Текст книги "Подснежник"

Автор книги: Джейк Арнотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

Потом у меня появилась своя небольшая работа. Как и большинство продюсеров, Джо Мик был весьма заинтересован, чтобы его новые синглы попадали в чарты. Он платил Гарри, и тот все устраивал. Дело было сравнительно простым. В Лондоне существовало около шестидесяти зарегистрированных музыкальных магазинов, на основе объемов продаж которых и составлялся официальный хит-парад. Достаточно было купить в этих магазинах около сотни экземпляров новой пластинки, и сингл оказывался в таблицах популярности. Чтобы новая вещь поднялась на пару строк выше, на следующей неделе следовало приобрести еще несколько пластинок, а потом «подмазать» ребят на радио, чтобы они почаще крутили ее в эфире. Эту работу поручили мне, потому что в «фирме» я был самым младшим и мне по возрасту полагалось заниматься чем-то подобным. Единственная трудность заключалась в том, что в некоторых магазинах покупка, к примеру, сразу десяти дисков вызывала определенные подозрения. Администрация могла просто не включить сей факт в свои отчеты. В подобных случаях мне приходилось наглядно объяснять управляющему, что́ хорошо, а что плохо для бизнеса. У Гарри я научился напускать на себя безразлично-угрожающий вид, а для пущего эффекта брал с собой здоровяка Макласки. Само собой разумеется, что другие звукозаписывающие компании прибегали к аналогичной тактике, поэтому нам с Джоком приходилось, кроме всего прочего, выявлять агентов конкурирующих фирм и объяснять им, что к чему, после чего они частенько начинали скупать пластинки Джо Мика, а не тех производителей, на которых, по идее, должны были работать.

Разумеется, то, чем я занимался, было чепухой, зато я испытывал самое настоящее наслаждение от сознания того, что меня знают и боятся. Теперь я понимал, почему некоторые так любят власть. Все дело было в ощущении собственного могущества и силы. Оно дарило человеку глубокое наслаждение, в котором было даже что-то сексуальное. Однажды, выходя из магазина грамзаписей на Шафтсбери-авеню, я обратил внимание на молоденького паренька, который разинув рот глядел мне вслед сквозь стекло кабинки предварительного прослушивания. «Офигенный парень!» – было написано у него на лице, поэтому я подмигнул ему, а потом подождал у выхода из магазина. Конечно, я разыграл из себя крутого, и мальчишечке это очень понравилось. В итоге мы вместе отправились к нему на квартиру в Блумсбери. Там я впервые за последние несколько недель занялся сексом со своим сверстником.

Все купленные пласты я обычно доставлял в студию Джо Мика на Холловей-роуд, а он вручал мне толстую пачку денег. Из этой суммы я вычитал свой процент, а остальное отвозил Гарри. Иногда я передавал Джо и несколько упаковок таблеток. Амфетаминов. Он от них тащился.

И все же моя основная обязанность заключалась в том, чтобы быть с Гарри. Я нужен был ему и для секса, и чтобы не было скучно. Гарри нравилось ходить в фешенебельные рестораны, на скачки, даже в оперу. С ним я побывал во множестве роскошных мест, и везде нас принимали с почтением, граничившим с подобострастием. Но все эти люди, делавшие вид, будто рады нас видеть, на самом деле просто боялись.

Кроме этого, были вечеринки в клубе и у Гарри на квартире, когда смазливых юношей подавали, как канапе, его друзьям, занимавшим важные посты. В подавляющем большинстве случаев эти вечеринки превращались в разнузданные оргии, но сам Гарри никогда в них не участвовал. Организационная сторона привлекала его гораздо больше. Гарри нравилось руководить, устраивать, манипулировать.

И нужно сказать, что он проделывал это весьма успешно. Его агрессивная напористость странным образом не отталкивала, а привлекала к нему людей. Гарри ежеминутно излучал скрытую угрозу, но эта своеобразная харизма или, если угодно, аура опасности и силы служила непреодолимым соблазном для многих. Внутри его ауры человек чувствовал себя защищенным – как те маленькие рыбки, что следуют за акулой. Рядом с Гарри было безопасно. Однажды он сказал, что в любой схватке лучше всего не пятиться, а броситься вперед, чтобы сразу сократить дистанцию. Если дать противнику хотя бы немного места, добавил Гарри, он успеет развернуться и ударить. «Будь рядом с врагом, но не подпускай его слишком близко» – этот его совет запал мне в душу особенно глубоко.

Разумеется, кое-что я от Гарри скрывал. Так, я оставил за собой свою старую квартиру в Уэстберн-гроув, но ему ничего не сказал. Если случится, что мне очень не повезет, рассуждал я, он, по крайней мере, не будет знать, где я живу. А того, что что-то может случится, я не исключал – в конце концов, мы были слишком разными и жизни у нас были разными. Гарри часто подшучивал над тем, что я, мол, ходил в «школу для умненьких детишек». Я же считал, что мне удалось полностью избавиться от добропорядочно-мещанского воспитания, полученного в тихом буржуазном пригороде – по крайней мере, к этому я стремился. В силу очевидных причин я не поддерживал никаких контактов с родителями, а Гарри никак не мог этого понять. «Подумай о своей бедной, старой мамочке! – на полном серьезе упрекал он меня. – Она, наверное, ужасно волнуется оттого, что не знает, где ты и что с тобой!»

Однажды мы с Гарри поехали в «Клуб Мальчиков» в Ист-Энде, который он спонсировал. Там как раз проводилось первенство клуба по боксу, и призы для победителей были куплены на его деньги. Неудивительно, что на этом чемпионате Гарри был чем-то вроде почетного гостя. Глядя на худых, жилистых подростков с огромными перебинтованными кулаками, которыми они неловко колотили друг друга, я изо всех сил старался не морщиться.

Заметив мое состояние, Гарри мрачно усмехнулся.

– Готов спорить, Терри, ты никогда не участвовал в настоящей драке, – поддразнил он меня. – Я угадал?

И он, конечно, был прав. Я был слишком изнеженным и слабохарактерным. Тысячи унижений, пережитых на школьной игровой площадке, пронеслись у меня в голове. Девчонка!.. Педик!..

После финального боя Гарри отправился в раздевалку, чтобы поздравить победителя – невысокого костлявого паренька.

– Отличная работа, Томми! – похвалил он, отеческим жестом взъерошив светлые вьющиеся волосы юного бойца.

Томми заморгал. Он еще не пришел в себя после схватки и был к тому же явно смущен ласковым тоном Гарри. Его серо-голубые глаза смотрели, однако, не по годам серьезно и мудро; казалось, этот худой подросток был намного старше меня. Я, со своей стороны, неловко переминался с ноги на ногу, чувствуя себя лишним в крошечной импровизированной раздевалке, насквозь провонявшей мальчишеским по́том и старой растиркой. Это был не мой мир – мир, которого я не понимал и к которому никогда не хотел принадлежать.

Но общая картина мне нравилась. Мне нравилась бросающаяся в глаза мужественность Гарри. Нравилось, как этот суровый и опасный человек восхищается юным спортсменом. Нравилась опасность, которой было чревато это восхищение. По сравнению с моим детством, прошедшим в уютном и безопасном дворике за плотной живой изгородью из бирючины, это было реальным, настоящим. И сексуальным. Точнее, не сексуальным, а более мягким, эротичным. Я знаю, что в некоторых газетных отчетах Гарри изображали каким-то кровожадным маньяком, садистом, но я не думаю, чтобы он действительно был склонен к чему-то подобному. Для него жестокость была лишь частью бизнеса, не больше.

Самым неприятным в наших отношениях было, пожалуй, ожидание. Я никогда не знал, что задумал Гарри. Бо́льшая часть его дел совершалась ночью, под покровом темноты. От меня требовалось только одно: всегда быть наготове, всегда под рукой, – ждать Гарри в его квартире в любой час. Иногда он и вовсе не приходил. Он мог задержаться неизвестно где, мог остаться ночевать у своей матери в Хокстоне. До объяснений он никогда не снисходил. Я должен был относиться к этой части жизни Гарри с пониманием, и в то же самое время – ничего о ней не знать.

Однажды ночью он и Джимми Мерфи приехали на квартиру в четыре утра. Оба были сплошь покрыты кровью. Глаза у них были безумные.

– Что, черт побери, случилось?! – воскликнул я.

– Ничего, – отозвался Гарри. – Ничего не случилось. Помоги-ка нам раздеться.

– Что-о?..

– Ты что, оглох? Раздень нас. Нам нельзя ничего трогать в квартире.

Я протянул руку, чтобы расстегнуть пиджак Гарри, и почувствовал, как мои пальцы коснулись сгустка засохшей крови или чего-то еще – наверное, мозга. Я невольно отпрянул.

– Что ты сделал, Гарри?!

Тут Гарри потерял терпение и наотмашь хлестнул меня ладонью по лицу. Я упал на пол, непроизвольно прижимая щеку ладонью. Когда я отнял пальцы, то увидел на них размазанную кровь. Чужую кровь.

– Делай, что сказано, и не задавай глупых вопросов, – негромко приказал Гарри.

Я поднял голову и взглянул на Гарри, мрачно смотревшего на меня сверху вниз, на Джимми Мерфи, губы которого кривила легкая усмешка.

– Смотри, что ты наделал!..

И Гарри показал на что-то мыском своего ботинка. Сначала я думал – он хочет ударить меня, и машинально съежился. Но потом я увидел, на что указывает его ботинок. На полу в коридоре, в том месте, на которое я оперся рукой, когда падал, остался след – размазанная по плитке кровь и то… вещество, которое прилипло к моим пальцам, когда я коснулся его пиджака.

– Смотри! – повторил Гарри. – Это же улика! Ну-ка, вставай, твою мать! Принеси ведро воды и приберись тут как следует.

Я с трудом вскарабкался на ноги. Это был первый раз, когда Гарри меня ударил. И он сделал это даже не рассердившись как следует – вот что напугало меня сильнее всего. Оказывается, он способен не просто на жестокость – на хладнокровную жестокость. До этой минуты я как-то не задумывался, какими страшными делами занимается Гарри, какие кошмары скрываются за его внешним обаянием. Наверное, я просто не хотел знать, что́ на самом деле стояло за всеми его «операциями».

Понурившись, я отправился на кухню за водой.

– И добавь в ведро немного «Савлона»! – крикнул мне вдогонку Гарри. – Я не хочу, чтобы у меня в квартире развелась зараза.

– Смотри сюда!

Гарри стоит слегка расставив ноги. Одна ступня чуть выдвинута вперед, другая отставлена назад и немного развернута наружу. Весь вес тела приходится на эту заднюю ногу, центр тяжести опущен, словно он приготовился к какому-то усилию. Как боксер. Или цирковой артист.

Он снова раскаляет в камине кочергу, потом широким движением извлекает ее из огня. Демонстрирует почтеннейшей публике. Подносит к лицу близко-близко, словно шпагоглотатель или пожиратель огня.

Его глаза широко открыты и блестят. В каждом зрачке горит крохотное отражение раскаленной кочерги. Широкий и влажный язык появляется изо рта и свешивается до самого подбородка, придавая лицу Гарри демоническое выражение.

Не дрогнув ни одним мускулом, он подносит кочергу еще ближе. Его щеки краснеют от жара и внутреннего напряжения. На шее проступают туго натянутые жилы. На лбу набухают вены. Гарри прикладывает кочергу к языку, медленно ведет сверху вниз и быстрым движением откидывает голову назад. Раздается короткое шипение. Словно капелька воды в раскаленном жире. Ш-ш-ш-ш… Облачко пара поднимается вверх и тает над головой Гарри, словно нимб. Струйка холодного пота сбегает сзади у меня по шее.

Тони Ставрокакис восхищенно хмыкает и рассеянно хлопает меня по плечу. Гарри слегка выпрямляется и выдыхает воздух.

– Видел? Все очень просто. – Он снова кладет кочергу на решетку и вытирает губы тыльной стороной ладони.

– Ну хорошо, – говорит Гарри и с ухмылкой поворачивается ко мне. – Теперь твоя очередь.

Потом я узнал, что по временам Гарри впадает в глубокую меланхолию. Эти его знаменитые «приступы»… Впервые я узнал о них от Джимми. Он предупредил меня, когда заметил признаки приближения очередного такого приступа. Парни говорили – на Гарри «нашло». Под этим иносказательным выражением подразумевалось медленное, но неуклонное погружение в состояние, близкое к самому настоящему помешательству. Только теперь я понял, что прозвище «Бешеный Гарри» имело отношение не только к темпераменту патрона, к его готовности ввязаться в драку вне зависимости от шансов на успех, хотя, конечно, для вымогателя подобное прозвище было хорошим подспорьем. Нет, Гарри был «бешеным» не только в переносном, но и в буквальном смысле. Оказывается, еще в пятидесятых, когда он мотал срок, его обследовали в психиатрическом отделении тюремной больницы и признали больным. «Маниакально-депрессивный психоз», – гласил диагноз. Маниакальность Гарри находила свое выражение в агрессивности и склонности к насилию. Порой он действительно вспыхивал как порох, а разозлившись, начинал швырять и пинать вещи или набрасывался на меня. И все же я думаю, что эту сторону своего характера он научился направлять вовне, запугивая, подавляя, подчиняя себе окружающих. Это у него получалось отменно.

Гораздо хуже обстояли дела с депрессиями. Тогда он сидел мрачный, молчаливый, погруженный в глубокую задумчивость. Его душу переполняли болезненные страхи и патологические переживания. Он ставил пластинки с записями опер и, вытаращив мокрые от слез глаза, слушал исполненные отчаяния завывания примадонн. Потом он доставал диски с речами Черчилля и проигрывал их снова и снова. Кажется, наводящий тоску голос, не обещавший ничего, кроме крови, непосильного труда, пота и слез, действовал на него успокаивающе.

Антидепрессанты, которые принимал Гарри, помогали, но от них он делался сонливым, к тому же у него отекало лицо и появлялись мешки под глазами, что, разумеется, не могло ему нравиться. Кроме лекарств он встречался и с психоаналитиком, чей кабинет находился на Харли-стрит. Гарри, однако, принимал все возможные и невозможные меры, чтобы никто из посторонних не пронюхал о том, что время от времени он впадает в полубезумное состояние. Несомненно, он был уверен, что враги сочтут его болезнь признаком слабости, но гораздо больше, мне кажется, Гарри боялся, что его официально признают недееспособным и запрут в сумасшедшем доме. Он опасался даже появляться на Харли-стрит, чтобы кто-нибудь случайно его не увидел. По этой же причине и врач не мог приезжать к Гарри на квартиру. Чаще всего психоаналитика сажали в «даймлер», и, пока Джимми Мерфи колесил по улицам Уэст-Энда, врач на заднем сиденье консультировал своего пациента.

А паранойя Гарри все усиливались. Теперь он мог сорваться буквально на пустом месте и наброситься на кого угодно с бранью и упреками. Впрочем, сотрудники «фирмы», поняв, что на босса вот-вот «найдет», старались попадаться ему на глаза как можно реже. Один лишь Дэнни Гульд время от времени приходил к Гарри и приносил в большом чемодане деньги, вырученные от различных предприятий и нелегальных операций. Обычно они пересчитывали их вместе, закрывшись в спальне и разложив стопки банкнот по всей кровати. Однажды я видел, как Гарри, решив, что часть его денег куда-то пропала, схватил малыша Дэнни за горло.

– Где деньги, маленький говнюк?! – шипел Гарри, все сильнее сжимая горло своего бухгалтера.

Каким-то образом Дэнни удалось покачать головой и даже пожать плечами, как он делал всегда, когда не знал ответа на вопрос. Когда Гарри наконец отпустил его, Дэнни только поправил галстук, снова надел свалившиеся с носа очки и как ни в чем не бывало продолжил пересчет денег. Он-то знал, что лучший ответ на внезапные вспышки Гарри – не отвечать вовсе. Нужно было подождать, пока он остынет сам собой. И это, пожалуй, был лучший способ поладить с Гарри, когда он бывал не в себе. Ждать, пока он успокоится, – и надеяться, что доживешь до этого момента.

Мне приходилось хуже всего, потому что, пока длилось это его «состояние», я постоянно был при нем. Я вынужден был терпеть его угрюмое молчание, его погруженность в мрачные, болезненные раздумья. Иногда, напившись бренди или приняв пригоршню антидепрессантов, Гарри принимался вслух рассуждать о насилии и хвастаться, скольким людям он причинил зло. Его рассказы были без преувеличения ужасны. Именно тогда он признался мне, что любит подчинять людей себе, подавляя их волю, ломая их физически и морально. От таких разговоров меня начинало мутить. Как-то я сказал, что ему просто нравится причинять боль другим. Вместо ответа Гарри достал нож и медленно провел лезвием по тыльной стороне ладони. Рана, которую он себе нанес, оказалась довольно глубокой, и мне пришлось звонить одному не слишком разборчивому врачу, услугами которого «фирма» пользовалась в щекотливых случаях, и просить, чтобы он приехал и зашил Гарри руку.

Как-то раз Гарри приставил к моей голове заряженный револьвер.

– Если я выстрелю, ты кончишь, – сказал он негромко и взвел курок.

Я закрыл глаза и начал мысленно считать про себя, стараясь не шевелиться. Наконец я ощутил легкий холодок в том месте, где револьвер прижимался к моему черепу, и открыл глаза. Гарри уже вышел в туалет. Я поднял руку и нащупал на коже полукруглую вмятину от ствола.

И все же, несмотря его выходки, именно в это время я начал узнавать настоящего Гарри. Он перестал быть крутым и сильным парнем, сделавшись каким-то очень уязвимым и ранимым. Его всегдашняя настороженность ослабла, исчезла закрывавшая лицо маска, и я увидел перед собой напуганного ребенка. Гарри был болен, ему нужны были забота и уход, а я… Еще никогда в жизни я не чувствовал себя ответственным за другого человека. И как бы трудно мне ни приходилось, я не мог не относиться к нему почти по-отечески покровительственно. Моя чувственная привязанность к Гарри с каждым днем приобретала все более разносторонний, разноплановый характер. Я заботился о нем, в буквальном смысле нянчился с ним, как с младенцем. Особого выбора у меня, впрочем, не было, и чувство глубокой, почти родственной привязанности, отсутствовавшее в наших первоначальных отношениях, родилось и развилось как бы само собой. Гарри нуждался в поддержке, в утешении. В ласковом голосе, один звук которого действует успокаивающе. И все это он обрел во мне.

А потом – довольно неожиданно – Гарри вышел из депрессии. Он начал заниматься гимнастикой, чтобы избавиться от лишнего жира, накопленного по время болезни. Впервые за несколько недель мы вместе отправились в «Звездную пыль». Сотрудники «фирмы» снова начали регулярно собираться на совещания, и Гарри, как прежде, с головой ушел в свои многообещающие планы и проекты. Он снова стал самим собой и начал баловать меня, как когда-то. Гарри покупал мне наряды, водил по шикарным ресторанам. Можно было подумать – таким образом он пытается компенсировать мне те неприятные моменты, которые я пережил за прошедшие недели, хотя впрямую о его болезни ни он, ни я не заговаривали. Несколько раз Гарри даже говорил о том, чтобы съездить куда-то на несколько дней, побывать в Греции или Марокко и устроить себе каникулы. Казалось, все снова было прекрасно, но я вдруг обнаружил, что мне никак не удается примириться с его выздоровлением. Недавняя болезнь Гарри казалась мне вещью куда более реальной, чем все остальное, и мне было неприятно, когда люди, с которыми он встречался, приветствовали его так радостно и беззаботно, словно ничего не случилось. Похоже, и сам Гарри тоже начал меня раздражать.

Однажды в квартиру к нам явилась хорошо одетая женщина. Она была городушницей, магазинной воровкой. «Тряпичницей», как назвал ее Гарри. Обычно он не занимался скупкой краденого, но тут оказался особый случай – женщина совершала кражи по его заказу и специализировалась на одежде и аксессуарах haute couture, которые продавались в домах моды на Бонд-стрит и в Найтсбридже. Когда-то Гарри сообщил ей размеры своей матери, так что женщина могла красть целые гарнитуры и ансамбли, которые он затем дарил своей старенькой маме. Как я понял, женщина занималась своим промыслом не только ради денег, которые платил ей Гарри, но и ради поддержки, которую он мог оказать ей в случае необходимости.

– Какая прелесть! Просто чудо! – проворковал Гарри, когда женщина предъявила ему шелковую блузку «Трикоза».

Я подавил смешок. Гарри подчас вел себя довольно экстравагантно, но обращать на это внимание не рекомендовалось, если только ты не был уверен на все сто, что он пребывает в хорошем настроении. В данном случае, впрочем, я ничем не рисковал, так как Гарри был очень доволен. Женщина привезла ему целый мешок шикарного барахла, и Гарри решил не откладывая навестить свою матушку. Протянув мне ключи от новенького «ягуара», он поручил подарки мне и, пока я аккуратно укладывал их на заднем сиденье, расплатился со своей поставщицей. Когда я вернулся в квартиру, Гарри уже приводил себя в порядок, готовясь к выходу. Я зашел к нему в ванную.

– Почему бы тебе не поехать со мной? – спросил он, глядя на меня в зеркало.

Я пожал плечами. Раньше Гарри ничего подобного мне не предлагал. Думаю, именно с этого момента я стал задумываться, – признаюсь, не без некоторого страха, – уж не начал ли Гарри смотреть на меня как на постоянного партнера. На неотъемлемую часть своей жизни, которую он может показать маме.

Мы ехали на восток, мимо «Ангела», вверх по Сити-роуд до Шордича и Хокстона. Гарри мрачно кивал, глядя на проносившиеся за окном знакомые пейзажи. Потом он показал мне обширный, заросший травой пустырь, на котором во время бомбежек были разрушены все здания. На краю пустыря высился муниципальный знак с надписью «Территория временно свободна».

– Здесь был и наш дом. Дом, где я родился.

Он вздохнул.

– Разбомбили к чертовой матери. Ничего не осталось.

Миссис Старкс оказалась невысокой, сухой, безупречно одетой женщиной. Когда мы подъехали, она сидела в гостиной своего домика с верандой и пила чай с теткой Гарри Мэй. Едва мы вошли, как она бросилась нам навстречу и принялась хлопотать вокруг сына, шумно выражая свою радость по поводу его приезда. Смятение еще больше увеличилось, когда Гарри достал краденые подарки и принялся самолично раскладывать их на софе.

– Он меня совсем избаловал, правда, Мэй? – воскликнула мать Гарри.

– Какой нехороший мальчик! – откликнулась та, подходя к нам и принимаясь гладить Гарри по лбу. – Я всегда говорила, что ему суждено кончить жизнь на виселице.

– Привет, дорогой, – ласково обратилась ко мне мать Гарри, когда он нас представил.

Я невольно спросил себя, что ей известно.

– С вашего позволения, я поставлю чайник и заварю свежий чай, – предложил я, желая показаться полезным.

– Какой милый малыш! – услышал я ее слова, когда шел в кухню с принадлежностями для чая.

Пока я возился с кипятком, в кухню вошел мужчина средних лет.

– Стало быть, он здесь… – пробормотал он.

Мужчина был смугл, его густые курчавые волосы начинали седеть. На нем была светлая рубашка без воротника и подтяжки; под мышкой он держал номер «Морнинг стар».

– Я его отец, – представился мужчина. – Он, наверное, обо мне не рассказывал?

И это действительно было так. Гарри никогда не рассказывал мне о своем родителе. Он все время говорил о матери, но ни разу не упомянул об отце, и я решил, что его папаша умер или давным-давно скрылся в неизвестном направлении.

– Рядом с хлебной корзинкой есть немного печенья, возьми его, – раздался от дверей голос Гарри. – Привет, пап, – добавил он равнодушно, заметив отца.

– Здравствуй, сын.

Двое мужчин сдержанно кивнули друг другу.

– Как дела? – осведомился затем Старкс-старший.

– Да ничего. – Гарри пожал плечами. – Нормально. Сам знаешь…

– Да, знаю. – Отец Гарри тоже пожал плечами и повернулся ко мне: – Какой срам, что мой единственный сын стал жуликом.

– Я хорошо зарабатываю. Вам с мамой не на что жаловаться.

Старкс-старший фыркнул и снова повернулся ко мне:

– Гарри был очень способным мальчиком. Он мог бы получить хорошее образование и иначе распорядиться своей жизнью.

– Все могло быть по-другому, если бы ты был рядом, – парировал Гарри. – Но ты все время где-то шатался.

– Да, но я поступал так из принципа. Партия была против войны, поэтому я должен был скрываться от призыва.

– Партия была против войны до 1941 года, а ты появился только после победы над Японией.

– Я был пацифистом и не должен был участвовать в капиталистических войнах.

– Но это не помешало тебе управлять вполне капиталистическим игорным домом.

– Я вижу – в том, что ты ступил на скользкую дорожку, ты склонен обвинять меня.

– Нет, отец. На самом деле, во время войны мы все ступили на эту дорожку. Черный рынок, помнишь?.. Я не знаю ни одного человека, который не имел бы к нему отношения.

Теперь Гарри повернулся ко мне:

– Я был самым молодым фарцовщиком на Хай-стрит в Шордиче, – пояснил он с гордостью и снова посмотрел на отца: – Так что не надо нести чушь насчет принципов и прочей ерунды.

– Конечно, теперь ты набрался всяких буржуазных идей, только не забывай, кто ты и откуда.

– Хорошо, отец, – устало сказал Гарри. – Я уверен – ты до конца не позволишь мне об этом забыть. А теперь пойдем, выпьем чаю и немного посидим, словно мы и в самом деле счастливая, дружная семья, ладно?..

– Ты понравился маме, – сообщил Гарри, когда мы возвращались назад.

От этих слов у меня по коже пробежал холодок и засосало под ложечкой. Я понял, что мне нужно выбираться, пока не поздно. Расстаться с Гарри. Раньше я никогда не задумывался над тем, как долго мы с ним будем вместе, однако перспектива стать членом его семьи никогда мне не импонировала. Наверное, подсознательно я боялся, что мне снова придется иметь дело с его депрессиями.

Но страх помешал мне придумать какой-нибудь приемлемый предлог, чтобы оставить его. Ссориться с ним было бы глупо. В открытом столкновении у меня не было никаких шансов, поэтому я решил прибегнуть к партизанской тактике. Я мог капризничать, раздражать Гарри по мелочам, всячески изводить – это было не слишком трудно. В конце концов, думал я, ему это надоест, и он сам даст мне отставку.

И я начал действовать. Гарри так и не удалось сбросить лишний вес, который он набрал за время болезни, – сказались малоподвижный образ жизни и злоупотребление спиртным. И антидепрессанты, конечно, тоже. Но каждый раз, когда Гарри принимался вздыхать, глядя на себя в зеркало, я не говорил ему, что он выглядит отлично.

Кроме того, я притворялся, будто меня больше не интересует секс. Каждый раз перед тем, как провести с ним ночь, я взял за правило прокрадываться в ванную и дрочить, чтобы потом мое равнодушие выглядело достаточно искренним, не наигранным. Ложась с ним, я проделывал все необходимое чисто механически, низводя наш контакт до уровня чистой физиологии. Лишившись покрова романтики, наши соития уже не приносили Гарри удовлетворения. Я чувствовал, что одного секса ему мало, что ему хочется большего. Как и всем нам, если уж на то пошло.

Наконец, я перестал поддерживать в квартире порядок, на котором настаивал Гарри. Он терпеть не мог бардака, а я нарочно запустил дом, и наконец Гарри решил, что с него хватит.

– Ты только посмотри, что творится в комнатах! – вскричал он как-то в сердцах. – Это не квартира, а какая-то помойка!

Я дал ему немного покипеть. Некоторое время Гарри метался по комнате, подбирая разбросанные повсюду бумаги и предметы одежды, потом остановился и посмотрел на меня.

– Ну? – требовательно спросил он.

– Что – «ну»? – переспросил я, нарочно подпуская в голос нахальства.

– Ты собираешься здесь убираться или нет?

Я пожал плечами и, протяжно вздохнув, начал небрежно собирать валявшийся под ногами мусор. Это его взорвало. Шагнув вперед, Гарри сильно ударил меня кулаком в ухо, и я повалился на ковер.

– Ну-ка, прекрати выламываться! – рявкнул он.

Я притворился обиженным, что было нетрудно, так как ухо болело ужасно.

– Почему ты так со мной обращаешься? – прохныкал я. – Я не твой раб!

И я осторожно поглядел на него снизу вверх. Гарри все еще кипел, и я понял, что должен быть осторожен. Я знал, что если его разозлить, то в запальчивости он может сказать какие-то обидные, резкие слова, способные оправдать мой уход, но мне вовсе не хотелось, чтобы он избил меня до потери сознания.

– Это несправедливо, в конце концов! – протянул я еще более плаксивым голосом.

Гарри слегка наклонил голову и посмотрел на меня. От ярости его ноздри расширились и напоминали направленную на меня двустволку.

– Если не нравится, можешь убираться! – прошипел он.

Это было именно то, чего я добивался. Не став дожидаться, пока он передумает, я поднялся с пола и направился к выходу.

– Терри! – крикнул Гарри мне вслед. – Вернись!

Но я вышел за дверь, так ни разу и не обернувшись. Вот и все, подумал я. Кончено!

Так я вернулся в свою крошечную квартирку на Уэстберн-гроув. Официально я оттуда не съезжал, а Гарри не знал, где она находится. Он, впрочем, никогда не спрашивал меня о том, где я жил до встречи с ним. Честно говоря, я сомневался, что сумею снова поселиться на старом месте. Я задолжал арендную плату больше чем за три месяца, а мой квартирный хозяин не отличался склонностью к благотворительности. Квартирантов-должников обычно навещали крепкие парни, которые для пущего эффекта прихватывали с собой пару немецких овчарок. Вот почему я был довольно сильно удивлен, обнаружив, что мой ключ по-прежнему подходит к замку и что мое имущество – хотя и довольно скромное – никто не украл и не выкинул на улицу.

Я занимал две грязные сырые комнатенки в пристройке старого дома викторианской эпохи. Их мрачный, убогий вид сразу напомнил мне о роскоши, которой я наслаждался так недолго. Опустив шиллинг в прорезь газового счетчика, я стал устраиваться на старом месте. В комнатах, которые давно никто не проветривал, пахло кошачьей мочой и прокисшим молоком, но все-таки это была моя квартира (по крайней мере – сейчас), и Гарри не знал, где она находится.

Так я, во всяком случае, думал.

Уходя от Гарри, я не взял с собой буквально ничего: одежду, которая была на мне, подаренные им часы «Ролекс» и немного наличных в бумажнике. Работы у меня не было. Мысли о беззаботной, праздной жизни, к которой я уже успел привыкнуть, зашевелились у меня в мозгу. Теперь мне снова придется ходить на какую-нибудь нудную работу. Я опять стану никчемной козявкой – одним из множества обыкновенных людей, над которыми смеются и на которых паразитируют разного рода проходимцы и жулики.

Я не мог понять, почему квартирный хозяин до сих пор не прислал кого-нибудь, чтобы получить с меня должок за аренду. Слышанные мною от других жильцов рассказы о людях, которых он посылал выколачивать долги, мягко говоря, не вдохновляли. Не мог я поверить и в то, что он мог забыть хотя бы об одном из обитателей его Богом забытых развалин: этот человек принадлежал к тому типу людей, которые богатеют благодаря тому, что считают каждый пенни. Между тем ежеминутное ожидание того, что несколько крепких ребят изобьют меня до полусмерти и вышвырнут на улицу, начинало сводить меня с ума. В конце концов я решил, что ничего не потеряю, если сам отправлюсь навстречу своей судьбе.