Текст книги "Гражданин Винс"

Автор книги: Джесс Уолтер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

– Что?

– Ники. Кто такая эта чертова Ники?

– Пожалуйста, сэр. Не надо. Я уйду.

– Кто такая… Ники?

– Я думал, она ваша дочь, сэр.

И тут Винс видит ее – соседскую девочку. Лет пятнадцати, максимум шестнадцати. Вылезает через окошко подвала в третьем доме от них. Отряхивает траву с джинсов и идет к Винсу и мальчишке, но, увидев Винса с отрезком трубы в руке и своего тайного кавалера на земле, девочка замирает, поворачивается, не меняя выражения лица, и залезает обратно в подвал.

Винс помогает мальчишке встать, и они вместе наблюдают, как девочка забирается в окошко.

«Я служу президентом почти четыре года. Мне приходилось принимать тысячи решений. Я видел свою страну сильной, я видел, как она ощупью шла навстречу кризисам. И мне приходилось разрешать эти кризисы, делая все, что возможно».

Винс стоит в своем темном доме с новой бутылкой пива, в двух шагах от телевизора, смотрит на запавшие глаза Джимми Картера, который произносит заключительную часть речи.

«Мне одному приходилось определять интересы своей страны и степень ее участия. Я делал это сдержанно, осторожно, продуманно».

Иногда просто наваливается усталость. Может быть, какие-то силы хотят выступить против тебя. Может быть, они украли твои конспекты к дебатам, может быть, они даже заключают соглашения с террористами, может быть, в ту секунду, когда ты покинешь свой кабинет, заложники вернутся домой. И опять: может быть. Может быть, ты слишком устал, чтобы идти дальше. Может быть, это и есть поражение, когда в конце… просто сдаешься. Может быть, это не страшнее, чем уснуть.

Да, так и есть, говорит президент. «Эта работа чревата одиночеством. А американскому народу в следующий вторник нужно будет в одиночку принять решение. Те, кто слышат мой голос, должны будут определить будущее этой страны. И, я думаю, следует помнить: один голос может все изменить. Если бы в 1960 году хотя бы один голос на каждом избирательном участке был иным, Джон Кеннеди не стал бы президентом этой страны».

Один голос… Пойми, ты боишься не Ленни. Не Дага. Не почтальона. И даже не всех троих сразу. Не сам заговор мучает тебя. А мысль о том, что кто-то против тебя замышляет. Неизвестность. Дело не в одной снежинке, не в одном голосе. Дело в опасности оползня. Вот что пугает. Сколько раз ты представлял, насколько легче стала бы жизнь, если бы тебе было известно будущее? Что ж, теперь ты его знаешь. Мы все ходячие мертвецы.

Солнце когда-нибудь взорвется… так что ж, теперь не вставать с постели? Пятнадцать миллиардов лет или пятнадцать минут… какое это имеет значение? Что вообще имеет значение?

И тут Рональд Рейган, единственный на всем белом свете, предлагает ответ.

«В следующий вторник день выборов. В следующий вторник вы пойдете на свои избирательные пункты, будете стоять там и принимать решение. Я думаю, после того как это решение будет принято, вам стоит задать себе вопрос…

Ваша жизнь стала лучше, чем четыре года назад?»

Бутылка падает из руки Винса. Ударяется о ковер. Вытекает пена.

Одна мысль – ничто. Все вместе тысячи отдельных электрохимических синаптических разрядов, потраченных на создание этого предложения, зажгли бы лампочку в десять ватт. Но вот он, Винс Камден, на пике технологического прогресса и новых разработок, на гребне выдающихся достижений человечества, в мире, созданном накоплением этих отдельных мыслей, растянутых на тысячелетия, – вот он, Винс Камден, который сам есть продукт технологий и закона, стоит один в своем обогреваемом, электрифицированном, изолированном убежище и смотрит на ящик с диагональю 30 сантиметров, испускающий пучки электронов, в котором два человека борются за самый значительный пост в истории человечества, а нажмешь на кнопку, и конец всей цивилизации. Вот он, Винс Камден, ошеломленный собственной значимостью и собственным желанием измениться под натиском истории и бременем многочисленных вариантов, приведенный в растерянность этим чудом бытия и всеми теми нитями, которые сплетаются в веревку одной простой мысли: «За кого же из этих безмозглых хренов прикажете голосовать?»

Глава II
Спокан, штат Вашингтон
29 октября 1980 г., среда, 2:25

Проститутки спорят о бюстгальтерах.

Знать бы заранее, Винс не остановился бы. Он был погружен в свои мысли о предстоящих выборах, и они каким-то образом улучшали его настроение – или по крайней мере отвлекали, – но теперь он стоит у «Берлоги Сэма», а Бет и ее подруга Анджела размахивают руками в холодном воздухе и выпускают облачка пара при каждом слове.

– Винс нас рассудит, – говорит Анджела и ковыляет к нему на высоких каблуках, из-за которых ей приходится слишком сильно наклоняться вперед, а ее задница становится похожей на полку. – Бет считает, что мужчины любят лифчики. А я утверждаю, что вы все с большим удовольствием разглядываете голые сиськи.

Винс переводит взгляд с Анджелы, смуглой и пышной, на Бет, тощую и бледную, прячущую за спиной потрепанный гипс.

– Боюсь, вы не к тому обратились.

Анджела берет Винса за руку и трется о нее грудью. Она моргает, и он чувствует, как кусочки туши с ее длинных ресниц падают ему на щеку.

– Да ладно тебе, Винс. На что тебе приятнее смотреть? На лифчик Бет… или на них?

– Ну, они хороши, – Винс опускает взгляд на темную впадину между грудями Анджелы. – Но, с другой стороны, лифчик обладает… определенной соблазнительностью.

Анджела отталкивает его.

– Ты бы и на яйца смотрел, если бы они были у Бет!

Бет сконфуженно смеется.

– Анджела!

Винс удаляется в спасительную «Берлогу», уже заполненную сигаретным дымом и игроками в покер, ребрышками и нелегальным спиртным. Эдди поднимается из подвала, держа сковородку с куриными крылышками в кляре.

– Винс Камден. Ударник пончикового фронта. Как оно, Винс?

– Нормально. Как жизнь, Сэм?

– Толстею, устаю, страдаю диабетом. – Эдди шестьдесят лет, он чернокожий, с седой бородой, носит очки в черной оправе.

Винс останавливается рядом с ним.

– Слушай, можно задать вопрос?

Эдди пожимает плечами.

– Что тебя гложет, Винс?

– Просто интересно, не знаешь, кто победил в дебатах?

– Из двух шлюх, поспоривших насчет лифчиков? Да в такой херне победителей не бывает.

– Нет. Нет. Я про предвыборные дебаты.

Эдди молча смотрит на него.

– Кто? Картер или Рейган? Не смотрел вчера по телику?

Эдди на минуту задумывается, потом снова пожимает плечами.

– Говорю же, Винс, не бывает победителей, если две шлюхи начинают спорить.

– Цвета играют большую роль. Ставлю доллар.

– Ты имеешь в виду, типа, черный или красный?

– Да, эти в самый раз. Или даже белый. Только не телесный.

– Цвет не имеет большого значения, если в них нет проволоки. Играю.

– Нет же, есть такие поддерживающие лифчики, на все случаи жизни. Клевая штука. Если в лифчике проволока, значит, за ним большие буфера.

– Буфера? Ты только что сказал «буфера»?

– Да эти с проволокой снимать запаришься. Отвечаю – доллар.

– Ну так и не носи такой.

– Я имел в виду, с женщины трудно снимать.

– А ты попробуй, когда она в сознании. Равняю.

– С застежкой впереди я справляюсь, но если она сзади… отстой.

– Точно. Будто едешь в полном тумане, когда сзади расстегиваешь.

– А ты что думаешь, Винс?

Он поднимает глаза. Этим всегда заканчивается – обращаются к нему. Все смотрят на него, держа карты в руках, как ватага ребятни, играющая в «пьяницу». Анджела сидит на коленях у своего сутенера, на пару с которым ест куриную ножку. Дальше полицейский в гражданском, заглянувший скоротать время, расписывается на гипсе Бет. Винс смотрит на свои часы. Четверть четвертого.

– Ладно, – говорит он. – Я скажу вам, что и как, но на этом и закончим. Лады? И поговорим для разнообразия о чем-нибудь более интеллектуальном. Например, о политике. Согласны?

Все кивают, приготовившись внимательно слушать. Джекс потягивает шампанское из большой бутылки, что стоит у него меж колен.

– Ладно. Первое, что вы должны понять: бюстгальтер – это символ мужского возбуждения. Это то, что называется… это суррогат клитора. Понимаете? Этот страх, что у тебя руки крюки… темно, неловко, и сам не понимаешь, что там делаешь. Иногда тебе везет, но даже в этих случаях не знаешь точно, что же ты делал. Яснее ясного, мы думаем только о женщинах. А когда удается подцепить одну из них, оказывается, что мы ни черта о них не знаем. – Он пожимает плечами. – Вот что такое лифчик. Еще одна женская штучка, которая, к нашему ужасу, непонятно как работает.

Все смотрят на него.

– Но вот вы справились с этим волнением, и что? Так… например, бывает момент в прелюдии, как раз перед началом главного дела. Вы уже оба полураздеты… и тут две дороги: вперед и назад. Она может передумать. А у тебя от нее крыша едет. Ты целуешь ее шею и покусываешь. Твои руки мечутся, пытаясь выяснить, на крючках он или на застежке. И именно в этот момент она тебя останавливает. Отталкивает твои руки. Встает. Улыбается тебе сверху вниз. А потом медленно-медленно… глядя прямо тебе в глаза… спускает бретельки, расстегивает лифчик… и бросает его на пол.

Все затаили дыхание. Анджела и ее сутенер замерли. И Бет тоже. Вся комната окаменела.

– Так что да. Думаю, лифчики сексуальны. Ну, – Винс выпрямляется и бросает пятерку в общий котел, – разве я тут единственный, кто смотрел эти чертовы дебаты?

Половина пятого утра. Девушки пристают к Винсу на пороге, но он сегодня весь в себе. У него нет кредиток, и он продает травку без церемоний, прежде чем они начнут расточать объятья и намеки. Сегодня даже Бет, покусывая нижнюю губу, дожидается у двери, пока другие уйдут.

– Мне понравилось то, что ты сказал про лифчики, Винс.

– Как делишки, Бет?

Она переминается с ноги на ногу.

– Уснуть не могу, вся на нервах.

– По поводу?

Она смотрит на него, будто все и так ясно.

– По поводу дома, который надо продать. Забыл? Я тебе вчера вечером рассказывала. Ларри доверил мне продать дом.

– А, ну да, ну да. – Винс напрочь забыл об этом. – Напомни, когда торги.

– В субботу, воскресенье и понедельник. Ты ведь придешь, да?

– Конечно, приду.

– Просто… Меня донимают сны о том, что всплыли мои старые делишки: или меня арестовали полицейские, или я говорю что-то совершенно идиотское.

– Бет…

– Слушай, скажи мне правду. Люди смеются надо мной?

– Над тобой?

– Из-за того, что я пытаюсь получить лицензию агента по продаже недвижимости? Глупо, да?

– Нет, – отвечает он. – Не глупо.

– Скажи правду.

– Не глупо.

– Ты же знаешь, каждая стриптизерка заливает, что копит деньги на колледж. Но они это говорят, чтобы мужчины не испытывали неловкости, глядя, как девушка раздевается. Чтобы они думали, что их эрекция вносит лепту в улучшение этого мира. Ну, наверное, поначалу, может, так и было. Мне нравилось произносить фразу: «Я учусь на агента по продаже недвижимости». – Она наклоняется и переходит на шепот. – Но теперь… черт, Винс, они ведь, возможно, позволят мне это сделать. А если я не справлюсь? Если я недостаточно умна для этого?

– Бет…

– У меня голова трещит, как подумаю об этом. Просто глупо, до чего мне этого хочется.

Наконец Винс хватает ее за сломанную руку.

– Послушай. Никогда не называй себя глупой, если тебе хочется чего-то лучшего!

Горячность его ответа слегка изумляет их обоих. Винс понимает, что обращался и к себе тоже. Они стоят и смотрят друг на друга, потом он отпускает ее руку и в смущении отводит глаза.

– Расскажи об этом доме.

Может, не стоит так поддерживать ее в попытке стать агентом по продаже недвижимости («Это бунгало постройки сороковых годов, северная стена оштукатурена, двора нет, гаража нет, привлекательность – ноль»), поскольку, как ему кажется, риелтор, на которого Бет работает, надеется переспать с ней («Просят тридцать две, но если им дадут хотя бы двадцать пять, я съем свой гипс»), и она никогда не сможет зарабатывать на жизнь продажей домов («Если эта развалина пройдет проверку управления жилищного строительства, я ему в буквальном смысле отдамся… Хотя нет, не отдамся»), но все же он верит в то, что сказал: не надо извиняться за то, что хочешь чего-то лучшего.

Тем не менее Винс начинает осознавать, что у всего этого есть иная сторона, о которой он не подумал накануне ночью.

– Как Кеньон? – спрашивает Винс.

– Прекрасно, – отвечает Бет, глядя вниз. – Спасибо. – Она сжимает его локоть, поворачивается к «Берлоге Сэма», хочет сказать что-то еще, потом улыбается и уходит.

Джекс вываливается ей навстречу и придерживает дверь, пропуская ее. Винс закуривает. Джекс дышит на замерзшие руки.

– Можно задать тебе вопрос, Джекс?

Джекс подходит ближе – сто восемьдесят килограммов, упакованные в спортивный костюм, такая большая нейлоновая сосиска.

– О чем?

– Твоя жизнь стала лучше, чем четыре года назад?

– Четыре года назад? – Джекс смотрит в землю. – Четыре года назад я был женат на сатане. Поэтому да, могу сказать, что в целом жизнь стала лучше. А у тебя? Стала?

Винс пожимает плечами.

– Видишь ли, я не задумывался до вчерашнего вечера. Мне кажется, человек может пересечь страну, поменять имя, работу, друзей – поменять все…

Мимо медленно катится машина, Винс провожает ее взглядом.

– …и совсем не измениться.

Винс влюблен.

Ладно, может, это слишком громко сказано, поскольку он еще ни разу не произнес больше пяти слов в присутствии этой женщины. Да и слова эти касались двух тем: пончики да книги. И знает он только ее имя: Келли. И видит ее всего раз в неделю, когда она покупает дюжину пончиков для своей матери, которая живет в доме престарелых.

Но если бы Винс собирался влюбиться, то выбрал бы ее. Келли – секретарь юриста, заходит каждую среду в 10:50. Поэтому каждую среду в 10:40 Винс ныряет в туалет, чтобы причесаться перед зеркалом. Он снимает фартук и садится за столик с чашкой кофе и книгой в мягкой обложке – каждый раз новой. Он читал книгу, когда познакомился с Келли четыре месяца назад. У него был перерыв на кофе, он сидел с потертым экземпляром «Войны на бобовом поле в Милагро» [3]3
  «Война на бобовом поле в Милагро» (1974) – роман американского писателя Джона Николса (р. 1940), по которому был снят одноименный фильм (1988, реж. Роберт Редфорд).


[Закрыть], который кто-то забыл в магазине пончиков. Винсу всегда нравилось читать. В тюрьме он пристрастился к нехудожественной литературе, читал по книге в день: Льюис и Кларк [4]4
  Какая-либо из многочисленных книг о знаменитой экспедиции Мериуизера Льюиса и Уильяма Кларка 1803–1806 гг., отправленной президентом Джефферсоном для исследования краев, расположенных к западу от Миссисипи.


[Закрыть], «Мифы Древней Греции», архитектура. А романы раньше приводили его в уныние, и он не прочел ни одного до того дня, когда нашел на стуле «Войну на бобовом поле в Милагро».

Винс дошел до шестнадцатой страницы, наслаждаясь описанием тяжкой жизни старика-мексиканца. Поднял взгляд и увидел две длинные гладкие ноги, уходящие в шорты, а еще выше – пару электрических глаз.

– Превосходный роман, правда?

Винс посмотрел на обложку и пробормотал лишь:

– Да.

– Вам не нравятся герои?

– Да.

– Много читаете?

– Да.

– Беллетристику?

– Да, – только и смог выдавить он этим ногам и глазам.

– И я, – ответила она. – Ужасно люблю свернуться калачиком у камина с хорошим романом в руках.

Люблю. Вот так вот. Именно это словцо зацепило Винса. Люблю. В тот момент он поклялся, что тоже полюбит романы, чтобы однажды свернуться калачиком у камина вместе с Келли. Поэтому теперь каждую среду после работы он идет в букинистический магазин поблизости и обменивает книгу, которую читал, на другую. Всю неделю книга лежит у него в шкафчике в магазине, и он читает как можно больше в перерывах на кофе, чтобы к утру следующей среды, когда зайдет Келли, можно было с умным видом разглагольствовать о новом романе. Он редко переваливает через середину, читает ровно столько, сколько нужно, чтобы понять, в чем суть, и поговорить с ней о книге. Потом он меняет ее на новую.

Винс и хотел бы дочитать некоторые книги, но нужно брать новую каждую неделю – чтобы было о чем поговорить с Келли. А еще потому, что он суеверно полагает, будто сумеет отыскать такой роман, который поможет ей влюбиться в него. Но, если быть совершенно откровенным, есть еще одна причина, по которой он никогда не дочитывает до конца. Винс боится, что финал его разочарует. По этой причине он когда-то бросил читать беллетристику. Он проглотил «Большие надежды», когда сидел в «Райкерс» [5]5
  Крупнейшая тюрьма Нью-Йорка, расположена на острове Райкерс посреди Ист-Ривер.


[Закрыть], и это произведение ему нравилось – историей о том, как преступник тайком поддерживает бедняка деньгами, – пока тюремный библиотекарь не сказал ему, что Диккенс написал две концовки. Узнав подлинный финал, Винс решил, что вся художественная прозаическая литература предала его. У истории, запавшей ему в душу, две концовки? У книги, как и у жизни, конец должен быть один. Либо повзрослевшие Пип и Эстелла уходят в закат, держась за руки, либо не уходят. По его мнению, финал этой книги совершенно противоречит ее сути. Пятьсот страниц сплошного противоречия. Все романы противоречивы.

Поэтому теперь он читает только начало. И это не так уж плохо. Ему даже начинает казаться, что это более эффективный подход – пробовать лишь начало чего-то. В конце концов, у книги может быть всего два финала: правдивый и красивый. Если он красив, то далек от реальности. И выглядит вымученным, поддельным. Если он правдив, то значит, все закончилось плохо. Чьей-нибудь смертью. По этой причине большинство теорий, религий и экономических систем распадаются на части, когда начнешь проникать в глубину их сути. И по этой же причине подростки находят смысл в буддизме и у «Бич Бойз». Потому что они еще слишком молоды, чтобы осознать: на самом деле жизнь – отчаянная борьба, которая всегда кончается одинаково. Только начало и середина могут быть разными. А сама жизнь неизменно кончается плохо. Если видел, как люди умирают, нет нужды дочитывать какую-нибудь книгу, чтобы узнать это.

Знакомство с началами книг шло у Винса прекрасно до прошлой недели, когда Келли НЕ спросила его о том, что он читает («Раковый корпус» Солженицына). Винс запаниковал, побежал к чудаковатой престарелой продавщице в свой букинистический магазин и попросил помочь. Маргарет, продавщица, предположила, что круг чтения Винса стал слишком узким («чересчур однобоким»), чтобы должным образом впечатлить двадцатишестилетнюю девушку в 1980 году. С тех пор Маргарет посылает Винса в странных направлениях: к модернизму, металитературе и авангарду. И он бывает приятно удивлен. На прошлой неделе Винс читал «Невма и напевы», книгу коротких «фантазий» Роберта Кувера, и поймал себя на том, что объясняет вроде бы заново очарованной Келли, как Кувер раздробил мир не только на разные точки зрения, но и на разные реальности. («Будто все эти кусочки лежат на земле, а мы можем поднять их и сложить такой мир, какой захотим».) Он был взбудоражен, когда она заинтересовалась и забросала его вопросами.

Поэтому теперь Винс еще дальше зашел в область экспериментальной литературы, взяв «Устройство Дантова ада», злой, кольцеобразный, метафорический, поэтический путеводитель по аду агрессивного чернокожего автора Лероя Джонса. Винс не уверен, что до конца понимает, но ему нравятся язык и некоторые образы, когда он берется за четвертый круг ада. «Лето мертвых имен. Ранние сумерки птиц за домами…» Именно это он читает, когда Келли входит в магазин и направляется прямо к его столику.

О Келли. Рост – метр шестьдесят два, в колледже играла в волейбольной команде, двадцать шесть лет, белая. Чистая нежная кожа. Заутюживает стрелки на узких голубых джинсах, длинные светлые волосы идеально уложены: ниспадают от пробора по центру словно крылья ангела. Тик зовет ее Фарра.

– А вот и Фарра, – говорит он.

Даже самые древние старики отрываются от своих пончиков.

– Привет, Винс, – улыбается она. – Только не говори, что это опять новая книга.

Он кивает.

– Ты потрясающий.

Улыбается.

– Что на этот раз?

Винс поднимает книгу и старается, чтобы по тону не было заметно, что он репетировал.

– Она о том, как мы создаем собственный вариант ада прямо здесь, на земле.

– А-а, – неопределенно отзывается девушка.

Винс продолжает:

– Для этого парня ад – город Ньюарк в штате Нью-Джерси. Когда-нибудь была в Ньюарке, Келли?

– Нет, – отвечает Келли. Она погружена в свои мысли или ему мерещится? – Кажется, нет.

Винс поднимается.

– Да, Ньюарк – дыра. Я поместил бы ад поближе к Патерсону. По сравнению с Патерсоном Ньюарк просто детский парк развлечений.

Да, она действительно думает о чем-то своем: улыбается, кивает, но над его шутками не смеется.

– А-а, – повторяет девушка и поворачивается к прилавку с пончиками.

И это все? Все, что ему причитается сегодня? Сокрушенный, он плетется следом, надевает фартук и обходит прилавок. Лерой Джонс. Идиот. Винс клянет себя и продавщицу букинистического магазина. Я слишком увлекся этим направлением, думает он и прикидывает, следует ли взяться за еще одну книгу Джона Николса. Может, «Милагро» – часть не связанной по сюжету трилогии? Это было бы разумно: если сомневаешься, бери трилогию.

– Сегодня мне… – Келли выбирает дюжину пончиков, в том числе пять с желе.

– Сегодня больше пончиков с желе, чем обычно, – тихо замечает Винс, складывая их в коробку. Он наклоняется и смотрит на нее через витрину – ноги в узких джинсах идеально симметричны. Господи! Отдав пончики, он замечает политический значок, приколотый к пальто Келли. На нем красно-белые полоски и голубые надписи: «Греб» и «СДП [6]6
  Старая Добрая Партия (имеется в виду республиканская партия).


[Закрыть]».

Он выпрямляется и смотрит ей в глаза.

– Греб?

– Гребби. Аарон Гребби. Он юрист в той фирме, где я работаю… и мой друг. Он баллотируется в законодательное собрание штата.

– Будешь за него голосовать?

Она улыбается.

– Да, буду. Он хороший человек. – Смотрит на пончики.

Винс кивает, заклеивает коробку и ставит ее на прилавок.

– Значит, ты за республиканцев?

Келли морщится.

– Нет. Может быть. В юности я была стойким демократом. Как и все. А теперь… я думаю, что у этой страны было столько промахов, что нужны перемены. На этом строится избирательная компания Аарона. «Вернем Америке ее величие». – Она поводит плечами в едва заметном смущении. – По крайней мере Аарон так всегда говорит.

– А что он думает по поводу заложников?

– Он считает, что этот вопрос решается не на уровне законодательного собрания штата.

Винс кивает.

– Но я уверена, он хочет, чтобы они вернулись домой.

– Непростое у него положение, да?

Она смеется.

– Ты должен голосовать за Аарона. Он тебе понравится. Он много читает. Как ты.

– Да?

– Но предпочитает в основном нехудожественную литературу. Слушай, ты пойдешь сегодня на встречу с сыном Рейгана? – спрашивает Келли. – Аарон там будет. Сможешь с ним познакомиться.

– Да, – отвечает Винс. – Я как раз подумывал, не сходить ли мне на встречу с сыном Рейгана.

Девушка снова улыбается. В этой улыбке Винсу видятся дети, загородный клуб, стрелки, заутюженные на его собственных джинсах.

– Тогда увидимся там, – говорит она.

– Хорошо, – соглашается он и смотрит ей вслед. Потом бежит в заднюю комнату, бросает книгу в шкафчик, хватает газету и начинает листать страницы в поисках объявления о приезде в город отпрыска Рональда Рейгана.

– Прочел я как-то одну книгу, – говорит Тик и ставит на прилавок поднос с кленово-сиропными пышками. – Называлась она «1984». В школе задали. Написал ее один французский тип, Харвелл, где-то там в шестнадцатом веке и предсказал, что в 1984 году не останется никакого футбола и баскетбола и вообще ничего такого. Единственным видом спорта будут гонки на велосипедах ВМХ. Вот почему я везде езжу на своем велике. Потому что когда в 1984 году дойдет дело до Олимпиады, эта херня станет олимпийским видом спорта, и я намерен получить гребаную золотую медаль, стопудово. А потом, когда мы вернемся к золотому стандарту, эта медалька будет стоить своего веса в золоте. В той книге говорилось, что велогонкам будут учить как карате, в спортзалах. Я стану сенсеем моего собственного зала ВМХ, прикиньте. Мы будем трахаться, медитировать, курить травку… – все на своих великах. Люди будут приезжать издалека, чтобы учиться у разных мастеров. Раз в два месяца я буду исчезать, слоняться по стране, учить и…

– Слушай, Тик, а сколько тебе лет? – перебивает его Винс.

Пожимает плечами.

– Я измеряю время не так, как все остальные, мистер Винс.

– Но тебе уже можно голосовать?

– Ага…

Винс протягивает ему сложенную газету.

– Слушай, мне нужна компания. Пойдем, послушаем сына Рейгана и…

– Минутку, минутку. – Тик отступает от газеты, словно это бомба. – Я не голосую, мистер Винс. Они этого и добиваются… занести в список твою задницу. А когда всплывает какое-нибудь дерьмо, они просто достают свой большой список – и пожалуйста, Максвелл Тикмен, 2718, Вест-Шервуд-авеню, Спокан, штат Вашингтон. И – бац! Наутро у тебя в зубе уже гребаный радиомаячок.

Он уходит, оставляя Винса читать газетную статью.

Помощник маршала Соединенных Штатов Дэвид Бест, побагровев от гнева, выходит в приемную.

– Во-первых, никогда не приходи, предварительно не позвонив! – В гневе Дэвид выглядит еще старше, и Винс представляет, как напрягается его сердце, чтобы наполнить кровью эти толстые конечности.

Винс вскидывает руки, признавая себя виновным перед Дэвидом и его секретарем.

– Извини.

– Какая? Карлайл? Карсон? Какую тебе сегодня надо?

– Нет, нет. Я не за новой фамилией. Ничего похожего.

– Тогда чего тебе?

Винс переводит взгляд с Дэвида на секретаря и обратно.

– Тебе не кажется, что нам стоит поговорить без свидетелей, Дэвид?

Дэвид поворачивается и гордо удаляется в свой кабинет. Ему приходится поднимать плечи, чтобы передвигать зад и ноги. Он обходит свой стол и садится.

– Нельзя так запросто заглядывать ко мне. Я же тебе говорил. Звонишь, даешь номер, и я с тобой где-нибудь встречаюсь. Где пожелаешь. Если же тебе приспичило прийти сюда, если у тебя срочное дело, сначала звони. Ты даже не представляешь, кто может оказаться у меня в кабинете!

– Мне казалось, ты сказал, что это неважно, – заметил Винс. – Что я не стою того, чтобы меня убивать.

Он вздыхает.

– Ну, хватил через край.

– Ясно. Я вчера слегка не в себе был. – Винс смеется над собой. – Накинулся на паренька, который сидел в машине у моего дома.

– Господь всемогущий, Винс…

– Нет, все в порядке. Я его не тронул. Хороший пацан. Ждал свою подружку. Она как раз пыталась улизнуть из дома. Это заставило меня понять, что ты прав. Я действительно стал параноиком, будто по-прежнему живу старой жизнью. Но я не там. Я здесь. У меня новая фамилия, новая жизнь. И она должна… она должна стать лучше, чем четыре года назад.

Дэвид слушает, не высказывая своего мнения.

– В том смысле, что нет причин, по которым я не могу… ну, понимаешь, стать частью событий. Может, восстановиться в институте? Или жениться? Детей завести? Вступить в загородный клуб? Что-то в этом роде. Я неглуп. Могу освоить все, что захочу, верно?

Дэвид улыбается.

– Уже присмотрел какой-то конкретный загородный клуб?

Винс переводит взгляд на картину в раме над его стулом.

На портрете Джимми Картер кажется еще более несчастным, чем давеча на экране. Винс кивает на него.

– Тебе, наверное, нужно быть на стороне рулевого, да?

– Это ты о чем?

– О президенте. У тебя, наверно, будут неприятности, если ты пойдешь со мной сегодня вечером на встречу с сыном Рейгана?

Дэвид оглядывается через плечо, словно впервые видит портрет Картера.

– Я могу голосовать, как мне заблагорассудится, Винс.

Винс кладет газетную вырезку на дубовый стол Дэвида. Мелкий заголовок гласит: «Сын Рейгана отправляется в Спокан».

– Сегодня в девять вечера. В ресторане Кейси на Монро.

Дэвид отталкивает вырезку.

– Я не могу с тобой туда пойти, Винс.

– Само собой, – кивает тот, складывает вырезку и прячет в карман.

– Прости, но это было бы…

– Ничего страшного.

– Впрочем, я рад, что ты интересуешься политикой.

Винс подается вперед.

– Об этом не говорят в программе защиты свидетелей. Тебе возвращают право голосовать, а что если ты никогда… – Он отстраняется. – В моем районе этим делом интересуются одни придурки. Политики платят профсоюзам и церкви, чтобы те обрабатывали свою паству. А городское управление и муниципальный совет – это всего-навсего еще две шайки, запустившие руки в твой карман. Никто не голосует. Чего напрягаться? Но теперь… – Винс чувствует, что поток его мыслей отклоняется в сторону. – Видишь ли, я пытаюсь понять… – Он подается вперед. – Дэвид, как ты думаешь, за кого голосовать?

Дэвид устало смотрит на него.

– Винс, иди домой.

Винс кладет «Устройство Дантова ада» на прилавок.

Маргарет, подслеповатой продавщице «Форзаца», лет шестьдесят. Она седая и тощая, как палка, носит платья в фольклорном стиле, на шее цепочка, прикрепленная к очкам. Она стоит за прилавком, усыпанным суперобложками книг и самодельными закладками, а за ней большая комната, до потолка забитая темными рядами книг. Маргарет смотрит Винсу в глаза и как будто понимает, что его постигла неудача. Она прикладывает руку к сердцу.

– Ой, нет. Что случилось, мистер Камден? Переборщили мы с этой афроамериканской литературой?

– Не знаю, переборщили или нет, Маргарет. Знаю только, что ее эта книга не заинтересовала.

Маргарет снимает круглые очки и качает головой.

– Только не падайте духом, мистер Камден. Это еще не поражение. Запомните: завоюй разум, а сердце подтянется. – Она выходит из-за прилавка. – Или есть другой способ?

Винс идет следом за ней к полке, на которой по алфавиту стоят книги в мягких обложках.

– Вся прелесть в том, что есть другие книги, – подбадривает Маргарет. – Всегда есть. Давайте начнем сверху, ладно? – Глядя из-под своих бифокальных очков, она цокает языком. – Наверное, экспериментальная литература оказалась слишком заумной, мистер Камден. Я знаю, что нам надо – что-нибудь романтическое и захватывающее. Эпопея!

– Вообще-то, – вмешивается Винс у нее за спиной, – я бы взял что-нибудь про политику. У вас есть что-то по этой теме?

Она не оглядывается.

– О, политический роман. Чудненько. Может, Роберт Пенн Уоррен?

– Я бы предпочел нехудожественную литературу.

Маргарет резко замирает и оборачивается.

– Но ваша девушка сказала, что любит романы.

– Оказалось, она участвует в избирательной кампании одного человека. И я подумал…

– В избирательной кампании? – оживляется Маргарет. – Она активист избирательного штаба? Что ж. Сознательная особа. Чудненько, мистер Камден. Видимо, серьезная девушка.

– Она блондинка.

Шутку Маргарет не улавливает.

– Может, что-нибудь по теории управления? По выборной политике? Сборник репортажей с избирательных участков? Эссе?

– А что у вас есть о президентских выборах?

– Ах, да. Самое время. Легкая тема. Идеальный повод начать многозначительный разговор. Очень хорошо, мистер Камден. Хитро.

В Маргарет не больше ста пятидесяти сантиметров роста. Она двигает стремянку вдоль стеллажа, просматривая высокие стопки сборников и биографий. Винс идет за ней. Она протягивает ему книги. «Страх и ненависть в избирательной гонке 1972 года». «Как делали Президента 1960 года». «Как продавали Президента 1968 года».