Текст книги "Гражданин Винс"

Автор книги: Джесс Уолтер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

– Печально, – говорит Винс.

Гребби отмахивается от сочувствия.

– И даже тогда я мог все уладить. Или по крайней мере не рассказывать ей о Келли. Я же спец по вранью, ты знаешь? Нет, правда, я виртуоз. Но я начал думать о том, что видел. О людях в покер-клубе. О том парне в машине… я ведь мог застрелить его, Винс. То есть – я хотел! Как это характеризует меня? Иначе говоря, чем я отличаюсь от такого, как он? Ведь должно же быть что-то… должно быть что-то, что отличает такого, как я, от такого, как… – он смотрит на стакан, который держит в руке. – Мне хочется быть лучше.

Он пожимает плечами.

– Вот я и сказал Поле, что мне ужасно жаль. Что я не хотел, чтобы это произошло. Но оно произошло. Пола спросила, кто она. Я ответил, что это неважно. А она сказала: «Еще как важно». Ну, я и сказал.

Гребби умолкает. Винс подается вперед. Гребби поднимает взгляд и как будто удивляется, что Винс еще здесь. Он наклоняет голову то к левому, то к правому плечу.

– Пола слушала спокойно. Кивала, словно догадывалась, кто она. Потом ушла к себе, сложила вещи в чемодан, забрала детей и… просто ушла.

– Ты знаешь, где она?

– Пола? У сестры.

– Тебе нужно все прояснить. Поезжай к ней.

– Она не станет со мной разговаривать.

– А ты не звони ей. Поезжай без предупреждения. Будь же мужиком. Скажи, что больше это не повторится.

Гребби подавляет отрыжку, потом начинает бешено озираться, будто его сейчас вырвет. Он поднимается и идет в ванную, но Винс ничего не слышит из-за шума воды.

Винс остается сидеть, потом смотрит на свой стакан, пересекает запущенную гостиную и берет стакан Гребби. Идет к музыкальному центру, сгребает бутылки и относит их в кухню. Там он выливает в раковину остатки алкоголя из тех бутылок, в которых еще что-то осталось. Потом ставит бутылки на заднем крыльце. А в гостиной Джин Рейбёрн поздравляет женщину в огромных очках, когда на экране под ее лицом вспыхивает: «15 000 долларов!» В ванной по-прежнему шумит вода.

Спустя минуту Винс идет по узкому коридору, на стенах которого висят школьные фотографии очаровательных детей Гребби, к закрытой двери ванной. Он негромко стучит. Ответа нет.

– Эй. Ты в порядке?

Наконец Гребби открывает дверь и выходит. Протискивается мимо Винса. Из ванной тянет желудочным соком и алкоголем.

– Извини, – говорит он.

Винс догоняет его в гостиной. Гребби выглядит больше опечаленным не тем, что его вырвало, а тем, что закончились «Умники».

– Так что будешь делать? – спрашивает Винс.

– По-моему, уже началась «Пирамида 20 000 долларов».

– Завтра выборы…

– Это уже неважно.

Винс с минуту смотрит телевизор, потом встает и идет к двери. Но останавливается на полпути.

– Знаешь, делай, что хочешь. Мне плевать.

Он чешет в затылке, пытаясь понять, что хотел сказать.

– Но как же все то, о чем ты говорил на днях? Ты же сказал, что каждое утро тебе не терпится поскорее подняться и пойти на работу. «Хороший зоопарк есть хороший зоопарк». Потому что, как бы там ни было, это лучшие слова, которые мне доводилось слышать от политика. А может, и вообще от человека.

Гребби смотрит на журнальный столик, обхватив голову руками.

Винс бросает взгляд на телевизор, пожимает плечами. Поднимает свой рюкзак, идет к двери и открывает ее. Замечает газету на столике у входа, снимает с нее резинку и пролистывает до рубрики «Объявления по темам». Потом выходит на улицу, в послеобеденную прохладу и уже на крыльце открывает газету. Проводит пальцем по колонке «Недвижимость», находит то, что нужно. Поднимает глаза. На другой стороне улицы Келли сидит, откинувшись на спинку сиденья, и смотрит в потолок «Мустанга». Винс ждет на крыльце. Услышав, как Гребби включил душ, он переходит улицу и садится в машину.

– С ним все будет в порядке. Он приходит в себя.

– Его жена…

– Да.

– О, Господи.

Наконец Винс поворачивается к ней.

– Слушай, теперь тебе стоит держаться от него подальше. Ты ведь понимаешь это, Келли?

Она смотрит в пол. Плачет, плечи дрожат. Есть в архитектуре такая особенность: некоторые здания красивее издали. Винс терпеливо ждет. Келли вытирает глаза и делает глубокий вдох. Убедившись, что она справилась с собой, Винс протягивает ей сложенную газету.

– Сможешь подкинуть меня по этому адресу?

Дюпри ерзает, полулежа, чтобы найти удобное положение. Его запястья стянуты наручниками. От глубоких вдохов ноют ребра. Два нижних слева, наверное, сломаны. Ссадина на щеке болит, словно достала до мозга. Последний раз он был в наручниках еще в академии. В них неудобно. Чарлз резко поворачивает за угол, Алан падает на груду обувных коробок. Морщится от боли в груди. Выпрямляется.

– Я про тебя все лейтенанту моему рассказал, – врет он. – Случись что со мной, они тебя сразу вычислят.

Чарлз молчит, не оборачивается. Дюпри смотрит на горизонтальные линии на лысой голове и шее Чарлза, разделенные ремешком от челюстной скобки. Дюпри радуется, что есть этот ремешок, иначе не определить, где заканчивается шея и начинается голова.

– Люди в фойе гостиницы слышали, как я кричал. И все видели, – говорит Дюпри.

На самом деле они пялились на него, будто он какой-нибудь грабитель или извращенец. Руки за спиной скованы наручниками. Здоровенный детектив тащит его за локоть через фойе, показывая всем свой значок. У бордюра Дюпри сделал неловкую попытку вырваться, но Чарлз просто разок приложил его головой о капот – отличный ход. Дюпри решил, как только у него в голове прояснилось, что надо бы этот прием запомнить и применить при случае, если, конечно, удастся выйти невредимым из этой передряги.

Он пытается поймать взгляд Чарлза в зеркале заднего вида.

– Стоит моему лейтенанту позвонить в гостиницу, и он узнает, что произошло. С твоим каркасом тебя очень легко опознать.

Молчание.

Дюпри откидывается на спинку сиденья. Они едут на север, мимо Центрального парка. Дюпри смотрит в окно, потрясенный тем, что сердце этого стремительного, огромного, густонаселенного города – столь прекрасное и безмятежное место. Бегуны, скейтбордисты, велосипедисты, старушки с собачками в свитерах. Дюпри поднимает взгляд на Чарлза. Одна рука детектива лежит на руле, вторая на дверце. Дюпри переводит взгляд на свой чемодан, на свои ноги на полу. Он сжимает чемодан между лодыжками, косится на Чарлза. Вот если бы как-нибудь затащить чемодан на сиденье, открыть его, вынуть револьвер, найти патроны, зарядить, потом резко повернуться и застрелить Чарлза – и все это, развернувшись назад, с руками, скрепленными наручниками за спиной.

План Б. «Эй, мне разве не положен один телефонный звонок?»

Чарлз едет по Амстердам-авеню, мимо Колумбийского университета, въезжает в Морнингсайд-Хайтс. В Гарлем. За окном исчезают неоновые огни, кирпичные фасады покрыты граффити, опутаны решетками. Чарлз не останавливается. Кварталы превращаются в расплывшееся пятно из лиц и зданий, Дюпри откидывается на сиденье и закрывает глаза. Наконец машина притормаживает, Дюпри открывает глаза. На табличке написано: «153-я улица». Они едут вдоль увитой плющом стены из булыжника, которая прерывается коваными воротами, Дюпри видит их через заднее окно.

«Кладбище Троицы». Приятного мало. Чарлз медленно ведет машину по дороге, которую при иных обстоятельствах можно было бы назвать проселочной, по низким поросшим травой холмам, засыпанным облетающей листвой вязов и дубов, к крытой аркаде, ведущей в сельскую церквушку. Дюпри не верится, что в этом городе, в самом сердце Манхэттена, есть такой уголок. Он озирается. На петляющих дорожках стоят машины и люди. Они склоняются к могилам, кладут цветы, проходят к мавзолеям.

Наконец Чарлз останавливает машину, выходит и открывает заднюю дверцу. Хватает Дюпри за руку, выдергивает его наружу и тащит по дорожке на один из травянистых холмов к надгробию, окруженному цветами и мягкими игрушками. У могилы он толкает Дюпри вниз к пластмассовым цветам и вазам. Щека Дюпри касается холодного камня. Он выпрямляется и остается стоять на коленях. Читает надпись на плоской плите: «Я взыскал Господа, и Он услышал меня, и от всех опасностей моих избавил меня. [41]41
  Псалтырь, 33:5.


[Закрыть]Молли Энн Чарлз, 9 марта 1978–11 ноября 1978».

Дюпри поднимает глаза.

– Твоя дочь.

Чарлз кусает губы и порывисто царапает в блокноте.

«порок сердца клапан закрылся»

– Соболезную, – говорит Дюпри. Он снова смотрит на даты. Почти два года прошло. – Врожденное?

Чарлз пишет:

«четыре операции дорого»

Дюпри понимает, к чему могут привести подобные обстоятельства. Представляет, как Чарлз прокручивает в голове вопрос, где достать денег, чтобы оплатить возрастающие расходы на лечение, как его охватывают страх, злость и беспомощность.

«она все время плакала»

Он мог найти ночную подработку, но это не спасло бы положения. В то же время каждый день на работе он видит, как наркодилеры сорят деньгами направо и налево. И ему становится тошно от киллеров, разъезжающих на «БМВ», богатеньких детишек, катающихся на папочкиных тачках в город за колой. В первый раз, наверное, было очень легко. Чепуха. Проще пареной репы.

«боролись жена передала»

Чарлз сосредоточенно смотрит на листок, его лицо перекошено. Он будто подыскивает слово. Наконец, поворачивает блокнот к Дюпри.

«растерялся тогда»

Дюпри кивает. Кто может предсказать, что сам он станет делать в такой ситуации? Насколько далеко зайдет? Он встречается взглядом с проходящей мимо женщиной. Представляет, как странно они должны выглядеть со стороны: человек стоит на коленях у маленькой могилки, руки стянуты за спиной наручниками, а здоровенный детектив с разбитым лицом нависает над ним с ручкой и блокнотом.

«работал той ночью»

Дюпри переводит взгляд на могилу. На ней лежат выцветшие открытки, пластмассовые цветы и плюшевой слон с большими обвислыми ушами. Чарлз переворачивает страницу.

«она умерла и как будто»

Он задумывается над блокнотом, снова переворачивает страницу.

«я никогда не знал ее»

Наконец Чарлз перестает писать. Рука с блокнотом тяжело падает вниз. Дюпри переносит вес на правое колено и с трудом подтаскивает под себя одну ступню. Боль ударяет в ребра и в ссадину на щеке. Но ему удается встать. Чарлз не останавливает его. Дюпри выпрямляется, смотрит Чарлзу в глаза и тихо произносит:

– Мне очень жаль.

Потом делает глубокий вдох, ожидая удара.

– Но это не важно. Ты же понимаешь, правда? Это ничего не меняет.

Чарлз смотрит на него равнодушными холодными глазами.

Дюпри подбирается ближе, говорит тише:

– В каком-то смысле… это только усугубляет.

И тут появляются слезы. Они обтекают щеки Чарлза. Он толкает Дюпри, и тот летит на землю, шлепается на плиту, сбивая игрушки и цветы. Чарлз, пошатываясь, нависает над ним. Запрокидывает голову, но не может открыть скрепленную проволокой челюсть, и у него получается звук, похожий на стон спящего ребенка – тихий дрожащий писк, летящий над холмами, поросшими травой.

Печенье с шоколадной крошкой. Винс определяет запах, едва ступив на крыльцо небольшого оштукатуренного дома. Входная дверь не поддается, и, дернув ее, он сильно ударяется лбом. Дверь меньше дверного проема, и, прежде чем открыть, он различает по ее периметру тонкие полоски света.

Бет сидит одна за обеденным столом и кажется крошечной. Рядом, по обе стороны от тарелки с печеньем, – две стопки информационных листовок «Продается дом». На Бет бежевый костюм, левый рукав закатан над гипсом, лежащим на раскрытом журнале.

– Винс? – она сдерживает улыбку. – Ты зачем пришел?

– Подыскиваю дом.

Она пропускает его шутку мимо ушей.

– Тут о тебе спрашивали.

– Полиция?

– Да. И еще один человек. Рей.

Винсу не нравится, как она произносит это имя, не нравится фамильярность, звучащая в ее голосе. Она переспала с ним. Он чувствует, как по позвоночнику бегут мурашки.

– Держись подальше от этого парня, Бет. Мне плевать, сколько он тебе платит. Держись от него подальше.

– Он заглядывает к Сэму последние несколько вечеров. В карты играет. Говорит, что вы с ним старые друзья. Он чем-то на тебя похож.

– Бет…

Она поднимается и неловко обнимает его, все время пытаясь отстраниться.

– Спасибо, что зашел, Винс. Хотя это необязательно.

Он сжимает ее плечи.

– Обещай мне, что больше не будешь с ним встречаться, Бет.

Она выворачивается и снова садится на стул.

– Так ты насовсем вернулся, Винс?

– Нет, – отвечает он.

Бет кивает. На ее лице не отражается ни одна эмоция.

– Бет, я серьезно. Держись от него подальше.

Она молча смотрит.

– Мне просто нужно знать, что тебе ничто не угрожает.

– Ну. – Она вымученно улыбается. – Кто может это знать наверняка?

Винс берет листовку.

– Как дела с продажей дома?

На картинке дом выглядит еще хуже, чем на самом деле, если такое возможно. Крошечные окошки в беспорядке раскиданы по розовой оштукатуренной стене. Две спальни. Одна ванная. Нефтяное отопление. Гудронированная крыша. Цена продавца: 32 500 долларов.

– В выходные кое-кто приходил. А сегодня ты первый… такое чувство, что Ларри спихнул мне дом, который никогда не купят. Зачем, не знаю – может, научить меня чему-то. Указать мне мое место.

Она берет печенье, вертит его в руке и кладет обратно на тарелку.

– Да ну… Просто в такую поганую погоду никто не хочет искать дом, – замечает Винс. – Но ты прекрасно тут смотришься. Как будто здесь и живешь.

Винс мучительно ищет, что бы еще сказать.

– Покажешь мне, что тут и как?

– Не надо, Винс.

Он осматривается. Металлические шкафчики в кухне, капающий кран, потеки на потолке в гостиной.

– Как же мне понять, хочу ли я купить его, если ты мне все не покажешь?

– Винс. Перестань. – Она подвигает к нему тарелку с печеньем.

Он берет одно и съедает его в два приема.

– Сама испекла?

– Винс.

– Я серьезно. Очень вкусно. Это же моя работа, Бет. Забыла, я ведь пекарь? И печенье у тебя чертовски удачное получились. Честное слово. Идеальное соотношение теста и шоколадной крошки. Простояли в духовке ровно столько, сколько нужно, чтобы испечься и не пригореть.

Винс берет еще одно печенье и ставит рюкзак на стол.

– Слушай. Мне, возможно, придется спрятать деньги на некоторое время. – Он расстегивает молнию, достает пакет из-под муки и двигает его по столу. – Сколько возьмут за эту развалину?

Операция проходит очень просто: стоя рядом с Винсом, Бет кладет двадцать тысяч долларов Винса на свой банковский счет (увеличив сальдо до 20 428 долларов 52 центов), и банк выписывает документ на продажу дома. Поскольку Бет вносит больше двух третей суммы, банк соглашается ссудить ей недостающую часть под залог дома, хотя двадцатипроцентная ставка увеличивает выплату до 160 долларов в месяц. Столько же она сейчас отдает за квартиру. За тридцать лет, на которые выдан кредит, Бет выплатит одних только процентов на пятьдесят тысяч долларов. По мнению Винса, это бессовестное вымогательство. Если брать взаймы у мафии, проценты и то выгоднее.

Тем не менее Бет приходит в восторг, когда, услышав о предложенных ею 28 500 долларах, продавец прыгает от радости. Разумеется, Ларри требует свои комиссионные, и процент от сделки, который он неофициально обещал Бет, идет ему. Она отказывается от освидетельствования и оценки и вызывается сама оформить страховку. Пока клерк, выдающий заем, зачитывает остальные условия, Бет только быстро кивает.

На протяжении всего разговора Винс чувствует себя так хорошо, как никогда прежде. Ему приходится прикрывать рот рукой, чтобы окружающие не видели его улыбки. Каждые пять минут Бет оборачивается на него через плечо, и он прикидывает, сможет ли она ладошкой прикрыть свою улыбку.

Она не перестает улыбаться с той секунды, когда он достал пакет из-под муки, показал ей деньги и сказал:

– Я хочу, чтобы вы с Кеньоном жили здесь.

Бет покраснела и поймала его взгляд.

– А ты… – Фраза осталась незаконченной, будто Бет испугалась расспрашивать дальше.

– Пока нет, – ответил он. – У меня еще есть дела. Возможно, мне придется уехать ненадолго. – Он сделал глубокий вдох. – Но когда я вернусь, давай попробуем, вдруг получится.

Винс понимает, что верит в это.

Сначала она попыталась с ним спорить.

– Я не могу, Винс. Не могу взять деньги. Ты же говорил, что копишь на собственный ресторан.

– Успеется, – сказал он. – Прошу тебя, Бет. Возьми.

Он вдруг представляет, как Бет и Кеньон сидят на крыльце, ждут, когда он вернется домой из магазина пончиков – только это не он, а его отец, – и тут его осеняет: вот она, твоя мечта!

Когда Бет наконец соглашается, ее лицо светится радостью, от которой ему становится просто хорошо. Только в кино Винс видел, как люди плачут от переполняющего их счастья.

Клерк кладет перед ней лист бумаги.

– Это должно остаться у продавца. Займет несколько дней, но поскольку вы свой старый дом не продаете, к тому же отказались от освидетельствования и оценки, я думаю, все будет готово уже через две недели. Если продавец будет не против, сможете переехать в свой дом через месяц.

Бет хватает Винса за руку и сжимает ее. Наклоняется и шепчет ему на ухо.

– Возвращайся скорее.

Клэй ждет в обычное время в обычном месте, на улице за столиком закусочной «Дикс Драйв-ин». Винс подходит, кладет рюкзак на скамейку и плюхается рядом.

– Ну и неделька у меня выдалась, не поверишь, – говорит он.

Клэй даже не поднимает глаз.

– Ты не злишься из-за машины, правда? Жуткая тачка, Клэй.

– Я рискую по полной программе, а награды никакой.

– Купи американскую.

– Если меня возьмут, значит, судьба. Жизнь такая.

– Ты прав, Клэй.

Клэй удивленно смотрит на него.

– Поэтому-то и надо все отменить, – продолжает Винс.

– Ты о чем?

– Я о том, что пора сворачиваться.

– Что значит сворачиваться?

– То и значит. Запахло жареным. Парня, который делал карточки, на днях убили. Понятно? Убили. Полицейские сели мне на хвост. А еще в городе появился один человек, опасный человек – с заданием. Ты слушаешь меня?

Клэй ничего не отвечает.

– Этот человек хочет, чтобы я сдал ему тебя, Клэй. Ему нужно твое имя.

– Ну так и назови. – Клэй поправляет очки. – Скажи ему, что я хочу с ним поговорить. И вести с ним бизнес.

– С такими людьми бизнес не ведут, Клэй. Ты отдаешь ему свои деньги, он стреляет тебе в лицо.

– Я хочу с ним встретиться.

– Нет.

– Слушай, Винс. Хочешь свалить – давай. А я хочу продолжить. Я смогу добыть в два раза больше кредиток и получить в два раза больше бабок.

Винс наклоняется и понижает голос.

– Сто раз тебе говорил. Больше кредиток брать нельзя. Тебя поймают.

Клэй качает головой.

– Я не просил твоей защиты. Назови мне его имя, черт побери! Если сам боишься продолжать, так хоть под ногами не путайся.

Клэй роется в кармане и, достав что-то, держит под столом обеими руками.

Винс улыбается.

– Посмотри под стол, Винс.

– Да пошел ты, Клэй.

Клэй на мгновенье поднимает предмет – что-то мышино-серое – и тут же опускает его под стол.

– Застрелишь меня? – удивляется Винс. – Здесь? В «Диксе»? Есть ведь заведения, где свидетелей будет больше. Хотя сейчас ничего на ум не приходит.

Клэй озирается на людей за столиками и в машинах.

– Поедем покататься, – заключает он.

– И куда же, Клэй?

– Не знаю. В лес.

– В какой лес?

– Не знаю. Что у нас, лесов мало?

– А кто станет держать пушку, пока ты будешь рулить?

– Я.

– И каким образом? Сидя рядом со мной? Стоит тебе перевести взгляд на дорогу, и я ее у тебя отниму.

– Ты поведешь.

– Я не поведу машину в лес, где ты собираешься меня пристрелить.

Клэй смотрит в стол, пытаясь сообразить.

– Черт подери, Винс! Если не хочешь давать мне больше денег, скажи хотя бы, как зовут этого человека!

– Послушай, Клэй. Этот парень из тебя все соки выжмет без остатка, заставит тебя украсть все кредитки, какие только можно, а потом сбросит твое бездыханное тело в реку. Понятно?

– Я серьезно, Винс. Последнее предупреждение.

Винс откидывается на спинку стула.

– Неделя какая-то дурацкая выдалась, Клэй. – Он берет палочку картофеля-фри. – Я спал всего несколько часов за… не знаю, дней пять, что ли? Стоит обернуться, кто-то начинает мне угрожать. Вообще пушку на меня наставили впервые, но, должен признаться, впервые же мне ни капельки не страшно.

Губы Клэя мелко дергаются. Наконец он кладет пистолет на столик.

– Черт, Винс. Это несправедливо.

– Это уж точно. – Винс берет пневматический пистолет за ствол, открывает маленький затвор и вытряхивает на ладонь единственную пульку калибра 18 мм. – Несправедливо.

Наступает такой момент, когда сделано все, что возможно. Карты разыграны, стратегии применены, ошибки совершены. Разные люди встали на свои места, и можно только ждать – больше нельзя бегать, играть в политику, идти на компромисс и просить. Будет то, что будет. Остается лишь позволить игре исчерпаться самой. В это мгновенье время измеряется вздохами, сожалениями и иронией. Это и есть секунды, минуты и часы ночи накануне.

Винс идет, подняв голову, глядит на верхушки зданий – быстрый осмотр архитектуры для всеобъемлющего запоминания – профили переделанных многоквартирных домов, десяток симпатичных офисных центров. Выбирая лучшее строение Спокана, он отдает свой голос девятнадцатиэтажной махине с террасами – Полсон-билдингу в стиле деко. Есть еще несколько неплохих кандидатов. Конечно, здание окружного суда весьма внушительно, гостиница «Девенпорт» тоже ничего, хотя восхищение местных жителей этой обшарпаной старой развалиной слегка зашкаливает. Винс полагает, что подобный отель найдется в любом крупном американском городе. В любом городе есть своя крошечная «Плаза». Он входит в «П. М. Джакой», газетный ларек на углу, и покупает себе на будущее хорошую сигару. Смотрит на часы: четверть шестого. Первое, что нужно убить, – время.

Винс поворачивает на Спраг-авеню, лучший ряд баров в городе. Человек отчаянно хватается за укорачивающиеся светлые вечера августа и сентября, но когда приходит осень, эта ранняя темнота оказывается неожиданно приятной. Каблуки стучат по замерзшему скользкому тротуару. Винс проходит мимо двух неплохих кандидатов, заходит в холл гостиницы, где толпятся немногочисленные клиенты, а над стойкой бара работает телевизор. Он отодвигает высокий табурет, удивляясь, насколько естественно ноги встают на подставку у стойки, – и зовет бармена.

– «Бим» [42]42
  Имеется в виду виски «Джим Бим»


[Закрыть]с колой.

Парень наливает, Винс заводит разговор.

– Слушай, а нельзя новости посмотреть?

Бармен бросает взгляд на телевизор, стоящий на полке над пакетиками кешью и чипсов, банками консервированных яиц и сосисок.

– Шутишь? Это в понедельник вечером? Не успею я дотронуться до телика, мне руку оторвут.

На экране разминается защитник кливлендской команды Брайн Сайп. Коселл рассуждает о том, что есть шанс сломать карьеру Браунсу, сделав сегодня рекордный пасс.

– Завтра же выборы, – напоминает Винс. – Да ладно тебе. Новости идут всего десять минут. А потом сразу переключим на игру. А?

В зале сидят еще восемь человек, шестеро из них – у стойки, как Винс. Парень в заляпанной штукатуркой рубашке и потертых малярских штанах наклоняется вперед и встречается взглядом с Винсом.

– Мы сюда не на новости пялиться приходим. Новости можно и дома посмотреть.

Бармену эта реплика кажется забавной. Он складывает руки на своем внушительном животе и говорит Винсу:

– Я тебе так скажу, братан. Найди тут еще одного охотника до новостей, и я переключу телик на десять минут.

Винс смотрит на людей у стойки. Ему отвечают шесть безучастных взглядов.

– Ну же, народ. Что скажете? А вдруг иранцы заложников домой отпустили?

Мужчины у стойки поворачиваются к телевизору. Винс оглядывается. В зале, сгорбившись над столиком, сидят всего два деловых костюма и увлеченно о чем-то разговаривают. Винс спрыгивает с табурета, огибает обшарпанный бильярдный стол и наклоняется над их столиком.

Серые костюмы принадлежат двум мужчинам неуловимо ирландской внешности, комфортно чувствующим себя в этой профессиональной униформе, как юристы во втором или третьем поколении. Один из них – здоровенный, похожий на медведя, с намеком на седину, второй – миниатюрный, аккуратненький, с зализанными черными волосами. Галстуки у обоих распущены. Согнувшись пополам, они нависают над столом, едят стейки и пьют виски с содовой. Один из них кажется знакомым. Винс улавливает конец беседы – невысокий смотрит на часы: «Нам надо быть наверху через двадцать минут…» – потом они одновременно поворачиваются и видят Винса.

– Прошу прощения. Мне нужен еще один голос за то, чтобы переключить телевизор с футбола на новости. Что скажете, ребята? Десять минут новостей?

Невысокий пытается отмахнуться.

– Мы уходим через несколько минут.

Но второй проявляет интерес.

– А почему вы так стремитесь посмотреть новости?

– Ну. Завтра выборы.

– Да вы что? Завтра? – Есть что-то занятное в этих двоих. Винс чувствует себя слегка неловко, но тут вспоминает, где видел того, который показался знакомым. Это же конгрессмен. Как его… на Ф. Но фамилия никак не всплывает в памяти.

– А я и не знал, – продолжает конгрессмен. Ему где-то за сорок, он старится, как деревенский пацан или адвокат-выпивоха, умудряясь сочетать отроческие черты с двойным подбородком. Его голос звучит властно и приветливо, согласные смягчены, будто он говорит, пережевывая стейк. – Не похоже, чтобы им уж очень хотелось смотреть новости.

Он указывает на стойку: все головы словно построены в линейку и повернуты к телевизору, будто они едят из одной высокой кадушки.

– Им будет полезно, – замечает Винс.

– Полагаете? – спрашивает крупный конгрессмен и смеется. – Ладно. Будь по-вашему. – Он встает, поднимает бокал бочкового пива и прикладывает руку к сердцу. – Многоуважаемые коллеги, представитель шестого столика, что в великом штате Вашингтон…

Остальные смеются.

– …краю прекрасных пшеничных полей и алюминиевых заводов, прохладных чистейших рек и заснеженных гор, а также наилучших завсегдатаев баров в этой великой стране, с гордостью отдает свой голос в пользу национальных новостей – десяти минут нытья и душераздирающей любезности.

Мужчины за стойкой задумчиво и озадаченно поднимают свои бокалы, бармен тянется к кнопке, чтобы переключить канал.

– Благодарю, – говорит Винс.

Конгрессмены за столиком салютуют ему своими бокалами. Винс возвращается к стойке. На экране появляется хмурый Джимми Картер с наморщенным лбом. Он не похож на человека, желающего во второй раз победить на выборах. Выясняется, что он прервал свою предвыборную кампанию и уехал из Чикаго, чтобы объявить: требования иранцев в обмен на освобождение заложников по-прежнему неимоверны: «Я знаю, что все американцы желали бы, чтобы их освобождение прошло должным образом, а это стоит тех мучений, которые претерпевают заложники». Следующий кадр – Картер и Мондейл [43]43
  Мондейл, Уолтер Фредерик (р. 1928) – вице-президент США в 1977–1981 гг.


[Закрыть]идут через лужайку перед Белым домом, обнявшись, словно поддерживая друг друга, дальше показывают аятоллу, машущего толпе ярых сторонников, следом – иранский парламент, галстуки, тюрбаны, солнцезащитные очки, длинные бороды и густые усы, а Дан Ратер [44]44
  Ратер, Дан (Дэниел Ирвин Ратер-мл., р. 1931) – известный американский телеведущий.


[Закрыть]описывает условия освобождения заложников: «возврат миллиардов долларов покойного шаха, размораживание иранских активов…».

Появляется Рональд Рейган, машущий и пожимающий руки толпе, которая может потягаться с толпой аятоллы размером и эмоциональностью: «Несомненно, все мы жаждем разрешения этой трагической ситуации. Я всем сердцем на это надеюсь и, уверен, вы тоже».

На экране попеременно мельтешат Иран и Соединенные Штаты: семья одного из заложников, иранские студенты, танцующие над горящим американским флагом, Эдмунд Маски, Уоррен Кристофер [45]45
  Маски, Эдмунд Сикстус (1914–1996) – американский политик-демократ и государственный деятель. Кристофер, Уоррен (р. 1925) – американский юрист и дипломат. В описываемый период Э. Маски занимал пост государственного секретаря США, а К. Уоррен – заместителя государственного секретаря.


[Закрыть], иранская нефтяная вышка, очередь на бензозаправке, очередь безработных – мелькание кадров сливается в единый поток, который может оказаться историей или просто пустым шумом, бессвязным и избирательным, как память, лишенным всякого контекста – дети на кроватке в приюте для бездомных, непроданные машины на площадках, ракеты, взлетающие из подземных бункеров, реклама соуса к спагетти, которая подсказывает бармену, что пора переключить телевизор обратно на футбольный матч.

Вот и все. Есть то, во что ты веришь, и есть то, чего ты хочешь. И это, в общем, неплохо. Но в конечном итоге это только мысли. История, как и любая отдельно взятая жизнь, складывается из действий. В какой-то момент мысли, веры, решения отпадают, остаются одни только поступки. Бармен отходит от телевизора и улыбается Винсу.

– Извините, – говорит он. – Ваше время вышло.