтернатива, то это альтернатива смешному!

В «Звездной пыли» мы оставались не слишком долго. У Гарри было еще какое-то дело, и он захотел, чтобы я отправился с ним. Сначала мы шли по Сохо, пересекли Оксфорд-стрит и свернули на Шарлотт-стрит. Здесь Гарри остановился перед подъездом, на котором висела начищенная латунная табличка: «Г. Дж. Херст. Мозольный оператор». Гарри нажал на кнопку звонка и сказал что-то в домофон. Дверь отворилась.