Текст книги "Беспощадный рай (ЛП)"

Автор книги: Джей Ти Джессинжер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Она не выглядит безжалостной, изощренной или как будто обладает какими-либо навыками обращения с огнестрельным оружием. Скорее, как будто она способна связать крючком отличную декоративную подушку или усовершенствовать рецепт нежного и ароматного мясного рулета.

Меня переполняет разочарование.

Я решаю отказаться от своей блестящей теории заговора о том, где Киллиан – Тайный Босс Всего. Если бы он каким-то чудесным образом был связан с государственной службой, то не имел бы в гардеробе такое количество костюмов от Armani. Не говоря уже о том, что он не был бы миллиардером и не жил бы в небоскребе. Работай он на правительство, получал бы повышенную пенсию и льготную медицинскую страховку, но на этом все.

Так я возвращаюсь к тому, с чего начала. Мне известно лишь, что он сексуальный, богатый, высокомерный незнакомец и чемпион по оральному сексу.

Я серьезно задумываюсь, что, возможно, все это тайное общество «Плаща и кинжала», «не кто, а кем является», «я помогаю людям» – полнейшая чепуха. Он просто получает удовольствие, мучая мой разум. Но он не более чем гангстер с раздумым ЧСВ.

Это самое простое объяснение. Особенно учитывая его гигантское эго.

Но кое-что не вяжется.

Почему у него акцент?

Что за любовь к Шекспиру?

Зачем взламывать спутник? Да и вообще, кто, черт возьми, знает, как взломать спутник?

Все это так утомительно!

По дороге домой с работы я решаю побаловать себя ужином. Я не в настроении снова быть рефери между Фин и Макс, поэтому останавливаюсь в маленьком итальянском заведении, где лазанья почти не уступает моей.

Выбрав столик, я заказываю бокал красного вина и тарелку пасты Болоньезе у пожилого итальянского официанта. Затем устраиваюсь в кресле и любуюсь очаровательным декором.

И в момент, когда я поднимаю бокал, чтобы сделать глоток вина, я бросаю случайный взгляд в окно.

Там, на улице, стоит Киллиан.

С женщиной.

Очень беременной женщиной.

Он держит ее в своих объятиях. Нежно целует.

Затем одно рукой ласкает ее лицо, а второй водит по большому животу.

Я цепенею. Каждый мускул в моем теле сжимается. Я не могу ни дышать, ни двигаться, ни даже моргать, когда смотрю на эту парочку на тротуаре.

Девушка молода и хороша собой, примерно моего возраста. Брюнетка, как и я. Она смотрит на него, и ее глаза светятся. Он смотрит на нее сверху вниз, и его губы расплываются в улыбке.

Боже, как это больно. Как горько.

Не припомню, чтобы меня когда-либо так раздирало от боли. Словно кислота разъедает мою плоть и кости. Я не могу дышать. Я умираю с каждым одним агонизуюрующим ударом сердца за другим.

Через мгновение они уходят, держась за руку, пока не исчезают из поля моего зрения. Я же так и остаюсь примороженной к месту, сжимая в руке бокал с вином. Горячие слезы скапливаются в уголках моих глаз.

Он клялся, что не использует меня. Он смотрел мне в глаза и уверял, что каждое сказанном им слово было правдой.

Он посчитал, что из меня получится потрясающая мать.

Когда официант подходит к столику с моим блюдом, чары, под которыми я находилась, рассеиваются. Я осторожно ставлю бокал трясущейся рукой. Достаю наличные из кошелька и оставляю их на столике, затем встаю и на автомате иду к своей машине.

Мое сердце колотится. Моя кожа становится липкой. Мой желудок скручивается в узел. Я чувствую, что мне не хватает кислорода, но ничего не могу с собой поделать. Мир расплывается, как будто я вот-вот потеряю сознание.

Беременная. Она беременна от него. На ее месте могла быть я.

Я чувствую себя такой дурой. Глупым, наивным ребенком. Меня так сильно тошнит, что кажется, будто мое тело жаждет очистить все мои органы.

Особенно мое глупое сердце.

Потому что я обманывала его до сих пор, пока не увидела Киллиана с... с женой? Пассией? Еще одной тупой идиоткой, вроде меня? Сейчас же с душераздирающей ясностью стало очевидно, насколько этот мужчина мне дорог.

Хоть я старалась этого не делать, хоть и сопротивлялась изо всех сил, я влюбилась в него.

Я полюбила его.

Рыдание вырывается из моей груди. Я прижимаю ладонь ко рту, чтобы задушить его. Я несусь по городским улицам на сумасшедшей скорости, не видя и дрожа, не имея ни малейшего представления, где я нахожусь и куда направляюсь, пока с визгом покрышек не останавливаюсь перед винным магазином.

Вбегаю внутрь с дикими глазами, зная, что выгляжу как сумасшедшая, но мне все равно.

«Я попрошу у твоего отца разрешения жениться на тебе».

– Идиотка, – шепчу я, спотыкаясь в проходе. – Ты знала, что он мерзавец. Лжец. Ты знала это. А теперь посмотри на себя...

Я беру с полки большую бутылку текилы и разворачиваюсь, направляясь к выходу.

– Ты позволила ему соблазнить себя. Ты позволила ему трахнуть себя. Ты впустила его в свое сердце.

Я распахиваю стеклянную дверь и выхожу наружу, спотыкаясь, но прижимая бутылку текилы к груди, как спасательный жилет. Я не могу думать ни о чем другом, кроме желания выплеснуть из себя все это дерьмо. Мне нужно заблокировать эти чувства: боль, стыд и ужасную ярость.

Ревность.

Я никогда так не ревновала. Ощущения, что меня снова и снова пронзают ножом в сердце.

Его рука нежно ласкала ее живот… Этот образ я не забуду до конца своей жизни.

Я рывком распахиваю дверцу машины. Уже собираюсь прыгнуть внутрь, но кто-то с криком оттаскивает меня.

– Какого?.. – Я поворачиваюсь, дезориентированная.

На меня кричит мужчина. По-корейски, так что я понятия не имею, что ему надо. Но он продолжает орать на меня, дергает за руку, тянет, и, как после пощечины, я понимаю, что происходит.

Я вышла из магазина, не заплатив за текилу.

– Ой, извините! Мне так жаль, я не хотела... Подождите, мой кошелек... Я достану деньги...

Потом я понимаю, что, должно быть, оставила его в ресторане, потому что не  нахожу его в автомобиле.

Владелец корейского магазина все еще кричит на меня. На тротуаре собралась небольшая толпа. Люди смотрят на меня с различными выражениями – от любопытства до презрения. Я пытаюсь отступить, объяснить, что все это ошибка, и я заплачу за бутылку, разумеется, я заплачу, но кореец начинает называть меня воровкой, и картина происходящего превращается в уродство.

Несколько зрителей достают свои мобильные телефоны и принимаются снимать все на видео.

– Вызовите полицию, – командует какой-то здоровяк.

– Она пытается сбежать! – орет другой.

– Нет! Не пытаюсь! Это все недоразумение! – Я отступаю, пытаясь вырвать руку из крепкой хватки корейца, но точно знаю, как это выглядит.

Кто-то хватает меня сзади, толпа начинает визжать, и все летит в тартарары.

ГЛАВА 28

Джули

От копа, который меня арестовал, несет супом.

Не чем-то вкусным, а кислятиной, вроде вонючих носков. У меня снимают отпечатки пальцев, фотографируют мою физиономию, обыскивают и спрашивают о принадлежности к банде и инфекционных заболеваниях, затем провожают в камеру предварительного заключения и велят оставаться на месте.

– Когда я смогу позвонить? – спрашиваю я полицейского.

– Как только я захочу, – бросает он и неторопливо уходит.

Я остаюсь одна в камере. Сажусь на жесткую металлическую скамью у цементной стены и стараюсь не обращать внимания на темно-желтое пятно на полу в углу.

Проходит час. Потом два. К концу третьего часа я начинаю задаваться вопросом, не происходит ли забастовка полиции, потому что никто не пришел навестить меня. За такое преступление, как мелкая кража, достаточно внесения залога для выхода. Нет причин задерживать меня на неопределенный срок.

Но никто так и не приходит.

Наконец, часа в четыре утра, другой полицейский открывает мою камеру. Он большой, с бритой головой и ужасающими глазами. Я решаю не отчитывать его за задержку и тихо следую за ним из камеры по коридору.

Он поворачивается к двери без таблички и заводит меня в маленькую комнатку. Внутри лишь два металлических стула и искореженный металлический стол, на котором ничего нет. Полицейский указывает на один из стульев.

– Садись.

Я озадаченно оглядываюсь по сторонам. Помещение выглядит в точности как одна из тех комнат для допросов из фильмов. Абсолютно голые цементные стены, за исключением одной с темным отражающим стеклом, где определенно прячутся люди.

– Что происходит?

– Садись, – повторяет он, и звучит это как: «Задай мне еще один вопрос, и я вышибу твои мозги».

Я сажусь.

Он уходит, хлопнув за собой дверью. Камера под потолком наблюдает за мной красным немигающим глазом.

Через несколько минут я поворачиваюсь к темной стеклянной стене.

– Вы серьезно? Это была бутылка текилы. Не брендовая. У вас, парни, ночка не выдалась или как?

Ничего не происходит. Проходит еще больше времени. Никто не приходит.

Как раз в тот момент, когда я собираюсь начать колотить по стеклу и кричать о своих правах американского гражданина, дверь в комнату открывается. Входит женщина.

Беременная женщина.

Та самая женщина.

Она одета в шикарный черный костюм, который умудряется сделать ее живот менее похожим на беременный и больше похожим на то, что она просто плотно поела. В одной руке у нее портфель, в другой – стаканчик кофе. Она тепло улыбается мне.

– Привет, Джули. Я Труви. Можешь звать меня Тру. Так приятно с тобой познакомиться!

Ее техасский акцент мягок и прекрасен, и я собираюсь вырвать ее глаза прямо из черепа.

Кровь пульсирует у меня в щеках, я натянуто говорю:

– Что. За. Пиздец.

– Я вижу, мы прекрасно поладим, – смеется она. У нее очаровательный смех. Мягкий, женственный и звонкий. Ведьма.

Тру усаживается за стол, ставит портфель на пол, пододвигает ко мне стаканчик кофе, складывает руки на коленях и изучает меня.

Эм, она реально на меня глазеет.

Я опускаю взгляд на ее огромное кольцо с рубином и бриллиантом.

– Ты замужем, – сипло замечаю я.

– Да.

Я закрываю глаза, делаю глубокий вдох и проклинаю день, когда решила совершить налет на этот чертов склад подгузников.

– Я твой адвокат, если тебе интересно.

Мои веки распахиваются. Я смотрю на нее. Я никогда по-настоящему не понимала слова «ошеломленный»… до сих пор.

Девушка хмурит брови. У нее потрясающие глаза бледно-зеленого оттенка, как морское стекло.

– Не смотри так удивленно, – заявляет она. – Если я выросла в крошечном городке Техаса, то это вовсе не означает, что я не могу спорить с законом. Да будет тебе известно, я сдала экзамены с первого раза.

Мне хочется расхохотаться. Но сильнее мне хочется огнемет в руки.

– Как давно ты замужем?

Она сияет, крутя обручальное кольцо большим пальцем.

– Уже семь месяцев. Мы расписались сразу, как только узнали, что мы беременны.

«Значит, мы не беременны».

Я вспоминаю разочарованный тон Киллиана в ночь, когда он ворвался в мою спальню.

Меня начинает мутить.

Тру смотрит на меня. Ее глаза такие же мягкие, как и ее голос.

– У нас будет девочка. Мы назовем ее Марибель, в честь моей мамы.

Тогда я чуть не срываюсь и не начинаю рыдать. Еще бы чуть-чуть. Я чувствую давление и жжение в глазах. Но я отказываюсь выставлять себя еще большей идиоткой, чем уже выставила, поэтому вскакиваю на ноги и начинаю расхаживать по комнате.

Намотав несколько кругов, я останавливаюсь и осуждающе смотрю на нее.

– Что еще? Он двоеженец в дополнение к тому, что он огромный мудак и гигантский лжец?

Она растерянно моргает.

Я использую свое преимущество.

– Ты поклоняешься какому-то культу? Некой чокнутой религиозной организации, которая промывает женщинам мозги, чтобы они стали женами-подружками?

Она смотрит налево, потом направо, как будто понятия не имеет, что происходит, и надеется, что кто-нибудь ворвется и спасет ее от сумасшедшей меня.

– Эм...

Я усмехаюсь.

– Не играй со мной в скромницу. Он послал тебя сюда! Ты точно знаешь, кто я.

– Да, – осторожно отвечает она. – Я слышала о тебе много всего хорошего.

Я вскидываю руки в воздух и кричу:

– И ты не против? Господи!

– Прости... Не против чего?

Мой смех мрачнее и страшнее, чем глаза полицейского, который привел меня сюда.

– О, леди, ты ненормальная. Тебе нужна помощь.

Она хмуро смотрит на меня, выпрямляет спину и огрызается:

– На самом деле, это тебе нужна помощь. И я здесь, чтобы ее предоставить. В четыре часа утра, если не раньше! И мне не нравится ни сарказм, ни подобное отношение, ни то, на что ты, черт возьми, пытаешься намекнуть.

Я не иду на поводу своих желаний, поэтому не впиваюсь пальцами в ее волосы, а скрещиваю руки на груди и смотрю на нее, тяжело дыша.

– Держу пари, он говорит тебе, что ты самая красивая женщина, которую он когда-либо видел, верно?

Она говорит сквозь сжатые челюсти:

– На самом деле, он так и делает.

Ублюдок. Если я когда-нибудь увижу его снова, я выдерну пинцетом его лобковые волосы один за другим, затем засуну их ему в нос и подожгу.

– И держу пари, он дарит щедрые подарки. Смехотворно дорогие подарки. Украшения, которые ты даже не можешь носить на публике, потому что тебя ограбят ровно через десять секунд.

Она пристально смотрит на меня. Ее глаза из морского стекла тверды, как кремень.

– О да, – с сарказмом хмыкаю я. – В этом он великолепен. О-о-очень щедр. О-о-очень романтичен. А как насчет Шекспира? Спорим, он вдувает этот шекспировский дым прямо в твою задницу, не так ли?

Она приподнимает подбородок.

– Нет? О, неужели я особенная? – Я смеюсь. Мой голос такой хриплый, как будто заядлая курильщица.

– Подожди секунду... – просит она.

– А как насчет акцента, а? – Я хихикаю. – О боже! Крис Хемсворт – мой самый любимый! Джеймс Бонд стоит вторым в списке, потому что, милый младенец Иисус, австралийский акцент просто бомба, верно? Держу пари, в ночь, когда ты забеременела, он говорил именно этим акцентом.

Мой истерический смех застревает в горле. Я делаю глубокий вдох. Что звучит как прерывистое рыдание.

Тру поднимается на ноги, прижимая руку к груди.

– О, милая. О господи. Ты думаешь, что я замужем за Киллианом? – шепчет она

– Ты только что сама сказала мне, что вышла за него замуж!

Она качает головой и прищелкивает языком. Смотрит на меня с сочувствием. Затем обходит стол и кладет руки мне на плечи. Пристально вглядывается в мои глаза.

– Я замужем не за Киллианом, милая. Я замужем за его братом.

Ощущение, будто она только что ударила меня в живот.

– Но... но я видела тебя. Я видела вас двоих вчера вечером на улице возле ресторана!

Она на мгновение задумывается, затем ее зрачки расширяются.

– Он не сказал тебе, да? – Тру вздыхает. – Божечки, ну что за невозможный человек.

– Что сказал? – взрываюсь я.

Она немного подождала, откинув волосы с лица.

– Киллиан и Лиам – близнецы.

Лиам.

Киллиан.

Близнецы.

Воздух покидает помещение. Мое сердцебиение замедляется.

Тру улыбается, глядя на мое лицо, и похлопывает меня по плечу.

– Понимаю. У меня было точно такое же выражение лица, когда я узнала. – Она морщит нос. – Боюсь, это только верхушка айсберга.

Я издаю тот же звук, что и кошка, когда пытается выблевать комок шерсти из желудка.

– Может, тебе лучше присесть?

Она подводит меня к стулу и садится напротив. Мы смотрим друг на друга. Думается мне, она ждет, что я возьму слово первой.

– Э-эм, – мычу я.

– Лиам сказал, что Киллиан позвонил ему сразу после знакомства с тобой. В разговоре он постоянно повторял, что ему кажется, словно он умирает от рака. Или что-то в этом роде. Полагаю, из его уст это звучало получше. Так или иначе, Лиам никогда не слышал, чтобы брат так говорил о женщине. Понимаешь, он не особо серьезный парень, поэтому его отношения никогда далеко не заходили. Можешь себе представить? В его-то возрасте! Как по мне, это невероятно романтично. Говорю тебе, если плохие парни остепеняются, то делают это основательно.

Она смеется своим женственным, восхитительным смехом.

– Альфа-волки превращаются в зефир, когда дело доходит до встречи с той самой женщиной. О, я не могу дождаться, когда узнаю тебя получше! У меня три сестры, но я не против иметь четвертую. Это будет весело! Ты просто обязана перебраться к нам в Аргентину как можно скорее.

– Аргентина. Ага. Хах.

– Бедняжка. Я тебя совсем утомила, верно? – Ее голос переходит от сочувственного к оживленному. – Что ж, обещаю, Киллиан получит от меня нагоняй. На, пей свой кофе.

Она пододвигает ко мне стаканчик. Я беру его, но не могу найти в себе силы вспомнить, как пить. Я просто сижу и таращусь на него, как на бутафорию.

– Близнецы.

Тру кивает.

– Идентичные. Никто не может отличить их друг от друга, кроме меня.

Я вспоминаю, как однажды вечером, когда мы стояли на кухне, Киллиан кое-что сказал. Я съязвила на тему мрачного декора в его доме, и его ответ прозвучал так, как будто под поверхностью что-то скрывалось.

«Так было, когда я переехал».

А потом, во время этого же разговора, он попросил меня называть его Киллиан. Не Лиамом, как к нему обращались остальные. На мое требование объяснений он отмахнулся, сказав, что не может этого сделать.

Хотел, но не мог.

И вот теперь я узнаю, что он и его брат – близнецы.

– Тру? – осторожно зову я.

– Да?

– Чем занимается Лиам?

– О, он на пенсии. – Она загадочно улыбается.

Если я думала, что в глазах Киллиана горят секреты, то эта стальная магнолия его побеждает.

Я выпиваю кофе одним большим глотком, а когда заканчиваю, ставлю стаканчик на стол. Неудивительно, что моя рука дрожит.

Тру кладет свою ладонь поверх моей.

– Это история Киллиана, а не моя, – тихо объясняет она. – Так что я позволю ему все тебе рассказать. Но могу сказать вот что: когда-то я была в той же ситуации, что и ты. Ну, не совсем так. Меня никогда не арестовывали за кражу дешевой текилы…

– Это понятно.

– Я к тому, что понимаю твое смущение, но ты можешь доверять ему. Что угодно. Свою жизнь.

– Но он же мафиози, – шепчу я.

Она откидывается на спинку стула и снова бросает на меня загадочный взгляд.

– Он такой же мафиози, как ты – воровка.

– Это к чему?

– Я же сказала тебе: это история Киллиана. Но, милая, если ты доставляла ему неприятности из-за его работы... что ж, будь готова извиняться.

– Серьезно? В вашей семье умеют общаться не загадками?

Она смеется.

– Если тебе повезет, очень скоро ты тоже будешь говорить загадками.

– Повезет? – мой голос срывается.

Она берет свой портфель и встает, улыбаясь.

– Ладно, хватит. Давай отвезем тебя домой. Уверена, что немного сна тебе не помешает. Когда Киллиан завтра вернется из Праги, он все тебе расскажет.

– Прага?

Она смотрит на меня, приподняв брови.

– Ты же не думала, что он отправит к тебе кого-то другого, если будет в стране, м?

– Я ничего не думала. Потому что больше не способна здраво мыслить. Потому что… Киллиан.

– Поверь мне, я понимаю, – сухо говорит она.

Я встаю со своего места и хлопаю глазами, совершенно сбитая с толку.

– Разве ты только что не сказала, что живешь в Аргентине? Или у меня проблемы со слухом?

– Мы решили приехать в гости до рождения ребенка, на прошлой неделе. Ты не представляешь сколько раз твое имя всплывало в разговоре! Киллиан все время донимал меня вопросами о том, отчего все женщины без ума.

На мгновение я прихожу в ужас.

– В смысле? В постели?

– Хах, нет. Если он хоть в чем-то похож на своего брата, то уверена, там все в порядке. Он спрашивал о том, что притягивает женщин к мужчине.

Облегченно вздохнув, я бормочу:

– Везде поспел…

– Я думаю, он пытается меньше раздражать тебя.

– Я не думаю, что это возможно в его случае.

Мы выходим из камеры допроса и идем по коридору. Мне кажется, что я во сне. Странном, бессмысленном сне с автомобильной погоней, страхом беременности, перестрелкой и пони-единорогом.

Тру уже внесла за меня залог, так что остается заполнить кое-какие документы. После этого я словно в тумане следую за ней вниз по ступенькам полицейского участка к ожидающему внедорожнику.

Вот почему мне требуется больше времени, чем обычно, чтобы отреагировать, когда из тени сбоку здания появляется группа мужчин.

Они хватают меня.

Я открываю рот, чтобы закричать, но воняющая химикатами тряпка уже прижата к моему носу и рту.

Когда мои ноги превращаются в желе, а мир становится черным, один из мужчин говорит что-то другому на языке, который я не узнаю.

Но мне и не требуется его знать, потому что я уверена, что это сербский.

ГЛАВА 29

Джули

Я прихожу в сознание и понимаю, что лежу в багажнике движущегося автомобиля. Мои руки и ноги чем-то связаны, вероятно, веревкой. Мою голову покрывает грубая черная тканьи. Я босиком. Если не считать, что у меня раскалывается голова и присутствует легкая болезненность в бицепсах в месте, где меня схватили мужчины, я цела и невредима.

Мой первый инстинкт – закричать.

Я борюсь с этим и кидаю все свои силы на то, чтобы сохранять спокойствие. Ровными вдохами контролирую свою панику, как меня учили в детстве.

Вдох. Задержи дыхание и считай до четырех. Выдох. Задержи дыхание и снова считай до четырех. Начни все сначала.

В данный момент только и остается, что следить за счетом. Если мне удасться правильно оценить, как много мы проедем перед конечной остановкой, полиции будет легче найти меня позже. Разумеется, если я смогу каким-то образом передать эту информацию в полицию.

Если меня не убьют меня раньше.

Вдох. Задержи дыхание и считай до четырех. Выдох. Задержи дыхание и снова считай до четырех. Начни все сначала.

Я внушаю себе, что, скорее всего, меня не убьют. Если меня похитили люди из той сербской банды, то, по словам Киллиана, они искали рычаги управления в войне с моим отцом, следовательно, я представляю собой ценность. Пока я жива, они могут диктовать условия. И чтобы отец их принял, они должны будут предоставить доказательства, что я жива.

Просто на слово папа им не поверит. Как и фотографиям, потому что их могли сделать в любое время. Даже много лет назад.

Им придется снимать меня на видео.

Или, что еще хуже, устроить нам телефонный разговор.

Как только отец согласится на условия, моим похитителям придется предъявить меня – все еще дышащую и в основном целую, – чтобы получить то, что они хотят.

Если только дорогой папочка не захочет моего возвращения. Если только он не скажет им, что я для него уже мертва и они могут делать со мной все, что заблагороссудится.

Вдох. Задержи дыхание и считай до четырех. Выдох. Задержи дыхание и снова считай до четырех. Начни все сначала.

Он захочет, чтобы я вернулась. Если он позволит своим врагам причинить вред единственному ребенку, это опозорит его. Подорвет его репутацию. Он отдаст что угодно, хотя бы для того, чтобы сохранить лицо.

А потом... о, божечки.

Тогда отец меня заберет.

И ни за что на свете больше никогда не отпустит.

Меня посадят под замок. В клетку. Я буду вынуждена жить как пленница. Или меня отошлют в Италию. Отправят жить с семьей в Сицилии, подальше от врагов в Нью-Йорке.

Выдадут замуж за одного из моих жестоких, волосатых кузенов. Я буду вынуждена заниматься с ним сексом. Рожать ему детей. Готовить ему еду. Мыть за ним туалет.

Вдох. Задержи дыхание и считай до четырех. Выдох. Задержи дыхание и снова считай до четырех. Начни все сначала.

Я не могу позволить себе отчаиваться. Я должна думать о позитивном. Сохранять спокойствие. Быть бдительной и не проявлять агрессии. Остаться в живых.

И я не могу позволить себе думать о Киллиане.

Я не могу думать о его прекрасных темных глазах и его душераздирающей улыбке. Я не могу думать о том, как его голос становится хриплым, когда он хочет меня. Я не могу думать о том, как он прикасается ко мне, или как он целует меня, или о его невероятно пьянящем сочетании мужественности и нежности.

Как он нежно занимается со мной любовью.

Как страстно он трахает меня.

И что у него есть брат-близнец.

Мне определенно нельзя об этом думать, потому что мой мозг взорвется, ведь это может означать многое. Невозможное.

То, что их двое – полное безумие.

Что они могли сделать.

Кем они могли бы быть на самом деле.

Или кем являться.

Машина останавливается. Хлопают двери. Гравий скрипит под тяжелыми ботинками. Крышка багажника открывается, и внутрь врывается порыв прохладного ночного воздуха. Мужской голос обращается ко мне с сильным восточноевропейским акцентом.

– Правило номер один: веди себя хорошо, или я что-нибудь тебе отрежу.

Его тон деловой. Скучающий. Эту угрозу он использует не раз. Говорит, не бросая слов на ветер.

Мое сердце учащенно бьется, когда я обещаю:

– Я буду вести себя хорошо.

Я ненавижу себя за то, что шепчу.

Мужчина одобрительно хмыкает. Схватив меня за предплечье, он подтягивает меня в сидячее положение, затем грубо поднимает и перекидывает через край. Мои лодыжки связаны, поэтому я заваливаюсь лицом вперед, но похититель поднимает меня и поддерживает. Острый, ледяной гравий врезается в подошвы моих босых ног.

Мужчина поднимает меня и закидывает через свое плечо.

Хотя и не могу видеть его через мешок на голове, я могу сказать, что он большой. И сильный. Не организатор. Не главный. Это парень, которого начальство посылает, когда им требуется сила. Его рука, обнимающая мои бедра, тверда, как сталь. У него легкая, скачущая походка, как будто мой вес на его плече совершенно несущественен.

Он, наверное, частенько носит подобный груз.

Мертвый груз.

Вдох. Задержи дыхание и считай до четырех. Выдох. Задержи дыхание и снова считай до четырех. Начни все сначала.

Мы поднимаемся по ступенькам. Теперь его ноги идут по дереву, об этом говорит тяжелый, глухой звук. На мгновение становится тихо. Я слышу металлический лязг, затем жалобный скрип несмазанных петель. Открывается большая дверь... нет, скорее откатывается с одной стороны.

Резкий, отчетливый запах лошадей и влажного сена, сопровождаемый более слабым запахом свежей воды, ударяет мне в нос.

Должно быть, мы в деревне. Кроме нежного стрекота сверчков и шелеста листьев деревьев на прохладном ветерка, я ничего не слышу. Я, наверное, долгое время была без сознания. Я далеко от города.

Если кто-то и ищет меня, то никогда не найдет.

Вдох. Задержи дыхание и считай до четырех. Выдох. Задержи дыхание и снова считай до четырех. Начни все сначала.

Мой похититель снова шагает. Несколько раз он меняет направление, сбивая меня с толку. Мы находимся, должно быть, в большом здании, потому что мы идем довольно долго. Остановка.

Затем лифт с громким скрипом резко опускается вниз, я испуганно втягиваю воздух.

– Правило номер два: молчи, пока тебе не разрешат говорить.

Я прикусываю нижнюю губу и проглатываю рвущийся к горлу крик.

Когда лифт останавливается, меня овевает теплый и спертый воздух. Я чувствую запах сигаретного дыма и слышу негромкое гудение радио, настроенного на новостной канал. Канал не английский, поэтому я не могу понять, о чем там вещают.

Я оказываюсь в вертикальном положении, и меня усаживают на жесткий металлический стул. Мешок с головы снимают. Я моргаю от ослепительного белого света. Под моими ногами грязный пол.

– Назови свое имя для камеры, – говорит мужской голос за светом.

Мы уже делаем это? А они не теряют времени даром.

Я облизываю пересохшие губы. Дыши медленно. Выпрямись.

– Джули Моретти.

– Громче.

– Джульетта Моретти.

– Дата и место рождения?

Мужчина абсолютно бесстрастен. Никаких эмоций. Для него это всего лишь работа. Я не более чем средство для достижения цели. Он, вероятно, даже не видит во мне человека.

Мои руки за спиной так сильно трясутся, что я не могу сжать их в кулаки.

– Двадцать восьмое января тысяча девятьсот девяносто пятого. Пресвитерианская больница в Нью-Йорке.

– Назови девичью фамилию матери и имя любимого питомца детства.

Мне нужно в туалет. Мой мочевой пузырь так переполнен, что кажется вот-вот лопнет.

– Элизабет Бушнелл. Пеппи Длинный Чулок.

Ослепляющий белый свет смещается, открывая человека за видеокамерой на штативе. Еще трое мужчин стоят в стороне, молча наблюдая. Я не вижу их лиц, но чувствую на себе их взгляды. Я чувствую их сосредоточенность.

У одного в руке короткий кожаный хлыст.

Я начинаю задыхаться. Дыхательные упражнения больше не помогают.

Киллиан, прости. Я была идиоткой. Круглой дурой.

Если бы я могла увидеть его прямо сейчас, то сказала, что мне все равно. На его секреты, его прошлое, всю его жизнь – мне все равно. Меня волнует только то, что я чувствую, когда он смотрит мне в глаза.

Меня волнует лишь он.

Неважно, кто. Неважно, кем является.

Просто он.

– Поздоровайся со своим отцом, Джульетта.

Мои глаза полны слез. Я быстро моргаю, чтобы убрать их. Пульс, подобно океану, ревет в моих ушах.

– Addio, папа, – хрипло шепчу я.

Addio – это неофициальный итальянский способ попрощаться с человеком, которого, как вы думаете, больше никогда не увидите. Именно это меня учили говорить в ситуации, если я почувствую, что шансы на мое выживание невелики. Код, чтобы мои спасатели знали, что им нужно поторопиться.

Именно это я сказала закрытому гробу мамы в день, когда его опустили в землю.

Всем ее маленьким кусочкам, которые смогли собрать.

Человек за камерой делает шаг вперед. Он лысый. Во всем черном. На его кадыке татуировка черепа.

Он опускает руку мне на плечо и толкает.

Я падаю назад. Моя голова ударяется об пол с ужасным глухим стуком. Я задыхаюсь от боли, инстинктивно перекатываюсь на бок, но мужчина хватает мои связанные лодыжки и обматывает их пластиковой кабельной стяжкой, привязывая мои ноги к ножке стула.

Я лежу на спине, уставившись в темноту, и тяжело дышу, убежденная, что вот-вот умру.

Вот только похитители запланировали для меня явно не смерть. По крайней мере, пока.

На данный момент лишь небольшую легкую пытку.

Я слышу свист хлыста, рассекающего воздух за долю секунды до того, как он соприкасается с моей плотью. По нежной, незащищенной коже правой ноги между пальчиками и пяткой.

Боль хуже огня. Хуже, чем раскаленное металлическое клеймо. Она обжигает. Пронизывает насквозь, как копье. Я резко дергаюсь, но не кричу. Не сейчас. Сейчас у меня все еще есть надежда, что это может быстро закончиться.

Мужчина с хлыстом безжалостно гасит эту надежду.

Пока камера снимает, он снова и снова хлещет меня по подошвам обеих ног, пока моя плоть не становится разорванной и окровавленной, а мои крики не превращаются в дикие вопли, заглушая звук его смеха.

Через некоторое время меня в полусознательном состоянии, сквозь пульсирующее красное море страданий, отправляют в яму. Тесную комнатку без окон и дверей, с одним-единственным предметом – пустым металлическим горшком в качестве, полагаю, туалета. Потолок – железная решетка, примерно в двенадцати футах надо мной.

Ладно, это не комната. Технически, это дыра в земле.

Темница.

Я осматриваюсь, борясь с паникой.

Из положительного – у меня не будет ни единого шанса развить досадный случай Стокгольмского синдрома, потому что, если один из моих похитителей не спрыгнет сюда со мной, чтобы поболтать и немного промыть мозги, похоже, в обозримом будущем в одиночной камере буду только я одна.