Текст книги "Как поцеловать своего лучшего друга (ЛП)"

Автор книги: Дженни Проктор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Глава 8

Кейт

Стоунбрук теперь – совсем не то, что раньше. Теперь это крупное хозяйство. Работники повсюду. Мы видели как минимум два десятка человек на площадке, когда подъехали, и столько же – пока шли к козлятнику.

– Все эти люди тут работают? – спрашиваю я. Ещё десять лет назад Стоунбрук ощущался как семейная ферма.

– Большинство сезонные, – отвечает Оливия. – У нас есть летний персонал, кто-то живёт прямо здесь, работает либо на ферме, либо помогает с мероприятиями. Некоторые остаются до сбора яблок осенью, потом всё снова стихает. Сейчас ты застала самый разгар.

– Даже не знала, – говорю я, с трудом успевая осмыслить всё, что вижу. – Удивительно, как сильно всё разрослось.

Она показывает на восточный склон слева от нас.

– Если посмотреть вон туда, увидишь, как расширяют кухню. Там будет ресторан Леннокса.

– Точно. Я видела пресс-релиз в инстаграме. – До того как он решил вернуться домой и открыть ресторан на территории Стоунбрука, Леннокс успел неплохо зарекомендовать себя как шеф в центре Шарлотта.

– Мы надеемся открыть ресторан примерно к рождению ребёнка. Не начинай, – добавляет она с улыбкой, – это будет сложно, но справимся.

Кристин высовывается из заднего сиденья.

– Вся семья тут работает?

– Почти, – отвечает Оливия. – Не Флинт, конечно. И не Броуди. А так – все остальные.

– Звучит как мечта.

Ну, для Кристин – да. У неё вся семья такая – все всё друг о друге знают, всегда рядом.

Мы останавливаемся перед большим амбаром, и Оливия глушит мотор. Меня окатывает волной ностальгии. В последний год школы я проводила тут кучу времени. Вернуться – будто вдохнуть давно забытый воздух.

– Кстати, о Броуди, – говорит Оливия, лукаво посмотрев на меня, пока мы идём к двери амбара. – Он, скажем так, неплохо преобразился за последние годы, а?

Кристин прыскает, я нервно смеюсь.

– Эм. Я… – я прочищаю горло. – В смысле?

– Кейт. Ну, брось. Я знаю, ты его так не воспринимаешь, потому что вы лучшие друзья, – она намеренно закатывает глаза, – но неужели ты не заметила? Он конкретно занялся спортом.

– Правда? – спрашиваю я, мотая головой. Пожимаю плечами. – Я… ну… нет, ничего такого. Может, он и выглядит… эм… по-другому, но не в плохом смысле. Он хороший. То есть выглядит хорошо. Хорошо по-новому.

Из меня вываливаются слова, как из дырявого ведра.

– Очень убедительно, – шепчет Кристин.

Я пытаюсь наступить ей на ногу, но она вовремя отскакивает, весело хихикая.

Оливия с лёгкостью распахивает дверь амбара, несмотря на туфли и классические брюки.

– Мам? Ты тут?

Миссис Хоторн появляется в конце прохода.

– Я тут...

Она замирает, увидев меня, прижимает руку к груди и расплывается в улыбке. Я не видела её уже несколько лет, но она почти не изменилась. Чуть больше седины, чуть больше морщинок – и всё такая же красивая, как всегда. Если я постарею хоть вполовину так же грациозно, как Ханна Хоторн, – считай, мне повезло.

– Вот уж кого и впрямь ветром занесло, – говорит она.

– Здравствуйте, миссис Хоторн.

Она бросается ко мне и крепко обнимает.

– Посмотри на себя! – сжимает мои плечи. – Боже, девочка, как ты? И зови меня Ханна. Ты уже взрослая, хватит с меня «миссис».

Я… я не справляюсь. Что, я плачу? Пытаюсь незаметно всхлипнуть, чтобы не испачкать её рубашку тушью. Что со мной не так? Я люблю объятия, но не сказать, чтобы нуждаюсь в них. Наверное, сказывается то, что я выросла одна и много лет путешествовала в одиночку. Но это объятие… оно будто разблокировало какую-то глубокую, дремлющую потребность.

Я чувствую, что принадлежу этому месту.

Мысль ошеломляет. Я принадлежу этому месту? Я? Тут? Кто вообще разрешил моему подсознанию такие глубокие, самонадеянные мысли? Я принадлежу Силвер-Крику примерно так же, как луне. Но… не знаю. Сейчас это ощущается куда более реальным, чем ещё два дня назад.

– Эй, всё в порядке, – говорит Ханна.

Я качаю головой, вытирая глаза и смеясь.

– Я не понимаю, что со мной.

Она похлопывает меня по спине.

– У тебя тут много воспоминаний. Вернуться – это всегда сложно.

Она бросает взгляд на Оливию и снова смотрит на меня.

– Надолго ты в городе?

– Всё лето, – отвечает за меня Оливия. И снова в её голосе что-то такое… напряжённое. Она явно волнуется из-за моего присутствия. Я это чувствую.

– Ну и замечательно, – говорит Ханна, бросая на Оливию взгляд, который почти напоминает предупреждение. Затем поворачивается к противоположной стороне амбара. – Тут у меня парень чинит доильный аппарат. Но у нас куча новорождённых, если хотите посмотреть.

– Козлята? – оживляется Кристин.

Я всхлипываю и смеюсь.

– Моя кузина, Кристин, – представляю я её Ханне.

Та улыбается.

– Козлята, – повторяет она, поворачиваясь и направляясь вглубь амбара. – Пошли, девочки. Может, я даже найду для вас работу.

Через полчаса мы с Кристин загоняем с десяток козлят из загона за амбаром – их осмотрит ветеринар. Мы, надо сказать, не особо справляемся: нам гораздо интереснее тискать малышей, чем гнать их куда-то.

– Ты мой самый любимый, – шепчет Кристин чёрному, как ночь, новорождённому, которого держит на руках. – Только никому не говори.

Наконец, я загоняю последнего козлёнка внутрь, и Кристин следует за мной. Я закрываю и запираю дверь. Прошло много лет с тех пор, как я была здесь, но руки всё помнят. Ханне было всё равно, если я приходила сюда просто посидеть, пока бушевали подростковые эмоции, но если я была готова поработать – она всегда находила мне дело. Теперь, с высоты лет, я понимаю, какой это был дар. Работа на ферме помогала мне очистить голову и снять напряжение. Особенно рядом с малышами.

– Мне тут нравится, – шепчет Кристин, когда мы возвращаемся к Ханне и Оливии.

Я улыбаюсь.

– Правда здорово, да?

– Это больше, чем здорово. Это магия. Всё как в кино. Такое идеальное, что хочется закатить глаза – потому что ну не бывает же так на самом деле.

А бывает.

– Ханна как раз расплачивалась с ремонтником, когда мы подошли.

– Ну вот, – сказала она. – Если он снова начнёт капризничать, я вам позвоню. Но Броуди вернётся на следующей неделе, уверенa, он всё уладит.

Сердце у меня сжалось от одного упоминания Броуди, что было совершенно нелепо. Я сама – сплошное нелепое.

– Ну как там у вас? – наконец обратилась к нам Ханна.

– Тринадцать козлят собраны и пересчитаны, – ответила я.

– И тщательно потисканы, – добавила Кристин.

Ханна расплылась в улыбке.

– Прекрасно. Пойдём проверим, что они в порядке, а потом, как насчёт обеда на кухне?

– О, нет, вы что, не хочется вас утруждать. Мы и не рассчитывали…

– Глупости, – перебила она меня. – Это не хлопотно. Оливия уже пошла к Ленноксу, спросить, не приготовит ли он что-нибудь. Этот мальчик до сих пор не научился отказывать своей маме. Сомневаюсь, что начнёт сегодня.

– Это не помешает его работе? – спросила Кристин, пока мы шли к стойлу.

– Нет, конечно. У нас есть ещё один шеф – он отвечает за кейтеринг, сейчас как раз готовит к свадьбе завтра. Мы ему не помешаем.

Когда Ханна убедилась, что козлята устроены как следует, мы вымыли руки в подсобке, и она повезла нас на кухню, где нас уже ждала Оливия.

– Броуди обычно сам занимается починками на ферме? – спрашиваю я по пути.

– Не всегда. Но когда что-то сложное, вроде доильного аппарата, его инженерный ум справляется не хуже любого мастера. Ты же помнишь, какая у него была привычка решать проблемы, о которых остальные даже не догадывались.

– Точно в его духе.

– Мне так нравится, что вы все в деле, – говорит Кристин. – Это прямо настоящая семейная история.

Ещё бы Кристин не нравилось. Она всю жизнь прожила в одном пригороде Чикаго, даже во время учёбы в колледже жила дома, а потом перебралась в квартиру над гаражом своих родителей. Её братья и сёстры, все уже женатые и замужние, дяди, тёти – все живут в пределах пары кварталов. Их жизнь – одна большая плетёнка из соседей, родственников и воскресных запеканок.

Технически, они и моя семья тоже. Но папа уехал из Чикаго, и кроме ежегодных летних встреч, я с ними почти не виделась.

Я не привыкла к такой тесной связи. Да, я знала, что Хоторны всегда были дружны, но теперь, видя, как они всё так же близки, будучи взрослыми, – это поражает. Я не умею нуждаться в людях. И, честно, не очень-то умею быть нужной.

Леннокс встречает маму у чёрного входа на кухню, а мы с Кристин остаёмся чуть в стороне. Мне всё ещё неловко, что мы пришли, и теперь нас должны кормить.

– Боже мой, – шепчет Кристин. – Ты не шутила про гены. Они все здесь просто с обложки. Посмотри на него.

– Знаю. И готовит к тому же.

Она вцепляется в мой локоть.

– Послушай. Я понимаю, ты не уверена насчёт этой идеи с друзьями, которые становятся парой. Всё нормально. Но может, тогда попробуем «брат лучшего друга»? Это не менее крутой сценарий. И… – она смотрит на Леннокса. – Ну, тебе бы точно не пришлось жертвовать вкусом.

– Фу, Кристин. Нет! Никогда.

Она вздыхает, как будто я безнадёжный случай.

– Ну просто подумай. Представь, какие у тебя могли бы быть дети. Вдруг у них с рождения были бы суперспособности.

Её глаза снова устремляются к ресторану, и она вдруг замирает.

– Господи. Он идёт сюда. Он похож на Флинта, правда? Чувствую, будто встречаю знаменитость. Я, кажется, начинаю потеть. Кейт, я реально потею.

Я едва сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться, но уже слишком поздно – Леннокс подходит.

– Привет, Кейт, – говорит он легко и обнимает меня. – Рад тебя видеть.

– Привет, Леннокс. – Я представляю ему Кристин, и он тоже обнимает её.

– О, боже, – беззвучно шепчет Кристин у него за спиной, глаза круглые.

– Мама говорит, вы там вкалывали в козлятнике, и мы вам теперь должны обед.

– Это очень далеко от правды, – улыбаюсь я. – Но раз уж предлагаешь…

Он машет рукой.

– Пойдёмте. Не обещаю шедевр, но что-нибудь придумаю.

Ханна уже скрылась внутри, Оливии я пока не вижу, но предполагаю, что она тоже присоединится.

– Оливия говорит, ты пришла к Броуди на тропу, чтобы его удивить?

Ага. Значит, когда она пошла уточнить про обед, заодно и всё рассказала.

Та же тревожная нотка, что уже звучала у меня в голове, снова даёт о себе знать.

– Да. Мы так и сделали.

Леннокс улыбается, придерживая для нас дверь.

– Хотел бы я видеть его лицо в тот момент.

– Это было зрелищно, – говорит Кристин.

Хотелось бы, чтобы Броуди и его зрелищное лицо были здесь прямо сейчас. Странно находиться в кругу его семьи без него.

– Мама с Оливией внутри, если хотите к ним присоединиться, – говорит Леннокс. – Я недолго.

Мы садимся за длинный деревянный стол в будущем обеденном зале ресторана. Он вроде бы уже не в стадии стройки, но и до готовности ещё далеко: в углу натянута плёнка, за которой виднеется бар, а декора пока никакого. Но я уже вижу, каким красивым будет это место.

Пока нет Броуди, больше всего уюта мне даёт Ханна, хотя, возможно, она просто старается сгладить вопросы Оливии.

Что я буду делать после лета?

С кем-нибудь встречаюсь?

Куда поеду дальше?

Может, она правда интересуется моей жизнью.

А может, ей хочется, чтобы я поскорее убралась из города и оставила её брата в покое.

– Расскажи им про ту пару из Италии, – предлагает Кристин, когда Ханна спрашивает о моих любимых поездках.

Я не удивлена. Кристин – безнадёжно романтична.

– Мне бы очень хотелось поехать в Италию, – говорит Оливия.

– Тебе обязательно стоит, – отвечаю я. – Только не ограничивайся крупными городами. Сельская Италия – потрясающая. Когда я писала материал о винодельнях региона Кампания, я жила в вилле, которую держала одна милая пара. Им было под восемьдесят, обоим, но по их бодрости ты бы никогда не сказала. Они, конечно, были уже на пенсии, но раньше управляли крошечной винодельней, делая вино из двух сортов винограда, которые растут только в Кампании. У них всё было отлично, но сколько бы раз к ним ни приходили с предложением расширить производство, они всегда отказывались. Им не хотелось продавать вино по всему миру. Они были довольны тем, что имели, продавали только в пределах региона и жили спокойно.

– А что случилось, когда они вышли на пенсию? – спрашивает Оливия. – Они перестали делать вино?

– Они перестали. В подвале их виллы хранятся последние пятьсот бутылок – и это всё, что у них осталось. Когда они умрут, это вино, скорее всего, будет стоить целое состояние, просто потому что его так мало. Но им всё равно. Деньги? Слава? Кому какое дело? Им просто было достаточно каждый день проводить вместе – гулять до крошечного рынка неподалёку, покупать хлеб, сыр, свежие травы для ужина, готовить вместе, петь. Они отметили шестидесятую годовщину свадьбы, пока я у них жила. Представляешь?

– Броуди бы понравилась эта история, – с тёплой улыбкой говорит Ханна.

Я хмурюсь.

– Почему?

Отвечает Оливия.

– Ты шутишь? Броуди – настоящий романтик.

Ханна усмехается.

– Он всё говорит о том, как хочет остепениться, завести семью. Найти такую любовь, как ты описала. Он знает, чего хочет – это точно.

Оливия смотрит на меня с каким-то вызовом.

– Он будет отличным мужем.

Я улыбаюсь, не зная, пытается ли Оливия меня убедить… или наоборот – предостеречь. Всё усложняется ещё и тем, что моя бродячая, неукоренённая душа будто шепчет мне: останавливайся, это – дом.

– Если кто и справится, то первым будет Броуди, – говорит Ханна, бросив взгляд в сторону кухни. – А потом, глядишь, и его братья подтянутся.

Оливия чуть смягчается.

– Леннокс будет в порядке, мама, – говорит она мягко.

Её глаза скользят по мне, а потом возвращаются обратно. Или мне это только показалось?

– Я знаю, – говорит Ханна. – Просто с этими мальчиками всё сложнее. Я понимаю, они взрослые, у них своя жизнь. И дело не в том, что я хочу знать все подробности… – Она качает головой. – Просто они не говорят со своей мамой так, как Лив вот тут.

Оливия кладёт руку на живот.

– Я тоже не рассказываю тебе подробностей. Хотя могу, если хочешь.

– Не надо, – фыркает Ханна. – Я этого совсем не хочу.

Оливия ухмыляется.

– Это была жаркая, душная ночь...

– Даже не думай, Лив.

– Тайлер был в отъезде все выходные, но вернулся весь такой небритый, с видом плохого парня…

– Ага, значит, ты так играешь, да? – говорит Ханна, перебивая дочь. – Ну тогда, слушай, первый раз, когда я с твоим отцом...

– Нет! Стоп! – визжит Оливия. – Ты победила! Больше никаких подробностей! Обещаю!

Ханна откидывается на спинку стула, довольно улыбаясь.

Кристин сияет. Её явно забавляет весь этот обмен подколками.

Всё как всегда. Семья Броуди умеет веселиться, дразнить друг друга, но даже в этом – безусловная любовь и верность. Они как лес. Каждое дерево вроде бы стоит само по себе, но под землёй их корни переплетены, они держат друг друга, поддерживают, питают.

Раньше я думала, что невозможно иметь такую семью.

Может, до сих пор так и думаю.

– А как ты поняла, что Тайлер – тот самый? – спрашиваю Оливию. – Просто интересно. Я всё думаю… это же чистая удача? Эта пара из Италии, прожившая шестьдесят лет вместе, или твой брак, – говорю я уже Ханне. – Как понять в начале, что всё не закончится крахом, как у моих родителей?

Оливия морщится, и я тут же зажимаю рот рукой.

– Прости! Я не хотела… Я уверена, у вас с Тайлером всё отлично. Просто… не хотела звучать мрачно.

– Я понимаю, о чём ты, – отвечает Оливия и бросает взгляд на маму. – У меня это было почти сразу. То есть, я не признавалась в этом долго. Но ощущение – с самого начала. Прямо до костей пробирающее.

– О, а у меня всё было не так, – говорит Кристин. – Я хотела придушить Джейка первые три месяца после знакомства. Он бесил меня невыносимо.

Ханна смеётся.

– А у меня было что-то среднее. Я знала Рэя всю жизнь. Не любила его с детства, но потом в какой-то момент просто посмотрела на него и подумала: ну вот и всё, приехали.

Она долго смотрит мне в глаза.

– Никаких гарантий, Кейт. Ни в жизни, ни в любви. Но это не значит, что нельзя верить, что такая любовь возможна. Надеяться. Думаю, те, кто в итоге её находит, – это как раз те, кто всегда верил, что найдёт.

Леннокс как раз приносит еду, и я с облегчением выдыхаю. Сидеть среди женщин, которые счастливы в любви, – это утомительно.

– Индейка на панини, домашние чипсы, – говорит он, расставляя тарелки. Кладёт руки маме на плечи и целует её в щёку. – А теперь, если вы закончили использовать меня как личного повара, я пойду поработаю.

– Прости, что ты сказал? Что-то о том, как ты не платишь мне за жильё, хотя живёшь тут бесплатно?

Он бросает ей озорной взгляд, уходя на кухню.

– Люблю тебя, мама.

– А ты? – спрашивает Оливия, едва я откусываю первый кусочек сэндвича. Смотрит на меня с откровенным любопытством. – Ты вообще думаешь, что когда-нибудь остепенишься? Откажешься от своих странствий и найдёшь свой хэппи-энд?

Я пожимаю плечами.

– Не уверена, что нужно выбирать что-то одно.

Хотя… разве не нужно? Я ведь почти никогда не бываю долго на одном месте. Использую папину квартиру в Париже как базу, но даже там не задерживаюсь дольше шести-восьми недель, прежде чем опять срываюсь в путь.

– Ты же сама недавно говорила, что с такой работой о семье и речи быть не может, – напоминает Кристин. – Ты правда думаешь, что всю жизнь будешь кочевать? Никогда не влюбишься? Не родишь детей?

– В этом нет ничего плохого, – говорю я. – Много людей не заводят детей и живут счастливо.

– Конечно, – соглашается Кристин. – Но ты этого хочешь?

Я ёжусь, чувствую, как мне становится не по себе. Невозможно отрицать: последние пару месяцев я стала замечать… нетерпение, что ли. Обычно мне нравилось обустраиваться на новом месте, погружаться в новую культуру. Я люблю писать на месте, в реальности, а не по записям. Это, конечно, роскошь. По большому счёту, оставаться на месте не нужно – я делаю это просто потому что интересно. Но в последнее время «оставаться» перестало приносить удовольствие. Будто у меня внутри дыра, которую невозможно заполнить. Мне всё время нужно ещё что-то. Следующий проект. Следующая страна. Следующий текст. Но и они не приносят удовлетворения.

Все продолжают смотреть на меня. Ожидают ответа.

Наконец я пожимаю плечами.

– Не знаю. Просто… кажется, пришло время что-то менять. Но я так давно живу так, что даже не представляю, как может быть иначе.

– Или кто именно в нём будет, – многозначительно добавляет Кристин.

Я бросаю на неё взгляд.

– Это ещё что значит?

Она ухмыляется.

– Это значит, что ты одинока. То, что ты сейчас чувствуешь, – одиночество. И оно сбивает тебя с толку, потому что если ты не найдёшь какого-нибудь фанатика Кейт без личной жизни, который будет гоняться за тобой по всем твоим командировкам, то влюбиться тебе удастся только если ты что-то в своей жизни изменишь.

– Я не одинока, – говорю я, слишком уж резко.

Кристин только поднимает брови.

– Ну ладно. Немного одинока.

Она скрещивает руки на груди.

– Хорошо! Да, я одинока. Я бы очень хотела влюбиться. И да, я бы хотела завести детей когда-нибудь. Этого ты добивалась?

Она довольно улыбается.

– Только если это правда.

– Ты ещё молоденькая, ребенок, – говорит Ханна. – У тебя ещё есть время всё решить. А по моему опыту, такие вещи имеют свойство устраиваться сами собой.

Я хочу ей верить. Правда. И в какой-то степени – я верю. Но это не значит, что мне не страшно.

Одна из причин, по которой у меня получается хорошо делать свою работу, – это интуиция. Есть всегда очевидные истории. Те, что любой журналист заметит, едва ступив в новое место. Но если довольствоваться очевидным, получится банальный текст. Такой, какой мог бы написать кто угодно. У меня же нюх на то, что скрыто. На то, о чём никто не говорит. На истории, которые затаились в уголках, ждущие, пока их найдут. Как та пара в Италии, которая делала вино просто потому, что им это нравилось.

И сейчас это важно.

Потому что моя интуиция подсказывает мне – прямо здесь, в Силвер-Крик, тоже прячется история, которую никто пока не рассказал.

И, кажется, главная героиня этой истории – я.

Глава 9

Броуди

Горячий душ после семи дней без него – это блаженство, о котором поэты определённо говорят недостаточно. Именно об этом я и думаю, пока бросаю снаряжение на крыльце и захожу в дом. Останавливаюсь лишь на секунду, чтобы вытащить из рюкзака вонючее до невозможности бельё – оно пахнет даже хуже, чем я сам.

В доме слегка затхло – неудивительно, он ведь был закрыт почти две недели. Я запускаю стирку и распахиваю окна на обеих сторонах дома, надеясь, что сквозняк принесёт свежий воздух.

Раздеваюсь, пока греется вода. Я пахну ужасно. Немыслимо ужасно.

Тайлер подобрал нас в Ньюфаунд-Гэп после того, как забрал с фермы в Вирджинии полдюжины карликовых коз. Вид у него был такой, будто ему стало плохо, когда он обнял Перри, и я даже всерьёз задумался, не поехать ли с козами в прицепе.

Когда я, наконец, захожу под душ, то выдыхаю с облегчением.

Поход был хорошим. Ну, в целом хорошим. Скажем так: длинные отрезки приятного чередовались с короткими, в которых Перри пытался заставить меня говорить о Кейт.

А я не хочу говорить о Кейт.

Но это не значит, что я не думаю о ней.

Просто я не понимаю, чего именно хочет добиться Перри.

Обрадовался ли я, когда увидел её? Безусловно.

Рад ли я, что она вернулась в город на лето? Конечно.

Разбудила ли это встреча чувства, которые я столько лет загонял куда подальше? Возможно?

Я что-то почувствовал, когда увидел её на вершине Сайлер Болд, и почувствовал ещё больше, когда мы ели чуррос напротив друг друга. Но последние дни я усиленно пользовался логикой, которая все эти годы не давала мне превратиться в человека, одержимого её инстаграмом, или не заставляла печатать все её статьи и вешать на стену. (Да, я сохраняю распечатанные версии. Но об этом говорить не будем.)

Я давно научился держать чувства к Кейт где-то на периферии, достаточно далеко, чтобы они не мешали мне жить нормальной взрослой жизнью. И у меня это отлично получалось. Никаких причин, по которым я не смогу продолжить в том же духе.

Да, держать чувства на периферии будет посложнее, когда она буквально живёт через три дома от меня. Но что мне остаётся? Только скрестить пальцы и двигаться дальше.

После того как я отскребаю с себя, кажется, весь верхний слой кожи, я тянусь за бритвой – и тут понимаю, что она осталась в рюкзаке. На крыльце. Снаружи.

Я застонал в полный голос. Бритва – не вещь первой необходимости.

Чешу подбородок.

Но бриться всё-таки хочется. Я мог бы подождать и побриться потом, но я человек, который ценит рутину. А моя рутина – это бриться в душе.

Смываю с себя мыло, выскакиваю из кабины, накидываю полотенце на бёдра и выбегаю за бритвой. Даже не выключаю воду – вернусь через пару секунд. Толкаю входную дверь, распахиваю её и придерживаю ногой, пока роюсь в рюкзаке. Бритва в руке – и тут сквозняк от распахнутых окон и двери с силой захлопывает входную дверь.

Я замираю.

До того, как проверяю ручку, я уже знаю – дверь заперта. Замок сломан уже несколько недель. Если вставить ключ – можно открыть, но стоит его вынуть, как механизм щёлкает, и дверь снова запирается. Я давно хотел это починить, но в основном захожу через гараж, так что значение это не имело.

Затягиваю полотенце потуже, в руке по-прежнему бритва, и всё же дёргаю ручку, после чего опускаю лоб к деревянной панели двери.

Я стою на крыльце. В полотенце. И заперт в собственном доме.

– Помощь не нужна? – раздаётся голос с дороги.

Не просто голос.

Голос Кейт.

Я медленно поворачиваюсь.

Она на велосипеде, остановилась на асфальте перед моим домом. Джинсовые шорты, один загорелый загорелый голеностоп на земле, второй на педали. Волосы распущены и струятся почти до локтей.

Я тихо выругался. Держать Кейт Флетчер на периферии? Ха. Она всегда была женщиной категории «в центре внимания».

– Привет, – говорю я. – Я… эээ… дверь захлопнулась.

Она сходит с велосипеда, опускает его на траву и неспешно идёт ко мне, руки в задних карманах.

Я поправляю полотенце. Краем глаза замечаю, как оно разошлось снизу у бедра. Да что ж такое? Это полотенце – миниатюрное или я случайно схватил кухонное?

– Это мой дом, – выпаливаю я.

Она улыбается.

– Да ты что?

Я зажмуриваюсь.

– Я просто хотел сказать, что это он. Мой. То есть, вряд ли ты знала. Ну, ты не могла знать. Где именно. Поэтому я… рассказываю.

– Когда я увидела тебя на крыльце в полотенце, я догадалась.

– Я был в душе.

– Я догадалась.

Я замечаю, как её взгляд медленно скользит по моим рукам, груди, плечам.

– Мне нужна была бритва, она осталась в рюкзаке, а потом дверь…

Она прикусывает губу, стараясь не рассмеяться, но именно эта губа привлекает моё внимание, заставляя думать – нет. Я не должен думать о губах Кейт. Или поцелуях. Или Кейт. Или вообще ни о чём, связанном с Кейт. Я зажмуриваюсь. Бейсбол. Думай о бейсболе, Броуди.

– Может, я могу чем-то помочь? – спрашивает она. – Запасной ключ где-нибудь есть?

У мамы, конечно, есть. Но перспектива звонить маме, чтобы она приехала и увидела меня в полотенце, стоящего рядом с Кейт, тоже вряд ли сыграет мне на руку. Она и так задаст тысячу вопросов при следующем звонке. Не хватало ещё этого.

– Эм… нет, ключа нет, – вру я. – Но окна на кухне открыты. Если разрезать москитную сетку, я смогу влезть и открыть дверь изнутри.

Она ставит руки на бёдра, глаза блестят от сдерживаемого смеха.

– Ты собираешься влезть в окно? Голышом?

– Я не голый.

– Нет, но тебе придётся подтягиваться на руках, чтобы залезть внутрь. Не уверена, что полотенце тебе в этом особо поможет.

Я глубоко вдыхаю. И Кейт наконец-то смеётся.

– Это не смешно, – говорю я, хотя плечи уже начинают подрагивать от смеха.

– Ещё как смешно, – отвечает Кейт и кивает в сторону дома. – Пошли. Покажи, где окно. Я влезу и открою тебе дверь.

– Я... не могу просить тебя об этом.

Она поднимает бровь.

– У тебя есть идея получше?

Я опускаю плечи. Нет у меня идеи получше, как бы мне ни не хотелось это признавать.

– Ладно.

Кладу бритву на стол рядом с дверью и тянусь к переднему карману рюкзака – там лежит маленький перочинный нож, которым можно разрезать москитную сетку. Но тут порыв ветра проносится вдоль моих ног сзади, и я мгновенно выпрямляюсь, хватаясь рукой за полотенце – проверить, прикрыто ли всё, что должно быть прикрыто. Это полотенце буквально детского размера. Я стою в полотенце для куклы.

Кейт снова смеётся и кладёт ладонь мне на грудь.

– Тебе и твоему крошечному полотенцу лучше стоять ровно. Скажи, что тебе нужно, я сама достану.

– В переднем кармане, маленьком, сверху, – говорю я. – Там нож.

– Вот в этом?

Я киваю, и она достаёт нож.

– Есть. Какое окно искать? Или… – Она бросает взгляд на моё полотенце. – Хочешь сам показать?

– Думаю, я смогу дойти в вертикальном положении, – бурчу я. – Пошли. Покажу.

Я жестом приглашаю её идти первой по ступенькам с крыльца – в основном потому, что не хочу, чтобы она шла сзади и смотрела, как моё крошечное полотенце трепещет на ветру.

Окна сзади дома оказались выше от земли, чем я думал, но всё же ниже, чем окна спереди. Так что это наш лучший шанс. Кейт легко достаёт до сетки и аккуратно разрезает её ножом, но до подоконника ей не хватает высоты – сама она не запрыгнет.

Она оглядывает мой задний двор.

– На что-нибудь встать можно?

Обычно на террасе у меня стоит уличная мебель, но я всё убрал в гараж. Иногда грозы такие, что уносят всё, что плохо закреплено, и я не хотел рисковать, уезжая.

– Перед отъездом всё убрал.

Она стонет.

– Ты слишком ответственный!

– Ладно, а если просто... – Я подхожу ближе, ставлю одну ногу под окном. – Наступишь мне на колено и попробуешь дотянуться.

– Ты уверен? Я тебя не покалечу?

– Ну, разве что снимешь обувь, чтобы не выдрать все волосы с моей ноги?

Она фыркает.

– Вот уж не думала, что услышу такую фразу.

Снимает кеды и ставит носок одной ноги мне на колено.

– Готов?

Я напрягаюсь.

– Ага. Давай.

Она отталкивается и хватается за раму окна.

– Дотягиваюсь! – радуется, но тут же начинает качаться, тело заваливается влево. Я хватаю её за ноги обеими руками, чтобы удержать.

И теряю полотенце.

Закрываю глаза. Это плохо. Очень плохо.

– Получится пролезть? – спрашиваю, стараясь говорить спокойно.

– Можешь поднять меня ещё чуть-чуть?

Ну конечно. Легко. Ни малейшей проблемы.

Я косо гляжу на полотенце. Если потянусь за ним, уроню Кейт. Если уроню Кейт – она точно увидит, что я тянусь к полотенцу. Мой единственный шанс – впихнуть её в окно, а потом схватить полотенце, прежде чем она успеет обернуться.

Если она уже не посмотрела.

И если не посмотрит вниз.

Хоть мы и на той стороне дома, что выходит в лес, а не на улицу – спасибо и на том.

Я поднимаю руки чуть выше по её ногам, стараясь не думать о том, какая у неё гладкая и тёплая от солнца кожа, и приподнимаю её ещё немного.

– Так нормально? – спрашиваю, пыхтя от усилий.

– Идеально. Ты уверен, что…

– Подожди. Стоп. Не двигайся. – По тому, как она сместила вес, понимаю – она хочет посмотреть на меня. Убедиться, что всё хорошо. Своими глазами.

Она замирает, ещё сильнее опираясь на мою ногу.

– Стою, не двигаюсь. Ты в порядке?

– Ага. Всё отлично. Только... сделай одолжение – не смотри вниз.