Текст книги "Золото и медь. Корона солнечных эльфов (СИ)"
Автор книги: Джен Коруна
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)
судьбы. В момент, когда он обернулся, из-за приоткрытой двери
показалась голова Иштана; на его лице витала робкая улыбка. Увидев
веллара, жрец солнца удивленно нахмурил брови – эллари?! В такую
рань? – Но уже в следующий же миг заулыбался – ему показалось, он
еще никогда не был так рад приходу друга!
– Можно войти? – спросил эллари.
– Ты уже вошел.
– Действительно… – смутился Иштан.
Покраснев, он сделал шаг в комнату и аккуратно прикрыл за собой дверь.
В его лице было непривычное волнение, синий взгляд перебегал, точно не
в силах остановиться на чем-то одном. С некоторым чувством досады
Кравой понял, что его ожидает долгий, скорее всего, задушевный
разговор: последующие слова Иштана подтвердили опасения.
– Кравой, мне надо с тобой проговорить…
– Ну, говори, – бросил солнечный эльф, отходя к столу и принимаясь
нервно перебирать бумаги – настроение его резко упало. Он понимал, что
это очень некрасиво по отношению к Иштану, но ничего не мог с собой
поделать: ему казалось кощунственным и неуместным говорить теперь о
чем-либо, кроме судьбы краантль!
Видимо, почувствовав его недовольство, эллари заколебался.
– Мне нужен твой совет…
– Если ты насчет той саврасой кобылы, то я уже сказал – я думаю, тебе
стоить взять лошадь посмирнее. Она еще молодая – с ней еще работать и
работать.
Иштан смутился еще больше.
– Нет, – ответил он так тихо, что Кравою пришлось напрячь слух, чтобы
уловить слова. – Я не по поводу кобылы. Я просто хотел спросить у тебя…
– Ну спрашивай! Спрашивай уже! – нетерпеливо вырвалось у краантль,
но веллар вдруг отвернулся.
– Да нет, ничего…
– Ну вот и хорошо, – оживился Кравой. – Потому что у меня как раз есть, что сказать тебе!
Он начал еще активнее рыться в книгах, пытаясь докопаться до найденной
им иллюстрации короны и не обращая внимания на молчание Иштана.
– А вот скажи… – безо всякой связи с предыдущим разговором, начал
вдруг эллари. – У тебя бывало когда-нибудь, что ты смотришь на кого-то,
и тебе кажется, будто ты понимаешь все его мысли, а он – твои?
Жрец солнца так и застыл над столом; оживленное выражение вмиг
слетело с его лица. Не замечая перемены, Иштан тем временем продолжал:
– И ты говоришь с ним, а сам как будто говоришь сам с собой! Ну будто со
своим вторым Я! Бывало?!
Кравой медленно развернулся и так же медленно сел на край стола.
– Бывало, – глухо ответил он.
– И что?..
Темные глаза краантль сверкнули странным блеском.
– А то, – сказал он еще глуше после некоторого молчания, – что я бы
тебе советовал, не теряя ни мгновения, бежать к этому второму Я и делать
все возможное и невозможное, чтобы у вас не только Я, но и сердце стало
одно на двоих.
Его слова, судя по всему, озадачили Иштана – тот явно не ожидал столь
категоричных советов.
– Но ведь это ж… ну как же!.. – начал было он, но жрец солнца с
неожиданной резкостью перебил:
– Я сказал тебе то, что думаю по этому поводу, хотя едва ли мой опыт в
таких делах можно считать удачным. Тебе нужно еще что-нибудь?
– Н-нет…
– Тогда оставь меня, пожалуйста – у меня очень много дел.
Пораженный столь странным поворотом, веллар попятился к двери.
– Извини… я тогда позже зайду. Завтра…
Не ответив ни слова, Кравой, нахмурившись, с недовольной складкой
между бровями проследил, как лунный эльф покинул комнату; после этого
он несколько секунд стоял в раздумье, затем, словно придя к какому-то
решению, одним движением руки очистил место на столе, сдвинув книги,
сел в кресло, достал чистый листок бумаги и принялся писать так скоро,
что перо аж затрещало в пальцах. Написав несколько строк, он все с тем
же выражением решимости и той же морщинкой на лбу сложил письмо,
зажег свечу и, разогрев брусок сургуча, запечатал бумагу. Закончив все,
громко позвонил в стоявший на столе колокольчик. Через несколько
секунд за дверью послышались торопливые шаги, дверь открылась, и на
пороге появился слуга.
– Письмо в Инкр, отправь гонцом немедленно, – строго приказал жрец
солнца, – отдать Ѓердерику МагЛрану, лично в руки. Все понял?
Слуга понятливо поклонился в ответ и, быстро семеня ногами, подбежал к
эльфу. Кравой поспешным движением положил письмо на стол – общаться
напрямую с людьми он так и не смог себя приучить…
Человек чуть заметно усмехнулся, склонив голову, чтобы краантль не
увидел его усмешки. Это был старый слуга, служивший у старшего жреца
еще до Великой битвы: за эти годы он успел досконально изучить его
привычки, в том числе неодолимое пренебрежение к людям, а потому
предусмотрительно никогда не подходил слишком близко к хозяину; за
свою понятливость он был вознагражден хорошим жалованием, в
результате чего все были довольны. Все еще улыбаясь, человек
почтительно взял со стола письмо и тихо исчез.
***
Кравой развернулся и подошел к окну. Мысли в голове путались от
усталости и напряжения. Нет, это слишком много на одну ночь… Он устало
потер лицо, выглянул из окна – бледный сиреневый отсвет продолжал
мерцать, дрожа в неподвижном воздухе. Он вдруг понял, что всю ночь
провел на ногах, а впереди – насыщенный день, требующий сил и
свежести мысли. Он поежился – недосып всегда выражался в нем легким
ознобом, – в предрассветных сумерках прошел к кровати, стоящей
вплотную к окну, быстро разделся, не удосужившись сложить вещи, а лишь
комком бросив их на пол у постели, быстро залез под одеяло и с
наслаждением вытянулся: он успеет еще пару часов поспать, пока не
взошло солнце…
Однако спокойно заснуть Кравою не удалось – в следующий же миг он
резко сел на кровати: в дверь снова стучали! Звук казался странным —
стучали тихо и как будто робко. Кравой напрягся, но голоса не подал;
ручка повернулась, дверь медленно открылась, однако на пороге никого
не было… Мгновение спустя из-за дверного косяка выступила белая
фигурка в длинной сорочке, похожая на маленькое привидение.
– Папа, мне страшно – там большой паук! – дрожащим голосом сообщила
Аламнэй, в больших синих глазах блеснули слезки.
Кравой улыбнулся.
– Здесь безопасно, мое перышко, иди сюда, – ласково позвал он,
протягивая руку. – Только дверь прикрой.
Не дожидаясь повторного приглашения, Песня Полей резво подбежала к
кровати, залезла на нее, опираясь коленками, шмыгнула под одеяло,
крепко прижалась к отцу и, пригревшись, моментально заснула. Стараясь
не разбудить дочку, жрец солнца заботливо поправил одеяло – мысли о
солнечном городе, о проклятии и власти тут же покинули его, стыдливо
отступив перед чувством беспредельной нежности, которое обычно
охватывало его при виде дочери. Она всегда плохо спала перед
рассветом… Полный любви взгляд остановился на лице девочки: его
тонкое перышко, маленький рыжий бесенок, так неожиданно появившийся
в его жизни и вдруг ставший ее смыслом! Волна нежности привычно
нахлынула на Кравоя, и в то же время за каждым таким приливом в нем
неизменно возникало еще одно, другое чувство, к которому он никак не
мог привыкнуть, и которое каждый раз глубоко всколыхивало его душу.
Да, он любил Аламнэй, любил до безумия, до самоотречения! Однако в
этой привязанности было нечто большее, нежели просто нежность
родителя к своему чаду – она была тем сильнее и безрассуднее, что в
мыслях Кравоя образ дочери оказывался неразрывно сплетен с образом
погибшей веллары, как если бы огромная любовь, в которой она была
зачата, бросала свой отблеск на нее, окружая, благословляя своим светом
и одновременно ослепляя самого Кравоя. Этот особенный оттенок
собственных чувств, невольно ощущаемый им с тех самых пор, как он
привез маленький спеленатый сверток из Мермина, поселения сильфов,
где Аламнэй появилась на свет в роще сикомор, стал для солнечного эльфа
окончательно ясным в один день…
Тот случай глубоко запал в память Кравою. Дело было в разгар лета, в
один из самых жарких дней. Оставив на день работу в храме, он
отправился с дочерью в лес. Маленькая Аламнэй только начинала делать
первые неуклюжие шажки, и куда охотнее ползала, нежели ходила. Еще
более охотно она восседала верхом на лошади – во время прогулок
Кравой усаживал ее в седло перед собой. На этот раз целью поездки было
выбрано Круглое озеро – удивительно уютное место лиронгах в десяти от
города. Скрытое в густой тени деревьев лесное озерцо и впрямь было
круглым, как блюдце; от нависших ветвей прозрачные воды были всегда
загадочно-темны в глубине, а сама вода большую часть года была теплой,
как парное молоко – озеро было мелким, а потому быстро прогревалось.
Берега почти полностью были укрыты зарослями, лишь в одном месте к
воде подходила небольшая поляна, поросшая густой высокой травой.
Желтые, фиолетовые, голубые цветы яркими звездочками были
разбросаны в ее зелени – в жаркие дни пряный запах наполнял поляну,
точно густой сироп.
Любя это место, жрец солнца часто возил сюда Аламнэй, так что скоро она
полюбила этот уголок так же, как и он. Стоило отцу спустить ее с седла,
как она тут же принималась ползти к берегу с таким упорством и
скоростью, что молодому краантль приходилось быть крайне
внимательным, чтобы она не успела плюхнуться в воду раньше, чем он сам
подготовится к купанию. Купаться Аламнэй обожала – Кравой стал учить
ее плавать едва ли не с первых дней жизни, так что к этому лету она умела
передвигаться в воде куда лучше, чем ходить по твердой земле. Кроме
того, купание для нее было своего рода праздником – торжеством веселья
и свободы, разделенным с горячо любимым родителем. В такие моменты
между отцом и дочерью возникала поистине волшебная связь – Кравою
порой даже казалось, что, играя с эльфиной, он возвращается в
собственное детство – хотя, если по правде, он, вероятно, никогда его
окончательно и не покидал. А еще ему иногда приходило в голову, что он
бы, наверное, не променял общество этого маленького существа ни на
какую иную компанию…
Он знал, что многие за глаза осуждают его слишком сильную
привязанность к дочери – им было не понять слепой, не рассуждающей
любви, которую можно питать лишь к очень близким, родным существам.
Для всех она была лишь ребенком, бестолковым детенышем, требующим
постоянного ухода, но для него! – для него она безо всяких сомнений с
самого рождения была таким же наделенным душой и сердцем существом,
как он сам, и между ними уже была целая история сильных душевных
отношений.
Вдоволь накупавшись, оба вылезли на берег. Мокрый, с потемневшими от
воды волосами, солнечный эльф сел на землю, облокотившись спиной о
дерево. Аламнэй мигом залезла ему на руки; умиротворенно прижавшись
всем своим маленьким тельцем к широкой груди краантль, она с
довольным видом лепетала что-то на своем непонятном языке. Кравой
внимательно слушал и тихо и ласково говорил с ней, гладя по голове в
смешных рыжих кудряшках. («Родилась рано утром, с первой трелью
жаворонка – потому и «песня полей», и рыженькая от этого же», —
говорила Хега, старшая сильфийская жрица, отдавая ее Кравою).
Неожиданно в кустах послышался шорох, в следующий миг они
раздвинулись, и на поляне показался Иштан; сумка, перекинутая через
плечо, а также зажатая в руке корзинка указывали на очередной поход за
травами. Завидев семейную идиллию, веллар подошел к дереву, под
которым они сидели.
– Кравой, ты слишком балуешь ее! – с юношеской назидательностью
сходу начал он, ставя корзину на землю. – Она вырастет капризной.
– И тебя ан синтари, Иштан…
– Ан синтари, – бросил веллар. – Я понимаю твое недовольство, но все-
таки тебе не кажется, что ты слишком много ей позволяешь?
– Ты уже много раз говорил это, – с прохладцей заметил Кравой.
– Да, говорил, и скажу еще: ты слишком много возишься с ней, постоянно
носишь на руках – она даже иногда спит в твоей постели!
– И что с того?
– А то, что ей пора бы самой учиться жить в этом мире – вон, другие дети
гуляют сами, спят себе…
Его взгляд остановился на Аламнэй – та испугано притихла,
прислушиваясь к разговору взрослых. Жрец солнца следом за эллари
взглянул на дочь – жалобное выражение ее личика неожиданно поразило
его: она словно понимала, что речь идет о ней, и что именно о ней
говорят. Он резко поднял голову, мокрые волосы закачались.
– Да ты посмотри, какая она маленькая! – с возмущением воскликнул он, обращаясь к Иштану. – Ее сил не хватит даже, чтобы сорвать яблоко с
ветки! Представь только, каким страшным должен ей казаться этот мир,
какой беспомощной в нем она должна чувствовать себя! Единственное, что
может помочь ей – это ощущение, что рядом есть тот, кто не отдаст ее
всем этим опасностям, кто защитит от всего, что может пугать. И я хочу,
чтобы в ней было это ощущение, и чтобы оно осталось навсегда; я хочу,
чтобы она чувствовала себя счастливой, – а ты называешь это
баловством! Ты просто забыл, каково это – быть маленьким!
– Но ведь другие дети… – попытался возразить Иштан.
– У других детей есть матери! – продолжал горячиться Кравой. – У них
есть тепло – единственное, что нужно таким слабым существам! Тепло,
которое они получают от матерей, когда те укачивают, кормят, пеленают
их! То самое, которое остается с ними на всю жизнь, дает им силы не
впадать в уныние даже тогда, когда эта жизнь круто обходится с ними.
Лишенные его, они становятся навсегда уязвимыми – как ты этого не
можешь понять?!
Весь пылая, он запнулся, точно не в силах продолжать от волнения, и
возмущенно воззрился на веллара, словно вызывая того на поединок. К
его удивлению, Иштан не спешил с ответом: некоторое время молчал,
глядя необыкновенными синими глазами пристально в лицо Кравою, точно
врач, пытающийся определить симптомы недуга. Жрец солнца
почувствовал, как что-то внутри него вдруг заметалось от этого взгляда,
как если бы он был уличен в том, что хотел скрыть. И как только Иштану
удается так смотреть!.. Веллар будто только того и ждал – словно увидев
все, что было нужно, он опустил глаза, сложил тонкие, выразительные
кисти рук, соединив вместе кончики пальцев. От этой решительности
солнечному эльфу стало окончательно не по себе.
– Кравой… – осторожно, но с явным напряжением в голосе начал Иштан.
– Кравой, ты только послушай себя – что ты говоришь?! Тепло, забота —
это все прекрасно – я сам вырос без матери, и знаю, как это болезненно,
– но здесь мне видится что-то иное. Ты… ты видишь в ней Моав!
По тому, как забегали глаза краантль, как нервно шевельнулись его губы,
было ясно, что лекарь правильно нащупал больное место. Он хотел было
возразить, но лунный эльф знаком руки остановил его:
– Нет, дай мне договорить! Не обижайся на меня – ты сам знаешь, что это
так! В ней и впрямь есть что-то от сестры, но… – он сделал шаг вперед,
синие глаза испытующе глянули прямо в лицо Кравою, – но ведь она – не
Моав!!!
Солнечный эльф низко опустил голову – от недавнего пыла и
самоуверенности не осталось и следа. Некоторое время он молчал, затем
тихо произнес:
– Я знаю…
– Нет, не знаешь! – уже не скрывая собственного волнения, оборвал его
Иштан. – Или не хочешь знать! Любовь ослепила тебя, и ты уже не
можешь понять, кого и за что любишь. Это не пойдет на пользу ни тебе, ни
ей, – он указал на Аламнэй. – Так – неправильно, ты должен это понять!
Он порывисто выдохнул – было видно, что разговор дался ему с трудом, —
и вопросительно взглянул на Кравоя, но тот ничего не отвечал – лишь
сидел, с вошедшей в привычку неосознанной ласковостью обнимая тельце
дочери, и казался потерянным и виноватым. Он понимал, что ему нечего
ответить в свое оправдание – со смущением и испугом чувствовал, что
веллар сумел увидеть то, что он всеми силами старался скрыть в том числе
от себя самого. В глубине души Кравой не мог не понимать, что в его
любви к дочери есть нечто болезненное, не мог не признать, что за ее
глазами он каждый раз видит другие, такие же синие и прекрасные глаза, и что в каждой улыбке эльфины ему видится иная, такая любимая улыбка…
Да, он искал в ее лице отражение любимых черт – и находил его! Глядел в
ее глаза, и временами ему казалось, будто он снова обрел Моав – такой,
как та была много, много лет назад…
За последние годы в воображении Кравоя создался свой, отдельный от
доводов рассудка мир отношений с дочерью, и он жил, погруженный в этот
созданный им же самим мир, и Аламнэй, будучи связанной с ним, тоже
жила там. Он знал это и понимал, что это неправильно и, возможно, даже
вредно, но не любить дочь так, как он ее любил, не мог… Не мог и не
хотел, ибо это обозначало отказаться от величайшего счастья, которое
было в его жизни, и которое одно заменяло ему все другие виды
наслаждения.
Он опустил голову и некоторое время молчал. Когда же заговорил, то его
голос был тихим, но неожиданно спокойным и твердым, как если бы он
принял какое-то решение:
– Я знаю одно – кем бы она ни была, у нее нет никого, кроме меня, и я
один в ответе за ее счастье и покой. Я никогда не смогу заменить Аламнэй
мать, но я сделаю все, чтобы холод одиночества не пустил корни в ее
душе, и чтобы, когда для нее настанет срок продолжить путь
самостоятельно, она ступила на него без страха и сомнений – это самое
большее, что я могу для нее сделать…
Закончив эту речь, произнесенную одинаково ровным тоном, он уверенным
жестом поднял свою красивую голову и взглянул на Иштана. В его глазах
было столько твердости и решимости, что молодой эллари невольно
потупился. Маленькая эльфина сидела, открыв рот и переводя испуганный
взгляд то на отца, то на дядю. Иштан сделал последнюю попытку:
– Но если она вырастет разбалованной, ей придется потом трудно.
– Она вырастет свободной… – тихо и твердо ответил Кравой.
– И это будет стоить ей многих ошибок в жизни!
Солнечный эльф неожиданно заулыбался – так светло и легко.
– Нет, Иштан, ты ошибаешься: она совершит ОЧЕНЬ много ошибок и
расплатится за них сполна – но лишь так она сможет стать той, кем она
должна стать, лишь так обретет себя.
– И ты же первый будешь расхлебывать ее ошибки, если что, – иронично
закончил Иштан, но Кравой только улыбнулся в ответ – мимолетная туча
прошла, его лицо снова приняло привычное выражение счастья и
уверенности.
– Значит, буду! – уже весело ответил он, обнимая Аламнэй и ласково
приглаживая ее волосы. – Да, мое перышко?..
***
Эльфина пошевелилась в постели и, поморщившись, что-то испугано
пролепетала во сне. Кравой ласково погладил ее по щеке, напряженное
выражение тут же покинуло детское личико; оно вновь стало безмятежным
и счастливым. Кравой тихо вздохнул. Баловство… Хорошо Иштану
рассуждать! А что, скажите на милость, делать, когда среди ночи у тебя на
пороге появляется маленькое существо, заплаканное и несчастное, и
умоляющим голосом говорит, что ему страшно спать одному?!
Он тихо лег рядом с эльфиной, и, подперев голову рукой, стал
рассматривать ее, и взгляд его теплел по мере того, как он на нее смотрел.
Девочка сладко потянулась во сне и перевернулась на другой бок. Кравой
вздохнул и тихо лег рядом. Моав, Моав – как же тебя не хватает твоей
дочери! Как не хватает тебя всем нам…
При воспоминании о Моав его мысли привычно налились тяжестью. Он
снова вздохнул. Все эти годы он часто думал о маленькой эллари —
особенно часто его мысли возвращались к моменту ее смерти. Она пытался
представить себе, что она чувствовала в момент гибели, в этот короткий, самый последний миг между светом и темнотой, когда клинок хэура уже
вонзился в ее горло… О чем она думала тогда?.. Или же уже ни о чем, а
лишь цеплялась за жизнь, как любое живое существо? Кравой пытался
представить себя на месте Моав, но каждый раз что-то словно
выбрасывало его из этой страшной сцены. Он знал, что это произошло у
Серебристого леса на границе владений хэуров, среди высокой травы с
первым снегом – Кравой неоднократно собирался туда, но никак не мог
решиться: само это место будто не пускало его! Каждый раз, стоило ему
непосредственно задуматься о подготовке к поездке, как его охватывало
такое смятение, что он понимал, что он не готов ехать. Даже заезжая в эти
края по делам, он всегда точно нарочно обходил его стороной, словно не
смея приблизиться к страшному, отмеченному кровью месту.
Лежа в постели, Кравой снова подумал было, что нужно будет обязательно
съездить в Серебристый лес, но в этот же миг Аламнэй опять
пошевелилась, отпихивая во сне одеяло, и он отвлекся от этой мысли.
Глава 5
Три дня солнечный эльф провел в ожидании. Он и сам не знал, чего
именно ждет от приезда своего друга Гердерика. Если так подумать, то
командующий войсками Инкра, столицы озерных эльфов, вероятно, был
наименее подходящей кандидатурой для обсуждения магических вопросов
– особенно, если учесть полное безразличие эльфов-ирилай к магии
вообще. Куда больше их интересовало военное дело – находясь на
северу, под самыми горами, их земли напрямую граничили с территорией
хэуров, и обстановка там всегда была напряженной. И, тем не менее,
кандидатура Гердерика виделась Кравою единственно возможной: в
отличие от Коттравоя, тот был явно не заинтересован в возвращении
янтарной короны, а, стало быть, мог рассуждать трезво и беспристрастно;
Иштан же казался еще слишком юным для таких вопросов – к тому же
Кравой все еще чувствовал за собой некоторую вину после резкой беседы
с молодым эллари. Конечно, можно было и вовсе не говорить ни с кем, но
Кравой был настолько взбудоражен историей с зубцом, что просто не мог
переживать ее в одиночку. Так что оставался только Гердерик…
Едва ли солнечный эльф рассчитывал услышать от него сложные
рассуждения о природе проклятия Кайлала или о возможности его
разрушения – скорее всего, присутствие старого друга было призвано
помочь ему самому собраться с мыслями, а разговор с ним —
сформулировать собственное отношение к тому, что произошло. Так уж
повелось – принятие решений всегда давалось ему проще в компании, чем
наедине с собой, и Гердерик Маграну – простой, как северный пейзаж,
надежный, как гранитная скала, – был, вероятно, лучшей кандидатурой
для такого разговора. Он никогда не говорил лишнего, а если уж и
говорил, то напрямик и без обиняков, и этот бесхитростный, честный ход
мыслей ирилай был симпатичен Кравою, ибо имел способность
распутывать его собственные, порой далеко не столь простые мысли.
Отвоевав в Великой битве в составе знаменитой инкрийской фаланги,
Гердерик, серьезно раненый, но живой, вернулся в озерный город и с тех
пор жил там как молодой, но уже уважаемый глава своего клана. Он свято
хранил традиции рода Маграну, любил сына, верил в единственную
любовь на всю жизнь и готов был растерзать каждого, кто посмел бы
глянуть в сторону его кейнары, красавицы Эйзили, любившей его таким,
каков он есть, и снисходительно принимавшей его вспышки как ярости, так
и любви. Таким он был, и таким его знал и любил Кравой.
Но еще кое-что связывало их – Гердерик был там, когда погибла Моав…
Более того, именно его она закрыла своим телом во время стычки между
своим кейнаром, хэуром Сигартом и отрядом озерных эльфов, которым
руководил Гердерик. Так что по-своему он был в долгу перед Рас-
Сильваном, да и перед самим Кравоем, косвенной причиной чьих
страданий явился.
Они особенно сблизились после окончания Битвы, когда старший жрец
солнца призвал ирилай в лунный город – безотказный Гердерик тогда
провел почти год в Рас-Сильване, лишь на день в неделю вырываясь к
кейнаре и сыну. Когда же необходимость его присутствия отпала, вернулся
в Инкр, напоследок взяв с Кравоя обещание сразу же написать, если
только он ему снова понадобится. И вот теперь солнечный эльф, недолго
помучившись угрызениями совести из-за того, что заставляет почтенного
отца семейства скакать чуть не через полриана, решил воспользоваться
этим неосмотрительным обещанием.
Он был дома, когда вечером третьего дня до слуха внезапно донеслись
странные звуки. Сидевший за столом Кравой – в последние дни он много
времени проводил за книгами, пытаясь узнать все, что только возможно, о
венце Кайлала, – отложил очередной свиток и прислушался. Шум
доносился из коридора, с нижних этажей: похоже, кто-то настойчиво
пытался проникнуть в замок, а стража не менее настойчиво этому
препятствовала. Слышались голоса, их перемежал звон оружия – пока
еще незлой, но уже настораживающий. Голоса постепенно повышались,
становясь все более нетерпеливыми. Один из них звучал особенно
возмущенно – в нем слышался сильный акцент с ударением на первый
слог:
– М
Л ухоморы!
Л Арфисты!..
Лицо старшего жреца расплылось в улыбке. Быстро сунув свиток за
пазуху, он вышел из комнаты и поспешил туда, где назревала ссора. Он
явился как раз вовремя: еще пару минут – и конфликт перешел бы в
драку. Трое одетых в светлое стражников-эллари сгрудились вокруг
широкоплечего воина в длинном плаще с пышным меховым воротником,
пытаясь не пропустить в замок, над всем этим, взявшись невесть откуда
внутри здания, злобно метался ветер. Кравой быстро протиснулся между
спорящими.
– Гердерик! Как я рад тебя видеть! – воскликнул он, подходя к другу. —
Ты, как всегда, вносишь разнообразие в нашу скучную жизнь…
Лицо озерного эльфа пылало возмущением, мохнатая шапка из чернобурки
с висячим хвостом съехала набекрень, торчащие из-под нее растрепанные
волосы цвета воронова крыла придавали ему особенно воинственный вид,
голубые глаза сверкали, меча молнии. Порыв холодного ветра ударил в
лицо Кравою.
– Эти Лпоганки хотели отобрать у меня меч! – вскричал ирилай, похожий
на грозно нахохлившегося петуха. – Мол, с оружием в замок нельзя! А я
им сказал, что для этого им придется сначала меня
Л убить!
– Ну, не сердись… – улыбнулся Кравой, становясь между Гердериком и
все еще недовольными эллари. – Они ведь только исполняли приказ.
Пойдем лучше выпьем вина – тебе надо отдохнуть с дороги…
Он примирительно взял друга за плечи. Один из стражников со злостью
вложил вытащенный было кинжал в ножны.
– Приказ один для всех, – процедил он, зло поджимая бледные губы на
утонченном лице и косясь на мохнатую фигуру ирилай. Ветер, взвившись,
затрепал светлые волосы эллари. – Входя в замок, каждый воин должен
сдать меч, и озерных эльфов это тоже касается!
Гердерик рванулся из рук солнечного эльфа, но тот предусмотрительно
схватил его покрепче.
– Еще одно слово и я его тебе Лподарю! – заорал он, тщетно пытаясь
высвободиться. – Предварительно воткнув в твою хилую тушку!
– Гердерик, пойдем! – твердо сказал Кравой и, не дожидаясь второй
волны ссоры, силой увлек все еще упирающегося друга за собой.
Через несколько секунд оба уже быстро шагали по коридору. Все еще
растрепанный, но уже немного успокоенный, Гердерик шел рядом с
Кравоем; его лицо снова приобрело привычное твердо-внимательное
выражение. Солнечный эльф с улыбкой искоса поглядывал на друга,
пытаясь найти изменения, произошедшие с тех пор, как они виделись в
последний раз. С тех пор внешность главнокомандующего войсками Инкра
стала еще выразительнее: мужественный, немногословный, он был красив
той суровой красотой, которой наделены северные мужчины. Он казался
рано повзрослевшим от войны и оттого, что уже давно стал отцом, но в то
же время в нем была какая-то лихая, почти мальчишеская молодость.
– Я рад, что ты приехал, – в какой-то момент вдруг весело заявил
Кравой. – Глоток хорошего вина пойдет тебе на пользу, да и мне тоже.
– Я бы не отказался от пары-тройки куриных ножек – или у вас тут такое
не едят?
– Ну, что-что, а куриные ножки в Рас-Сильван с собой привозить не надо!
Хотя обед уже закончился, думаю, мы что-нибудь найдем на кухне.
Помещение кухни располагалось в подвальном этаже; Кравой любил
украдкой наведываться сюда, когда никого из поваров не было – он
приходил за сладким: при его любви к оному, порций, выдаваемых за
обедом, завтраком и ужином, ему казалось мало, а требовать добавки было
как-то неудобно. Уверенным шагом петляя по коридорам и лестницам
замка, он провел ирилай в столь любимое им место. У самой двери сделал
Гердерику знак молчать, и, осторожно открыв дверь, заглянув внутрь. Им
повезло – в кухне никого не было. Кравой вошел.
Кухня была просторной и теплой. Длинный деревянный стол протянулся
через всю комнату; шкафы со стеклянными дверцами тихо стояли под
стенами, в них за стеклом виднелась разнообразная еда. Ободренный,
солнечный эльф широким жестом пригласил друга.
– Заходи и будь как дома!
– Если я буду как дома, то через час здесь не останется ни одного куска
мяса, – усмехнулся ирилай, настороженно осматривая помещение из-под
прямых темных бровей.
– Ничего страшного: эллари мяса не едят, а с краантль я как-нибудь уж
договорюсь, – успокоил его Кравой.
Убедившись, что все спокойно, Гердерик расслабился и плюхнулся на стул.
Кравой проворно проверил содержимое шкафов, открывая один за другим
и выставляя на стол все, что ему казалось аппетитным.
– Так… Это похоже на курицу… или нет! Это свиная ножка! Нет – ЭТО
РЫБА! – неумолчно вещал он, расставляя перед ирилай это кулинарное
великолепие.
– Да мне, наверное, хватит… – растеряно попытался остановить его
Гердерик.
– Ну хватит, так хватит! – веселым голосом отозвался краантль, бросая
поиски и усаживаясь рядом с другом.
– Давай лучше рассказывай, как ты тут живешь, – предложил ирилай, с
аппетитом откусывая крепкими белыми зубами большой кусок мяса, сорт
которого затруднился определить Кравой.
– Да как живу… Нормально живу.
– С людьми расплатился?
– Слава Краану, расплатился.
Ирилай издал одобрительное мычание.
– Но ты же знаешь, – продолжал Кравой, – за одной проблемой тут же
следует другая…
– Это ты точно подметил! – неожиданно оживившись, перебил его
Гердерик, взмахивая зажатым в руке куском мяса. – Вот у меня, например,
недавно стало в два раза больше проблем.
– Неужели хэуры попросили тебя стать еще и командующим войсками
Сиэлл-Ахэль?
– Нет, – буркнул Гердерик. – Просто у нас дома завелось еще одно
существо, которое требует не меньше чем половины моего сердца.
– У вас с Эйзили родился еще один ребенок?! – просиял Кравой.
– Девка! – объявил ирилай, тщетно пытаясь скрыть самодовольную
улыбку. – Теперь у меня есть не только сын, но и дочь.
Кравой притворно вздохнул.
– Ну, я тебе сочувствую – это ведь не…
Он не успел договорить, как за дверью послышались голоса и топот. В
следующую секунду дверь с треском распахнулась, и в кухню, в одной
сорочке, с развевающимися, точно рыжий флаг, волосами влетела
Аламнэй. За ней, подобрав юбки, мчались две запыхавшиеся эллари; одна
из них держала в руке какую-то одежду.
– Не хочу, не хочу!!! – вопила эльфина, несясь вокруг стола, точно
маленький зверек, и путаясь в длинной сорочке. – Не хочу в платье!
Няни ринулись за ней, наперебой крича что-то и тем самым еще больше
усиливая суматоху. Сидящий за столом Гердерик, застыв и все еще сжимая
в руке мясо, изумленными глазами наблюдал за необычной картиной.
