Текст книги "Как поцеловать своего лучшего друга (ЛП)"

Автор книги: Дженни Проктор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

– А этот Карсон не знал, – говорю я, наконец собирая картину воедино.

– А теперь его родители собирают петиции, звонят в СМИ, и раздувают скандал вокруг Броуди и всей программы, – бурчит Перри.

Он тихо ругается под нос, и я еле сдерживаю смех.

Я не особо много общалась с Перри, когда мы росли. К моменту, когда мы с Броуди были в старшей школе, он уже учился в колледже. Но, кажется, это самое длинное его высказывание, что я когда-либо слышала. Хотя, честно говоря, ничего другого я и не ожидала. Хоторны всегда были такими – сплочёнными. Лояльными до последнего.

И я одновременно мечтаю о такой близости… и до смерти её боюсь.

– И что теперь будет? – спрашивает Кристин. – Ну они же не добьются ничего серьёзного, правда? Это же их сын виноват, что не послушал.

– Они не могут просто так наехать ни на меня, ни на школу, – говорит Броуди. – По закону – нет. Они подписали все бумаги, знали о рисках. Но они изо всех сил пытаются всё свернуть. Через пару недель мне надо будет выступить перед школьным советом.

– Но они же выслушают тебя, правда? – спрашиваю я. – Ты сможешь рассказать, как всё было?

Броуди кивает.

– Думаю, да. Но плохая пресса – это то, что трудно игнорировать. Мы чартерная школа, зависим от государственного финансирования. Такая негативная шумиха быстро будоражит тех, кто считает, что налоги нужно тратить на более традиционные школы, с обычными уроками в классах.

– Но академия Green River ведь тоже проводит обычные занятия, да? – во мне закипает злость. Если это важно для Броуди, значит, должно быть важно и для меня. – Они же не могут закрыть всю школу.

– Не всю. Большую часть времени я преподаю в классе. А на реку с учениками выхожу только дважды в неделю. Но они вполне могут прикрыть программу каякинга.

Конечно, меня бесит, что кто-то вообще пытается прикрыть то, к чему у Броуди столько страсти. Но больше всего я просто… восхищаюсь этой страстью. Он остался прежним во многом. Он всегда был потрясающим учителем – я-то знаю, именно благодаря ему я сдала математику в выпускном классе. Но он и изменился. Стал увереннее. Устойчивее.

– А когда ты начал заниматься каяками? – вырывается у меня, и я только потом понимаю, что перебила Кристин. – Прости, – добавляю я виновато. – Не хотела тебя перебивать.

Она смотрит на меня с тем самым взглядом, который говорит: я прекрасно понимаю, о чём ты сейчас думала.

– Всё нормально. Я уже закончила.

Она смотрит на Броуди. Он прочищает горло и встречается со мной взглядом.

– Тем летом. Сразу после того, как ты уехала.

В его глазах что-то есть. Что-то, чего он не договаривает. Я это чувствую, но не могу понять, что именно.

– Мы были уверены, что он сдохнет в первый же день, – вставляет Перри. – Тогда у него и бицепсов-то не было, чтобы весло удержать.

Я тут же перевожу взгляд на бицепсы Броуди. Сейчас они вполне способны удержать не только весло, но и целую лодку. С пассажиром. Со мной внутри. Хотя… зачем лодка вообще? Пусть просто держит меня.

Я хватаюсь за стакан с водой и делаю длинный глоток. Это хоть чуть-чуть скроет мой жар и краснеющее лицо. Холодный стакан к щеке – было бы слишком очевидно.

– Эй, – говорит Броуди, но глаза его смеются. – Ладно, я поздно расцвёл. В этом нет ничего стыдного.

Он смотрит прямо на меня, с той же знакомой, проникающей до глубины взгляда:

– Во мне многое изменилось.

Он пытается мне что-то сказать. Или мне просто хочется, чтобы он пытался?

А хочу ли я хотеть, чтобы он что-то мне говорил?..

Господи. Я никогда не терялась так из-за Броуди. Или вообще из-за кого-либо. Мы сидим вместе, как и тысячи раз раньше. Все те же детали, всё вроде бы знакомо. Но ощущается… иначе. Как будто я надела обувь не на ту ногу. Или лифчик поверх футболки. Кажется, надо всё с себя снять и начать заново, чтобы понять, что вообще я чувствую.

И да, возможно, не стоило бы использовать метафоры, в которых фигурирует «снимать», когда я уже не могу не обращать внимание на новые очертания тела Броуди.

Я машинально дотрагиваюсь до ворота рубашки, проверяя, не выглядывает ли бретелька бюстгальтера – будто все вокруг видят, насколько мне не по себе.

– Зато ты, наверное, всё такой же добрый, как всегда, – говорю. – Всё так же заботишься о братьях и сёстрах. О друзьях.

– Стараюсь, – пожимает он плечами.

Перри молча кладёт руку ему на плечо.

– Ты должна заглянуть к маме, как только вернёшься в город, – говорит Броуди. – Даже не жди, пока я приеду.

Я прикусываю губу. Я бы с радостью навестила его маму. Я обожала ферму Стоунбрук. Яблоневые сады. Клубничные поля. Козлята. И, конечно, родителей Броуди и всю его семью. Но это уже не так просто.

– Не уверена, что она захочет меня видеть, – наконец произношу. – Она, наверное, очень обиделась, что я не приехала на похороны бабушки Норы.

Вот оно. Слон в комнате.

Хотя… не чувствовалось, будто он был здесь до этого. Я ведь написала Броуди, что должна извиниться – и должна. Но мы всё время были вместе, говорили, смеялись… я как будто и не думала об этом всерьёз.

Но теперь я сама всё озвучила – и пути назад нет.

Слон затрубил. Затопал. Захлопал ушами. Что бы там слоны ни делали, чтобы заявить о себе – он сделал это.

Но даже несмотря на этого трубящего слона, лицо Броуди смягчается.

– Ей всё равно, Кейт. Она всегда тебя любила. И до сих пор любит.

Его спокойствие, его уверенность – в своей матери, в моей невиновности – немного смягчают мою вину. Немного. Когда бабушка умерла, мне было очень тяжело. И психологически, и эмоционально. Но это не оправдание. Я должна была постараться вернуться.

На похоронах был Броуди. И его мама – она поддерживала мою, помогала со всеми делами.

– Я должна была быть там, – тихо говорю.

Броуди кивает.

– Возможно, да. Но это не значит, что мама перестанет тебя любить. Или я, – добавляет он.

У меня перехватывает дыхание. Я опускаю взгляд на свои руки. Если я сейчас посмотрю ему в глаза, то расплачусь. Эта уверенность. Его принятие. Его спокойная привязанность… всё это просто разрывает меня изнутри.

Но я всё равно поднимаю глаза.

И вот он. Этот взгляд. Тот самый, что говорит: я тебя вижу. Я тебя понимаю. Я тебя знаю.

Этот человек и его нежность однажды просто разрушат меня.

На надгробии будет написано:

Здесь покоится Кейт Флетчер. Расплавлена добротой. И бицепсами.

Я уже собираюсь что-то сказать, но Броуди едва заметно качает головой. Его глаза скользят к брату.

Не здесь, – читаю я в его взгляде.

Я киваю, давая понять – поняла. Нам нужно поговорить. Но не здесь, не при Перри и Кристин, ставших невольными свидетелями.

Хотя, если честно, я бы не отступила. Сказала бы всё, что нужно, даже если бы это услышал кто угодно. Мне было бы некомфортно, да. Но если это цена за то, чтобы всё наладить между нами – я готова.

Но даже спустя столько лет, Броуди всё ещё оберегает меня.

– Я схожу к твоей маме, – говорю. – Обещаю.

Смотрю на Кристин, которая весь наш обмен взглядами наблюдала с приподнятыми бровями.

– Ты пойдёшь со мной. Мне бы хотелось, чтобы ты увидела это место.

И впервые за очень долгое время я правда с нетерпением жду возвращения домой.

Глава 6

Броуди

Я уже чувствую, насколько сложно будет сохранять здравомыслие, пока Кейт снова в городе.

Прошло всего несколько часов, а каждый грамм самообладания, за который я цепляюсь, оборачивается потерей ещё двух. Чувствую себя как на карусели в ярмарочном парке, пытаясь не расплескать кружку кофе. Только вот кофе – это моя решимость. И оно уже залило мне ботинки.

Логически я понимаю, что вероятность того, что у Кейт вдруг проснутся чувства, которых у неё никогда не было, – ничтожна. Она всегда любила меня как брата. Всегда. Но помнить об этом было куда легче, когда между нами были тысячи километров.

Теперь она здесь.

Рядом. Настоящая.

Сидит напротив меня, смеётся и улыбается, запивая сальсу водой и хрустя чипсами.

В этих коротких шортах и майке она выглядит так, будто её только что вытащили с обложки каталога для активного отдыха. Тонкие плечи, загорелая кожа, на которой рассыпаны веснушки – те самые, что всегда появлялись, когда она проводила много времени на солнце. Это странное чувство – смотреть на неё и одновременно видеть и ту девчонку, что когда-то задавала мне задачки в школьном автобусе, и ту женщину, которой она стала.

Перри и Кристин уже вернулись в отель, а мы с Кейт остались на десерт вдвоём. Когда я прошу принести нам две порции чуррос в дополнение к её заказу, официантка округляет глаза. Но я мог бы съесть и пятнадцать – при походах по 25–27 километров в день невозможно насытиться.

– Он только что сошёл с тропы Аппалачи, – говорит Кейт официантке. – Он бы съел всё в этом ресторане, если бы вы позволили.

Официантка понимающе кивает.

– Ага. Я сейчас вернусь.

Кейт качает головой, а я ухмыляюсь.

– Тебе повезло, что я заказал всего лишь одну дополнительную.

– Тебе бы, скорее, стоило есть что-нибудь с нормальными углеводами. Или белок, например, – парирует она.

– Ну конечно, Перри.

– Ты не посмел меня сравнить с Перри, – фыркает она, но глаза смеются.

– Я питался овсянкой, сваренной в пакете из-под сэндвича, три дня подряд, Кейт. Дай мне спокойно съесть мой десерт.

Она улыбается – ярко, свободно. Глаза светятся.

– Когда я поднималась на Килиманджаро, мои проводники заставляли меня есть больше, чем я думала, что смогу.

– Когда я поднималась на Килиманджаро, – передразниваю я. – Просто так, мимоходом, как будто это нормально.

– Замолчи. Я не единственный человек, который туда поднимался. Мы тут, между прочим, общаемся, Броуди. Ты любишь походы. Я тоже. Разговор как бы уместен.

– Мне понравилась твоя статья про Килиманджаро.

– Ты читал её?

На самом деле я читал всё, что она когда-либо публиковала. Вплоть до ответов в комментариях на её посты в инстаграме.

– Читал, – говорю наконец.

Она облегчённо вздыхает.

– Это была потрясающая поездка.

Она смотрит в окно, за которым мягкие синие и зелёные холмы тянутся до горизонта.

– А про тропу Аппалачи получится хорошая история? – спрашивает.

– Безусловно. Это не просто поход. Вокруг всей этой культуры – особенно среди тех, кто проходит тропу целиком – сформировалась целая экосистема. Ты умеешь находить истории, скрытые под поверхностью. А здесь их полно.

Она наклоняет голову, изучая меня.

– Ты читаешь всё, что я пишу?

По щекам ползёт жар, но отрицать бессмысленно. Друзья должны читать друг друга, верно?

– Конечно читаю.

И её улыбка, в ответ, пробирает до самого нутра. Чёрт, как же хорошо делать её счастливой.

– Как твой отец? Он всё ещё в Париже?

– Он везде. Ты же знаешь. Но да, у него всё ещё есть квартира в Париже. Там я и останавливаюсь, когда бываю в Европе.

– Он всё ещё в той же компании? Отвечает за...

Я пожимаю плечами – не помню, чем он занимается.

– Слияния и поглощения. Да, всё то же. Та же компания. Та же сумасшедшая командировка каждые три дня.

– Ну, у вас в семье это, похоже, в крови.

На долю секунды в её глазах что-то мелькает, но она быстро улыбается.

– Похоже, да.

– Расскажи про Кристин. Насколько я помню, в детстве вы с кузинами не особо общались.

– Так и было. Мы виделись иногда, на семейных сборищах. Но потом я застряла в Чикаго во время снежной бури, лет пять-шесть назад. Искала, где переночевать, и Кристин приютила меня как бездомного щенка. И не отпустила.

– Спорим, ты была в восторге?

– Я сопротивлялась изо всех сил. Но Кристин настояла. Сказала, что я ей нужна, и я сдалась. Теперь, когда я бываю в Штатах, она всегда даёт мне приют.

– То есть ты была в Штатах? Недавно?

Её плечи опускаются, лицо меняется. Наконец она кивает.

– Несколько раз.

Меня будто кольнули. Было бы проще, если бы её мама не уехала из Сильвер-Крик. Кейт всегда умела избегать мать. Но её мать переехала четыре года назад – сразу после похорон бабушки.

– Я не избегала тебя, Броуди, – говорит она мягко, будто чувствуя моё беспокойство. – Я избегала Сильвер-Крик. Избегала... – она глубоко вздыхает. – Вины, наверное.

Я понимаю. Правда, понимаю. Но почему она не сказала? Почему не объяснила?

– Ты же знаешь, что я не осуждал тебя за то, что ты не приехала на похороны. Мы могли бы...

– Должен был осудить, – перебивает она. – Вот что я пытаюсь сказать. У меня не было уважительной причины не приехать. Я просто злилась на маму. А знала, что этим сделаю ей больно.

– Значит, ты и правда не застряла в Маниле, – вспоминаю её оправдание.

– Застряла. Там и правда была ужасная погода, сильные бури, все рейсы отменили. Но я узнала о похоронах ещё до того, как началась эта буря. У меня было два дня, чтобы уехать. И я не уехала.

Она качает головой.

– Знаешь, что самое паршивое? Я даже не помню, из-за чего мы тогда с ней поссорились. Наверное, она опять настаивала, чтобы я вернулась домой. Остепенилась. – Она усмехается. – Последний раз, когда мы разговаривали, она сказала – цитирую: «Кэтрин, когда ты наконец поймешь, что разрушаешь свою жизнь точно так же, как твой отец?»

Я не могу осуждать Кейт за её решения. Мой жизненный опыт – это бесконечная поддержка со стороны семьи. И я знаю, насколько это привилегия. Если бы мне пришлось переживать всё то, что доставалось Кейт от её матери, я не уверен, что поступил бы иначе.

– Как бы то ни было, – продолжает она, – я не должна была вычёркивать тебя из своей жизни. Прости. Я отвернулась от всего, что хоть как-то напоминало мне о доме. А потом прошло столько времени, что я уже не была уверена – захочешь ли ты вообще услышать обо мне. Оставаться в стороне казалось проще.

– Я всегда хочу видеть тебя, – говорю я. – Что бы ты ни сделала, Кейт. Мы семья.

Может, не в том смысле, в каком мне бы хотелось… но я готов принять любую форму близости.

Она шмыгает носом.

– Я знала, что ты так скажешь.

Я улыбаюсь.

– И всё равно держалась подальше?

– Не пытайся понять. Всё равно не получится. Я просто... развалина. Вот и всё.

Я смеюсь и протягиваю руку. Она вкладывает свои пальцы в мои, и я тут же сжимаю их, не желая отпускать.

– Ты не развалина. Ты здесь. А значит, мы идём дальше отсюда.

Её выражение становится мягче.

– Спасибо, что не наорал на меня, – говорит она и отдёргивает руку. Я сжимаю ладонь в кулак, мгновенно скучая по её тёплой коже.

– Можно я задам тебе один вопрос?

– Хочешь – дюжину. Я тебе всем обязана.

– Что изменилось?

Я прячу руки под столом – единственный способ удержаться и не потянуться к ней снова.

Просто друзья. Просто друзья. Просто друзья. Повторяю в голове, как код от сейфа, в котором лежит миллион долларов. Если я хочу пережить это лето, мне придётся держать себя в руках.

– Что ты имеешь в виду?

– Что заставило тебя вернуться домой сейчас, если столько лет ты держалась подальше?

Она опускает взгляд на салфетку. Поднимает её и начинает складывать, снова и снова, по новым линиям.

– В основном – дом, – наконец говорит она. – После смерти бабушки я всё оставила на маму. А когда она попросила помощи, у меня не было ни морального, ни человеческого права отказать. – Она пожимает плечами, её лицо омрачается. – Но ещё и потому, что я наконец в лучшем месте... внутренне. Учусь брать ответственность за свои решения. Понимать, зачем я что-то делаю. Да, мама всегда делала так, что мне казалось преступлением хотеть уехать из Сильвер-Крик. Но это не оправдание, чтобы мстить ей тем, что я сама же и страдаю. Я не хочу жить по принципу «ты мне – я тебе». Я хочу делать правильные вещи. А вернуться и помочь – это правильно.

– Я купил дом на той же улице, где был дом твоей бабушки, – говорю. – Помнишь тропинку, которую мы проложили через лес? От дома бабушки до заднего сада на ферме?

– Это было так тяжело, – смеётся она. – Худшее развлечение из всех.

– Ну давай. Ты обожала тот мачете.

Она морщит нос.

– Ладно. Мачете я и правда обожала.

– В общем, тропа до сих пор там. Сейчас она уже шириной, как для квадроцикла. И она как раз выходит к моему дому. Я часто ей пользуюсь, когда надо срочно на ферму.

– Броуди, да мы же первопроходцы! Я горжусь собой!

– Я каждый раз думаю о тебе, когда иду по ней.

Она ловит мой взгляд. Что-то в её глазах – вопрос, эмоция, воспоминание. Если бы она знала, насколько часто я думаю о ней. Сколько всего в моей жизни связано именно с ней.

Я прочищаю горло.

– Участок, кстати, ухожен. Наверное, твоя мама кого-то нанимает?

– И для газона, и для уборки пару раз в год, – кивает она. – Наверное, она с Фримонтом всё ещё приезжает пару раз в сезон?

– Да, я их вижу. Летом особенно. Убегают от флоридской жары, наверное.

– Я и не представляю, зачем ещё она держала дом столько лет.

– Честно? Я удивился, что она вообще съехала. Она столько говорила тебе, что нельзя сбегать из города… а потом сама сбежала первой же.

– Вот именно. Я тоже до сих пор не понимаю. Но в этом ничего нового. Мы с мамой никогда не понимали друг друга.

Моё сердце сжимается от боли за неё. Я помню, как она злилась на мать. Как приходила к нам на ферму – даже не зная, дома ли я – просто чтобы быть не дома. В старших классах она, наверное, проводила в козлятнике с моей мамой больше времени, чем кто-либо из нас.

– Здорово, что мы теперь соседи, – говорит она.

Я киваю.

– Да. Я рад, что ты вернулась.

И чуть не смеюсь сам с себя. «Рад»– такое маленькое слово для того, что я на самом деле чувствую. Я рад, конечно. Но я ещё и боюсь до чертиков.

– Просто пришло время, – говорит она. Потом выпрямляется, делает глубокий вдох, будто возвращаясь в момент. Когда она снова смотрит на меня, её взгляд ясен, в нём – решимость. – Я понимаю, что должна научиться смотреть трудностям в лицо. Я больше не хочу убегать.

В её взгляде – тяжесть. Почти как извинение. Но передо мной ей извиняться не за что.

Я улыбаюсь, чтобы она знала – я всё понимаю. Всё принимаю.

– Так вот что всё это время происходило? – шучу. – А я-то думал, ты просто путешествуешь по работе.

Она смеётся, и из её тела будто уходит напряжение:

– Ты думаешь, я выбрала эту работу случайно? Я точно знала, что делаю, Броуди. Прекрасная легенда.

– Ты уж больно хороша в своей легенде.

– Ну... я стараюсь.

На самом деле она чертовски хороша. Но я не спорю.

– И вот ты вернулась.

Она слегка пожимает плечами. Её взгляд становится серьёзным, в голосе звучит глубина.

– Хотя бы на какое-то время.

На какое-то. Лучше, чем ничего. Но всё равно – срок с ограничением. Она не останется. Рано или поздно – снова уедет.

Как всегда.

Кейт качает головой, будто смахивая с плеч тяжесть всего, что мы только что проговорили, и потирает ладони.

– А можно я тебя проверю? Ну, по старой дружбе?

Эта игра мне надоедала с остальными, но с Кейт – никогда.

– Давай. Валяй.

Она улыбается и сжимает губы, будто всерьёз думает.

Пока жду, любуюсь линией её обнажённого плеча, длинной шеей рядом с косой.

Просто друзья. Просто друзья. Просто друзья.

Кейт выпрямляется.

– Так... Четыреста семьдесят семь тысяч триста тридцать три разделить на восемьдесят один.

Прежде чем я успеваю ответить, официантка приносит наши чуррос, но я не забываю число. Оно уже плывёт перед глазами и будет там, пока я не скажу ответ вслух.

Откусываю огромный кусок – хрустящий, тёплый, с корицей и карамелью. Вкус такой, будто здесь готовит сам мексиканский бог сладостей. Учитывая странную мариачи-группу и кричащие декорации, это место внезапно умеет в еду.

– Пять тысяч восемьсот девяносто три, – говорю с полным ртом.

Кейт светится так же, как тогда, в четвёртом классе, когда впервые задала мне задачку в школьном автобусе. Словно я самый интересный человек на свете.

Она хихикает и берёт чурро.

– А теперь... пятьсот шесть разделить на тринадцать.

Десятичные. Морщу лоб.

– Тридцать восемь целых девять две три ноль семь шесть в периоде.

Она смеётся.

– Это никогда не надоедает.

А она – никогда не меняется.

– Тебе нравится преподавать? – спрашивает она и проводит ладонью по косе, точно так же, как в детстве. – Я не удивлена, что ты стал учителем. Ты всегда был в этом хорош. Но я удивлена, что ты не преподаёшь математику.

– В химии математики хватает. – И тут же появляется почти непреодолимое желание стянуть с её волос резинку и увидеть, как волны распустятся по плечам, как вода, сбегающая с камней.

– Точно. А ученики, наверное, тебя обожают?

Я едва сдерживаю улыбку. Да, любят. Я ещё молод, помню, какую музыку они слушают, и достаточно хорошо помню, каково это – быть в старшей школе. Знаю, когда можно сделать поблажку, а когда они врут про «кучу домашки по другим предметам». Я сам учился на этих предметах. Всё это ещё свежо.

– Мне правда нравится, – говорю. – Почти так же, как и каякинг.

– Здорово, что ты нашёл способ делать и то, и другое.

– Да, мне повезло. Пока что. Посмотрим, повезёт ли дальше – после совета.

– Всё уладится, – говорит она. И я хочу в это поверить. Она не может знать наверняка, но её уверенность даёт мне надежду.

Мой взгляд скользит к её тарелке. Один чурро всё ещё лежит нетронутый.

Кейт усмехается и придвигает тарелку ко мне.

– Бери. Думаю, тебе нужнее.

Я съедаю его в два укуса.

– Я бы хотела посмотреть, как ты катаешься, – говорит она, и пальцем смахивает каплю карамели с тарелки. Простое, невинное движение. Но когда она подносит палец к губам, моё сердце начинает стучать быстрее.

– А можешь меня научить? – спрашивает она, и в глазах появляется тот самый блеск, полная решимость и предвкушение.

Не знаю, почему удивляюсь. Для Кейт не существует вызовов, которых она боится. Ни одно приключение не кажется ей слишком большим.

И всё же... Ещё неделю назад я думал, что, может, никогда её больше не увижу. Потом она написала. Перевернула мой мир вверх дном. А когда появилась сегодня на Сайлер-Болде – всё встало с ног на голову и осталось в этом положении.

А теперь она хочет, чтобы я учил её каякингу?

На Верхнем Грине есть участок длиной три мили, который мы называем ущельем. Крутые повороты, огромные валуны, отвесные сбросы. Пороги четвёртого и пятого класса с названиями вроде «Налево и умри», «Продень иголку» и «Горилла».

И сейчас я как будто сам на входе в ущелье. Без вёсел. И без шансов сопротивляться.

А что страшнее всего? Я знаю, чем это кончится.

И мне плевать.

– Можешь и не учить, – говорит Кейт быстро. – Это просто идея.

Наверное, я слишком долго молчал.

– Нет, не в этом дело. Я научу, конечно. С удовольствием.

– Правда? – Она улыбается, и сердце у меня просто переворачивается.

О, чёрт. Чёрт-чёрт-чёрт. Нет ни единого шанса, что я выйду из этого лета целым. Я влюбляюсь снова. И не в фантазию о школьной любви. А в реальную Кейт. Ту, что сидит передо мной.

Но лето закончится. Она уедет. Я останусь.

Как всегда.

– Я думала, можно написать об этом, – говорит она, будто всё ещё боится, что я передумаю. – Грин-Ривер ведь известное место для каякинга, да?

Я прочищаю горло и киваю.

– Мировой уровень. Осенью проходит Грин-Рейс, одна из главных гонок. Ты бы отлично справилась с рассказом об этом. Там целая культура вокруг гонки сформировалась.

Кейт потирает руки.

– Похоже, я нашла следующий проект, – поёт она весело, и я не могу не улыбнуться.

Качаю головой, в очередной раз спрашивая себя: как я вообще сюда попал?

Сижу напротив Кейт. И у меня планы провести с ней всё лето. Обучая её.

Я не знаю, как это вышло. Но знаю одно:

Чтобы не утонуть – в реке или в собственных чувствах – мне придётся выложиться по полной.