Текст книги "Девочка в стекле"

Автор книги: Джеффри Форд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

ПРЕДСТАВЬ СЕБЕ, ЧТО

– Представь себе, – сказал Шелл, когда мы миновали охранника у ворот и поехали назад по петляющей дорожке, – что некий капитан индустрии, финансовый воротила, больше всего в жизни хочет вернуть свою мать. Я был бы чокнутым, если бы клевал на такие вещи, но на чисто аналитическом уровне это поучительно. Два момента: во-первых, богатство не приносит утешения, а во-вторых, детство всю жизнь тенью следует за тобой.

Он уставился на ветровое стекло, словно пытаясь примирить две эти идеи.

– Но мы не возьмемся за эту работу.

– Да нет, конечно, возьмемся. Мы вовсю постараемся на благо мистера Паркса.

– Но эта девушка, Исабель, она меня в один миг раскусила. Она шепнула, что ей нравится мое сомбреро.

– Я думаю, ей понравился ты, – сказал Шелл и улыбнулся.

– Она меня заложит Парксу.

Шелл покачал головой:

– Ничего такого она не сделает.

– Почему?

– Она явно девушка неглупая. По глазам видно. А сказанная ею фраза – признак ума, который есть признак интеллекта. Она слишком умна, чтобы вмешиваться в дела хозяина. Позволю себе высказать предположение: она либо считает его нелепым – его собственное слово, – либо питает к нему недобрые чувства. Сам же Паркс не отличит индийского свами от готтентота. Боюсь, что для него ты – представитель иного царства, некий странный вид, один из многих. Как он полагает, ты можешь быть полезен для получения того, что ему нужно, и в этом, на его взгляд, единственный смысл твоего существования. Такие же чувства он наверняка испытывает и по отношению к молодой даме. Нет, в этом смысле о Парксе можно не беспокоиться.

– Тебе виднее, – согласился я.

Шелл свернул на дорогу и нажал на газ. А я погрузился в воспоминания – пару лет назад я только еще становился Онду. Мы тогда отправились на поезде в Нью-Йорк, в Музей естественной истории, посмотреть выставку бабочек. На пути с вокзала в город Шелл вдруг ни с того ни с сего, как мне показалось, начал делиться со мной своими мыслями относительно нетерпимости.

– Я отношусь к людям без предрассудков, – сказал он, – потому что для человека моего рода занятий иное было бы полной глупостью. Только из-за невежества кто-то приклеивает целой расе или народу ярлык «плохой» или «хороший». Эти обобщения столь широки, что они и бессмысленны, и опасны. Я имею дело только с конкретными вещами. Говорят, что бог кроется в деталях. Я должен выявить уникальные свойства персонажа, чтобы потом создать иллюзию, которая безоговорочно покорит его. Если относишься к людям таким образом, то никому не приклеиваешь ярлыков. Если же не делаешь этого, значит, ходишь в шорах. Понимаешь? Дьявол кроется в деталях.

Я это прекрасно понимал, и, хотя благодаря усердному чтению слова, которые он употреблял, были мне знакомы, даже в пятнадцатилетнем возрасте меня поразило, что он ни разу не сказал о безнравственности всего этого. Шелл, казалось, никогда не оперировал категориями нравственности, – только соображениями целесообразности и нецелесообразности. С его точки зрения, предрассудки не были злом, а лишь мешали бизнесу.

Я спросил его, чем он собирается удивить Паркса.

– Про Паркса можно сказать, что он так и не вырос из детского возраста, а потому, мне кажется, тут нельзя пережимать. Я подумываю о левитации, каких-нибудь эффектах, связанных с бабочкой, и – заимствуя твою вчерашнюю идею – я подумал, что мы могли бы попробовать Антония в роли его матушки.

– Но ему для этого придется встать на колени, – рассмеялся я.

– Именно, – ответил Шелл, улыбаясь при этой мысли – А почтенная миссис Паркс – что она должна будет сказать сыну? Подумай-ка хорошенько, как она могла бы к нему обращаться? Что он хочет от нее услышать?

Я подумал немного и сказал:

– Отругает его как следует.

Шелл надавил на клаксон.

– Ты становишься в этих делах таким экспертом – жуть берет.

– Ты хорошо разглядел фотографию старушки? – спросил я.

– Ее образ запечатлелся в моей памяти. Аль Капоне[9]9
  Аль Капоне (1899–1947) – знаменитый американский гангстер, известен под прозвищем Лицо Со Шрамом.


[Закрыть] в румянах и парике, только без сигары.

– Я думаю, матушка Паркс может предложить повышение для Исабель.

Шелл кивнул.

– Антонию придется начать разрабатывать фальцет.

Добравшись до дома, мы обнаружили будущую матушку Паркс за кухонным столом. На нем была майка, и его громадные татуированные бицепсы можно было видеть во всей их устрашающей красе. Услышав нас, он поднял глаза, и мы увидели, что он плакал.

– Не хочется огорчать вас, ребята, – сказал он, – но мне недавно позвонил Салли Кутс. Говорит, что Морти сыграл в ящик. Разрыв сердца. Его нашли дома.

Я посмотрел на Шелла – из него словно воздух выпустили. Из меня тоже. Шелл снял шляпу, положил ее на стол, выдвинул стул и сел. Я сделал то же самое с моим тюрбаном и сел рядом. Он просто смотрел перед собой, а у меня слезы покатились из глаз. Мы долго сидели за столом в молчании, словно собирались начать сеанс.

Наконец заговорил Антоний:

– Морти был настоящий ас, черт бы его драл.

– Джентльмен и профессионал, – отозвался Шелл. – Таких трюков с веревкой я ни у кого не видел. Эта смерть – конец целой эпохи.

Я вытер глаза и спросил:

– А кто взял Вильму?

– Салли сказал, что змея тоже померла, – наверно, не выдержало сердце, когда увидела, что Морт умер. Они были как два пальца на одной руке. Салли сказал ему недавно, что, если с ним что случится, он хочет, чтобы ты взял Вильму, вроде как ты его протуже.

Вообще-то он имел в виду «протеже». Именно от Мортона Лестера я узнал все о том, как быть свами.

В 1929 году, когда экономика начала падать в пропасть и жизнь для нелегалов в Штатах стала совсем невыносимой (граждане считали, что те занимают их рабочие места), Шелл и Антоний опасадись, что могут меня потерять. К 1930 году мексиканцев уже отлавливали представители правопорядка и «репатриировали» за линию границы. Шелл тогда подумывал, не усыновить ли меня, но для этого нужно было сначала обнародовать мой нелегальный статус. Печальные веяния того времени не позволяли ему пойти на этот шаг, а потому он решил найти другой способ.

Шелл сказал мне тогда, что как-то вечером сидел в Инсектарии, читая недавно купленный трактат 1861 года авторства знаменитого британского натуралиста Генри Уолтера Бейтса.[10]10
  Генри Уолтер Бейтс (1825–1892) – английский натуралист и исследователь, составивший первый научный отчет о способности животных к мимикрии, известен в первую очередь по своим экспедициям в Амазонию.


[Закрыть] Бейтс рассуждает о способности определенных амазонских видов бабочек к мимикрии. Если верить ему, в некоторых случаях бабочки, особенно желтая или оранжевая дисморфия, которую хищники находят весьма вкусной, способны изменять свою внешность по образцу менее вкусных видов, и в первую очередь геликонии.

Именно в ходе размышлений над этим трудом Шелла осенило: нужно изменить мою национальность. К тому времени я уже прожил у него достаточно, чтобы подыскать для меня роль в его бизнесе. И Шелл придумал ее – роль мистического помощника, одно присутствие которого увеличивало шансы на встречу со сверхъестественным.

Тогда он сформулировал это так:

– Цвет твоей кожи мы не в силах изменить, а потому изменим твое место рождения. Начиная с этого дня ты будешь индусом.

– Но я понятия не имею, кто такие индусы и что они делают.

– Верно, – согласился он. – Но этого не знает и никто другой. Может, им придет в голову Гунга Дин,[11]11
  Гунга Дин – индийский мальчик, персонаж одноименного стихотворения Редьярда Киплинга.


[Закрыть] или смуглый человек на спине слона, или – если тебе удастся сыграть эту роль – свами в тюрбане, одно присутствие которого стирает границу между жизнью и смертью.

– Неужели люди поверят?

– Диего, был такой знаменитый китайский маг по имени Чань Линь Су. В его программе был трюк под названием «Ловля пуль». Пистолеты заряжались двумя пулями, которые помечали зрители. Два снайпера из углов сцены стреляли в Су. Раз за разом он ловил эти пули на китайскую тарелку. Однажды – на восемнадцатом году исполнения трюка – в пистолете что-то сломалось, и он выстрелил по-настоящему. Пуля попала прямо в Су, и он, смертельно раненный, рухнул на сцену. Его доставили в больницу, и там обнаружилось, что он вовсе и не китаец, а некто Уильям Э. Робинсон. Никто даже не подозревал этого, потому что Су слишком часто говорил по-китайски. А может, это был и не китайский, а просто тарабарщина. Но у Су был восточный костюм, прекрасные декорации и приспособления, хороший грим.

Я никогда по-настоящему не задумывался, что от меня потребуется для перевоплощения в свами, да, откровенно говоря, меня это и не волновало – страшно хотелось участвовать в сеансах. Но я вынужден был признаться Шеллу:

– Я не знаю, с чего начать.

– Предоставь это мне.

Он направился прямо в свой кабинет и позвонил оттуда по телефону.

На следующее утро мы с Антонием сели на поезд из Порт-Вашингтона до Ямайки, а там пересели на поезд до Кони Айленда. Поздним утром мы добрались до ворот Пятицентовой империи[12]12
  Пятицентовая империя – народное название Кони-Айленда, ставшего в 30-е годы местом дешевых развлечений.


[Закрыть] у моря. Я там прежде никогда не бывал, а Антонию это место было знакомо. Оглянувшись, он заявил:

– У этого местечка довольно захудалый вид. Я помню его в прежние времена. Какое оскудение. «Роняй и ныряй», «Красный дьявол», гонки Бен Гура, Хула-Хула Лэнд и обед у Стубенборда. Господи Иисусе, это теперь чистая помойка.

Мы прошли по Бауэри[13]13
  Бауэри – название улицы и района в южной части Манхэттена.


[Закрыть] до Мирового цирка Сэма Вагнера.[14]14
  Мировой цирк Сэма Вагнера – цирк «профессора» Сэмюэля Вагнера, действовавший в 1922–1941 гг.; Вагнер известен как крестный отец шоу уродов на Кони-Айленде.


[Закрыть] Антоний дал мне два десятицентовика, велел зайти внутрь и найти Чандру.

– Он знает, что ты должен прийти, – сказал Антоний.

– А ты со мной не пойдешь?

– Я бы пошел, малыш, но боюсь увидеть этих ихних идиотов. – Его пробрала легкая дрожь. – Мне при виде их выть хочется. А я тут буду стучать по силомеру – когда закончишь, ищи меня там.

Я нашел Чандру, князя свами, но перед этим немного поглазел на Лаурелло, человека с вращающейся головой, и Пипо и Зипо, непревзойденных идиотов. Чандра оказался маленьким, сурового вида человечком: он сидел, скрестив ноги, перед бархатным занавесом. На нем был тюрбан и что-то вроде накидки. Чандра наигрывал на каком-то удлиненном, напоминающем флейту музыкальном инструменте с раструбом на конце. Он дудел в эту штуковину, и под звуки странной музыки из плетеной корзинки, стоявшей в нескольких футах перед ним, поднимала свою голову с капюшоном огромная кобра.

Зрителей вокруг него не было, поэтому я подошел, держась подальше от змеи, и сказал:

– Извините, мистер Чандра, меня к вам прислал Томас Шелл.

Он медленно отнял от губ свою флейту, но голову ко мне не повернул. Взгляд его был прикован к змее, но глаза молниеносно стрельнули в меня. Потом Чандра положил флейту и поднялся одним гибким движением. Когда он встал, змея вернулась в корзинку.

– Иди за мной, – сказал он с заметным индийским акцентом, отодвинул занавес и повел меня вниз, в большую гардеробную.

Когда мы оказались в этом помещении, Чандра повернулся и посмотрел мне прямо в глаза – взгляд у него был пронзительный, и мне даже стало не по себе. Он сложил губы трубочкой и сделал выдох, и когда воздух вышел из Чандры, он вдруг изменился. Прежде чем он сделал новый вдох, мне стало ясно (хотя пару секунд назад я об этом даже не догадывался), что он явно никакой не индиец, а белый человек, чья кожа покрыта каким-то темным красителем. Он внезапно улыбнулся:

– Ну как там дела у этих двух мозгокрутов, с которыми ты живешь?

К собственному удивлению, я смог только кивнуть в ответ.

– Значит, Томми хочет, чтобы я сделал из тебя свами? Запросто, малыш. Сделаем.

ТУЗ ЧЕРВЕЙ

На следующий вечер мы с Антонием и Шеллом поехали во Флэтбуш[15]15
  Флэтбуш – район в Бруклине.


[Закрыть] на поминки. Не успели мы войти в прощальный зал похоронной конторы, как раздались крики «Томми!» и «Генри!». За то время, что я провел с Морти, у меня создалось впечатление, что среди всякого рода циркачей с Кони-Айленда, магов и аферистов во всем городе Шелл был чем-то вроде знаменитости. Многие старожилы все еще называли Антония Генри – это и было его настоящее имя, Генри Брул. Сценический псевдоним Антоний Клеопатра он взял себе больше двадцати лет назад, увидев постановку одного бродвейского цирка о знаменитых любовниках древности. Он не возражал, когда его называли «Генри» – только улыбался и обнимался со всеми подряд. Меня представляли как малыша, или Диего, или Онду, и моя самоидентификация скакала туда-сюда как сумасшедшая.

Кое-кого из присутствующих я знал: Сала Кутса, мага, известного под именем Волшебник Салдоника; Хала Изла, страдавшего редкой врожденной болезнью – волосатостью: волосы покрывали его тело от головы до самых пят; Мардж Темплтон толстуху; Пиви Данита, жалкого афериста, который устраивал лохотроны и карточное обувалово по всему Нью-Йорку; мисс Белинду – женщину-мага, в номере которой участвовало двадцать голубей; Джека Бантинга, безногого мальчика-паука, который ходил на руках и мог перекусить серебряный доллар. Были тут и другие: Капитан Пирс, отошедший от дел престарелый метатель ножей, и Хэп Джекланд – гик,[16]16
  Гик – цирковой актер, демонстрирующий отвратительные номера, вроде откусывания головы живой курицы.


[Закрыть] а по совместительству коммивояжер, торгующий обувью.

Народу было – не протолкнуться. Морти лежал посреди зала в гробу, среди букетов и венков, но обстановка там царила далеко не скорбная. Неутихающий шумок разговоров время от времени перекрывался взрывами пронзительного смеха. Иногда кто-нибудь из провожающих подходил к гробу, проводил у него несколько мгновений и отходил прочь, вытирая глаза.

После первых представлений Шелл прошептал мне: «Сначала главное» – и кивнул в сторону гроба. Мы подошли к нему вместе, и по мере нашего приближения я чувствовал, как все сильнее сжимается желудок. Я видел смерть и прежде, когда был младше и жил вместе с братом на улице. Перспектива ее безвозвратности пугала меня, и никакие науки, никакой интеллектуальный идеал не могли стать противовесом этому ужасу. Должно быть, Шелл почувствовал, как трудно мне стоять так близко к мертвецу, и легонько приобнял меня за плечи.

Морти лежал, нахмурившись, чего я не помнил за ним в жизни. Даже в личине Чандры, когда серьезные манеры были неотъемлемой частью его роли, он никогда не позволял этой торжественности съехать в негатив. Как он однажды сказал мне: «Слушай, малыш, никто не приходит сюда, чтобы посмотреть, как я за грош буду нюхать дерьмо. Свами обычно не должен шутить, острить, но тут нужно знать меру и не скатываться в печаль или злобу, потому что тогда твоя публика решит, что ты их осуждаешь. Ты должен быть метафизической загадкой, но не всемогущим господом. Понял?»

Он был в коричневом костюме, в очках, редкие волосы аккуратно уложены на полулысой голове. Всякий раз, когда я видел Морти без тюрбана, волосы его стояли торчком и клочьями – никогда не были причесаны. Я затряс головой при виде того, как смерть надевает собственную маску на человека. Свернувшись рядом с его головой, на подушке лежала Вильма, его близкий партнер и лучший товарищ. Кто бы мог подумать, что человек и змея могут быть так близки. Змея даже подчинялась его словесным командам. Морти однажды сказал мне, что не раз, стоило ему о чем-то подумать, Вильма делала это. Кобра была названа в честь девушки, когда-то разбившей его сердце.

Шелл снял руку с моих плеч и засунул ее в нагрудный карман, откуда извлек игральную карту. На пути из кармана в гроб он крутил ее в пальцах, переворачивал снова и снова, и я увидел, что это туз червей. Перед тем как положить карту на атласную материю рубашкой вверх, Шелл щелкнул по ней и сказал: «БраВо, Морти». Он выдавил из себя улыбку (хотя я видел на его лице прежде всего печаль – Шелл никогда не плакал), а потом отвернулся.

Я стоял там, томясь, не в силах найти такое место в моем мозгу, где я мог бы вести разговор с мертвецом. У меня за спиной беседа то стихала, то снова набирала силу, и в какой-то момент я услышал чей-то голос:

– А как поживает малыш? – а потом ответ Антония:

– Клянусь Господом, малыш – настоящий гений!

Из другого угла доносился еще чей-то голос:

– Я работаю над трюком, в котором из шляпы буду доставать свинью. Большую свинью. Зайца-то любой может вытащить, а я вытаскиваю свинью размером с таксу.

Ответил ему Салли:

– Да ты и хер-то из ширинки не можешь толком вытащить.

Раздался взрыв смеха, потом разговор принял мрачный оборот, так как перешел на Кони-Айленд и его деградацию.

– Морти сейчас в лучшей форме, чем эта помойка, – сказал Пиви.

Кто-то пересказывал историю кончины Электро.

– Ужасно, – сказала Мардж – Я там была. У него глаза загорелись, а из ушей дым валил.

– Как у моей бывшей, – сказал человек-собака и завыл.

Я уже собирался повернуться к группе, когда вдруг в глубинах моей памяти что-то шевельнулось. Я сосредоточился на этом воспоминании, и оно расцвело пышным цветом. То были мои последние недели ученичества у Морти. Мы сидели за стойкой у Натана и ели хот-доги. Стояла середина лета и середина недели, небо затянули тучи. Люди толклись у входа, а сам парк был почти пуст. С океана задувал ветерок, и грозил пролиться дождь. Морти, все еще в облачении свами – тюрбан и накидка, – заправил в рот шмат квашеной капусты и вытер салфеткой рот.

– Книги я тебе дал, так? – спросил он.

Он одолжил мне свои индуистские тексты – переводы священных книг: я должен был отыскивать там невразумительные фразы, которые ошеломят ум западного склада.

Я кивнул.

– Тюрбан есть?

Я кивнул.

– Над голосом работаешь? Ну-ка, скажи что-нибудь.

– Пусть танец Шивы огнем горит в твоем сердце, – произнес я с певучей интонацией, коверкая звуки: все как он учил.

– Ты лучший из всех свами, – улыбнулся Морти.

Я рассмеялся.

– Так вот, малыш, последнее, что я тебе скажу. Может, это самое важное.

Морти протянул руку и легонько шлепнул меня по щеке – он так часто делал во время обучения. Поначалу меня выводили из себя эти нарушения моего личного пространства, но со временем я приравнял их к дружескому похлопыванию по спине.

– Надеюсь, – сказал он, – вся эта дребедень тебе поможет, но ты должен пообещать мне одну вещь. Никогда не забывай, кто ты такой. То, чем мы здесь занимаемся, – на самом деле гнусность несусветная. Мы никакие не свами, мы – свами людского воображения, дешевая подделка под свами. Для нас тюрбан – это работа, понимаешь? Всегда помни это.

Морти положил на прилавок три четвертака и спрыгнул со стула. Я встал рядом с ним.

– Спасибо за все, – сказал я.

Он протянул руку и шлепнул меня по щеке – на сей раз сильнее, чем обычно, так что меня даже обожгло.

– Adios, Диего, – сказал он.

Он пошел прочь, и в это время прогремел гром и тут же начался ливень. Я поднял глаза к небу, а когда опустил взгляд, Морти уже не было.

– Спасибо, Морти, – прошептал я, наклонился и легонько погладил Вильму по ее капюшону.

Потом отвернулся от гроба и пошел туда, где человек десять обсуждали некую замысловатую аферу, провернутую Шеллом, когда тот был помоложе. Для нее понадобились двухколесный экипаж, полицейский и красный воздушный шарик, наполненный гелием, но мысли мои путались, и мне никак не удавалось сообразить, как это все работало. Время от времени кто-нибудь из них обращался к Шеллу, который сидел в одиночестве в последнем ряду стульев: «Что ты получил с того дельца – три куска?» или «Быком был Макларен, верно?» Я видел, как он натужно улыбался в ответ и кивал. В другой маленькой группе Антоний потчевал трех женщин историями своих подвигов в бродячем балагане, особенно номером, в котором он грудью останавливал пушечное ядро. Я проскользнул мимо него и сел рядом с Шеллом. Несколько минут мы оба молчали. Наконец я спросил его, давно ли он познакомился с Морти.

– Давно. Когда я был совсем мальчишкой, мой отец то и дело исчезал куда-то на несколько дней. Морти позволял мне приходить и оставаться у него. Я спал на кушетке, а он показывал мне всякие трюки с Вильмой. Иногда он читал мне книгу.

– Он был добрый.

– Они все добрые. – Шелл кивнул на собравшихся.

Время летело, и люди начали уходить. К нам подошел Антоний.

– Босс, – сказал он. – Не возражаешь, если вы поедете домой без меня? А я бы тут еще остался и посидел чуток с Вондой.

– С какой еще Вондой? – поинтересовался Шелл.

– Ну ты же знаешь, – Антоний показал себе за спину большим пальцем, – с каучуковой дамой. Хотим выпить по парочке коктейлей.

– С каучуковой дамой? – переспросил Шелл.

– Слушай, у нее есть подружка, – сказал Антоний. – Давай с нами. Малыша мы можем посадить на поезд, а на вокзале он поймает такси.

– Спасибо, но я пас, – сказал Шелл.

Антоний наклонился еще ближе к Шеллу, и я услышал его шепот:

– Говорят, она шпагоглотательница.

Но Шелл отказался, и вскоре мы с ним попрощались с собравшимися и убыли. Дорога домой была долгая, но он не обмолвился ни словом. Ближе к ночи, когда я уже лежал в кровати и глаза у меня смыкались, из комнаты Шелла через коридор до меня донеслись звуки печальной музыки.

На следующее утро меня разбудил голос Антония.

– Отстань ты от меня!

Я понял: Шелл, видимо, только сейчас сообщил Антонию, что ему предстоит играть матушку Паркс. Я оделся и вышел на кухню.

– Это все твои происки, маленький засранец, – сказал Антоний, когда я появился на кухне.

– Какие происки? – Я тщетно пытался сделать невинное лицо.

– Старушка Паркс, – объяснил он.

– Ты прошел пробы, – сказал Шелл, у которого был такой вид, будто он не спал всю ночь.

– Я слышал, как ты вчера говорил, что я – гений, – сказал я Антонию.

– Беру свои слова назад, – отрезал он, вставая, чтобы налить себе кофе.

– Ну а как там каучуковая дама? – спросил Шелл.

Антоний вылил в кофе сливки и размешал.

– Моя гибкая тростиночка? Я ей рассказал про мои номера, как машины наезжали мне на голову, – и она растаяла.

– Ты истинный романтик, – сказал Шелл.

– Я три часа прождал первого поезда. Всю ночь глаз не сомкнул. Пойду вздремну.

– Я тебя разбужу в час, – предупредил Шелл. – Поедем в Армию спасения – подбирать тебе подходящую одежонку.

– Вы двое мне просто завидуете, – сказал Антоний, уходя с кухни.

– У меня для тебя есть новый грим. Попробуй, – сказал Шелл. – Он светится в темноте.

Из коридора послышался голос Антония:

– Ненавижу изображать мертвецов.