Текст книги "Золото и медь. Корона солнечных эльфов (СИ)"
Автор книги: Джен Коруна
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)
Золото и медь
Корона солнечных эльфов
Часть 1
Если принять на веру слова лунных эльфов, что их солнечные сородичи
любят ходить в свой храм, потому как там всегда весело, то можно сказать,
что сегодня у детей бога солнца Краана были абсолютно все причины
побросать дела и бежать в святилище бегом, ибо так весело, как нынче,
даже здесь бывало нечасто.
С самого утра все жрецы были подняты приказом немедленно явиться,
одевшись в будничную одежду, которую было бы не жалко потом
выбросить. «Гнев огня» – явление, в честь которого были приняты
подобные меры, случался в храме раз в несколько лет без какой-либо
четкой периодичности и зависел от поведения солнца. В такие дни
храмовое пламя разыгрывалось не на шутку: оно неистово гудело,
выплескиваясь из костра, пожирая любые предметы, неосмотрительно
оставленные в зоне его досягаемости и взвиваясь до самого полотка
здания, отчего он давно покрылся черным налетом копоти. Само же
помещение святилища наполнялось дымом, так что со стороны
происходящее больше всего напоминало пожар; основное отличие от
последнего заключалось в невозможности укротить огонь доступными
смертным силами – единственное, что могли предпринять жрецы, это по
возможности ограничивать зону возгорания, спасая ценные предметы, и
ждать, когда великий Краан сменит гнев на милость.
Именно этим сейчас и были заняты находящиеся в храме краантль или
солнечные эльфы: бегали в дыму, уворачиваясь от пламени, с ведрами
воды, и заливали норовившие расползтись края костра. Ослепительно
желтые языки пламени бичами хлестали им вслед, точно пытаясь ухватить,
густой дым мешал дышать, от жара каменное здание раскалилось хуже
печки; крики, плеск воды и грохот шагов дополняли картину суматохи.
Хотя, по сути, происходящее представляло собой не более чем рабочий
момент, на молодых жрецов это зрелище все еще производило большое
впечатление: они бегали, суетясь, возбужденно перекрикивались между
собой; жрецы постарше тоже бегали, но медленнее и с более спокойными
лицами. Старшего же жреца солнца и вовсе было не видно и не слышно —
он безмятежно работал у себя в подсобке: «гнев огня» был слишком
привычным явлением для него, чтобы нарушить обычный ход занятий и
мыслей, чего нельзя было сказать обо всех остальных, находящихся в
храме…
Молодой краантль, лишь на днях прошедший посвящение, вынырнул из-за
дымовой завесы, со сверкающими от возбуждения и усердия темными
глазами промчался к огню, поднося ведро воды, чтобы ограничить пламя, и
тут же стрелой кинулся за новой порцией. Однако до двери так и не
добежал, замерев вдруг на месте, как вкопанный: шагах в десяти от него,
в непосредственной близости от бушующего пламени стоял ребенок!
Краантль прищурился, не веря собственным глазам, но зрение не обмануло
его: и впрямь ребенок, маленький эльфин. Его буйные кудри
удивительного ярко-рыжего цвета непокорно выбивались из небрежно
собранного пучка, вся поза выражала полнейшее бесстрашие перед
бушующей стихией: отделенный от молодого жреца пеленой дыма, он с
поразительной невозмутимостью, даже с интересом, стоял посреди храма,
глядя на царящую вокруг панику – казалось, она не только не пугает, но
даже развлекает его!
В ужасе за судьбу малыша краантль, бросив ведро, со всех ног ринулся к
нему, но тут подстерегала новая неожиданность: маленький храбрец
оказался вовсе не мальчиком, а девочкой! Впрочем, это заблуждение было
простительно – с первого взгляда ее и впрямь легко было спутать с
мальчишкой: на ней был мальчишеский костюмчик, выражение смуглого,
усеянного веснушками личика упрямо и решительно, да и прическа
забредшей в храм гостьи имела мало общего с тем, как укладывают свои
холеные косы дочери луны и солнца. Вот только глаза – такие глаза могли
принадлежать только маленькой женщине: возможно, дело было в
широком промежутке между ними – странном, притягательном… И так
примечателен был этот контраст задорного веснушчатого личика и по-
женски широко расставленных глаз, что неудивительно, что подбежавший
молодой краантль на несколько секунд застыл в полной растерянности,
разглядывая представшее его взору необычное явление. Изумленный
взгляд перебегал с бесстрашного лица эльфины на ее удивительные
медные волосы – они словно чудесным образом вобрали в себя цвет
близкого огня, бушующего тут же в храме: точно почувствовав это
родство, пламя костра рядом с краантль вдруг взвилось особенно яро,
заставив прикрыться рукой от жара.
– Ты бы шла отсюда, деточка, – обеспокоенно проговорил он, глядя из-
под руки на странную гостью. – Тут у нас, видишь ли, все горит…
Эльфина придирчиво осмотрела его с ног до головы, видимо, решая, стоит
ли вообще с ним разговаривать. Судя по всему, служитель солнца внушил
ей достаточное доверие…
– Я ищу папу, – твердо заявила она, вперяя в него взгляд столь
пристальный, что он аж растерялся.
– Кого?!
Храбрая крошка продолжала смотреть на него снизу вверх, ее взгляд
выражал явную жалость. «Надо же, такой большой, а не знает, кто такой
папа», – словно говорил он. Видимо, решив помочь незадачливому
собеседнику, она уточнила:
– Моего папу…
Однако даже после столь исчерпывающей приметы солнечный эльф
продолжал пребывать в затруднении. Вероятно, его сообразительность
рисковала подвергнуться еще большему сомнению, если бы его не спас
подоспевший товарищ.
– Да где ж ведро?! Ты что, заснул?! – крикнул он, появившись вдруг из
дыма, и, увидев растерянность друга, добавил: – Что тут у тебя такое?!
– Да вот, девочка…
Подошедший краантль скользнул быстрым взглядом по детской фигурке.
– Так это же Аламнэй, дочка Кравоя!
– У него есть дочка?! – удивился молодой краантль. – А я не знал…
– Ты бы еще дольше тыквы у себя на ферме выращивал, так еще бы
меньше знал, – буркнул второй, и, схватив ведро, тут же умчался на
улицу, крикнув что-то по дороге эльфу, стоящему ближе всех к подсобке.
Через несколько секунд из подсобки появился старший жрец солнца
собственной персоной. Он выглядел одновременно озабоченным и
усталым, хотя даже это не могло скрыть того, как он хорош собой: золотые
волосы, высокий рост, правильные черты лица, тронутого загаром, темные,
тепло-карие глаза. Они не сразу смогли отыскать маленькую гостью в
задымленном пространстве храма – когда же нашли, лицо старшего жреца
в одну секунду преобразилось, озарившись улыбкой, точно лучом света:
казалось, все происходящее вокруг вдруг исчезло для него, оставив лишь
маленькую, одетую под мальчика фигурку. Походя быстро кивнув все еще
стоящему как столб молодому краантль, он быстро подошел к эльфине и
присел так, чтобы их головы были вровень.
– Что ты здесь делаешь, мое перышко?! – произнес он тем небрежным, привычно-ласковым тоном, который свойственен родителям, с детства
балующим своих детей.
Девочка, просияв, с радостью рванулась к нему.
– Папочка!!! – возбужденно заговорила она, ее широко расставленные,
огромные глаза сверкали, разве что не сыпля искрами. – Я сидела у тебя в
комнате, и вдруг в окно залетела птичка…
Встревоженный голос, доносящийся откуда-то из-за дымовой завесы,
перебил ее:
– Кравой, огонь прорвался в твою подсобку! Нам нужна твоя помощь!!!..
– Сейчас! Иду! – с досадой отозвался старший жрец солнца и тут же
снова обернулся к дочери, причем лицо его при этом выразило куда
больший интерес и живость; да и вообще во всем их разговоре, в том, как
они говорили, как смотрели друг на друга, было нечто, превосходящее по
своей значимости обычную любовь между родителем и ребенком – некое
ощущение тонкой, но поразительно крепкой связи на уровне выше
тривиального родства по крови…
– Ну, и что было потом?
Маленькая эльфа охотно продолжила рассказ:
– Она была такая желтая-желтая! И она залетела и села на шкаф.
– И что?!
– И стала смотреть на меня – вот так!..
Она склонила вбок голову и несколько раз хлопнула глазами, показывая,
как именно смотрела желтая птичка.
– И?!..
– Я захотела ее поймать – я хотела взять большой стул, на котором ты
обычно сидишь, но он был такой тяжелый! Я его только подвинула чуть-
чуть и дальше не смогла…
Нетерпеливый голос – уже другой – снова позволил себе вмешаться в
беседу:
– Кравой! Тут все горит!
– Да иду уже, иду!!! – он снова обернулся к дочке. – Так что там было
дальше?..
– Тогда я залезла на нижнюю полку, а оттуда на среднюю, а потом на
верхнюю, и… – эльфина опустила глаза и виновато засопела, – в общем,
я разбила ту красивую вазу, которая стояла на шкафу…
Кравой нахмурился.
– И ты пришла сюда, где все горит, только для того, чтобы мне все это
сообщить?
Крошка кивнула, не поднимая глаз. Жрец солнца несколько мгновений
внимательно, почти с удивлением смотрел на дочь; языки пламени то и
дело выхлестывались из костра, пытаясь достать до его спины.
– Молодец! – заключил наконец он. – А что птичка?..
– Она улетела…
– Кравой! Тут твоя мантия загорелась!!! – отчаянно донеслось из-за рева
огня.
Жрец солнца поднялся в полный рост, с досадой вздохнул, затем слегка
развернул голову в сторону, откуда только что кричали.
– Тогда сделайте так, чтоб я вас долго искал! – крикнул в ответ и,
развернувшись, чтобы идти вглубь храма, ворчливо добавил себе под нос:
– Вам только ежей в тазу пасти, а не в храме служить...
Его взгляд упал на все еще стоящую перед ним девочку – открыв ротик от
удивления, та с интересом наблюдала за родителем. Жрец солнца
смутился.
– Никогда так не говори, мое перышко. Хорошо? – поспешил исправиться
он.
Эльфина послушно кивнула; на ее личике застыло сосредоточенное
выражение, губки чуть заметно шевелились, тщательно запоминая то, чего
не нужно было говорить.
Кравой ласково подтолкнул дочь к выходу и, проследив, что она ушла, развернулся в сторону полыхающей подсобки; выражение его лица было
уже совсем иным. Решительно и быстро подойдя к месту, где бушевало
пламя, он остановился, наклонив голову и строго глядя перед собой
странно потемневшим взглядом. Губы коротко прошептали что-то;
выставив ладони вперед, он медленно, твердым шагом двинулся на языки
пламени. Огонь хаотично заметался, потом свернулся, точно змея, и с
недовольным шипением нехотя отполз от подсобки.
Глава 1
Жрец солнца сидел в своей комнате перед столом, заваленным бумагами
до такой степени, что сам краантль был едва различим за ними. Такой же
хаос царил и во всей остальной комнате: свитки, книги, одежда и вещи
громоздились на стульях, на полу вокруг стола, а также почти на всех
поверхностях, что были в помещении, являя странное противоречие
собранности и сосредоточенности своего хозяина во всем, что касалось
дел. К счастью, размер комнаты позволял разводить беспорядок почти без
ущерба для удобства: просторная, с высокими потолками, она была
больше похожа на зал, чем на жилые покои. Это сходство усиливали и
огромные, от пола до потолка окна, полностью занимавшие дальнюю стену
комнаты, – именно они и стали одной из причин, по которой старший жрец
солнца облюбовал это помещение. Раньше здесь располагалась
библиотека, однако Кравой так любил бывать в этом наполненном светом,
просторном зале, что много лет назад выпросил его для себя у Лагда —
князя лунной столицы и старшего жреца богини Эллар, приютившего
Кравоя еще мальчишкой после падения солнечного города, когда народ
краантль вынужден был покинуть родные места и беженцами прийти в
твердыню Луны – Рас-Сильван, или Синий город.
Нигде в замке он не любил бывать так, как здесь, и неудивительно, ибо
она как нельзя лучше соответствовала характеру хозяина – широкая и
светлая, бывшая библиотека располагалась в самом восточном конце
замка, как бы вынесенная полуостровом в пространство. Из-за
специфической формы строения – здание замка лунных князей, где
обитали также знатные краантль, имело форму изогнутого полумесяца —
одна из стен комнаты была более узкой, нежели другая, что еще больше
усиливало ощущение свободы и некоторой неделовитой беспечности,
создаваемое остальной обстановкой. В глубине комнаты, под самыми
окнами, стояла широкая кровать без спинок, на которую также, несмотря
на все старания прислуги, каждый день распространялось нашествие книг,
одежды и прочих предметов. Слева от нее под стеной находился
массивный стол из темного дерева – за ним и сидел сейчас владелец
комнаты, корпя над бумагами.
Склонившись над одной из них, Кравой внимательно перечитывал
написанное, то и дело внося исправления. Сосредоточенное лицо
выглядело усталым, между изогнутыми бровями пролегла складка. Он
казался старше своих лет – безбедная юность солнечного эльфа
закончилась на берегу Ин-Ириля, Северного моря. Великая битва у Моря,
сплотившая народы всего Риана на борьбу с темным магом Моррогом и его
приспешниками гарвами, унесла ее – резко, и, как казалось Кравою, навсегда. Слишком много навалилось на него в одночасье: после ухода
Лагда, добровольно отошедшего в мир-без-времени ради спасения всего
живого, он принял на себя управление делами в смятенном войной городе
– до тех пор, пока юный Иштан, наследник Лагда, не сможет вступить в
лунный круг, став законным правителем Рас-Сильвана. Увы, не самыми
веселыми оказались эти несколько лет для столицы Эллар…
Славной страницей в истории эльфийского народа стала победа в Великой
битве, однако ее последствия были далеко не столь радостными. Война
унесла с собой много жизней, а вместе с этим и много средств. Вместо
былого изобилия вернувшиеся домой воины застали пустые амбары и
кладовые, а правители – оскудевшую казну: несметные богатства Луны и
Солнца были принесены в жертву перед походом к Морю, а рудники в
Бурых горах, принадлежавшие лунным и солнечным эльфам, стояли
закрытыми еще с осени: реки, в которых мыли золото и серебро, сковал
лед, и возобновить работу можно было не раньше мая, да и тогда металл
будет поступать лишь небольшими партиями… Сейчас же снег лишь только
начинал сходить с темнеющих полей, а до будущего урожая еще надо было
как-то дожить.
Примерно в таком невеселом состоянии старший жрец солнца принял
правление Рас-Сильваном. Многие эллари – лунные эльфы – скептически
относились к резкому возвышению Кравоя – слишком молод он был, да и
где это видано, чтобы солнечный эльф управлял городом Луны! Время от
времени раздавались тихие подстрекательства к бунту против такого
солнечного самоуправства: среди лунных велларов – жрецов храма Эллар
– было много тех, кто тайно хотел занять место еще не вошедшего в
возраст Иштана, однако дальше слов дело не шло, так как толкового
выхода из сложившегося бедственного положения не мог предложить
никто. К тому же по никому не известной причине именно Кравою Лагд,
уходя в другой мир, отдал ключ от храма Луны – а это много значило в
Рас-Сильване…
Была и еще одна причина, по которой недоброжелатели молодого краантль
держали свои возмущения при себе – это его сила, которая уже
впечатляла и продолжала расти с каждым днем. За годы, прошедшие с
Великой битвы, Кравой сильно изменился, и это изменение было отмечено
всеми – те, кто знали его раньше, говорили, что он очень возмужал,
обретя спокойствие и рассудительность, которые дает осознание и
ощущение собственной силы. Да и о его магических способностях, иначе
называемых виденьем, ходило много разговоров – похоже, слова мудрого
Лагда оправдались: даже старожилы в храме Солнца не могли не
удивляться виденью молодого жреца, проча ему блестящее будущее.
Сам же Кравой обращал мало внимания на эти пророчества, равно как и на
ропот недовольных им. В первую очередь потому, что ему было некогда —
особенно в первые пару лет. Целыми днями он разъезжал на своем рыжем
скакуне по окрестным землям, заключая, к вящему недовольству эллари,
договора на поставку продовольствия с людскими правителями. На первых
порах люди относились с некоторым подозрением и опаской к солнечному
эльфу с необычным для них слишком красивым лицом и заостренными
ушами – Кравой замечал, как люди нет-нет, да и косятся на них
любопытными взглядами – с волшебным орлом, неизменно следующим за
ним высоко в небе, а пуще – с прозрачно-золотистой тенью, образованной
всего лишь свойством Кравоя пропускать солнечный свет и все же
настолько пугавшей людей, что они старались на всякий случай не
наступать на нее лишний раз. Все это вызывало некоторую
настороженность, но довольно скоро, успокоенные честностью солнечного
эльфа, а также выгодностью предложений, люди стали принимать его
почти с удовольствием, назвав за глаза Золотым всадником.
Однако симпатии симпатиями, а денег в казне не водилось – при том, что
платить за продовольствие чем-то надо было… Тогда Кравой принял
решение: вызвав на этот раз волну возмущения не только эллари, но и
краантль, он вскрыл храмовые сокровищницы Луны и Солнца —
единственный неприкосновенный запас, оставшийся после
жертвоприношения. Усыпанные драгоценными камнями короны и мечи
почти без торга ушли в залог к людским правителям на разве что не
грабительских условиях – все, кроме одного венца, – а в город
потянулись обозы с зерном, сыром, фруктами, взятыми в счет будущего
урожая.
Вместе с ними в Рас-Сильване появились ирилай, озерные эльфы. Старший
жрец солнца был давно в дружбе с воинами Озера – вот и на этот раз они
откликнулись на его просьбу и прибыли из своей столицы. Молчаливые,
словно тени, в черных одеждах с гербом в виде оленя, они контролировали
раздачу прибывших припасов. Конечно, Кравой вполне мог и сам заняться
ее организацией, но он понимал, что для всех будет лучше, если этим
займутся чужаки: не стоит усугублять недовольство и без того
недовольных эллари еще и тем, что какой-то солнечный выскочка решает,
кто из детей Эллар достоин получить доступ к продуктам. О том, чтобы
поручить это краантль, речь вообще не шла…
Однако даже это не смогло полностью оградить молодого правителя от
роптания лунных эльфов – лишь очень немногие из них поддерживали
начинания Кравоя. Среди них был и сын Лагда, юный наследник лунного
престола, старший жрец храма Луны и друг Кравоя – Иштан. Резко
повзрослевший после событий на берегу Моря, он, чем мог, помогал жрецу
солнца, внимательно слушал его рассуждения, и синие глаза юного эллари
при этом становились серьезными – точь-в-точь, как некогда у его сестры,
лунной княжны Моав… Каждый раз, взглядывая на него в такие минуты,
Кравой с горечью вспоминал ее. Моав! «Маленькая веллара», подруга его
детства, его первая и последняя любовь, мать их дочери… Если бы она
была сейчас рядом с ним! Один ее взгляд дал бы ему сил, чтобы выстоять в
самой жестокой борьбе! Но она погибла еще до Великой битвы от руки
оборотня-рыси Сигарта, пожертвовав жизнью ради будущей победы. Лишь
изредка являлась она во сне светлому жрецу солнца – бледные губы
нежно улыбались ему, словно подбадривая, широко распахнутые глаза
смотрели с лаской и как будто жалостью. И тогда он просыпался, все еще
ощущая сладкий запах белых волос, и чувствовал, что он еще жив…
Так прошла весна. К лету рудники заработали, драгоценные металлы
постепенно потекли в кузницы, однако эти первые крохи тут же уходили
на уплату долгов и помощь Инкру, городу озерных эльфов, имевшему еще
меньше доходов, но потерявшему в Битве уж никак не меньше воинов.
Жить столице Эллар по-прежнему было не на что… С тревогой и надеждой
смотрели горожане в будущее, ожидая, что принесет с собой лето —
малейший неурожай обрек бы город на бедствие. И лето пришло, щедрое и
благодатное: солнце и дождь, словно сговорившись, по очереди лелеяли
сады и поля. Такого урожая в Рас-Сильване не помнили даже старожилы!
– Глядя, как быстро наливаются колосья и тучнеют стада, как гнутся к
земле отягощенные плодами ветви, суровые судьи вынуждены были
прикусить языки.
По мере того, как наполнялись кладовые и кузницы, надежда все ярче
разгоралась в сердцах детей луны и солнца. Никогда еще праздник урожая
не был столь радостным и пышным – веллары храма Луны бросали
пригоршни зерна в бурлящий источник Эллар, и богиня милостиво
принимала их жертву, а юный Иштан лично увенчал голову жреца солнца
почетным венком из листьев омелы.
Тяжелые времена для Рас-Сильвана закончились: не прошло и нескольких
зим, как, несмотря на баснословные проценты, драгоценные реликвии
возвратились в сокровищницы – все до единой. Вернувшееся изобилие
стерло озабоченное выражение со светлых лиц эллари, вновь зажглись
огнем темные глаза краантль. Точно солнце проглянуло сквозь тучи!
Сбросив груз забот, эльфы Рас-Сильвана снова собирались в Круге песен
под древним дубом – их голоса вновь звенели до самого утра, распевая
древние напевы, а смех раскатывался по всему парку, вспугивая
устроившихся на ночь птиц. И только одного из сыновей солнца не было в
этой веселой компании… После возвращения с битвы Кравой Глейнирлин
по прозвищу Душа Огня ни разу не показался в Круге песен, чьим
неизменным завсегдатаем был до сих пор, – и не потому, что ему больше
не нравились звуки арфы или напевы певцов: просто он чувствовал, как
после смерти возлюбленной какая-то часть его души словно закрылась —
та самая часть, в которой жили его смех и былая легкость, и что должно
случиться, чтобы она вновь открылась, он не знал. Знал только, что до той
поры звуки песен будут приносить ему одну только боль…
***
Оторвавшись от бумаг, солнечный эльф устало поднес к лицу руку с
длинными тонкими пальцами, протер глаза и сжал пальцами переносицу.
Несколько мгновений он сидел так, не шевелясь, затем отнял руку,
посмотрел на окно. Он и не заметил, как стемнело! Точно вспомнив о чем-
то важном, он порывисто поднялся из-за стола и, даже не сложив бумаги, а
бросив все, как было, направился к двери. Аламнэй! – Он ведь обещал
зайти к ней еще засветло, и вот, как назло, заработался. Теперь ее,
наверное, уже укладывают спать… Хотя какое там спать, разве она заснет
без него! Нянечки, наверное, там с ума сходят – непокорный нрав
наследницы лунных князей, коей Аламнэй была по матери, уже давно
составлял печаль всех замковых нянь, одновременно удивляя их: подобное
упрямство и своеволие редко встречались даже у взрослых. В добавление
оно усугублялось резкой переменчивостью настроения и несдержанностью
чувств – «нервностью», как говорили, качая головами, воспитатели
маленькой бунтарки. И лишь Кравой знал, что делать с этой «нервностью»,
– вернее, знал, что делать с ней ничего не нужно, ибо в своей
родительской чуткости обладал свойством прозревать истинные причины,
лежавшие в основе поступков дочери. Стоя на этом, он один умел
успокоить ее – просто открыв объятья и своей безусловной любовью сведя
на нет весь арсенал капризов, которые она намеревалась пустить в ход.
Вот почему его приход по вечерам был очень желанен для измученных
нянь.
Выйдя из комнаты, жрец солнца спешным шагом пошел по коридору.
Светлые резные галереи слегка качались перед глазами; Иштан прав – он
слишком много работает… Надо больше отдыхать, да и с дочерью не
мешало бы бывать почаще. Он помотал головой, отгоняя усталость, и
ускорил шаг.
Комната Аламнэй находилась на том же этаже, что и его, но в другом
крыле здания – девочка сама выбрала эту небольшую комнатку, со
свойственной ей категоричностью отказавшись от детской, в которой жила,
пока была младенцем, а также от просторных покоев, которые предложил
ей Кравой рядом со своей комнатой. Жрец солнца дошел до лестницы,
соединяющей этажи здания, миновал ее, пошел дальше. Наконец, в
полумраке коридора темным пятном показалась дверь детской —
вырезанные на ней фигурки зверушек и птиц дрожали в тусклом свете
освещающих коридор факелов.
Кравой дошел до двери и уже собрался было взяться за ручку, когда дверь
вдруг открылась прямо перед его носом: он едва не столкнулся с
выходящей из комнаты женщиной – или, вернее сказать, молодой
девушкой. Она ахнула, вздрогнув от неожиданности, неловко остановилась
и тут же потупила взгляд; хотя в коридоре было темно, от Кравоя не
укрылось ее явное смущение – она явно нарочно не хотела смотреть на
него!
Несколько мгновений они молча стояли так друг перед другом. Кравой
бегло скользнул взглядом по лицу и волосам эльфы и отметил про себя
необычную форму ушей: они были намного длиннее, чем у других
горожан, и сильно заострены на концах. Напрягши память, он не без
некоторого труда узнал девушку: они пару раз сталкивались в замке —
большей частью возле комнаты Аламнэй. Он вспомнил, что няни еще давно
докладывали ему о странной эльфе, которая однажды ни с того, ни с сего
явилась к его дочери и провела с ней несколько часов, рассказывая
сказки, а после пообещала прийти еще. Будучи по горло в делах, Кравой
тогда не стал вникать в подробности и, не глядя, дал свое согласие на
подобные посещения – может, это даже и к лучшему, что кто-то сможет
развлечь эльфину в его слишком частое отсутствие… Теперь же он
догадался, что эльфа, стоящая перед ним, и есть та самая, о которой шла
речь. Судя по всему, она успела свести дружбу с его дочерью. И что это за
странный интерес к чужому ребенку?.. – не без раздражения подумал
Кравой. Еще непонятнее было то, что они с ней ни разу даже не
поговорили, что выглядело особенно удивительно при том внимании,
которое он сам уделял Аламнэй: все это наводило на мысль, что необычная
посетительница нарочно избегает его, намеренно выбирая для визитов
время, когда его нет дома. Кравой вспомнил, что каждый раз во время этих
встреч у него и впрямь возникало стойкое ощущение, что странная гостья
по какой-то причине боится его, всеми силами стараясь избежать прямой
встречи, а если им все же доводилось оказаться нос к носу, старалась
поскорее уйти.
Этот случай был первым, когда ему удалось, или, скорее, пришлось
увидеть ее поближе. Правда, кроме ушей из увиденного он запомнил
немногое: молода и довольно миловидна – вот, наверное, единственное,
что он отметил про себя. Да еще, пожалуй, необычный цвет волос – в
отличие от большинства жителей замка, она была шатенкой, с довольно
темными волосами, глаза же ее были какого-то неясного древесного цвета,
и их поверхность как будто колыхалась. «ЛЛогимэ – лесная эльфа», —
понял Кравой и тут же вспомнил, что ему докладывали и об этом. Тогда он
успешно пропустил этот факт мимо ушей, а теперь подумал: «Надо же,
эльфа из лесного народа – в замке Эллар…». Однако это мгновенное
любопытство к гостье, едва успев вспыхнуть в его уме, тут же погасло,
уступив место неприязни: ему не нравилось, что та тайком ходит к его
дочери, как будто прячась; вместе с этим он испытал привычный укол
ревности, который вызывало в нем все в жизни Аламнэй, что исходило не
от него и не с его одобрения.
Тем временем несчастная продолжала топтаться на месте, не зная, как
обойти преграждающего дорогу краантль. Молчать дальше было
невежливо.
– Ан синтари Эллар… – не поднимая глаз, чуть слышно проговорила она
приветствие лунных эльфов.
Кравой отошел с дороги.
– Ан синтари… – ответил он, продолжая небрежно рассматривать логимэ;
его взгляд то и дело невольно возвращался к острым белым ушам,
выглядывавшим из-под каштановых волос: почти равнодушно он отметил
про себя, что, несмотря на необычность формы, они очень идут ей, и что
без них ее облик утратил бы некую часть своего очарования…
Освобожденная, лесная эльфа почти бегом прошмыгнула мимо него и
поспешными, едва сдерживаемыми шажками двинулась, не оборачиваясь,
прочь по коридору. Жрец солнца взглянул ей вслед – в темных глазах
пробежал огонек недовольства: если честно, он и сам предпочел бы
избегать этих встреч, и на этот раз дело было даже не в ревности по
отношению к дочери. Причина такой реакции была куда более общей, ибо
она определяла его нынешнее отношение к женщинам вообще.
Молодой, блистательный, высокого полета служитель бога Краана, чей
взгляд цвета гречишного меда прочно обосновался в женских мечтах, он
вот уже который год жил, оградив себя от любых чувственных
удовольствий. С тех пор, как умерла Моав, он сторонился женщин: был с
ними неизменно любезен, обходителен – но не более того. Не то, чтобы
ему никто из них не нравился, – он бы соврал, если бы сказал так! —
Напротив, те, что казались ему красивыми, возбуждали эмоции,
естественные для его возраста и темперамента, однако это желание было
для него не наслаждением, а мукой, ибо, возникая, неизменно влекло за
собой память о той, другой любви, о безумной вспышке чувств, пережитой
им в объятьях синеглазой веллары, и это воспоминание, неразрывно
связанное с его великой потерей, было столь болезненным, что
превращало любое едва зародившееся любовное чувство в такую пытку,
что Кравой еще ожесточеннее замыкался в своей холодности.
Со стороны казалось, что он сознательно сторонится любых радостей
жизни, словно боясь, что они могут всколыхнуть воспоминания слишком
мучительные, подобно тому, как воин, получивший рану, еще долго
бережет больное место. Женская красота, женские взгляды, тепло женских
тел – все это было для Кравоя как прикосновения к этой ране, что
оставалась такой же чувствительной даже спустя много лет. К тому же,
когда маленькая Аламнэй замечала эльф, которые пытались покуситься на
ее отца – дело, удававшееся ей просто с поразительной точностью! – она
одаривала их такой неприязнью, а самого Кравоя – такими капризами, что
ему было проще уступить дочери и не портить им обоим и без того редкие
моменты общения.
Некоторое время Кравой продолжал стоять перед дверью, нахмуренный и
помрачневший – неприятное ощущение, порожденное встречей с лесной
эльфой, не отпускало. Он вдруг вспомнил, что несколько раз видел эту
самую логимэ вместе с Иштаном – значит, они друзья! Надо будет
попросить его поговорить с ней по-дружески, пусть соврет что-нибудь…
Только бы ему не приходилось больше сталкиваться с ней. Все еще
обдумывая этот план, Кравой толкнул дверь и вошел в детскую; на этом
мысль его оборвалась, как случалось со всеми мыслями, стоило ему только
войти в комнату дочери.
***
Вопреки его ожиданиям никого из нянечек в комнате не было – то ли они
еще не приходили, то ли приходили, но, увидев логимэ, решили, что их
услуги не требуются. Сама же эльфина стояла во весь рост на кровати,
одетая в длинную ночную сорочку, делавшую ее похожей на привидение —
судя по всему, до этого она скакала на кровати. Вот и теперь, едва завидев
Кравоя, она опять запрыгала, точно мячик, выражая бурную радость по
поводу его прихода.
Глядя на оживленное выражение раскрасневшегося лица, нетрудно было
догадаться, от кого она унаследовала свой жизнерадостный вид. С первого
же взгляда было ясно – девочка вся в отца: сильная, живая, словно
летний день, – и в то же время в ней угадывались и иные черты, которыми
не мог обладать ни один краантль…
Она была удивительным образом похожа одновременно на обоих
