Текст книги "Нам здесь не место"

Автор книги: Дженни Торрес Санчес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Мы платим за переправу, а когда сходим на берег, плотогон по-военному отдает нам честь. Вместо нас к нему забираются другие люди, и мы смотрим, как он отталкивается шестом и плывет обратно. Чико гладит ему вслед с таким видом, будто его вот-вот стошнит.

– И где все такси и маршрутки? – спрашивает меня Крошка.

– Наверное, у дороги, – отвечаю я, направляясь в сторону улицы Сьюдад-Идальго.

Но когда мы выходим к шоссе, то не видим там ничего, кроме нескольких людей на мотороллерах.

– Идем дальше, – говорю я друзьям. – Скоро мы на них наткнемся.

– Ты уверен, что они здесь ездят? – спрашивает Чико.

Сомнения, которые я испытываю уже некоторое время, становятся все сильнее. Я собрал всю информацию, какую смог, но сейчас, когда места, которые прежде были просто точками на карте, стали реальными, трудно разобраться, что к чему. Я борюсь с тревогой, сглатываю, чтобы предупредить подступающую к горлу панику.

– Конечно, – говорю я, продолжая шагать в неизвестность.

Мимо на велосипеде проезжает женщина, я окликаю ее, но она объезжает меня и катит дальше, даже не взглянув.

– Я почти уверен… – говорю я.

Мне не хочется думать о том, как мы выглядим и кто мог уже положить на нас глаз.

– Мы в ту сторону идем? – спрашивает Чико.

– Не знаю, – отвечаю я. – Нам просто нужно найти такси.

– Уже поздно, – говорит он.

– Нормально все, – уверяю я, но и сам слышу панику в собственном голосе. Небо темнеет, ночь подступает быстрее, чем я думал.

Подкрадывается жуткая тишина, точно такая же, как в Барриосе, когда все расходятся по домам, когда закрываются двери и задвигаются деревянные засовы. Мы все так же идем по почти пустой дороге, озираясь по сторонам в поисках автобуса, такси или кого-нибудь, кто не промчится мимо, если к нему обратиться. Но никаких машин нет и в помине, а людей становится все меньше и меньше.

– Как-то это все неправильно, – шепчет Чико и жмется ближе к нам с Крошкой.

– Чико прав, это опасно, Пульга, – шепчет она. – Нельзя вот так брести неизвестно куда.

– Знаю-знаю, – отвечаю я ей. – Я просто… давайте еще немного пройдем.

– Но ты знаешь, куда мы идем? – спрашивает Крошка, и от ее резкого тона мои страх и раздражение только растут.

– Просто идемте, и всё, – говорю я им обоим, пытаясь усилием воли вызвать из небытия такси или автобус. В путешествии порой случается такое, что невозможно предугадать. Есть вещи, которые нельзя спланировать.

И есть ситуации, где не остается ничего, кроме надежды.

Но как мы могли так быстро оказаться в подобной ситуации? Как ухитрились заблудиться?

Вот-вот совсем стемнеет, и ночь кажется опасной. А Крошка и Чико надеются получить от меня ответы.

Но я их не знаю.

Не знаю, куда идти. Не знаю, что делать.

Не знаю, почему думал, что смогу со всем этом разобраться.

Я не знаю.

Крошка

Иногда ночь кажется ужасной безликой когтистой тварью, дикой тварью с черным пульсирующим сердцем. Она едет на наших спинах, и страх растет с каждым шагом.

– Я боюсь, шепчет себе под нос Чико.

– Расслабься, – говорит ему Пульга, хотя мне кажется, что эти слова Чико предназначались не нам. Я думаю, он сообщает о своем страхе ночи, надеясь, что та, может быть, сжалится над нами, оставит в покое, не поглотит нас.

Мы идем все дальше, со страхом ожидая встречных машин. Мы никому не можем доверять, особенно сейчас, ночью, когда просыпаются все темные силы.

– Пульга, – говорю я наконец, когда становится очевидно, что поблизости нет ни такси, ни’людей, ни жилых домов и никаких других построек, – ты же не знаешь, куда мы идем. Давай просто решим, что нам теперь делать, о’кей? Наверное, нужно найти место, чтобы спрятаться и переждать, пока не взойдет солнце.

– Прямо здесь? – отзывается Чико.

Похоже, он близок к панике.

– Я думал… в смысле… не знаю, что я думал, – говорит, озираясь, Пульга. Голос у него сдавленный, и если бы я могла разглядеть его глаза, наверняка увидела бы в них слезы. Но он откашливается. – Да, мы где-нибудь спрячемся, – заявляет он с прежней уверенностью.

– Ни за что, – возражает Чико.

Мои внутренности сжимаются в узел при одной только мысли, что нам придется провести здесь ночь.

– Утром мы сориентируемся. А пока давайте поищем, где…

– Но я думал, ты и так ориентируешься, Пульга, – говорит Чико. – Я думал, ты знаешь…

– Заткнись! – обрывает его Пульга. – Сам-то ты что сделал, чтобы мы сюда добрались? Расскажи-ка, куда нам двигать дальше. Ты это знаешь?

Лицо Чико делается обиженным и сердитым. Я пытаюсь дотянуться до его руки, но он внезапно восклицает:

– Стойте! Смотрите, это что, дом? Видите? Вон там! Я пытаюсь понять, на что он показывает.

– Точно, дом! – заявляет Чико, и я думаю, что он прав.

Это действительно домишко, обнесенный оградой.

– Давайте постучим и попросимся переночевать, – предлагает он.

– Ты чокнулся? Похоже, этот дом принадлежит кому-то, с кем мы не хотим иметь никаких дел, – возражает Пульга. – Неизвестно, кто там живет.

– Может, это заброшенный дом, – говорю я.

– Тогда он не будет долго пустовать. Кто-то может явиться туда среди ночи, и мне бы не хотелось в этот момент там оказаться.

– Смотрите, мне кажется я даже вижу какие-то игрушки во дворе, – заявляет Чико. – Наверное, там живет семья. Идем!

– Нет, Чико, стой, – говорит Пульга, но Чико уже бежит к дому, и нам приходится поспешить за ним.

Пульга негромко зовет Чико, просит остановиться, но тот не слушается. Подойдя ближе, я замечаю, что в задней части дома горит тусклый свет.

– Подожди, – снова предупреждает Пульга, когда Чико подбегает к высокой ограде из сетки-рабицы с колючей проволокой поверху.

Но тот уже кричит:

– Bueno! Есть кто-нибудь дома? Пожалуйста…

Пульга тащит его прочь от ограды. Я замечаю, как в окне покачнулась занавеска, но, может, мне это только кажется, потому что уже очень темно.

– Bueno! – снова кричит Чико, но тут вдруг ярким белым светом вспыхивает прожектор, такой ослепительный, что я вскидываю руку, чтобы защитить глаза. Я слышу, как открывается дверь и грубый мужской голос рычит:

– Кто там? Чего вам надо?

– Извините, – отвечает Чико, – мы просто… мы перебрались через реку и не нашли дороги в город. Пожалуйста, сеньор, вы не могли бы нам помочь? Нам негде ночевать.

Мужчина делает несколько шагов вперед, и я вижу в ярком свете его темный силуэт. А еще вижу у него в руках обрез, который целится прямо в нас.

– У него ствол, – шепчу я мальчишкам.

Но Пульга уже поднял руки.

– Пожалуйста, сеньор! – кричит он. – Мы просто трое подростков! Не стреляйте, пожалуйста! Мы уже уходим! Простите нас!

– Пожалуйста, не стреляйте! – присоединяется Чико. – Пожалуйста, помогите!

– Идем, – говорит Пульга и хватает Чико. – Валим отсюда!

– Всем поднять руки! Уходите с поднятыми руками!

– Сеньор, пожалуйста, – умоляет Чико.

– Мне жаль, но у меня тут не шелтер. И мне все равно, кто вы такие. Вы должны уйти. Немедленно!

– Но сеньор, рог favor… пожалуйста… – плачет Чико. – Не нужно пускать нас в дом, мы поспим снаружи, в вашем патио… пожалуйста!

– Убирайтесь отсюда. Я не могу вам помочь. Там дальше по дороге кладбище, где ночуют мигранты, идите туда.

– Рего, sefior, рог favor… Сэр, пожалуйста… – молит Чико полным отчаяния голосом.

Мужчина взводит курок:

– Пацан, я тебя предупредил.

– Идем! – кричит Пульга. – Давай же! Из-за тебя нас застрелят!

Он отступает на шаг и одной рукой тащит за собой Чико; его вторая рука по-прежнему поднята. Но Чико ухватился за ограду, как потерпевший кораблекрушение за спасательный круг.

– Я серьезно, Чико! – снова кричит Пульга, изо всех сил стараясь оттащить его от забора.

– Не надо! Чико крепко держится за ограду. – Я не хочу ночевать на кладбище! Пожалуйста!

Он крупнее и сильнее Пульги, и никакие слова не могут заставить его уйти.

– Я сказал, проваливайте! – орет человек.

– Пошли, Чикито, – шепчу я. – Хватит тебе, мы же все вместе, понимаешь? Обещаю, все будет в порядке. Я о тебе позабочусь, – ласково обещаю я ему. – Пожалуйста. Давай!

Он все еще плачет, но в конце концов кивает и отпускает ограду.

– Кладбище там, минутах в десяти ходьбы, – бросает мужчина, показывая направление обрезом. – Увидите надгробия. Больше я ничем не могу вам помочь. И не возвращайтесь сюда.

Мы идем обратно, прочь от дома. Через несколько минут яркий прожектор гаснет, и нас снова окутывает ночь.

Плач Чико нарушает тишину.

– Все нормально, – шепчет Пульга; в его голосе слышится раздражение и сочувствие одновременно.

Я прижимаюсь к Чико как можно крепче, чтобы ему не было так страшно. Он дрожит всем телом.

– Я хочу домой, – говорит Чико. – У нас ничего не выйдет. У меня ничего не выйдет.

– Выйдет, – заявляет Пульга. – Вон, смотрите! Кажется, это кладбище.

– Думаешь, мне от этого легче? Я боюсь muertos, мертвецов, – сообщает Чико.

– Они – добрые духи, Чикито. Они нам помогают, – объясняю я ему, различая впереди темные очертания надгробий и склепов.

– Плохие тоже бывают, – говорит он, и я вспоминаю истории, которые рассказывала мама. Считается, что духи могут злиться на живых и строить им всякие козни. Ночью они бродят по улицам и кладбищам, поджидая людей.

– У нас нет выбора, – произносит Пульга.

Чико со свистом втягивает воздух, но он знает, что Пульга прав, – повернуть назад теперь невозможно.

Мы медленно идем к кладбищу, и чем ближе подходим к первым захоронениям, тем громче становится стрекотание сверчков. Я стараюсь открыть глаза как можно шире, чтобы лучше видеть и засечь любое движение. Осторожно продвигаясь вперед, мы стараемся не издавать никаких звуков и решаем не слишком углубляться на территорию кладбища.

У меня такое чувство, будто за нами наблюдают. Я напрягаю зрение, высматривая, нет ли тут кого-нибудь еще, и мне кажется, что я различаю на земле какие-то фигуры. И вроде бы слышу шепотки, витающие в неподвижном ночном воздухе. Но я не уверена и не знаю, кому они принадлежат. Может, таким же, как мы? Или тем, кто рад поохотиться на таких, как мы?

– Сюда, – шепчу я ребятам, ныряя за надгробие. – Давайте остановимся тут.

– Хорошо, – быстро соглашается Пульга.

Чико пыхтит, но теперь уже не плачет. Он старается держаться поближе ко мне, и даже когда мы уже устроились, хватается за меня и прижимается всем телом.

Я сразу вспоминаю об оставленном младенце, и от этого перехватывает дыхание. Мои груди начинает покалывать, словно от слабого разряда тока. Я щупаю тугую повязку, проверяя, не промокла ли она. Но молока просочилось совсем немного, ничего страшного.

Клянусь, я слышу, как бьется сердце, и не знаю, чье оно – мое, Чико или этого младенца. Тоскливое чувство охватывает меня, на глазах выступают слезы, но я быстро вытираю их. Я не стану оплакивать то, чего никогда не хотела и что не могу полюбить.

Мы лежим на бетонной плите, и я смотрю в небо, гадая, придет ли моя защитница бруха, если я ее позову. Вытащит ли она нас отсюда и перенесет ли к границе, если я очень сильно пожелаю этого. Я гляжу в небо, выискивая ее среди звезд. Их так много, и они так прекрасны, что от этого захватывает дух.

Слышно, как Чико делает короткие поверхностные вдохи, стараясь опять не расплакаться.

– Смотри на звезды, Чикито, – шепчу я. – Смотри на звезды, слушай сверчков и не пускай никаких других мыслей. Я не буду спать, и ты сможешь отдохнуть, – говорю я ему.

Я беру его за руку, он сжимает мою ладонь и смотрит вверх.

До моего слуха доносится шуршание в траве, и я говорю себе, что это всего лишь насекомые и грызуны. Я стараюсь не думать о Рэе, который, словно таракан, способен пролезть в любую щель, невзирая на двери и замки.

Я представляю, как снуют его тараканьи лапки по улицам Барриоса, забираются на автобус, который привез нас сюда, на плот, переправивший нас в Мексику. Представляю, как он выжидает, выбирая время, чтобы вскарабкаться по моей ноге, пока я лежу здесь, на кладбище, пробежать по телу, по груди, по шее и прошептать мне в ухо: «Я тут. Я нашел тебя. Тебе от меня не убежать».

Я жду. Жду его, призраков, жду стонов покойников, бруху.

Сверчки стрекочут все громче. «Cuidado, cuidado, cuidado, – повторяют они. – Берегись, берегись, берегись».

Чико свернулся калачиком, чтобы стать как можно меньше, и прижимается ко мне с одной стороны, Пульта – с другой. Так мы все вместе пережидаем ночь. Я чувствую кровь между ног и надеюсь, что она не пропитала прокладку насквозь.

– День придет, – шепчу я.

Так оно и будет. Потому что миру нет дела до того, сколько в тебе боли и какие ужасные события с тобой происходят. Жизнь продолжается. Утро наступает, хочешь ты того или нет. Пока мы ждем его, по мне ползают жуки, меня кусают москиты и муравьи. Я их не прогоняю, потому что любое движение может разбудить мальчишек. Вместо этого я при каждом укусе думаю о Рэе, чтобы напомнить себе, от чего бегу.

Я закрываю глаза, и в полусне мне мерещатся жуки, заползающие в уши и в ноздри, пробирающиеся в горло. А потом я просыпаюсь от жужжания мухи, мои глаза резко открываются – и я щурюсь от яркого света. Совсем рядом слышится голос:

– Крошка!

Я выхватываю из кармана нож, молниеносно нажимаю кнопку – и лезвие с коротким щелчком выскакивает всего в нескольких дюймах от лица Чико. Он отшатывается, сбрасывая с себя остатки сна, и они с Пульгой таращатся то на меня, то на нож.

– Прости, – говорю я Чико.

Моя рука все еще крепко сжимает рукоять ножа, а тем временем из-за надгробий появляются ночевавшие на кладбище люди – мужчины, женщины, дети – и направляются в сторону дороги.

– Идемте, – говорит Пульга, по-прежнему не сводя глаз с меня и моего ножа.

Я убираю его, и мы торопимся вслед за утекающим с кладбища людским ручейком. С каждым шагом солнце все горячее, а влажность все выше. Моя кожа становится липкой от пота, когда мы проходим мимо нескольких домишек, потом мимо торговцев фруктами, маленьких лавочек и захудалого ресторана.

Постепенно вокруг нас начинается привычная для этого мира суета, и мы входим в город, где снуют машины, мотороллеры и люди.

Смотрите, говорит Пульга, показывая на шофера, который курит сигарету, прислонившись к автомобилю, – вроде бы это такси. Давайте узнаем, может ли он отвезти нас в шелтер.

Высокий худощавый водитель таращится на нас, пока мы идем к нему.

– Perdon, sefior! Простите, сэр! Вы не могли бы отвезти нас в шелтер Белен в Тапачуле?

Водитель окидывает нас взглядом, нашу одежду, рюкзаки.

– Деньги вперед.

Пульга лезет в рюкзак и вынимает оттуда конверт, полный долларов, кетсалей и песо. Водитель таращится на него, а потом, расхохотавшись, качает головой и делает очередную затяжку. Я озираюсь по сторонам, опасаясь, не заметил ли кто всего этого.

– Твое счастье, что я детишек не граблю. Вот тебе совет: не вытаскивай на глазах у всех все эти деньги. Особенно доллары. А то вы так далеко не уедете.

Пульга с пристыженным видом кивает. Сейчас он выглядит совсем ребенком. Я глубоко вздыхаю и гоню прочь тревоги и страхи, которые меня терзали, и думаю о том, где спала бы сегодня ночью, если бы не сбежала из дома.

Водитель жестом приглашает нас сесть в машину.

Здесь даже жарче, чем на улице, и пахнет потом и детской присыпкой. Мы отъезжаем от обочины и движемся по улице, где людей становится все больше и больше.

Некоторые идут пешком, держась за лямки своих рюкзаков. Многие выглядят потерянными и ошеломленными.

Эти люди словно очнулись от смертного сна. Как и мы.

Пульга

Мы подъезжаем к шелтеру, низкому строению, выкрашенному в ярко-оранжевый цвет. В памяти на короткий миг. всплывает лицо Чико, освещенное пламенем костра, в котором мы сожгли нашу одежду.

Перед шелтером сидят люди. Женщина в ярко-розовой рубашке стоит на одной ноге у входа и смотрит на улицу. Я сразу отмечаю ее сходство с фламинго. Мужчина в футболке с синими и белыми полосками устроился на перевернутом ведре из-под краски. Он разглядывает нас, когда мы выходим из такси, а потом его взгляд снова устремляется в сторону улицы, мы же тем временем направляемся к шелтеру.

Священник в длинной белой рясе замечает, как мы заглядываем в дом, нервничая и не понимая, куда идти и что делать. Он жестом приглашает нас войти.

– Bienvenidos, hijos, – говорит священник, Добро пожаловать в Белен, дети мои!

Что-то в моей груди всколыхнулось от его приветствия и от того, что он назвал нас детьми. Я смотрю на голубые стены, от которых исходит покой. Наконец-то я могу спокойно выдохнуть, первый раз с тех пор, как мы сбежали. Меня охватывает огромное облегчение.

Я сделал это. Мы добрались до шелтера.

Сморгнув слезы, я велю себе не поддаваться эмоциям. Чико улыбается своей дурацкой улыбкой.

– Мы справились, – говорит он.

Глядя на него, я качаю головой, но не могу не улыбнуться в ответ, когда сердце трепещет в груди так, будто оно отрастило крылья. Мы пока не справились. Еще нет. До этого далеко. Но сюда мы добрались, и это уже что-то.

Приют пахнет домом – кофе, теплыми тортильями, сахаром, зеленым перцем чили, луком и закипающими бобами. Он пахнет заботой и любовью. Как будто кому-то есть до нас дело.

– Схожу в туалет, – шепчет мне Крошка, озираясь по сторонам.

Я киваю, вижу, как она спрашивает у кого-то, куда идти, и исчезает.

Какая-то женщина улыбается мне, между двумя ее зубами что-то поблескивает серебром. Мальчишка, младше меня, младше Чико, протягивает ей свою тарелку.

– Sabes que? Знаешь что? – нежно спрашивает она его. – Когда я готовлю еду, то пою. И молюсь Господу. Поэтому она напитает твою душу так же, как и тело.

Мальчишка улыбается, пока она накладывает ему яичницу и бобы. Сверху она добавляет две тортильи и вручает ему шоколадный кекс в обертке.

Мое сердце наполняется эмоциями, которые я запретил себе испытывать. Опасно чувствовать слишком много – неважно, надежда это или отчаяние. Вот бы залезть рукой под ребра, взять в ладонь эту пульсирующую мышцу и успокоить ее!

– Садитесь, – говорит священник, делая жест в сторону длинного стола в центре комнаты, – я подойду через минутку.

И он возвращается к разговору с человеком, который имеет вид побитой собаки. Мы садимся неподалеку от мальчика, занятого своей едой. Я смотрю на мужчину рядом со священником, на других людей, которые ходят мимо нас. У них одинаковые выражения лиц. Они не похожи на людей, у которых есть мечта. Они кажутся слишком уставшими и напуганными, чтобы мечтать. И я невольно задумываюсь, много ли времени пройдет, прежде чем у меня будет такой же вид.

Может, я уже так выгляжу.

В дальнем углу стоит маленький телевизор, но он выключен. На стене висят карты с маршрутами, ведущими к границе, вперемешку с рисунками детей, на которых они изобразили свои семьи. У одних человечков радостные лица, у других – печальные. Над одними радуги, другие лежат на земле, и вместо глаз у них крохотные черные крестики. Тут же календарь с отмеченными днями.

– Hola! Здравствуйте! – неожиданно раздается рядом с нами. – Я падре Хильберто.

Я поднимаю глаза и вижу священника. Рядом с ним стоит женщина в очках, в руках у нее планшет с бумагами, седые волосы собраны в кудрявый хвост.

– А это Марлена, содиректор нашего приюта, – сообщает священник, указывая на нее. – Откуда вы?

Чико смотрит на меня.

– Из Гватемалы, – говорю я тихо.

Священник кивает и продолжает:

– Направляетесь в Соединенные Штаты?

Теперь киваю я.

– Марлена задаст вам несколько вопросов и определит куда-нибудь. Не тревожьтесь, дети. Тут вы в безопасности. – Он пожимает мне руку, задержав ее на мгновение в своей, потом проделывает то же самое с Чико.

Надеюсь, с его прикосновением на меня снизошла Божья милость, благодаря которой я буду в безопасности не только здесь, но и потом, в дороге.

– Идите со мной, – говорит Марлена.

– Погодите, с нами еще один человек, – торможу я ее, оглядываясь в поисках Крошки, которая уже спешит к нам.

Марлена смотрит на нее, кивает и ведет нас в комнату с маленьким письменным столом и двумя стульями. Тут повсюду коробки: одни набиты бумагами, другие – всякой всячиной, вроде круп, одеял и носков.

Она закрывает за нами дверь, хотя в комнате душно и жарко. Потом спрашивает наши полные имена. Когда приходит очередь отвечать Крошке, та сомневается, стоит ли называть свое настоящее имя. Марлена смотрит на нее сквозь очки и кивает, догадавшись, что перед ней не парень.

– Не волнуйся, – говорит она, – я понимаю.

Марлена снова спрашивает, откуда мы и почему сбежали из дому. Мы с Чико рассказываем про Рэя, и она слушает нас сосредоточенно и тихо.

– Значит, вы двое стали свидетелями убийства.

– Не совсем, но вообще – да.

– А потом убийца заставлял вас работать на него, вступить в его банду?

Мы с Чико киваем, и она оборачивается к Крошке:

– И тебя тоже?

Крошка колеблется.

– Почему вы нас об этом спрашиваете? – задает она встречный вопрос. – Вы ведь не хотите помешать нам ехать дальше?

– Нет. Но это опасный путь. Его почти невозможно преодолеть. Я не буду вас останавливать, потому что знаю: то, от чего вы бежите, еще хуже. Но я отвечаю за то, чтобы в этом приюте было настолько безопасно, насколько это возможно. Моя работа – не дать проникнуть сюда всяким аферистам и преступникам, которые притворяются мигрантами, но на самом деле охотятся на настоящих мигрантов. Они говорят: «Идем со мной, я знаю человека, который может тебе помочь». Или «Я знаю, как заработать немного денег». А потом… – Марлена качает головой. – Кто знает, с кем или где вы в конце концов окажетесь? Да, я понимаю, это кажется бессердечием, но я должна убедиться, что вы действительно попали в неприятности.

Глаза Крошки наполняются слезами, и она резко смахивает их, не дав даже скатиться на щеки.

– Наши истории – настоящие, – произносит она, сердито глядя на Марлену. Лицо Крошки густо краснеет, когда она старается сдержать свои слезы и свою злость.

– Прошу прощения. – Марлена с сочувствием глядит на Крошку. – Я не имела в виду, что…

– Я бегу… от того же самого парня, – выпаливает Крошка. – Этого хватит или я должна рассказать что-то еще?

Если бы ее слова можно было увидеть, они были бы черными с красным и оранжевым отливом, как горящие уголья.

Когда Крошка смотрит на Марлену, между ними что-то проскакивает, отчего содиректор, качнув головой, произносит:

– Нет, этого достаточно, – и переходит к следующему вопросу.

Осознание настигает меня внезапно, как удар, как сверкающая серебристо-белая молния. Рушится откуда-то сверху, прямо в сердце, пронзает мозг. И добивает.

Рэй…

Крошка бежит от Рэя!

Потому что этот младенец, ребенок, которого она не хотела, на которого она не может смотреть и едва выносит, когда он у нее на руках, этот младенец – сын Рэя.

Я смотрю на нее, но она отводит взгляд. Она глядит под ноги, вытирая слезы. Я их не вижу, но знаю, что они есть.

– Крошка, – шепчу я, но она мотает головой.

Марлена теперь начинает задавать вопросы мне, и я на них отвечаю. Она объясняет правила пребывания в приюте: находиться тут можно не более трех дней; осмотр рюкзаков обязателен, это для того, чтобы убедиться, что у нас нет оружия (я кошусь на Крошку, которая прикрывает рукой карман); мужчины и женщины спят в разных комнатах, пока хватает мест, на двухъярусных кроватях, а когда они кончаются, остальных размещают в общей комнате на полу; питание двухразовое: завтрак и ужин, и в строго определенное время; пока мы тут живем, разрешено один раз принять душ, для этого нужно занять очередь и дождаться, когда она подойдет; душ принимают по одному, исключение делается только для матерей, которые помогают своим детям; никакой агрессии; никаких угроз или притеснения других мигрантов; под запретом алкоголь и наркотики. За нарушение любого из этих правил тут же вышвырнут обратно на улицу.

Закончив, Марлена смотрит на нас и спрашивает, все ли ясно.

– Да, – отвечаем мы почти одновременно.

– Хорошо, – говорит она и осматривает наши рюкзаки.

Потом Марлена ведет нас в обеденную зону и кладет наши вещи на стеллаж, уже доверху заваленный другими рюкзаками, рядом с которым стоит доброволец и следит, чтобы никто не взял чужое. Наконец она сообщает, что завтрак уже окончен, но, если еще что-нибудь осталось на кухне, мы сможем поесть.

Женщина, которая выскребает в наши тарелки остатки еды, тепло смотрит на нас. Разговаривает с нами, говорит, чтобы мы ели. Пока мы сидим за столом, где теперь нет никого, кроме нас, Чико украдкой поглядывает на Крошку. Мы ничего не спрашиваем у нее про Рэя.

Мы съедаем завтрак за считаные минуты. Люди вокруг играют в карты или тихо переговариваются. Время от времени раздается смех, который звучит тут странно и неуместно. Телевизор в углу теперь включен и работает на большой громкости. Показывают какое-то шоу, из тех, что смотрела мама, хоть и говорила, что там «сплошные сплетни и помои». На людях в телевизоре яркая новая дорогая одежда. В нескольких дюймах от экрана сидит женщина, она пялится на накрашенные лица героинь шоу, с жадностью впитывая истории из жизни знаменитостей.

Сидя за столом, мы смотрим одну программу за другой. Потом выходим на двор, где несколько парней пинают футбольный мяч. Кто-то стирает одежду в уличной цементной раковине. Время тянется медленно.

Марлена находит нас перед тем, как уйти на ночь, и говорит, что завтра мы можем принять душ и что свободных кроватей не осталось, но с другой стороны помещения есть еще одна большая комната, где можно устроиться на полу.

– Подстилок у нас нет, и пол бетонный, но вот вам одеяла. – Она вручает их нам и показывает, где нужная комната. – Через час выключат свет, – сообщает она.

Я думаю, не спросить ли Марлену про мой рюкзак, где лежат плеер и кассеты, которые мама отдала мне несколько лет назад. Эти вещи принадлежали моему отцу, их переслала нам его сестра. Но я вспоминаю обещание, которое сам себе дал: я буду слушать их только тогда, когда сяду на поезд.

– Gracias! Спасибо! – говорю я Марлене, а она, сама деловитость и расторопность, чуть улыбается и кивает. Однако в глазах у нее мелькает сочувствие.

– Завтра увидимся, – кивает она. – Buenas noches. Спокойной ночи.

Марлена уходит, и остаемся лишь мы да женщина в углу, которая играет в какую-то игру с двумя детьми, одна из которых подросток, а другая едва научилась ходить. А еще тут старик с девочкой примерно того же возраста, что и Чико.

Крошка, Чико и я устраиваемся в дальнем углу комнаты, напротив стены с огромной фреской, изображающей Деву Марию.

Мы видим, как какая-то женщина опускается на пол и на коленях медленно двигается к фреске. Я слышал о том, что люди передвигаются таким образом, проделывая много миль по грунтовкам, гальке и гравию, чтобы поклониться статуе или иконе святого. Это такой способ принести жертву, пострадать за Бога и почтить его. Способ стать достойным того, чтобы твоя молитва оказалась услышана.

Действия женщины будто служат сигналом для остальных мигрантов, и они один за другим присоединяются к ней. Даже старик, который то и дело заваливается и вынужден все время упираться в пол руками, чтобы не упасть, все равно не сдается, пока не оказывается возле самой фрески.

Чико смотрит на нас и первым опускается на колени. За ним следует Крошка, а потом я. Джинсы защищают кожу, но коленки у меня костлявые, и им больно. Я поглядываю на Крошку и Чико. Глаза у них закрыты. Лицо Чико наморщено, и я почти слышу молитву, которую он мысленно повторяет: «Пожалуйста, пожалуйста, защити нас!» Крошка выглядит спокойной, почти бесстрастной, но ее губы слегка шевелятся.

Я пытаюсь молиться, но меня гложут сомненья, и я не понимаю, почему мы должны мучить себя, чтобы удостоиться Божьей милости. А потом я пугаюсь, что это богохульство и что теперь я проклят. Поэтому я сосредотачиваюсь на фреске, на ее красках, которые сияют даже в этом помещении, слабо освещенном ночником, подключенным к единственной в комнате розетке. Красная краска подобна крови. Бирюзовая – будто вода в Рио-Дульсе. Голубая – как небо, в которое я смотрел, сидя за спиной у мамы на ее мотороллере. Зеленая – как стены дома дона Фелисио. Желтая – словно тот цветок возле сарая Рэя.

Я думаю о маме.

До сих пор я гнал от себя эти мысли всякий раз, когда они приходили мне в голову. Но тут нет никаких пейзажей, чтобы их разглядывать, не слышно ни ветра, ни шороха шин, ни громкого шипения автобуса. Нет телевизора или людей, на которых я мог бы отвлечься.

Есть только мама.

Мои глаза начинает щипать, и я ничего не могу с этим поделать. Я не хочу думать о ней, о том, как она там, дома. Наверное, лежит, смотрит в потолок и думает обо мне. Поражается, как же я мог ее бросить, как мог лгать и говорить, что всё в порядке. Как мог столько всего утаивать от нее. Я не хочу, чтобы мама гадала, в какую беду я попал и как она могла бы меня защитить, все ли со мной в порядке и где я сегодня ночую.

Я слышу какой-то треск. Может, это раскололось мое сердце. Может, оно состоит не из мышечной ткани и камер, желудочков и предсердий, а из стекла. И в груди так болит оттого, что его осколки режут меня изнури. Удастся ли когда-нибудь сделать его снова целым?

Я смотрю на Деву Марию.

Потом крепко зажмуриваюсь.

И хотя я вовсе не уверен в том, что Бог меня услышит, я все равно молюсь. Так же, как Чико.

«Пожалуйста, пожалуйста, защити нас!»

На следующее утро мы сидим за завтраком, который устраивают прямо под открытым небом. Благодаря обилию деревьев вокруг и тому, что шелтер расположен в стороне от главной дороги, уличный шум сюда едва доносится. Кроме того, здесь достаточно собственных звуков: на кухне гремят кастрюли и сковородки, журчит вода, вокруг раздаются людские голоса и детский смех, орет телевизор, по которому идут утренние мультики.

К нам приближаются двое парней, они усаживаются неподалеку.

– Куда направляетесь, ребята? – спрашивает один из них.

От этого вопроса мое сердце начинает частить. Я вспоминаю, как Марлена вчера говорила о мошенниках, что проникают в приют, притворяясь мигрантами.

Но Чико, рот которого набит яичницей и бобами, быстро отвечает:

– В Арриагу.

Почти одновременно с ним я говорю:

– Al norte. На север. – До меня доходит, что я забыл предупредить Чико, чтобы он не отвечал на вопросы незнакомцев.

– В Арриагу? – переспрашивает один из парней. – Чтобы попасть на Ля Бестию, – И мы тоже! Вы сегодня уходите? Мы могли бы добираться туда вместе. Я там уже бывал, знаю дорогу.

– О, здорово! – восклицает Чико. – Это будет… – Он замолкает, потому что Крошка наклоняется к нему, загораживая от парней.

– Серьезно, – продолжает тот, что предложил нам составить компанию, – в прошлый раз меня поймали, когда я переправлялся через Рио-Браво[13]13
  Мексиканское название реки Рио-Гранде на границе Мексики и США. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Но, может, и к лучшему, потому что я тогда чуть не утонул, если честно. – Он качает головой и смотрит на меня.

Парень на первый взгляд не похож на жулика, но я не знаю, говорит ли он правду. Может, ему удалось провести Марлену и на самом деле он пытается выманить нас отсюда и завести неизвестно куда. Может, он такой же волчара, как Рэй.