Текст книги "Нам здесь не место"

Автор книги: Дженни Торрес Санчес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Минут через двадцать мы добираемся до очередного блокпоста. Там другой человек с пистолетом забирает у водителя квитанцию. Нас снова пересчитывают и выдают еще одну бумагу. Так мы проезжаем все новые и новые блокпосты, где водитель платит и нас пересчитывают. А солнце к тому времени уже начинает клониться к горизонту.

Где-то через пару часов водитель съезжает с дороги и останавливает микроавтобус среди сухих кустов.

– О’кей, – говорит он, – приехали.

Мы все выходим из машины и забираем рюкзаки. Пульга морщится, когда надевает свой. Дело в собачьем укусе: рюкзак тяжелый, и лямка трет рану.

– Estas bien? Ты в порядке? – спрашиваю я.

Он кивает, но перебрасывает рюкзак на другое, здоровое плечо.

Возле микроавтобуса стоит очень худой мужчина в ковбойской шляпе и клетчатой рубашке.

– Это Ганчо, он поведет вас через пустыню. А я дальше не пойду, amigos, – важно говорит водитель. – Que les vaya bien! Удачи вам! – И он лениво машет нам, прежде чем сесть в машину и покатить к шоссе.

Ганчо начинает нас инструктировать. Когда он заговаривает, я замечаю, что один из его передних зубов кривой, а другого и вовсе нет.

– Переход займет три ночи. По ночам, от заката до восхода, мы идем. Днем я отвожу вас в тень, и там вы отдыхаете, набираетесь сил для ночного перехода. Вы должны идти за мной и слушаться, иначе смерть. Отставать тоже нельзя. Никого ждать не буду. Все просто. Поняли? – спрашивает он.

Что-то в его манере говорить рождает в моем сердце новый страх. Мне не нравится, как он смотрит на Пульгу, а потом на Нильсу, которая держит за руку Нене.

Тот гладит на мать огромными глазами и спрашивает:

– Мамочка, нам что, смерть?

Нильса мотает головой.

– Нет, Нене, конечно, нет, сынок. Не волнуйся, – отвечает она, не глядя на мальчика, но я слышу в ее голосе тревогу. А когда я смотрю на Пульгу, то тоже начинаю тревожиться – слишком уж отсутствующий у него взгляд, и слишком его тело согнулось под весом рюкзака.

– Bueno, – говорит Ганчо, едва взглянув на нас. – Vamonos. Идем. Время – деньги. Чем скорее я вернусь, тем скорее получу остаток своей доли. – Он поправляет рюкзак и ведет нас в пустыню, на которую опускается ночь.

Мы идем друг за другом в молчании, полном и глубоком, а окружающие места нам кажутся почти священными. Тут, наверное, можно услышать чужие мысли, страхи и молитвы. Здесь мы лишь маленькие частички чего-то настолько большого, что оно может нас поглотить. И это что-то – пустыня, которую мы должны пересечь.

Я кошусь на Пульгу, который в основном смотрит себе под ноги.

– Мы такие маленькие, – шепчу я, но он меня не слышит.

Некоторое время спустя наши тихие шаги начинают казаться мне громкими. Сердца колотятся, как барабаны, и этот звук разносится по пустыне, а ночь становится все холоднее.

И мы идем.

Мы идем.

Идем.

Пульга

Ночью в пустыне так холодно, что немеют пальцы на руках и ногах и прекращает пульсировать рана на плече. Я делаю глубокие вдохи, чтобы и все остальное тоже занемело – мои легкие, внутренности, сердце. Но до мозга холод пока не добрался, и там живет память. Там Чико. И мама. И отец, которого я никогда не знал, но боготворил. Может, сейчас они вместе с Чико смотрят на меня с небес. Было бы хорошо, если б эта мысль утешала, но мне, наоборот, становится от этого беспокойно.

Я слышу, как Нильса говорит что-то про звезды в небе:

– Как много звезд, Нене! Mira todas las estrellas! Посмотри на все эти звезды!

Я слышу, как мальчик ахает и говорит матери, что они очень красивые. Мне вообще непонятно, как они могут говорить о звездах. Такое впечатление, будто мы идем уже много часов. Ноги ноют, ступни горят… А еще я думаю о том, как Ганчо взглянул на меня в самом начале.

Но я продолжаю смотреть вниз, на свои дурацкие ноги, которые делают шаг за шагом, хоть мне хочется протянуть руку, закрыть глаза Нене ладонью и сказать ему: «Не надо на это глядеть. Тут нет ничего прекрасного. Мир уродлив и ужасен. И однажды у тебя появится  лучший друг, слишком хороший и чистый, поэтому этот мир от него избавится. Тогда ты все поймешь».

Однако ничего такого я не говорю и продолжаю шагать, хотя запросто мог бы лечь здесь, потому что мне все равно. Иду, потому что Крошка не даст мне остановиться – пока еще не даст.

Иду и жду, когда мое тело сдастся.

Иду, потому что больше не боюсь умереть.

Иду, и с каждым шагом рюкзак становится все тяжелее.

Иду, потому что уже мертв.

Крошка

Мы продолжаем наш путь, и я чувствую, как острее становится боль в боку и как сильно гудят ноги. Время от времени мы прикладываемся к бутылкам с водой, но стараемся не увлекаться. Наконец искушение становится так велико, что я делаю большой глоток и чувствую, как вода проходит через горло и плюхается в пустой желудок.

Мы идем, и на ступнях появляются все новые мозоли, которые начинают гореть огнем. Но мы двигаемся вперед, пока языки не начинают заплетаться, а мозг не принимается уговаривать нас сделать еще один шаг.

Еще один.

И еще один.

Позади остаются километры и часы, позади – ночь, во время которой мы беспрерывно лгали самим себе.

Еще один шаг.

Теперь еще один.

И еще.

Еще один, и еще один, и еще, еще, еще…

Мы идем, пока небо не начинает светлеть.

Ганчо показывает дорогу, братья Хосе и Тонно следуют за ним по пятам. Потом идет Нильса с Нене, который сидит у нее на закорках, привязанный шарфом. Он так устал, что не может даже сам держаться, его руки болтаются вдоль тела, голова свесилась набок.

За ними идет Альваро с двумя рюкзаками. Замыкаем процессию мы с Пульгой.

Когда я замечаю, что ночь начинает светлеть, это кажется невероятным. Я смотрю на Пульгу и говорю ему:

– Мы это сделали.

Он в ответ только качает головой.

– Que tepasa? Что не так? – спрашиваю я.

– Ничего, – бормочет Пульга и отворачивается.

Я хочу сказать ему: «Мы уже близко к цели. Так близко!» Почему он сдается, когда осталось всего ничего? Но я не могу говорить с ним в окружении других людей.

Ганчо ведет нас к горам, и кругом слишком тихо. Каждый из нас слышит, как дышат остальные. Слышит их шаги и вздохи, а небо становится все светлее, и вот наконец мы видим, как из-за горизонта показывается светящийся край солнца.

Мы взбираемся на одну скалу, потом на другую и наконец оказываемся в небольшой пещере на склоне горы. Тут мы укроемся от дневной жары.

– Будем отдыхать, пока солнце не начнет садиться, – говорит нам Ганчорт – Потом пойдем дальше. Советую поесть, попить воды и как следует выспаться. Нам предстоит долгий ночной переход, и вам нельзя отставать.

Я смотрю на Нильсу. Она выглядит измученной, кажется, ее может вот-вот стошнить. Губы у нее побледнели, глаза прикрыты. Альваро что-то шепчет жене и сует ей под нос протеиновый батончик, пока она в конце концов не откусывает немного и ее челюсти не начинают медленно шевелиться. Нене, который отлично выспался на закорках у матери, теперь бодр и хочет играть.

– Дай маме отдохнуть, – говорит Альваро.

Хотя у него тоже усталый вид, он вытаскивает из рюкзака маленький резиновый мячик и начинает перекидываться им с развеселившимся сыном. Засмотревшись на летающий туда-сюда мяч, я почти засыпаю, но вспоминаю, что сначала нужно поесть.

Хосе и Тонно сидят в уголке, и каждый приканчивает по банке тунца. Потом они приспосабливают рюкзаки вместо подушек и ложатся. Ганчо опускает на лицо шляпу, скрещивает ноги и тоже пытается уснуть.

Я открываю консервную банку с тунцом, достаю протеиновый батончик и бросаю взгляд на Пульгу, который даже не пошевелился с тех пор, как мы пришли сюда.

– С тобой все в порядке?

Он не отвечает.

– Что такое? Теперь ты вдруг перестал со мной разговаривать?

Он смотрит на выход из пещеры. Там, снаружи, солнце становится все ярче и ярче. Даже тут я чувствую, как оно пригревает землю и скалу, его жар доходит и в наше укрытие. А Пульга все смотрит и о чем-то думает.

– Скажи что-нибудь, Пульга. Что с тобой?

– Просто… просто мне теперь все равно, Крошка. Краем глаза я вижу, как Ганчо сдвигает шляпу и бросает взгляд на Пульгу, а потом снова прикрывает лицо.

Я придвигаюсь поближе к другу и шепчу:

– Не говори так. Мы почти добрались. Уже так близко! Как тебе может быть все равно?

Он пожимает плечами и бормочет:

– Слишком устал.

Я тоже чересчур измотана для воодушевляющей речи, к тому же в голове все путается. Поэтому я просто достаю еще одну банку тунца, открываю и протягиваю ему со словами:

– Вот, поешь и отдохни. Тогда тебе станет легче.

Он берет банку, и я наконец принимаюсь за еду. От теплой массы с рыбным вкусом начинает подташнивать, но я знаю, что пища придаст мне сил, и доедаю все, а потом еще добавляю протеиновый батончик. Я смотрю на Пульгу и вижу, что он толком и не приступил к еде.

– Ешь давай, – говорю я ему.

Но он ставит банку, сворачивается калачиком и отвечает:

– Потом.

Я думаю, что надо бы насильно запихать тунца Пульте в рот, но вместо этого оставляю его в покое. Пусть отдохнет.

И сама тоже проваливаюсь в сон.

Пульга

Все уснули, кроме меня и Нене. Он сидит между измученными родителями, их руки сцеплены и образуют защитный барьер, чтобы даже во сне почувствовать, если ребенок встанет и попытается уйти.

Я наблюдаю, как он осматривает пещеру. Разглядывает спящих чуть в стороне Хосе и Тонно, расположившегося неподалеку от них Ганчо. Потом переводит глаза на родителей, суется мордашкой прямо в лицо отцу, чтобы убедиться, что тот действительно спит. Поворачивается к матери, гладит ее по голове. Затем он видит меня и машет, но я не отвечаю ему. Он снова машет, а потом шарит у себя за спиной и достает маленький резиновый мяч. Показывает на него, на меня и шепчет:

– Quieres jugar? Хочешь поиграть?

Когда я не отвечаю, Нене смотрит на меня, будто пытаясь что-то решить.

Может быть, он гадает, не мертвый ли я?

Потом Нене кладет мячик на землю перед собой и толкает его в мою сторону. Я смотрю на грязный розовый шар, цветом напоминающий язык, который медленно катится в мою сторону. А Нене выжидающе глядит на меня, ждет, когда я дотянусь до мяча и толкну его обратно. Но я этого не делаю. Нене улыбается и показывает на мяч, думает, наверное, что я его не вижу. Когда я по-прежнему не двигаюсь, малыш сердится.

– Давай толкай, – тихонько говорит он.

Я продолжаю бездействовать, и мальчик пытается встать, чтобы забрать игрушку, но Нильса даже во сне прижимает его рукой, не давая подняться.

Нене сердито смотрит на меня, а я думаю: «Господи, ему следовало бы знать, что в этом мире есть злые люди». Но чем дольше я гляжу на малыша, тем отчетливее мне представляются Чико и отец, которые наблюдают за мной с небес, и к горлу подступает комок. Неужели я теперь вот такой? А может, я был им всегда? Или только становлюсь таким?

Я не знаю.

Не могу вспомнить, каким я был. И не понимаю, какой сейчас. Этот поход слишком многое стер из моей памяти, там остались лишь Ля Бестия, усталость, призрачные голоса и смерть Чико.

Я смотрю на Нене, который таращится на мячик, и вижу, как моя рука тянется и толкает мяч. Лицо мальчика меняется: оно становится таким счастливым, что у меня начинает болеть сердце, эта трепещущая штуковина, которая чувствует слишком много, сердце художника, мое проклятие. Мячик не успевает еще докатиться до Нене, а я уже поворачиваюсь к нему спиной и упираюсь взглядом в тусклую серую стену пещеры.

– Gracias, – благодарит Нене.

Я не хочу слышать его тихий голос. Пусть мои уши откажут мне. И все остальное – тоже.

Серое перед глазами становится все темнее и темнее, пока отблески солнечного света не исчезают и не приходит вечер.

– Пора, – говорит всем Ганчо. – Поторапливайтесь, вставайте, нам еще всю ночь топать.

Крошка смотрит на меня и говорит:

– Еще две ночи, Пульга. И всё. Всего две ночи.

«Две ночи до чего?» – хочу спросить я. Что за невероятное будущее ждет нас после этих двух ночей' Но вместо этого я просто киваю, надеваю рюкзак и выхожу из пещеры следом за остальными, отпихивая ногой банку с тунцом.

Крошка

Температура воздуха падает, и пустыня снова начинает остывать. Мы идем, и я слышу, как Нене жалуется на то, что он устал. Нильса отвечает, что надо идти, стараясь не отставать от Ганчо. Мне только кажется, или сегодня он идет быстрее, чем вчера? Альваро берет Нене на руки и несет, ставит на землю, снова поднимает и несет. Он дышит все тяжелее, все быстрее.

Нильса просит Альваро не напрягать сердце, мол, ходьба и без того требует много сил. Я наблюдаю, как ребенок снова залезает к матери на закорки, и та для надежности обвязывает его шарфом. В голове мелькает воспоминание о младенце, который жил у меня внутри.

Я почти чувствую тяжесть его тельца на руках.

Ганчо лишь немного притормаживает, пока Нильса устраивает ребенка, поэтому ей приходится догонять. Но даже после этого Нильса, Альваро и Нене впереди нас.

– Надо идти быстрее, – тороплю я Пульгу. Мы опять в самом хвосте нашей группы. – Пожалуйста, Пульга, – молю я его, но он идет медленно, почти не поднимая глаз и не замечая, что расстояние между нами и остальными все увеличивается. – Они ждать не будут.

Нас окликает Альваро, просит идти быстрее. Но Пульга, кажется, не слышит никого и ничего.

Мы идем, и я не свожу глаз с Нильсы и Альваро, снова и снова призывая друга прибавить шагу.

В кроссовки набилась земля, от нее ноги натирает еще сильнее. Спина болит из-за тяжелого рюкзака, в котором наш запас воды. Голова тоже болит от напряжения мне приходится выискивать в темноте фигуры Нильсы с Нене и Альваро. Они ушли вперед, и я тяну за собой Пульгу, пока мы их не нагоняем.

Так повторяется снова и снова.

Идти нужно десять часов, потом остается восемь, четыре, час. Пока небо не начинает светлеть. Пока не приходит ночь как новое чудо, а усталость и раздражение снова не сменяются надеждой.

Ганчо смотрит на нас с Пульгой, когда мы проскальзываем в крохотное убежище, похожее на землянку, устроенное в углублении среди кустов и скал. Оно такое маленькое, что мы едва туда помещаемся.

– Вы идете слишком медленно, – говорит мне Ганчо, потом переводит взгляд на Пульгу и шепчет: – Твой hermariito, братишка, паршиво выглядит.

Все мы выглядим не слишком хорошо. Грязное лицо Альваро покраснело и сильно лоснится – такое впечатление, будто оно вот-вот лопнет. Нильса кажется полумертвой. И у обоих парней, хоть они и самые крепкие среди нас, тоже довольно измученный вид.

– С ним все будет нормально, – говорю я Ганчо, который смачивает футболку и кладет себе на голову.

Глаза Пульги полуприкрыты, кожа посерела. Она почти такого же цвета, что и у Чико в гробу. Эта мысль так сильно пугает меня, что я быстро лезу в рюкзак и достаю протеиновый батончик.

– Ешь, – говорю я Пульте.

Отламывая от батончика по кусочку, я начинаю кормить его, хотя он едва открывает рот.

От запаха тунца и металла меня начинает опять подташнивать, но я тоже съедаю протеиновый батончик и заставляю себя проглотить содержимое консервной банки. Потом рукой беру рыбу и запихиваю в рот Пульге. Он давится, его тошнит водой и протеиновым батончиком. Ганчо пристально смотрит на нас и велит мне убрать рвотные массы из тесной землянки.

Я сгребаю теплую кашицу, стараясь не смотреть на нее, и выбрасываю наружу. Потом вытираю руки о землю и о собственные перепачканные штаны, но запах все еще остается. Он исходит от Пульги и от меня, витает в воздухе.

Землянка слишком тесна для всех нас. В ней пахнет нашими телами, а от горячего дыхания соседей и вовсе становится нечем дышать, особенно когда встает солнце и начинает припекать. Нене капризничает, жалуется на вонь, но даже у него уже почти нет сил. Он, как коричневая тряпичная кукла, распластался между родителями.

Я скармливаю Пульге еще один протеиновый батончик, хоть он и качает головой. Кусок за куском я запихиваю ему в рот сладкие кусочки, пока батончик не кончается.

– Еще одна ночь, – шепчу я ему. – Держись. Осталась всего одна ночь.

Наступает день, и духота в землянке становится невыносимой. Думаю, если кто-то из нас не проснется, никто этому не удивится. Чувство такое, словно мы в духовке, и требуется все больше усилий даже для того, чтобы просто дышать.

– Отдыхайте, – говорит Ганчо. – Сегодняшний переход еще длиннее.

Я закрываю глаза и пытаюсь уснуть, но все время просыпаюсь от дыхания Пульги. Он дышит глубоко и шумно, судорожно втягивая в себя воздух, и эти звуки в тесном пространстве производят ужасное, зловещее впечатление.

Они напоминают о смерти.

Под них я то проваливаюсь в сон, то выныриваю из него. Когда они обрываются, я открываю глаза, чтобы посмотреть, жив ли мой друг. Когда возобновляются, я начинаю бояться – а вдруг это его последний вдох?

Наконец жара спадает. Подступает ночь.

Выглянув из нашего убежища, Ганчо бросает:

Собирайтесь. – Он надевает рюкзак на плечи.

– Пора, Пульга. Идем.

Но он не открывает глаз. Я дотрагиваюсь до него. Кожа у него липкая.

– Ну что ты, – шепчу я, пока все по очереди выскальзывают из землянки, – давай, идем. – Я тормошу его, он открывает глаза, и я с облегчением вздыхаю. – Пора, – говорю я ему и хватаю его рюкзак.

Но Пульга не двигается.

– Я сказал, пошли, – говорит Ганчо, глядя на нас.

Все остальные тоже смотрят на нас. Нильса выглядит лучше, и братья тоже, даже кожа Альваро теперь не такая восковая и блестящая.

– Мы сейчас! – кричу я в ответ. – Пульга, идем. – Я стараюсь говорить ровно и твердо. Он смотрит на меня, а потом я вижу, как он едва заметно мотает головой – нет.

– Надо идти. Сейчас. – Я хватаю бутылку с водой и подношу ее ко рту друга. Вода течет по его подбородку. – Пожалуйста, Пульга, соберись…

Ганчо снова подходит, заглядывает в землянку и качает головой. Я уже наполовину вылезла оттуда и пытаюсь вытащить Пульгу, но чувствую, как он упирается. Я смотрю прямо ему в лицо.

– Почему ты это делаешь? – шепчу я.

Однако он будто отсутствует, хоть и смотрит мне в глаза.

Будто он не здесь.

Ганчо наклоняется и глядит на него:

– Ну? Что такое? Ты идешь или как?

И Пульга снова едва заметно мотает головой: нет, он не идет.

– О’кей, muchacho. Ладно, мальчик, выбор за тобой, – пожимая плечами, говорит Ганчо и смотрит на меня. – И за тобой, amigo. Мы ждать не будем, или иди с нами, или оставайся.

Альваро наклоняется и пытается убедить Пульгу, потом это делает Нильса. Но до него ничего не доходит, ни слова, ни мольбы. Он просто смотрит и ни на что не реагирует.

– Нужно дать ему воды, и все. Сейчас, – бормочу я, хватаясь за новую бутылку.

Ганчо снимает шляпу, вытирает лоб и опять качает головой:

– Нет, друг, тут дело не только в обезвоживании. Он сдается.

– Что вы такое говорите? – спрашиваю я, сидя перед землянкой и глядя на Ганчо и остальных.

Братья с сочувствием смотрят на меня, но не произносят ни слова. Нильса крепче прижимает к себе сына. Альваро по-прежнему тихо обращается к Пульге, пы-тась что-то ему втолковать. Ганчо снова качает головой.

– Говорю, что твой брат не справится. И тебе придется сделать тяжелый выбор.

Я мотаю головой, мне кажется, что мир завертелся вокруг меня и мозг сейчас взорвется.

– Нет, – говорю я. – Мы можем… можем понести его. – Я смотрю на двух братьев, на Альваро. – Все вместе мы сможем, пожалуйста!

– Нести его – значит терять время и силы, – отрезает Ганчо. – Вдобавок обезвоживание пойдет быстрее. Mira, lo siento. Мне жаль, но такова действительность. Тут каждый сам за себя. Такие вот дела.

– Но я не могу его тут оставить! Пожалуйста, умоляю, пожалуйста, не бросайте нас! – прошу я, глядя на каждого по очереди, пытаясь поймать хоть чей-нибудь взгляд. Но все смотрят либо вниз, либо в сторону. Кажется, будто мое сердце внезапно оборвалось. Совсем иной, новый страх, смешанный с отчаянием, накатывает на меня, когда я понимаю, что они собираются оставить нас тут. – Пожалуйста…

Глаза Нильсы полны слез. Братья смотрят в сторону. Альваро хмурится.

– Пожалуйста, пожалуйста… я не могу его бросить… Не уходите, – рыдаю я.

У койота сокрушенный вид, но то, что он говорит, меня добивает.

– Vamo nos. Пошли, – бросает он и идет прочь.

– Ay, Dios… Боже мой… – произносит Нильса. Она смотрит на меня, стараясь не расплакаться. – Пожалуйста, прости меня. Посмотри… посмотри на моего сына.

Я сквозь слезы гляжу на Нене. Он тоже глядит на меня грустными усталыми глазками.

– Я должна идти дальше, – продолжает Нильса. – Ради него. Понимаешь? Прости меня. Прости, – повторяет она и оборачивается к Альваро: – Vamonos.

Тот глубоко вздыхает и кивает. Потом закрывает глаза, шепчет молитву и чертит у меня на лбу крест.

– Que Dios los guarde. Да хранит тебя Бог, – говорит он.

– Пожалуйста, – прошу я, когда они один за другим пускаются в путь. – Пожалуйста…

Братья смотрят на меня.

– Вот, – один из них открывает рюкзак и сует мне протеиновые батончики и свою бутылку с водой, – возьми. Мы за вас помолимся – Он кладет руку мне на плечо. Perdon, hermano. Прости.

Его брат ничего не говорит, но виду него виноватый, когда они оба поспешно устремляются за Ганчо.

Пульга садится в маленькой землянке.

Я вцепляюсь в него и тяну изо всех сил, но мне его не поднять.

Опускается ночь, остальные уходят все дальше, становясь меньше и меньше. С каждым их шагом во мне разрастается ужас. «Этого не может быть, – думаю я. – Все должно происходить совсем не так. Пожалуйста, пожалуйста…»

Один из братьев вроде бы оглядывается. Теперь мне почти их не видно, а в какой-то миг становится не видно совсем – они исчезают.

– Пожалуйста, – шепчу я Пульге, и слезы бегут быстрее. – Мы должны справиться! – ору я на него, хоть и понимаю: нет, не должны.

И не справимся. Вот и всё. Вот так мы и умрем.